Гаглоева, Ирина Юрьевна

Ири́на Ю́рьевна Гагло́ева (осет. Гаглойты Юрийы чызг Иринæ; 25 июня 1959) — бывший руководитель министерства печати и массовых коммуникаций Южной Осетии (2002—2009). Президент южноосетинского медиа-центра «Ир» с 2010 года.

Биография

Ирина Юрьевна Гаглоева родилась 25 июня 1959 года. Она закончила цхинвальскую среднюю школу № 7, а затем поступила на исторический факультет Московского государственного университета имени Ломоносова. Окончив МГУ, Гаглоева вернулась в Цхинвали и работала в комсомоле, преподавала в гимназии «Рухс» и в Южно-осетинском государственном педагогическом институте, который впоследствии был переименован в Юго-Осетинский государственный университет.

В 2002 году Гаглоева была назначена председателем государственного комитета информации и печати Южной Осетии. На этом посту она координировала деятельность печатных изданий, радиостанций и телевидения непризнанной республики; кроме того, Гаглоева регулярно озвучивала в СМИ позицию правительства Южной Осетии по различным общественно-политическим и экономическим вопросам, а также информировала общественность о текущей деятельности правительства.

Работа Гаглоевой на посту координатора южноосетинских СМИ пришлась на период очередного обострения отношений между Южной Осетией и Грузией. Летом 2004 года отношения между грузинской и южноосетинской сторонами ужесточились настолько, что в июле Гаглоева говорила об «операциях по зачистке нашей территории от бандитов, которые носят форму грузинских миротворцев», а в августе заявляла, что «в Южной Осетии началась натуральная война», и даже сообщала 19 августа 2004 года о попытках штурма Цхинвали грузинскими подразделениями. Тем не менее в последующие месяцы конфликт был разрешён, и в ноябре 2004 года президент Южной Осетии Эдуард Кокойты и премьер-министр Грузии Зураб Жвания договорились о демилитаризации зоны конфликта; при этом, как сообщала Гаглоева со ссылкой на Кокойты, грузинская сторона «признала ответственность за события лета 2004 года».

В 2005 году президент Грузии Михаил Саакашвили предложил Южной Осетии широкую автономию, а в конце года грузинская сторона выдвинула план, предусматривавший последовательное решение военных, экономических и политических вопросов, связанных с конфликтом. Но после того как министр иностранных дел России Сергей Лавров поддержал этот план, Гаглоева неожиданно выступила с критикой российской позиции, заявив: «Мы удивлены позицией Москвы, поскольку мы граждане России. Лавров может подписывать различные соглашения, но он нам не указ. У нас есть собственное видение многих проблем». Спустя полгода, в июне 2006 года официальный представитель МИД России Михаил Камынин неожиданно провозгласил, что «в Москве уважают принцип территориальной целостности, но отмечают, что право Южной Осетии на самоопределение является не менее уважаемым в мире принципом», на что Гаглоева ответила: «Мы всегда ждали таких слов из Москвы. Наше желание объединиться с Северной Осетией и вместе быть в составе России — это ведь тоже форма самоопределения нашей республики».

3 сентября 2006 года Гаглоева сообщила СМИ, что силами ПВО Южной Осетии был обстрелян вертолет МВД Грузии, нарушивший воздушное пространство республики. После обстрела вертолёт некоторое время находился в режиме падения, однако смог приземлиться, не потерпев серьёзной аварии. Впоследствии выяснилось, что на борту вертолёта находился министр обороны Грузии Ираклий Окруашвили.

С сентября 2006 года Гаглоева активно участвовала в подготовке к назначенным на 12 ноября выборам президента и референдуму, на котором перед жителями республики был поставлен вопрос о независимости от Грузии и последующем возможном присоединении к России. 12 ноября, в середине дня, Гаглоева сообщила СМИ, что референдум и выборы состоялись — на тот момент проголосовало 64 процента избирателей, при требуемой явке в 50 процентов. Впоследствии также было объявлено, что 99 процентов проголосовавших жителей Южной Осетии высказались за независимость непризнанной республики от Грузии. При этом явка избирателей составила 95,2 процента. Лидером Южной Осетии во второй раз (после 2001 года) был избран Кокойты, набравший 96 процентов голосов избирателей. Референдум и выборы не были признаны международным сообществом.

16 ноября в СМИ появились сообщения о произошедшем покушении на Гаглоеву. Первоначально власти непризнанной республики утверждали, что в окно дома чиновника неизвестные бросили взрывпакет. Впоследствии, однако, они опровергли это сообщение, заявив, что в окно был брошен камень, в результате чего женщина была ранена осколками стекла. С незначительными ранениями Гаглоева была доставлена в больницу. Представители Южной Осетии назвали случившееся актом запугивании со стороны Тбилиси, грузинские власти — хулиганской выходкой.

В январе 2007 года в одном из интервью Гаглоева сформулировала недостатки южноосетинской прессы, отметив отсутствие системной конструктивной критики при наличии некоторого количества проблем и недостаточное «интеллектуальное наполнение» СМИ республики. Ранее, в 2005 году, Гаглоева также признавала отсутствие в Южной Осетии независимой прессы, а в 2006 году она отметила появление в республике первой независимой газеты «21 век».

На протяжении 2006—2008 годов Гаглоева регулярно сообщала об обстрелах южноосетинских населённых пунктов и диверсиях, осуществлявшихся грузинскими силами. Во многих случаях грузинская сторона объявляла сообщения Гаглоевой дезинформацией и провокацией. Со своей стороны Гаглоева также оценивала многие сообщения, поступавшие с грузинской стороны и передаваемые западной прессой, как дезинформацию. Одновременно с этим она негативно отзывалась о позиции западных государств по отношению к проблеме независимости Южной Осетии и Абхазии, назвав эту позицию в феврале 2008 года «защитой целостности геноцидных государств».

В августе 2008 года отношения между грузинской и южноосетинской сторонами вновь обострились. 6 и 7 августа после нескольких дней обстрелов южноосетинской территории грузинскими войсками Гаглоева сообщила о бое, в ходе которого южноосетинские подразделения вытеснили грузинские формирования с одной из высот около Цхинвали. Утром 8 августа Гаглоева заявила о начале штурма Цхинвали грузинскими подразделениями и возложила ответственность за пролитую кровь на режим Саакашвили и страны, которые этот режим вооружали. В ответ на действия грузинской стороны Россия ввела в Южную Осетию свои войска, которые 10 августа освободили от грузинской армии Цхинвали, а затем некоторое время занимали отдельные населённые пункты на севере Грузии. Одним из результатов конфликта в Южной Осетии стало признание её независимости Россией 26 августа 2008 года.

Утром 9 августа 2008 года Гаглоева сообщила, что к этому времени количество погибших в Цхинвали составило около 1600 человек, а 20 августа она заявила, что в ходе нападения Грузии на Южную Осетию в Цхинвали и его пригородах погибли 1492 человека,. Впоследствии следственный комитет при прокуратуре РФ признал, что в результате грузинских действий в Южной Осетии погибли 162 человека. 11 августа Гаглоева также рассказала о том, что в ходе боевых действий грузинская армия взорвала тридцать женщин и детей в одной из православных церквей, однако проведённое в октябре того же года правозащитниками расследование этого инцидента озвученную Гаглоевой информацию не подтвердило.

31 октября 2008 года президент Кокойты подписал указ, изменивший структуру правительства Южной Осетии. В соответствии с этим указом, в частности, государственный комитет информации и печати был преобразован в министерство печати и массовых коммуникаций, главой которого стала Гаглоева. В ноябре того же года она вошла также в созданный Кокойты президиум правительства Южной Осетии.

Весной — летом 2009 года в Южной Осетии обсуждалась вероятность отставки Гаглоевой, которая заявила, что не видит в этом «ничего экстраординарного».

В августе 2009 года приказом Кокойты о реорганизации правительства Южной Осетии министерство печати и массовых коммуникаций было упразднено, его функции и функции ряда других ведомств были переданы министерству экономического развития и государственному комитету информации, связи и массовых коммуникаций Южной Осетии, председателем которого стал Георгий Кабисов.

В сентябре 2009 года Гаглоева сообщила о намерении Южной Осетии и Абхазии запустить совместный информационный проект с «акцентом на западные страны».

В марте 2010 года в республике был создан Медиа-центр «Ир», председателем которого стала Гаглоева. Целью нового проекта было «привлечь большее внимание к Южной Осетии, внутренним процессам, культуре республики, укрепить связи информационных ресурсов РФ и Южной Осетии и направить общие возможности на создание позитивного и объективного образа республики».

Гаглоева награждена медалью Российской Федерации «За принуждение к миру». В интервью Гаглоева заявляла, что собственной семьи не имеет.

Примечания

• При написании этой статьи использовался [www.lenta.ru/lib/14164878/ материал] (текст в Викитеке) из «Лентапедии», доступный по лицензии Creative Commons [creativecommons.org/licenses/by-sa/3.0/deed.ru BY-SA 3.0 Unported].

Отрывок, характеризующий Гаглоева, Ирина Юрьевна

Пришедший полковой лекарь сказал, что необходимо пустить кровь. Глубокая тарелка черной крови вышла из мохнатой руки Денисова, и тогда только он был в состоянии рассказать все, что с ним было.
– Приезжаю, – рассказывал Денисов. – «Ну, где у вас тут начальник?» Показали. Подождать не угодно ли. «У меня служба, я зa 30 верст приехал, мне ждать некогда, доложи». Хорошо, выходит этот обер вор: тоже вздумал учить меня: Это разбой! – «Разбой, говорю, не тот делает, кто берет провиант, чтоб кормить своих солдат, а тот кто берет его, чтоб класть в карман!» Так не угодно ли молчать. «Хорошо». Распишитесь, говорит, у комиссионера, а дело ваше передастся по команде. Прихожу к комиссионеру. Вхожу – за столом… Кто же?! Нет, ты подумай!…Кто же нас голодом морит, – закричал Денисов, ударяя кулаком больной руки по столу, так крепко, что стол чуть не упал и стаканы поскакали на нем, – Телянин!! «Как, ты нас с голоду моришь?!» Раз, раз по морде, ловко так пришлось… «А… распротакой сякой и… начал катать. Зато натешился, могу сказать, – кричал Денисов, радостно и злобно из под черных усов оскаливая свои белые зубы. – Я бы убил его, кабы не отняли.
– Да что ж ты кричишь, успокойся, – говорил Ростов: – вот опять кровь пошла. Постой же, перебинтовать надо. Денисова перебинтовали и уложили спать. На другой день он проснулся веселый и спокойный. Но в полдень адъютант полка с серьезным и печальным лицом пришел в общую землянку Денисова и Ростова и с прискорбием показал форменную бумагу к майору Денисову от полкового командира, в которой делались запросы о вчерашнем происшествии. Адъютант сообщил, что дело должно принять весьма дурной оборот, что назначена военно судная комиссия и что при настоящей строгости касательно мародерства и своевольства войск, в счастливом случае, дело может кончиться разжалованьем.
Дело представлялось со стороны обиженных в таком виде, что, после отбития транспорта, майор Денисов, без всякого вызова, в пьяном виде явился к обер провиантмейстеру, назвал его вором, угрожал побоями и когда был выведен вон, то бросился в канцелярию, избил двух чиновников и одному вывихнул руку.
Денисов, на новые вопросы Ростова, смеясь сказал, что, кажется, тут точно другой какой то подвернулся, но что всё это вздор, пустяки, что он и не думает бояться никаких судов, и что ежели эти подлецы осмелятся задрать его, он им ответит так, что они будут помнить.
Денисов говорил пренебрежительно о всем этом деле; но Ростов знал его слишком хорошо, чтобы не заметить, что он в душе (скрывая это от других) боялся суда и мучился этим делом, которое, очевидно, должно было иметь дурные последствия. Каждый день стали приходить бумаги запросы, требования к суду, и первого мая предписано было Денисову сдать старшему по себе эскадрон и явиться в штаб девизии для объяснений по делу о буйстве в провиантской комиссии. Накануне этого дня Платов делал рекогносцировку неприятеля с двумя казачьими полками и двумя эскадронами гусар. Денисов, как всегда, выехал вперед цепи, щеголяя своей храбростью. Одна из пуль, пущенных французскими стрелками, попала ему в мякоть верхней части ноги. Может быть, в другое время Денисов с такой легкой раной не уехал бы от полка, но теперь он воспользовался этим случаем, отказался от явки в дивизию и уехал в госпиталь.


В июне месяце произошло Фридландское сражение, в котором не участвовали павлоградцы, и вслед за ним объявлено было перемирие. Ростов, тяжело чувствовавший отсутствие своего друга, не имея со времени его отъезда никаких известий о нем и беспокоясь о ходе его дела и раны, воспользовался перемирием и отпросился в госпиталь проведать Денисова.
Госпиталь находился в маленьком прусском местечке, два раза разоренном русскими и французскими войсками. Именно потому, что это было летом, когда в поле было так хорошо, местечко это с своими разломанными крышами и заборами и своими загаженными улицами, оборванными жителями и пьяными и больными солдатами, бродившими по нем, представляло особенно мрачное зрелище.
В каменном доме, на дворе с остатками разобранного забора, выбитыми частью рамами и стеклами, помещался госпиталь. Несколько перевязанных, бледных и опухших солдат ходили и сидели на дворе на солнушке.
Как только Ростов вошел в двери дома, его обхватил запах гниющего тела и больницы. На лестнице он встретил военного русского доктора с сигарою во рту. За доктором шел русский фельдшер.
– Не могу же я разорваться, – говорил доктор; – приходи вечерком к Макару Алексеевичу, я там буду. – Фельдшер что то еще спросил у него.
– Э! делай как знаешь! Разве не всё равно? – Доктор увидал подымающегося на лестницу Ростова.
– Вы зачем, ваше благородие? – сказал доктор. – Вы зачем? Или пуля вас не брала, так вы тифу набраться хотите? Тут, батюшка, дом прокаженных.
– Отчего? – спросил Ростов.
– Тиф, батюшка. Кто ни взойдет – смерть. Только мы двое с Макеевым (он указал на фельдшера) тут трепемся. Тут уж нашего брата докторов человек пять перемерло. Как поступит новенький, через недельку готов, – с видимым удовольствием сказал доктор. – Прусских докторов вызывали, так не любят союзники то наши.
Ростов объяснил ему, что он желал видеть здесь лежащего гусарского майора Денисова.
– Не знаю, не ведаю, батюшка. Ведь вы подумайте, у меня на одного три госпиталя, 400 больных слишком! Еще хорошо, прусские дамы благодетельницы нам кофе и корпию присылают по два фунта в месяц, а то бы пропали. – Он засмеялся. – 400, батюшка; а мне всё новеньких присылают. Ведь 400 есть? А? – обратился он к фельдшеру.
Фельдшер имел измученный вид. Он, видимо, с досадой дожидался, скоро ли уйдет заболтавшийся доктор.
– Майор Денисов, – повторил Ростов; – он под Молитеном ранен был.
– Кажется, умер. А, Макеев? – равнодушно спросил доктор у фельдшера.
Фельдшер однако не подтвердил слов доктора.
– Что он такой длинный, рыжеватый? – спросил доктор.
Ростов описал наружность Денисова.
– Был, был такой, – как бы радостно проговорил доктор, – этот должно быть умер, а впрочем я справлюсь, у меня списки были. Есть у тебя, Макеев?
– Списки у Макара Алексеича, – сказал фельдшер. – А пожалуйте в офицерские палаты, там сами увидите, – прибавил он, обращаясь к Ростову.
– Эх, лучше не ходить, батюшка, – сказал доктор: – а то как бы сами тут не остались. – Но Ростов откланялся доктору и попросил фельдшера проводить его.
– Не пенять же чур на меня, – прокричал доктор из под лестницы.
Ростов с фельдшером вошли в коридор. Больничный запах был так силен в этом темном коридоре, что Ростов схватился зa нос и должен был остановиться, чтобы собраться с силами и итти дальше. Направо отворилась дверь, и оттуда высунулся на костылях худой, желтый человек, босой и в одном белье.
Он, опершись о притолку, блестящими, завистливыми глазами поглядел на проходящих. Заглянув в дверь, Ростов увидал, что больные и раненые лежали там на полу, на соломе и шинелях.
– А можно войти посмотреть? – спросил Ростов.
– Что же смотреть? – сказал фельдшер. Но именно потому что фельдшер очевидно не желал впустить туда, Ростов вошел в солдатские палаты. Запах, к которому он уже успел придышаться в коридоре, здесь был еще сильнее. Запах этот здесь несколько изменился; он был резче, и чувствительно было, что отсюда то именно он и происходил.
В длинной комнате, ярко освещенной солнцем в большие окна, в два ряда, головами к стенам и оставляя проход по середине, лежали больные и раненые. Большая часть из них были в забытьи и не обратили вниманья на вошедших. Те, которые были в памяти, все приподнялись или подняли свои худые, желтые лица, и все с одним и тем же выражением надежды на помощь, упрека и зависти к чужому здоровью, не спуская глаз, смотрели на Ростова. Ростов вышел на середину комнаты, заглянул в соседние двери комнат с растворенными дверями, и с обеих сторон увидал то же самое. Он остановился, молча оглядываясь вокруг себя. Он никак не ожидал видеть это. Перед самым им лежал почти поперек середняго прохода, на голом полу, больной, вероятно казак, потому что волосы его были обстрижены в скобку. Казак этот лежал навзничь, раскинув огромные руки и ноги. Лицо его было багрово красно, глаза совершенно закачены, так что видны были одни белки, и на босых ногах его и на руках, еще красных, жилы напружились как веревки. Он стукнулся затылком о пол и что то хрипло проговорил и стал повторять это слово. Ростов прислушался к тому, что он говорил, и разобрал повторяемое им слово. Слово это было: испить – пить – испить! Ростов оглянулся, отыскивая того, кто бы мог уложить на место этого больного и дать ему воды.
– Кто тут ходит за больными? – спросил он фельдшера. В это время из соседней комнаты вышел фурштадский солдат, больничный служитель, и отбивая шаг вытянулся перед Ростовым.
– Здравия желаю, ваше высокоблагородие! – прокричал этот солдат, выкатывая глаза на Ростова и, очевидно, принимая его за больничное начальство.
– Убери же его, дай ему воды, – сказал Ростов, указывая на казака.
– Слушаю, ваше высокоблагородие, – с удовольствием проговорил солдат, еще старательнее выкатывая глаза и вытягиваясь, но не трогаясь с места.
– Нет, тут ничего не сделаешь, – подумал Ростов, опустив глаза, и хотел уже выходить, но с правой стороны он чувствовал устремленный на себя значительный взгляд и оглянулся на него. Почти в самом углу на шинели сидел с желтым, как скелет, худым, строгим лицом и небритой седой бородой, старый солдат и упорно смотрел на Ростова. С одной стороны, сосед старого солдата что то шептал ему, указывая на Ростова. Ростов понял, что старик намерен о чем то просить его. Он подошел ближе и увидал, что у старика была согнута только одна нога, а другой совсем не было выше колена. Другой сосед старика, неподвижно лежавший с закинутой головой, довольно далеко от него, был молодой солдат с восковой бледностью на курносом, покрытом еще веснушками, лице и с закаченными под веки глазами. Ростов поглядел на курносого солдата, и мороз пробежал по его спине.
– Да ведь этот, кажется… – обратился он к фельдшеру.
– Уж как просили, ваше благородие, – сказал старый солдат с дрожанием нижней челюсти. – Еще утром кончился. Ведь тоже люди, а не собаки…
– Сейчас пришлю, уберут, уберут, – поспешно сказал фельдшер. – Пожалуйте, ваше благородие.
– Пойдем, пойдем, – поспешно сказал Ростов, и опустив глаза, и сжавшись, стараясь пройти незамеченным сквозь строй этих укоризненных и завистливых глаз, устремленных на него, он вышел из комнаты.


Пройдя коридор, фельдшер ввел Ростова в офицерские палаты, состоявшие из трех, с растворенными дверями, комнат. В комнатах этих были кровати; раненые и больные офицеры лежали и сидели на них. Некоторые в больничных халатах ходили по комнатам. Первое лицо, встретившееся Ростову в офицерских палатах, был маленький, худой человечек без руки, в колпаке и больничном халате с закушенной трубочкой, ходивший в первой комнате. Ростов, вглядываясь в него, старался вспомнить, где он его видел.
– Вот где Бог привел свидеться, – сказал маленький человек. – Тушин, Тушин, помните довез вас под Шенграбеном? А мне кусочек отрезали, вот… – сказал он, улыбаясь, показывая на пустой рукав халата. – Василья Дмитриевича Денисова ищете? – сожитель! – сказал он, узнав, кого нужно было Ростову. – Здесь, здесь и Тушин повел его в другую комнату, из которой слышался хохот нескольких голосов.
«И как они могут не только хохотать, но жить тут»? думал Ростов, всё слыша еще этот запах мертвого тела, которого он набрался еще в солдатском госпитале, и всё еще видя вокруг себя эти завистливые взгляды, провожавшие его с обеих сторон, и лицо этого молодого солдата с закаченными глазами.
Денисов, закрывшись с головой одеялом, спал не постели, несмотря на то, что был 12 й час дня.
– А, Г'остов? 3до'ово, здо'ово, – закричал он всё тем же голосом, как бывало и в полку; но Ростов с грустью заметил, как за этой привычной развязностью и оживленностью какое то новое дурное, затаенное чувство проглядывало в выражении лица, в интонациях и словах Денисова.
Рана его, несмотря на свою ничтожность, все еще не заживала, хотя уже прошло шесть недель, как он был ранен. В лице его была та же бледная опухлость, которая была на всех гошпитальных лицах. Но не это поразило Ростова; его поразило то, что Денисов как будто не рад был ему и неестественно ему улыбался. Денисов не расспрашивал ни про полк, ни про общий ход дела. Когда Ростов говорил про это, Денисов не слушал.
Ростов заметил даже, что Денисову неприятно было, когда ему напоминали о полке и вообще о той, другой, вольной жизни, которая шла вне госпиталя. Он, казалось, старался забыть ту прежнюю жизнь и интересовался только своим делом с провиантскими чиновниками. На вопрос Ростова, в каком положении было дело, он тотчас достал из под подушки бумагу, полученную из комиссии, и свой черновой ответ на нее. Он оживился, начав читать свою бумагу и особенно давал заметить Ростову колкости, которые он в этой бумаге говорил своим врагам. Госпитальные товарищи Денисова, окружившие было Ростова – вновь прибывшее из вольного света лицо, – стали понемногу расходиться, как только Денисов стал читать свою бумагу. По их лицам Ростов понял, что все эти господа уже не раз слышали всю эту успевшую им надоесть историю. Только сосед на кровати, толстый улан, сидел на своей койке, мрачно нахмурившись и куря трубку, и маленький Тушин без руки продолжал слушать, неодобрительно покачивая головой. В середине чтения улан перебил Денисова.
– А по мне, – сказал он, обращаясь к Ростову, – надо просто просить государя о помиловании. Теперь, говорят, награды будут большие, и верно простят…
– Мне просить государя! – сказал Денисов голосом, которому он хотел придать прежнюю энергию и горячность, но который звучал бесполезной раздражительностью. – О чем? Ежели бы я был разбойник, я бы просил милости, а то я сужусь за то, что вывожу на чистую воду разбойников. Пускай судят, я никого не боюсь: я честно служил царю, отечеству и не крал! И меня разжаловать, и… Слушай, я так прямо и пишу им, вот я пишу: «ежели бы я был казнокрад…
– Ловко написано, что и говорить, – сказал Тушин. Да не в том дело, Василий Дмитрич, – он тоже обратился к Ростову, – покориться надо, а вот Василий Дмитрич не хочет. Ведь аудитор говорил вам, что дело ваше плохо.
– Ну пускай будет плохо, – сказал Денисов. – Вам написал аудитор просьбу, – продолжал Тушин, – и надо подписать, да вот с ними и отправить. У них верно (он указал на Ростова) и рука в штабе есть. Уже лучше случая не найдете.
– Да ведь я сказал, что подличать не стану, – перебил Денисов и опять продолжал чтение своей бумаги.
Ростов не смел уговаривать Денисова, хотя он инстинктом чувствовал, что путь, предлагаемый Тушиным и другими офицерами, был самый верный, и хотя он считал бы себя счастливым, ежели бы мог оказать помощь Денисову: он знал непреклонность воли Денисова и его правдивую горячность.
Когда кончилось чтение ядовитых бумаг Денисова, продолжавшееся более часа, Ростов ничего не сказал, и в самом грустном расположении духа, в обществе опять собравшихся около него госпитальных товарищей Денисова, провел остальную часть дня, рассказывая про то, что он знал, и слушая рассказы других. Денисов мрачно молчал в продолжение всего вечера.
Поздно вечером Ростов собрался уезжать и спросил Денисова, не будет ли каких поручений?
– Да, постой, – сказал Денисов, оглянулся на офицеров и, достав из под подушки свои бумаги, пошел к окну, на котором у него стояла чернильница, и сел писать.
– Видно плетью обуха не пег'ешибешь, – сказал он, отходя от окна и подавая Ростову большой конверт. – Это была просьба на имя государя, составленная аудитором, в которой Денисов, ничего не упоминая о винах провиантского ведомства, просил только о помиловании.