Газиев, Рагим Гасан оглы

Рагим Газиев азерб. Rəhim Həsən oğlu Qazıyev
Министр обороны Азербайджана
17 марта 1992 — 20 февраля 1993
Предшественник:	Тахир Алиев
Преемник:	Дадаш Рзаев
Вероисповедание:	Ислам
Рождение:	1943(1943) Шеки, Азербайджанская ССР
Отец:	Гасан Газиев
Мать:	Либада Газиева
Дети:	дочери: Севидж, Айтен, Шебнем
Партия:	Народный фронт Азербайджана
Образование:	Бакинский инженерно-строительный институт
Учёная степень:	кандидат физико-математических наук

Рагим Гасан оглы Газиев (азерб. Rəhim Həsən oğlu Qazıyev; 1943 г.р.) — азербайджанский политический деятель, министр обороны Азербайджана (1992—1993), активист Народного фронта Азербайджана.

Биография

Ранняя карьера

Рагим Газиев родился в 1943 году в Шеки. Он окончил Бакинский инженерно-строительный институт и защитил кандидатскую диссертацию по математике и физике. С 1968 по 1990 годы он преподавал в том же университете. В 1988 году Газиев стал одним из основателей и пятнадцати первых членов Народного фронта Азербайджана. Он стал известен своими националистическими взглядами и яростной поддержкой Абульфаза Эльчибея. Его арестовали летом 1990 года как организатора антисоветских беспорядков, приведших к вводу войск в Баку, и посадили в Лефортовскую тюрьму в Москве. Спустя несколько дней его освободили, в результате избрания Верховный Совет Азербайджанской ССР, хотя уголовное дело против Газиев ещё не было закрыто.

Министр обороны

На момент прихода Газиева на должность министра обороны, страна находился в состоянии войны с армянскими вооружёнными формированиями в Нагорном Карабахе. 17 марта исполняющий обязанности президента республики Якуб Мамедов назначил Газиева, который не имел профессиональной военной подготовки, министром обороны Азербайджана. Два месяца спустя азербайджанская армия вынуждена была оставить Лачин и Шушу. В ответ Газиев приказал войскам идти на северном направление. В ходе летнего наступления под контроль Азербайджана вернулся Мардакерт, а азербайджанские войска стояли в селе Ванклу в 12 км от Степанакерта. Известный в 1980-х гг. своими антироссийскими настроениями, Газиев стал склоняться к партнёрству с Россией. В конце 1992 — начале 1993 года азербайджанские войска были вытеснены из Мардакертского района, после чего Кельбаджарский район оказался в полублокадном положении. Народный фронт, который находился у власти с июня 1992 года опубликовала заявление, в котором он обвинил Рагима Газиева, а также полковника Сурета Гусейнова в измене и преднамеренной сдаче Шуши с целью восстановления Муталибова в качестве президента и в предательстве геополитическим интересам России. В феврале 1993 года Рагим Газиев подал в отставку с поста министра обороны.

С приходом к власти Гейдара Алиева в июне 1993 года Рагима Газиева избрали в Милли Меджлис Азербайджана и предложили должность вице-премьера по оборонной промышленности. Зная, что в стране ещё нет оборонной промышленности (она была создана лишь в 2005 году), Газиев во время парламентской сессии назвал Алиева лжецом. В интервью, которое он дал в 1996 году, Рагим Газиев утверждал, что у него была договорённость с Гейдаром Алиевым, по которой он был бы назначен заместителем премьер-министра в ходе прихода Алиева к власти, но был предан по причине регионалистских взглядов Алиева, раздававшего высшие должности уроженцам Нахичевани.

Тюрьма

Рагима Газиева задержали в конце 1993 года по обвинению в государственной измене и сдачи Шуши, но ему удалось в сентябре 1994 года бежать из СИЗО министерства безопасности республики в Москву. Там он заявил о своей поддержки Аяза Муталибова. В самом Азербайджане Рагима Газиева заочно приговорили к смертной казни через расстрел. Приговор по делу Рагима Газиева гласит:

Судебная коллегия считает, что действия Рагима Газиева, выразившиеся в том, что он, начиная с 10 февраля 1992 года и вплоть до захвата Лачинского и Шушинского районов армянскими вооруженными формированиями, умышленно не выполнял законы, уставы, указы и распоряжения Президента Республики, приказы Верховного Главнокомандующего Вооруженными Силами и Министра Обороны, в результате чего Азербайджанской Республике был нанесен существенный вред, повлёкший тяжкие последствия, подпадают под признаки ст.255 УК Азерб. Республики. Расхищение Р.Газиевым, путём злоупотребления служебным положением 25 миллионов рублей и $ 500 000 образуют состав преступления, предусмотренного ст.88-1 УК. Приобретение, хранение и передача своим телохранителям Р.Байрамову и Н. Курбанову оружия в условиях режима чрезвычайного положения в г. Баку образует состав преступления, предусмотренного ст.220.2 УК Азерб. Республики. При назначении наказания Рагиму Газиеву судебная коллегия принимает во внимание, что им последовательно совершен ряд преступлений, повлёкших тяжкие последствия, что в соответствии со ст. 37 УК АР признается отягчающим вину обстоятельством. Кроме того, судебная коллегия учитывает особую опасность его преступных действий, направленных против суверенитета государства, территориальной целостности Азербайджанской Республики, повлёкших гибель многих людей, причинение увечий, нарушению прав сотен тысяч людей, вынужденно покинувших места постоянного проживания, потрясших экономику республики. В связи с этим судебная коллегия приходит к выводу о том, что исправление и перевоспитание Рагима Газиева невозможно, а его личность представляет крайне повышенную опасность для общества, и признает необходимым назначить ему по ст. 255 п. «в» исключительную меру наказания — смертную казнь.

16 апреля 1996 года Генеральная прокуратура России приняла решение об экстрадиции экс-министра обороны в Баку, где смертный приговор в 1998 году ему заменили на пожизненное заключение. По настоянию ПАСЕ, Рагим Газиев был помилован и освобождён в марте 2005 года. После своего освобождения Газиев опубликовал несколько статей, в попытке реабилитировать себя в глазах общественности, но они не вызвали интереса у публики.

Газиев попытался обжаловать свой арест и приговор в Европейском Суде по Правам Человека (жалоба № 2758/05). Признанная в феврале 2007 г. частично приемлемой, жалоба впоследствии была в июле 2009 г. отклонена как неприемлемая ввиду неисчерпания средств защиты на национальном уровне.

Отрывок, характеризующий Газиев, Рагим Гасан оглы

«Как могут они быть недовольны чем то, думала Наташа. Особенно такой хороший, как этот Безухов?» На глаза Наташи все бывшие на бале были одинаково добрые, милые, прекрасные люди, любящие друг друга: никто не мог обидеть друг друга, и потому все должны были быть счастливы.


На другой день князь Андрей вспомнил вчерашний бал, но не на долго остановился на нем мыслями. «Да, очень блестящий был бал. И еще… да, Ростова очень мила. Что то в ней есть свежее, особенное, не петербургское, отличающее ее». Вот всё, что он думал о вчерашнем бале, и напившись чаю, сел за работу.
Но от усталости или бессонницы (день был нехороший для занятий, и князь Андрей ничего не мог делать) он всё критиковал сам свою работу, как это часто с ним бывало, и рад был, когда услыхал, что кто то приехал.
Приехавший был Бицкий, служивший в различных комиссиях, бывавший во всех обществах Петербурга, страстный поклонник новых идей и Сперанского и озабоченный вестовщик Петербурга, один из тех людей, которые выбирают направление как платье – по моде, но которые по этому то кажутся самыми горячими партизанами направлений. Он озабоченно, едва успев снять шляпу, вбежал к князю Андрею и тотчас же начал говорить. Он только что узнал подробности заседания государственного совета нынешнего утра, открытого государем, и с восторгом рассказывал о том. Речь государя была необычайна. Это была одна из тех речей, которые произносятся только конституционными монархами. «Государь прямо сказал, что совет и сенат суть государственные сословия ; он сказал, что правление должно иметь основанием не произвол, а твердые начала . Государь сказал, что финансы должны быть преобразованы и отчеты быть публичны», рассказывал Бицкий, ударяя на известные слова и значительно раскрывая глаза.
– Да, нынешнее событие есть эра, величайшая эра в нашей истории, – заключил он.
Князь Андрей слушал рассказ об открытии государственного совета, которого он ожидал с таким нетерпением и которому приписывал такую важность, и удивлялся, что событие это теперь, когда оно совершилось, не только не трогало его, но представлялось ему более чем ничтожным. Он с тихой насмешкой слушал восторженный рассказ Бицкого. Самая простая мысль приходила ему в голову: «Какое дело мне и Бицкому, какое дело нам до того, что государю угодно было сказать в совете! Разве всё это может сделать меня счастливее и лучше?»
И это простое рассуждение вдруг уничтожило для князя Андрея весь прежний интерес совершаемых преобразований. В этот же день князь Андрей должен был обедать у Сперанского «en petit comite«, [в маленьком собрании,] как ему сказал хозяин, приглашая его. Обед этот в семейном и дружеском кругу человека, которым он так восхищался, прежде очень интересовал князя Андрея, тем более что до сих пор он не видал Сперанского в его домашнем быту; но теперь ему не хотелось ехать.
В назначенный час обеда, однако, князь Андрей уже входил в собственный, небольшой дом Сперанского у Таврического сада. В паркетной столовой небольшого домика, отличавшегося необыкновенной чистотой (напоминающей монашескую чистоту) князь Андрей, несколько опоздавший, уже нашел в пять часов собравшееся всё общество этого petit comite, интимных знакомых Сперанского. Дам не было никого кроме маленькой дочери Сперанского (с длинным лицом, похожим на отца) и ее гувернантки. Гости были Жерве, Магницкий и Столыпин. Еще из передней князь Андрей услыхал громкие голоса и звонкий, отчетливый хохот – хохот, похожий на тот, каким смеются на сцене. Кто то голосом, похожим на голос Сперанского, отчетливо отбивал: ха… ха… ха… Князь Андрей никогда не слыхал смеха Сперанского, и этот звонкий, тонкий смех государственного человека странно поразил его.
Князь Андрей вошел в столовую. Всё общество стояло между двух окон у небольшого стола с закуской. Сперанский в сером фраке с звездой, очевидно в том еще белом жилете и высоком белом галстухе, в которых он был в знаменитом заседании государственного совета, с веселым лицом стоял у стола. Гости окружали его. Магницкий, обращаясь к Михайлу Михайловичу, рассказывал анекдот. Сперанский слушал, вперед смеясь тому, что скажет Магницкий. В то время как князь Андрей вошел в комнату, слова Магницкого опять заглушились смехом. Громко басил Столыпин, пережевывая кусок хлеба с сыром; тихим смехом шипел Жерве, и тонко, отчетливо смеялся Сперанский.
Сперанский, всё еще смеясь, подал князю Андрею свою белую, нежную руку.
– Очень рад вас видеть, князь, – сказал он. – Минутку… обратился он к Магницкому, прерывая его рассказ. – У нас нынче уговор: обед удовольствия, и ни слова про дела. – И он опять обратился к рассказчику, и опять засмеялся.
Князь Андрей с удивлением и грустью разочарования слушал его смех и смотрел на смеющегося Сперанского. Это был не Сперанский, а другой человек, казалось князю Андрею. Всё, что прежде таинственно и привлекательно представлялось князю Андрею в Сперанском, вдруг стало ему ясно и непривлекательно.
За столом разговор ни на мгновение не умолкал и состоял как будто бы из собрания смешных анекдотов. Еще Магницкий не успел докончить своего рассказа, как уж кто то другой заявил свою готовность рассказать что то, что было еще смешнее. Анекдоты большею частью касались ежели не самого служебного мира, то лиц служебных. Казалось, что в этом обществе так окончательно было решено ничтожество этих лиц, что единственное отношение к ним могло быть только добродушно комическое. Сперанский рассказал, как на совете сегодняшнего утра на вопрос у глухого сановника о его мнении, сановник этот отвечал, что он того же мнения. Жерве рассказал целое дело о ревизии, замечательное по бессмыслице всех действующих лиц. Столыпин заикаясь вмешался в разговор и с горячностью начал говорить о злоупотреблениях прежнего порядка вещей, угрожая придать разговору серьезный характер. Магницкий стал трунить над горячностью Столыпина, Жерве вставил шутку и разговор принял опять прежнее, веселое направление.
Очевидно, Сперанский после трудов любил отдохнуть и повеселиться в приятельском кружке, и все его гости, понимая его желание, старались веселить его и сами веселиться. Но веселье это казалось князю Андрею тяжелым и невеселым. Тонкий звук голоса Сперанского неприятно поражал его, и неумолкавший смех своей фальшивой нотой почему то оскорблял чувство князя Андрея. Князь Андрей не смеялся и боялся, что он будет тяжел для этого общества. Но никто не замечал его несоответственности общему настроению. Всем было, казалось, очень весело.
Он несколько раз желал вступить в разговор, но всякий раз его слово выбрасывалось вон, как пробка из воды; и он не мог шутить с ними вместе.
Ничего не было дурного или неуместного в том, что они говорили, всё было остроумно и могло бы быть смешно; но чего то, того самого, что составляет соль веселья, не только не было, но они и не знали, что оно бывает.
После обеда дочь Сперанского с своей гувернанткой встали. Сперанский приласкал дочь своей белой рукой, и поцеловал ее. И этот жест показался неестественным князю Андрею.
Мужчины, по английски, остались за столом и за портвейном. В середине начавшегося разговора об испанских делах Наполеона, одобряя которые, все были одного и того же мнения, князь Андрей стал противоречить им. Сперанский улыбнулся и, очевидно желая отклонить разговор от принятого направления, рассказал анекдот, не имеющий отношения к разговору. На несколько мгновений все замолкли.
Посидев за столом, Сперанский закупорил бутылку с вином и сказав: «нынче хорошее винцо в сапожках ходит», отдал слуге и встал. Все встали и также шумно разговаривая пошли в гостиную. Сперанскому подали два конверта, привезенные курьером. Он взял их и прошел в кабинет. Как только он вышел, общее веселье замолкло и гости рассудительно и тихо стали переговариваться друг с другом.
– Ну, теперь декламация! – сказал Сперанский, выходя из кабинета. – Удивительный талант! – обратился он к князю Андрею. Магницкий тотчас же стал в позу и начал говорить французские шутливые стихи, сочиненные им на некоторых известных лиц Петербурга, и несколько раз был прерываем аплодисментами. Князь Андрей, по окончании стихов, подошел к Сперанскому, прощаясь с ним.
– Куда вы так рано? – сказал Сперанский.
– Я обещал на вечер…
Они помолчали. Князь Андрей смотрел близко в эти зеркальные, непропускающие к себе глаза и ему стало смешно, как он мог ждать чего нибудь от Сперанского и от всей своей деятельности, связанной с ним, и как мог он приписывать важность тому, что делал Сперанский. Этот аккуратный, невеселый смех долго не переставал звучать в ушах князя Андрея после того, как он уехал от Сперанского.
Вернувшись домой, князь Андрей стал вспоминать свою петербургскую жизнь за эти четыре месяца, как будто что то новое. Он вспоминал свои хлопоты, искательства, историю своего проекта военного устава, который был принят к сведению и о котором старались умолчать единственно потому, что другая работа, очень дурная, была уже сделана и представлена государю; вспомнил о заседаниях комитета, членом которого был Берг; вспомнил, как в этих заседаниях старательно и продолжительно обсуживалось всё касающееся формы и процесса заседаний комитета, и как старательно и кратко обходилось всё что касалось сущности дела. Он вспомнил о своей законодательной работе, о том, как он озабоченно переводил на русский язык статьи римского и французского свода, и ему стало совестно за себя. Потом он живо представил себе Богучарово, свои занятия в деревне, свою поездку в Рязань, вспомнил мужиков, Дрона старосту, и приложив к ним права лиц, которые он распределял по параграфам, ему стало удивительно, как он мог так долго заниматься такой праздной работой.