Газская школа риторики

Ранневизантийская школа непосредственно продолжала традиции античной как в организационном, так и частично в содержательном плане, изменив лишь идеологию. При этом риторские школы были одними из наиболее универсальных, в которых сохранилась в наибольшей степени классическая традиция.

Школа риторов в Газе Палестинской была одной из самых ярких центров такого рода в V—VI веках. После Константина Великого именно в Палестине угасающее язычество сохраняло свои позиции сильнее, чем в других частях империи, и держалось оно в ней ещё особенно упорно во многих местностях. За исключением Маюма, обратившегося в христианство, все прибрежные города региона — Газа, Тавааф, Анфедон, Рафия, Вефилия, Аскалон и Иоппия — оставались преимущественно языческими. В них, в отличие от Антиохии эпохи Юлиана Отступника, продолжали функционировать храмы богов. Даже в окрестных малолюдных городах и селениях, возведенные на искусственных холмах великолепные храмы, окруженные колоннадами и портиками, продолжали быть главными топографическими доминантами всей местности.

Твердыней язычества считались Газа со своими восемью храмами в честь Гелиоса, Афродиты, Аполлона, Коры, Гекаты, Тихе и Героя (Vita Porph., 64). Самым известным из них был храм Зевса-Марны, возвышавшееся в виде огромной круглой башни, окруженной двойным рядом портиков.

Наряду с этим, город Газа, начиная с IV века, был важным христианским и монашеским центром в Палестине наряду с Египтом, Синаем, Иудейской пустыней и Иерусалимом. Истоки местного монашества восходят к Илариону Газскому (ок. 291—370), современнику Антония Великого.

История Газы на рубеже IV—V вв. описана в «Житии св. Порфирия Газского», созданном, как считается, около 600 года Марком Диаконом. Как следует из этого источника, на 30 тысяч жителей епископу Порфирию в 394 г. удается собрать не более 300 верных христиан, а христианская церковь действует всего одна (Vita Porph., 19). В 398 г. Порфирий закрывает все языческие храмы, а в 402 г. разрушается оплот язычества Марнейон.

Вследствие реформ Диоклетиана и Константина Газа была причислена к провинции Палестина I. Все писатели этого времени называют Газу значительным и богатым городом. Мозаическая карта из Мадабы (Медвы, совр. Иордания) середины VI в. представляет Газу как типичный ранневизантийский «мегаполис», устроенный по римскому образцу: улица с колоннами с севера на юг, амфитеатр и две христианские базилики. Сообщение паломника из Пьяченцы (ок. 570 г.) подтверждает это: «Газа — великолепный и восхитительный город, жители его очень почтенны и отличаются щедростью, они любят чужестранцев. В двух милях от Газы покоится святой отец Иларий».

Христианизация города Газы окончательно побеждает ко 2-й половине V в. Парадоксальным образом именно с этого времени начинается общеимперская слава высшей риторической школы в Газе. Её наивысшие достижения связаны с именами Прокопия Газского и Хорикия. Из их писем и речей становится ясно, что в христианской Газе, как и в других городах позднеантичного мира, граждане обучались в муниципальных школах. И место школ в жизни города Газы было выше, чем во многих других городах. Между церковью и риторической школой существовали особые отношения. Христианское образование было частью образовательной программы Газской «академии». Хорикий отмечает, что глава школы Прокопий был очень искушён в Священном Писании (Or. fun. in Proc., 21). При этом Прокопий не был монахом и, как утверждает Хорикий, не был и священником. Возможно, епископом был софист Эней Газский. Тот факт, что христианский епископ возглавлял короткое время риторическую школу, является исключительным. Он демонстрирует сотрудничество софистов и клириков в отдельно взятом высшем учебном заведении. Как известно, епископ в позднеантичном городе был одним из его руководителей, вел активную общественную, а нередко и хозяйственную деятельность. Хорикий описывает епископа Маркиана как организатора общественных празднеств, раздач хлеба нуждающимся и т. п. В посвятительной речи Марии Хорикий провозглашает, что священство выше всех городских чиновников (собственно — «лучше» — τω καλλίστω). Епископ и его клир были частью среднего класса муниципалов своих городов в Поздней империи. Хорикий в своих речах изображает преимущественно общественную деятельность епископа, активное его участие в гражданской администрации. Из речей Хорикия мы можем заключить, что церковь в Газе была неотъемлемой частью городской муниципальной и общественной жизни, а классическая риторическая высшая школа Газы обеспечивала образовательные потребности не только города, но и клира, включая значительную часть всего Палестинского региона.

В Газской школе, по-видимому, родился жанр катен («цепей») — маргиналий к христианским богословским текстам в виде цитат из Св. Писания и более ранних богословов. Газа как центр монашества и Газская богословская школа существовали независимо от городской школы риторики.

Ранневизантийская Газа предстает как крупнейший центр интеллектуальной жизни Восточного Средиземноморья. С этим городом прямо или косвенно связаны такие авторы сохранившихся сочинений, как: историки — Эрмий Созомен, Захария Ритор; риторы — Зосим Газский; Зосим Аскалонский; Эней Газский; Прокопий Газский; Хорикий; философ — Исидор Газский; учёные — Тимофей Газский; Евтокий Аскалонский; поэты — Иоанн Газский; Тимофей; Георгий; Косма Маюмский; богословы и монахи — авва Исайя; Петр Ивер; Иоанн Руф; Севир Антиохийский; авва Дорофей; Варсануфий и Иоанн.

Среди писателей, прошедших подготовку в школах Газы, одним из самых известных был Прокопий Кесарийский, крупнейший историк царствования Юстиниана. Стиль Прокопия показывает, что Фукидид, должно быть, был любимым образцом в классах Газы, и что также ученики должны были внимательно прочитать и Геродота.

Как нужно расценивать этот внезапный расцвет в школах Газы в начале VI века? Известно, что в Газе всегда велось хорошее обучение литературе и риторике, но что объясняет внезапное появление людей исключительных талантов, таких как Прокопий Газский и Хорикий? Как полагает Гленвилл Дауни, "...вся атмосфера в Газе была благоприятной, чтобы стимулировать литературное творчество. Александрия и Константинополь смогли привлечь и удержать уважаемых профессоров, но ни один - оживленный морской торговый порт, ни другой - имперская столица и деловой центр империи, не мог дать те условия, которые Газа предлагала для студентов и преподавателей. Красивые классические здания и ровный климат сделали Газу в высшей степени приятным местом жительства для академического народа".

В ранневизантийское время и Афины, и Газа были центрами преподавания классической риторики и философии и использовали классических авторов как литературные образцы. Но есть крайне важная разница. Профессора в Афинах были язычниками, в то время как профессора Газы были христианами. В Афинах учителя жили в древней интеллектуальной святыне, преподавали древних авторов и изучали их в старой традиции. Для этих учителей жизнь могла казаться неизменной с эллинистического времени. Преподаватели в Газе представляют собой новый тип - христианского ученого. Они учили классических авторов, потому что верили в ценность этого материала, но они сами были христианами, и в своих трудах они пытались показать, что классические шедевры должны быть вписаны в более широкий контекст христианской истины, и что они могли бы внести надлежащий вклад в христианское образование. Искренность мировоззрения профессоров Газы была продемонстрирована их сочинениями, написанными как для языческих, так и для христианских подданных одновременно, и их понимание ценности классики стало мерилом успеха в их классических трудах.

Юстиниан указом 529 г., запретил изучение классической философии преподавателями, которые не были сами христианами. Поэтому Афинская школа была закрыта, а Газская продолжала процветать.

Газская школа риторики дает один из наиболее ярких и плодотворных вариантов ранневизантийского культурного синтеза, адаптации классического наследия христианством. История идей Газской школы известна больше, чем история собственно организации школы и особенностей преподавания (так как это известно о школе Либания в Антиохии 2-й пол. IV в.). Однако, несомненно, что эта школа была одним из наиболее ярких центров континуитета античного образования, благодаря которой христианство в основных чертах усвоило и сохранило классическую школу (П. Лемерль).

Арабское завоевание Палестины 1-й пол. VII в. положило конец развитию христианства в регионе и ранневизантийскому периоду его истории.

Литература

• Seitz, Kilian. Die Schule von Gaza. Heidelberg, 1892.
• Abel F.M. Gaza au VIe siecle d’apres le rheteur Chorikios // Revue Biblique. 40. 1931. P. 5-31.
• Downey G. Gaza at Early Sixth Century. Norman, 1963.
• Downey G. The Christian School of Palestine: A Chapter of Literary History // Harvard Library Bulettin. 12. 1958. P. 297—319.
• Sivan H. Palestine in Late Antiquity. Oxf.-N.Y., 2008.
• Glucker C.A.M. The City of Gaza in the Roman and Byzantine Periods. L., 1987.
• Gaza dans l’antiquite tardive. Archeologie, rhetorique et histoire / Ed. C. Saliou. Salerno, 2005.
• Ashkenazi Y. Sophists and Priests in Late Antique Gaza According to Choricius the Rhetor // Christian Gaza in Late Antiquity / Ed. Bruria Bitton-Ashkelony, Arieh Kofsky. Brill, Leiden, 2004. P., 195-208.
• Ashkenazi Y. Paganism in Gaza in the Fifth and Sixth Centuries // Cathedra. 60. 1991. P. 106—115.
• Penella R.J. From the muses to Eros: Choricius’s Epithalamia for Student Briderooms // Gaza dans l’ antiquité tardive. Archéologie, rhétorique et histoire. Salerno, 2005. P. 135-148.
• Bitton-Ashkelony, Brouria; Kofsky, Aryeh. Gazan Monasticism in the Fourth-Sixth Centuries: From Anchoritic to Cenobitic // Proche-Orient Chrétien. 50:1-2. 2000. P. 14-62.
• Ciccolella F. «Swarms of the Wise Bee»: Literati and Their Audience in Sixth-Century Gaza // Epistulae Antiquae IV. Louvain; Paris, 2006.
• Litsas F.K. Choricius of Gaza and His Description of Festivals at Gaza // Jahrbuch der Osterreichischen Byzantinistik. 32-33. 1982. S. 427—436.
• Van Dam R. From Paganism to Christianity in Late Antique Gaza // Viator. 16. 1985. P. 1-20.
• Talgam R. The «Ekphrasis Eikonos» of Procopius of Gaza: The Depiction of Mythological Themes in Palestine and Arabia During the Fifth and Sixth Centuries // Christian Gaza in Late An-tiquity / Ed. Bruria Bitton-Ashkelony, Ariehl Kofsky. Brill, Leiden, 2004. P. 209—234.
• Parrinello, Rosa Maria. La scuola monastica di Gaza // Rivista di storia del cristianesimo. 5. 2008. P. 545-565.
• Seid T.W. Origins of Catena in Gaza // www.earlham.edu/ ~seidti/iam/catena.html
• Perrone, Lorenzo. Monasticism of Gaza: A Chapter in the History of Byzantine Palestine // Zwischen Polis, Provinz und Peripherie. Beiträge zur byzantinischen Geschichte und Kultur, Herausgegeben / Ed. L.M.Hoffmann? A. Monchizadeh. Wiesbaden: Harrassowitz Verlag, 2005. S. 59-74.
• Bolgova A., Bolgov N. The Crossroads of Epochs and Cultures: Choricius of Gaza as a mirror of continuity // L’Ecole de Gaza: espace litteraire et identite culturelle dans l’Antiquite Tardive. Paris: College de France, 2013. P. 2-3.
• Чехановец Я. М. «Marnas victus est a Christo». К вопросу о христианизации древней Газы // Мнемон. 5. СПб., 2006. С. 421—456.
• Ведешкин М. А. Языческая оппозиция христианизации восточноримского города (на примере Газы Палестинской) // Научные ведомости БелГУ. Серия История. Политология. Экономика. Информатика. № 1 (144). Вып. 25. Белгород, 2013. С. 11-18.
• Болгова А. М. Хорикий из Газы: античная риторика как форма для византийской школы // Научные ведомости БелГУ. История. Политология. Экономика. Информатика. № 19 (96). Вып. 17. Белгород, 2011. С. 48-53.
• Болгова А. М. От схолий к катенам: христианизация комментариев к текстам в Газской школе // Научные ведомости БелГУ. Серия История. Политология. Экономика. Информатика. № 7 (126). Вып. 22. Белгород, 2012. С. 74-78.
• Болгова А. М., Болгов Н. Н. Провинциальная Газа в Палестине и её писатели позднеантичного времени // Столица и провинция: история взаимоотношений. Воронеж: ВГУ, 2012. С. 262—267.
• Болгова А. М., Болгов Н. Н. Изучение Газской школы риторики в последние годы // Научные ведомости БелГУ. Серия История. Политология. Экономика. Информатика. № 21 (192). Вып. 32. Белгород, 2014. С. 43-46.
• Лемерль П. Первый византийский гуманизм. М., 2012.

Отрывок, характеризующий Газская школа риторики

– Успеем переодеть?
– Не знаю, генерал…
Полковой командир, сам подойдя к рядам, распорядился переодеванием опять в шинели. Ротные командиры разбежались по ротам, фельдфебели засуетились (шинели были не совсем исправны) и в то же мгновение заколыхались, растянулись и говором загудели прежде правильные, молчаливые четвероугольники. Со всех сторон отбегали и подбегали солдаты, подкидывали сзади плечом, через голову перетаскивали ранцы, снимали шинели и, высоко поднимая руки, натягивали их в рукава.
Через полчаса всё опять пришло в прежний порядок, только четвероугольники сделались серыми из черных. Полковой командир, опять подрагивающею походкой, вышел вперед полка и издалека оглядел его.
– Это что еще? Это что! – прокричал он, останавливаясь. – Командира 3 й роты!..
– Командир 3 й роты к генералу! командира к генералу, 3 й роты к командиру!… – послышались голоса по рядам, и адъютант побежал отыскивать замешкавшегося офицера.
Когда звуки усердных голосов, перевирая, крича уже «генерала в 3 ю роту», дошли по назначению, требуемый офицер показался из за роты и, хотя человек уже пожилой и не имевший привычки бегать, неловко цепляясь носками, рысью направился к генералу. Лицо капитана выражало беспокойство школьника, которому велят сказать невыученный им урок. На красном (очевидно от невоздержания) носу выступали пятна, и рот не находил положения. Полковой командир с ног до головы осматривал капитана, в то время как он запыхавшись подходил, по мере приближения сдерживая шаг.
– Вы скоро людей в сарафаны нарядите! Это что? – крикнул полковой командир, выдвигая нижнюю челюсть и указывая в рядах 3 й роты на солдата в шинели цвета фабричного сукна, отличавшегося от других шинелей. – Сами где находились? Ожидается главнокомандующий, а вы отходите от своего места? А?… Я вас научу, как на смотр людей в казакины одевать!… А?…
Ротный командир, не спуская глаз с начальника, всё больше и больше прижимал свои два пальца к козырьку, как будто в одном этом прижимании он видел теперь свое спасенье.
– Ну, что ж вы молчите? Кто у вас там в венгерца наряжен? – строго шутил полковой командир.
– Ваше превосходительство…
– Ну что «ваше превосходительство»? Ваше превосходительство! Ваше превосходительство! А что ваше превосходительство – никому неизвестно.
– Ваше превосходительство, это Долохов, разжалованный… – сказал тихо капитан.
– Что он в фельдмаршалы, что ли, разжалован или в солдаты? А солдат, так должен быть одет, как все, по форме.
– Ваше превосходительство, вы сами разрешили ему походом.
– Разрешил? Разрешил? Вот вы всегда так, молодые люди, – сказал полковой командир, остывая несколько. – Разрешил? Вам что нибудь скажешь, а вы и… – Полковой командир помолчал. – Вам что нибудь скажешь, а вы и… – Что? – сказал он, снова раздражаясь. – Извольте одеть людей прилично…
И полковой командир, оглядываясь на адъютанта, своею вздрагивающею походкой направился к полку. Видно было, что его раздражение ему самому понравилось, и что он, пройдясь по полку, хотел найти еще предлог своему гневу. Оборвав одного офицера за невычищенный знак, другого за неправильность ряда, он подошел к 3 й роте.
– Кааак стоишь? Где нога? Нога где? – закричал полковой командир с выражением страдания в голосе, еще человек за пять не доходя до Долохова, одетого в синеватую шинель.
Долохов медленно выпрямил согнутую ногу и прямо, своим светлым и наглым взглядом, посмотрел в лицо генерала.
– Зачем синяя шинель? Долой… Фельдфебель! Переодеть его… дря… – Он не успел договорить.
– Генерал, я обязан исполнять приказания, но не обязан переносить… – поспешно сказал Долохов.
– Во фронте не разговаривать!… Не разговаривать, не разговаривать!…
– Не обязан переносить оскорбления, – громко, звучно договорил Долохов.
Глаза генерала и солдата встретились. Генерал замолчал, сердито оттягивая книзу тугой шарф.
– Извольте переодеться, прошу вас, – сказал он, отходя.


– Едет! – закричал в это время махальный.
Полковой командир, покраснел, подбежал к лошади, дрожащими руками взялся за стремя, перекинул тело, оправился, вынул шпагу и с счастливым, решительным лицом, набок раскрыв рот, приготовился крикнуть. Полк встрепенулся, как оправляющаяся птица, и замер.
– Смир р р р на! – закричал полковой командир потрясающим душу голосом, радостным для себя, строгим в отношении к полку и приветливым в отношении к подъезжающему начальнику.
По широкой, обсаженной деревьями, большой, бесшоссейной дороге, слегка погромыхивая рессорами, шибкою рысью ехала высокая голубая венская коляска цугом. За коляской скакали свита и конвой кроатов. Подле Кутузова сидел австрийский генерал в странном, среди черных русских, белом мундире. Коляска остановилась у полка. Кутузов и австрийский генерал о чем то тихо говорили, и Кутузов слегка улыбнулся, в то время как, тяжело ступая, он опускал ногу с подножки, точно как будто и не было этих 2 000 людей, которые не дыша смотрели на него и на полкового командира.
Раздался крик команды, опять полк звеня дрогнул, сделав на караул. В мертвой тишине послышался слабый голос главнокомандующего. Полк рявкнул: «Здравья желаем, ваше го го го го ство!» И опять всё замерло. Сначала Кутузов стоял на одном месте, пока полк двигался; потом Кутузов рядом с белым генералом, пешком, сопутствуемый свитою, стал ходить по рядам.
По тому, как полковой командир салютовал главнокомандующему, впиваясь в него глазами, вытягиваясь и подбираясь, как наклоненный вперед ходил за генералами по рядам, едва удерживая подрагивающее движение, как подскакивал при каждом слове и движении главнокомандующего, – видно было, что он исполнял свои обязанности подчиненного еще с большим наслаждением, чем обязанности начальника. Полк, благодаря строгости и старательности полкового командира, был в прекрасном состоянии сравнительно с другими, приходившими в то же время к Браунау. Отсталых и больных было только 217 человек. И всё было исправно, кроме обуви.
Кутузов прошел по рядам, изредка останавливаясь и говоря по нескольку ласковых слов офицерам, которых он знал по турецкой войне, а иногда и солдатам. Поглядывая на обувь, он несколько раз грустно покачивал головой и указывал на нее австрийскому генералу с таким выражением, что как бы не упрекал в этом никого, но не мог не видеть, как это плохо. Полковой командир каждый раз при этом забегал вперед, боясь упустить слово главнокомандующего касательно полка. Сзади Кутузова, в таком расстоянии, что всякое слабо произнесенное слово могло быть услышано, шло человек 20 свиты. Господа свиты разговаривали между собой и иногда смеялись. Ближе всех за главнокомандующим шел красивый адъютант. Это был князь Болконский. Рядом с ним шел его товарищ Несвицкий, высокий штаб офицер, чрезвычайно толстый, с добрым, и улыбающимся красивым лицом и влажными глазами; Несвицкий едва удерживался от смеха, возбуждаемого черноватым гусарским офицером, шедшим подле него. Гусарский офицер, не улыбаясь, не изменяя выражения остановившихся глаз, с серьезным лицом смотрел на спину полкового командира и передразнивал каждое его движение. Каждый раз, как полковой командир вздрагивал и нагибался вперед, точно так же, точь в точь так же, вздрагивал и нагибался вперед гусарский офицер. Несвицкий смеялся и толкал других, чтобы они смотрели на забавника.
Кутузов шел медленно и вяло мимо тысячей глаз, которые выкатывались из своих орбит, следя за начальником. Поровнявшись с 3 й ротой, он вдруг остановился. Свита, не предвидя этой остановки, невольно надвинулась на него.
– А, Тимохин! – сказал главнокомандующий, узнавая капитана с красным носом, пострадавшего за синюю шинель.
Казалось, нельзя было вытягиваться больше того, как вытягивался Тимохин, в то время как полковой командир делал ему замечание. Но в эту минуту обращения к нему главнокомандующего капитан вытянулся так, что, казалось, посмотри на него главнокомандующий еще несколько времени, капитан не выдержал бы; и потому Кутузов, видимо поняв его положение и желая, напротив, всякого добра капитану, поспешно отвернулся. По пухлому, изуродованному раной лицу Кутузова пробежала чуть заметная улыбка.
– Еще измайловский товарищ, – сказал он. – Храбрый офицер! Ты доволен им? – спросил Кутузов у полкового командира.
И полковой командир, отражаясь, как в зеркале, невидимо для себя, в гусарском офицере, вздрогнул, подошел вперед и отвечал:
– Очень доволен, ваше высокопревосходительство.
– Мы все не без слабостей, – сказал Кутузов, улыбаясь и отходя от него. – У него была приверженность к Бахусу.
Полковой командир испугался, не виноват ли он в этом, и ничего не ответил. Офицер в эту минуту заметил лицо капитана с красным носом и подтянутым животом и так похоже передразнил его лицо и позу, что Несвицкий не мог удержать смеха.
Кутузов обернулся. Видно было, что офицер мог управлять своим лицом, как хотел: в ту минуту, как Кутузов обернулся, офицер успел сделать гримасу, а вслед за тем принять самое серьезное, почтительное и невинное выражение.
Третья рота была последняя, и Кутузов задумался, видимо припоминая что то. Князь Андрей выступил из свиты и по французски тихо сказал:
– Вы приказали напомнить о разжалованном Долохове в этом полку.
– Где тут Долохов? – спросил Кутузов.
Долохов, уже переодетый в солдатскую серую шинель, не дожидался, чтоб его вызвали. Стройная фигура белокурого с ясными голубыми глазами солдата выступила из фронта. Он подошел к главнокомандующему и сделал на караул.
– Претензия? – нахмурившись слегка, спросил Кутузов.
– Это Долохов, – сказал князь Андрей.
– A! – сказал Кутузов. – Надеюсь, что этот урок тебя исправит, служи хорошенько. Государь милостив. И я не забуду тебя, ежели ты заслужишь.
Голубые ясные глаза смотрели на главнокомандующего так же дерзко, как и на полкового командира, как будто своим выражением разрывая завесу условности, отделявшую так далеко главнокомандующего от солдата.
– Об одном прошу, ваше высокопревосходительство, – сказал он своим звучным, твердым, неспешащим голосом. – Прошу дать мне случай загладить мою вину и доказать мою преданность государю императору и России.
Кутузов отвернулся. На лице его промелькнула та же улыбка глаз, как и в то время, когда он отвернулся от капитана Тимохина. Он отвернулся и поморщился, как будто хотел выразить этим, что всё, что ему сказал Долохов, и всё, что он мог сказать ему, он давно, давно знает, что всё это уже прискучило ему и что всё это совсем не то, что нужно. Он отвернулся и направился к коляске.