Гайдамаки

Гайдама́ки (подобно названию гёзы происходит от тюркск. тур. haydımak — нападать, тур. hajdamak — разбойник) — левенцы́, дейне́ки — экзонимы участников повстанческих вооружённых отрядов (иногда разбойничьих) в XVIII веке на территории Правобережной Украины, отошедшей к Речи Посполитой вследствие Андрусовского перемирия.

Гайдамаками называли также участников гайдамацких восстаний 1734, 1754, 1750 и 1768 годов, в ходе которых повстанцы захватывали замки, города и целые регионы. В остальное время гайдамаки совершали отдельные нападения на польских помещиков, коллаборационистов, местечки, турецких чиновников, бессарабских бояр, участвовали в походах и набегах запорожцев. Вначале они базировались за Днестром. Сами себя они называли вольными казаками. Термин «гайдамаки» впервые появляется в документах 1737 года, до этого использовался только термин «левенцы». Все три экзонима — гайдамака, левенец и дейнека — перешли в современные славянские фамилии жителей Украины и выходцев с Украины разных национальностей.

Гайдамаками также назывались подольские повстанцы Устима Кармелюка — причём они уже сами себя так называли, а также некоторые украинские вооружённые формирования периода Гражданской войны 1917—1922 годов, воевавшие с большевиками и белогвардейцами за установление на территории Украины национального независимого государства.

Восстание 1734 года

Осложнение политической обстановки в Польше в 1733—1734 годах придало ещё более силы гайдамацкому движению, обратив его временно в настоящее крестьянское восстание. В отдельных воеводствах, в том числе и южно-русских, шла в это время борьба шляхетских конфедераций, стоявших за того или другого кандидата на польский престол. В этой междоусобной войне владельцы пользовались силами своих надворных казаков.

Вступление в страну русских войск усилило в местном крестьянском населении энергию и надежду освободиться от польского ига при помощи русского оружия. В воеводстве Брацлавском во главе восстания стал некий Верлан. Объявив, что у него имеется указ русской императрицы, которым приказывается избивать всех поляков и евреев, а затем освобождённый от них край присоединить к России, он принял титул казацкого полковника и стал вербовать из крестьян казацкое войско. Его отряд быстро увеличился, так что он мог выдержать несколько стычек с польскими войсками и занять некоторые города.

Вскоре обстоятельства изменились: Лещинский бежал, сторонники его один за другим признавали королём Августа III, и вместе с тем для русских военачальников исчезли политические причины поддерживать волнение крестьян. Русские войска обращены были даже на усмирение последних и к осени 1734 года эта задача была уже выполнена. С подавлением восстания гайдамацкое движение не прекратилось; напротив того, как раз около этого времени оно приобрело для себя источник новых сил в запорожцах, в 1734 году восстановивших Сечь. Главная масса сечевиков была слишком проникнута ненавистью к ляхам, чтобы остаться безучастными зрителями борьбы с ними гайдамаков. Из запорожцев главным образом набирается контингент «ватажков», или предводителей отрядов. Всё движение приобретает более организованный характер, становясь как бы беспрерывною войною народа против шляхетства.

В северной части запорожских степей устраивались на хуторах и зимовниках постоянные приюты для гайдамаков, где формировались их отряды, и откуда они каждою весною переходили в Польшу, проникали, пользуясь помощью крестьян, иногда очень далеко вглубь страны и, опустошив несколько имений, если отряд был велик, и городов, возвращались обратно, по большей части не встретив серьёзного сопротивления. Польские власти пытались подавить движение путём репрессий над населением и пойманными гайдамаками. Всякий попавшийся в плен гайдамак неизбежно подвергался смертной казни через повешение, четвертование или посажение на кол; но это только увеличивало храбрость гайдамаков в стычках с польскими войсками и не прекращало набегов.

Восстание 1768 года

В 1768 году произошла последняя большая вспышка гайдамацкого движения, вызванная отчасти обострением религиозного гнёта, тяготевшего над народом, отчасти благоприятно, по-видимому, сложившимися политическими обстоятельствами. В это время на территории Польши происходила борьба между Барской конфедерацией и русскими войсками; фанатические выходки конфедератов против православия раздражали религиозное чувство народа, а присутствие русских войск возбуждало надежды на их помощь.

Этим настроением воспользовался запорожский атаман Максим Железняк. Распустив слух, что у него имеется указ российской императрицы Екатерины II («Золотая грамота»), предписывающий восстать против конфедератов за притеснение православия и избивать их, он собрал вокруг себя большой отряд и взял местечко Жаботин, потом местечко Лисянку, перебил спасавшихся здесь шляхтичей и евреев и направился к замку Потоцких, в Умани. Высланный против него отряд надворных казаков во главе с сотником Иваном Гонтой перешёл на его сторону. Умань была взята, и здесь повторилась та же резня, что в Лисянке. В то же время восстание вспыхнуло во многих других местах; в движении приняли участие некоторые русские солдаты и даже офицеры.

В планы императрицы Екатерины не входила, однако, тогда война с Турцией: после нападения гайдамаков на турецкий город Балту и в ответ на просьбы союзных ей католических поляков она предала православных украинцев и отдала своим войскам приказ усмирить восстание. Генерал Кречетников отправил к Железняку малороссийских казаков и регулярные войска, которые сумели подло, по предательски, после совместного пира с большим количеством спиртного захватить самого Железняка, Гонту и многих других. Гонта был выдан полякам, с него содрали кожу и потом четвертовали, а Железняк, как и другие сосланные в Заволжье, на Урал, в Сибирь российские подданные, после телесного наказания был сослан в Сибирь.

Польское правительство учредило особый суд над гайдамаками, жестокость которого вошла в пословицу у украинского народа. Отдельные отряды гайдамаков, ещё бродившие по стране, были частью истреблены, частью переловлены, частью изгнаны при помощи русских войск.

Закат движения

После 1768 года гайдамачество ослабело: отчасти устранялись поводы к нему, именно религиозные, при усилившемся влиянии России на дела Речи Посполитой, отчасти мешала ему проявляться охрана польских владений русскими войсками. С присоединением правобережной Украины к России гайдамачество в прежнем виде совершенно исчезло.

См. также

• Опришки
• Гайдуки

Литература

• Шевченко Т. Г. «Гайдамаки», поэма (1841).
• Гайдамаки // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Вл. Антонович. «Исследование о гайдамачестве по актам 1700—1768 гг.» (в «Архиве Юго-Западной России», т. III, ч. 3).
• М. А. Максимович, «Собрание сочинений» (т. I);
• А. Скальковский, «Наезды гайдамаков на Западную Украину в XVI II столетии» (Одесса, 1845);
• Д. Мордовцев, «Гайдамачина» (СПб., 1870);
• Я. Шульгин, «Очерк Колиивщины» (Киев, 1890);
• В. Истомин, «К вопросу о причинах, порождавших народные реакции против Польши в Юго-Западной России в XVIII веке» («Киевские университетские известия», 1892, № 2 и 3).
• Рецензия Korzon’a на книгу Шульгина в «Kwartalniku Historycznym» за 1892 г., где опровергаются воззрения историков «киевской школы».
• Горбань М. В. Гайдамаччина. Бібліотека селянина. Харків, 1923.
• М. А. Булгаков, «Белая гвардия» (Москва 1923—1924).

Ссылки

• [litopys.org.ua/anton/ant18.htm Владимир Антонович. Исследование о гайдамачестве]

↑ [litopys.org.ua/shevchenko/shev117.htm Гайдамаки]

Отрывок, характеризующий Гайдамаки

Перед ужином князь Андрей, вернувшись назад в кабинет отца, застал старого князя в горячем споре с Пьером.
Пьер доказывал, что придет время, когда не будет больше войны. Старый князь, подтрунивая, но не сердясь, оспаривал его.
– Кровь из жил выпусти, воды налей, тогда войны не будет. Бабьи бредни, бабьи бредни, – проговорил он, но всё таки ласково потрепал Пьера по плечу, и подошел к столу, у которого князь Андрей, видимо не желая вступать в разговор, перебирал бумаги, привезенные князем из города. Старый князь подошел к нему и стал говорить о делах.
– Предводитель, Ростов граф, половины людей не доставил. Приехал в город, вздумал на обед звать, – я ему такой обед задал… А вот просмотри эту… Ну, брат, – обратился князь Николай Андреич к сыну, хлопая по плечу Пьера, – молодец твой приятель, я его полюбил! Разжигает меня. Другой и умные речи говорит, а слушать не хочется, а он и врет да разжигает меня старика. Ну идите, идите, – сказал он, – может быть приду, за ужином вашим посижу. Опять поспорю. Мою дуру, княжну Марью полюби, – прокричал он Пьеру из двери.
Пьер теперь только, в свой приезд в Лысые Горы, оценил всю силу и прелесть своей дружбы с князем Андреем. Эта прелесть выразилась не столько в его отношениях с ним самим, сколько в отношениях со всеми родными и домашними. Пьер с старым, суровым князем и с кроткой и робкой княжной Марьей, несмотря на то, что он их почти не знал, чувствовал себя сразу старым другом. Они все уже любили его. Не только княжна Марья, подкупленная его кроткими отношениями к странницам, самым лучистым взглядом смотрела на него; но маленький, годовой князь Николай, как звал дед, улыбнулся Пьеру и пошел к нему на руки. Михаил Иваныч, m lle Bourienne с радостными улыбками смотрели на него, когда он разговаривал с старым князем.
Старый князь вышел ужинать: это было очевидно для Пьера. Он был с ним оба дня его пребывания в Лысых Горах чрезвычайно ласков, и велел ему приезжать к себе.
Когда Пьер уехал и сошлись вместе все члены семьи, его стали судить, как это всегда бывает после отъезда нового человека и, как это редко бывает, все говорили про него одно хорошее.


Возвратившись в этот раз из отпуска, Ростов в первый раз почувствовал и узнал, до какой степени сильна была его связь с Денисовым и со всем полком.
Когда Ростов подъезжал к полку, он испытывал чувство подобное тому, которое он испытывал, подъезжая к Поварскому дому. Когда он увидал первого гусара в расстегнутом мундире своего полка, когда он узнал рыжего Дементьева, увидал коновязи рыжих лошадей, когда Лаврушка радостно закричал своему барину: «Граф приехал!» и лохматый Денисов, спавший на постели, выбежал из землянки, обнял его, и офицеры сошлись к приезжему, – Ростов испытывал такое же чувство, как когда его обнимала мать, отец и сестры, и слезы радости, подступившие ему к горлу, помешали ему говорить. Полк был тоже дом, и дом неизменно милый и дорогой, как и дом родительский.
Явившись к полковому командиру, получив назначение в прежний эскадрон, сходивши на дежурство и на фуражировку, войдя во все маленькие интересы полка и почувствовав себя лишенным свободы и закованным в одну узкую неизменную рамку, Ростов испытал то же успокоение, ту же опору и то же сознание того, что он здесь дома, на своем месте, которые он чувствовал и под родительским кровом. Не было этой всей безурядицы вольного света, в котором он не находил себе места и ошибался в выборах; не было Сони, с которой надо было или не надо было объясняться. Не было возможности ехать туда или не ехать туда; не было этих 24 часов суток, которые столькими различными способами можно было употребить; не было этого бесчисленного множества людей, из которых никто не был ближе, никто не был дальше; не было этих неясных и неопределенных денежных отношений с отцом, не было напоминания об ужасном проигрыше Долохову! Тут в полку всё было ясно и просто. Весь мир был разделен на два неровные отдела. Один – наш Павлоградский полк, и другой – всё остальное. И до этого остального не было никакого дела. В полку всё было известно: кто был поручик, кто ротмистр, кто хороший, кто дурной человек, и главное, – товарищ. Маркитант верит в долг, жалованье получается в треть; выдумывать и выбирать нечего, только не делай ничего такого, что считается дурным в Павлоградском полку; а пошлют, делай то, что ясно и отчетливо, определено и приказано: и всё будет хорошо.
Вступив снова в эти определенные условия полковой жизни, Ростов испытал радость и успокоение, подобные тем, которые чувствует усталый человек, ложась на отдых. Тем отраднее была в эту кампанию эта полковая жизнь Ростову, что он, после проигрыша Долохову (поступка, которого он, несмотря на все утешения родных, не мог простить себе), решился служить не как прежде, а чтобы загладить свою вину, служить хорошо и быть вполне отличным товарищем и офицером, т. е. прекрасным человеком, что представлялось столь трудным в миру, а в полку столь возможным.
Ростов, со времени своего проигрыша, решил, что он в пять лет заплатит этот долг родителям. Ему посылалось по 10 ти тысяч в год, теперь же он решился брать только две, а остальные предоставлять родителям для уплаты долга.

Армия наша после неоднократных отступлений, наступлений и сражений при Пултуске, при Прейсиш Эйлау, сосредоточивалась около Бартенштейна. Ожидали приезда государя к армии и начала новой кампании.
Павлоградский полк, находившийся в той части армии, которая была в походе 1805 года, укомплектовываясь в России, опоздал к первым действиям кампании. Он не был ни под Пултуском, ни под Прейсиш Эйлау и во второй половине кампании, присоединившись к действующей армии, был причислен к отряду Платова.
Отряд Платова действовал независимо от армии. Несколько раз павлоградцы были частями в перестрелках с неприятелем, захватили пленных и однажды отбили даже экипажи маршала Удино. В апреле месяце павлоградцы несколько недель простояли около разоренной до тла немецкой пустой деревни, не трогаясь с места.
Была ростепель, грязь, холод, реки взломало, дороги сделались непроездны; по нескольку дней не выдавали ни лошадям ни людям провианта. Так как подвоз сделался невозможен, то люди рассыпались по заброшенным пустынным деревням отыскивать картофель, но уже и того находили мало. Всё было съедено, и все жители разбежались; те, которые оставались, были хуже нищих, и отнимать у них уж было нечего, и даже мало – жалостливые солдаты часто вместо того, чтобы пользоваться от них, отдавали им свое последнее.
Павлоградский полк в делах потерял только двух раненых; но от голоду и болезней потерял почти половину людей. В госпиталях умирали так верно, что солдаты, больные лихорадкой и опухолью, происходившими от дурной пищи, предпочитали нести службу, через силу волоча ноги во фронте, чем отправляться в больницы. С открытием весны солдаты стали находить показывавшееся из земли растение, похожее на спаржу, которое они называли почему то машкин сладкий корень, и рассыпались по лугам и полям, отыскивая этот машкин сладкий корень (который был очень горек), саблями выкапывали его и ели, несмотря на приказания не есть этого вредного растения.
Весною между солдатами открылась новая болезнь, опухоль рук, ног и лица, причину которой медики полагали в употреблении этого корня. Но несмотря на запрещение, павлоградские солдаты эскадрона Денисова ели преимущественно машкин сладкий корень, потому что уже вторую неделю растягивали последние сухари, выдавали только по полфунта на человека, а картофель в последнюю посылку привезли мерзлый и проросший. Лошади питались тоже вторую неделю соломенными крышами с домов, были безобразно худы и покрыты еще зимнею, клоками сбившеюся шерстью.
Несмотря на такое бедствие, солдаты и офицеры жили точно так же, как и всегда; так же и теперь, хотя и с бледными и опухлыми лицами и в оборванных мундирах, гусары строились к расчетам, ходили на уборку, чистили лошадей, амуницию, таскали вместо корма солому с крыш и ходили обедать к котлам, от которых вставали голодные, подшучивая над своею гадкой пищей и своим голодом. Также как и всегда, в свободное от службы время солдаты жгли костры, парились голые у огней, курили, отбирали и пекли проросший, прелый картофель и рассказывали и слушали рассказы или о Потемкинских и Суворовских походах, или сказки об Алеше пройдохе, и о поповом батраке Миколке.