Гайтукаев, Лом-Али Ахмедиевич

Лом-Али Гайтукаев
Имя при рождении:	Лом-Али Ахмедиевич Гайтукаев
Род деятельности:	Криминальный авторитет, бизнесмен
Дата рождения:	1958(1958)
Место рождения:	Ачхой-Мартан, Чечено-Ингушская АССР, РСФСР, СССР
Гражданство:	СССР СССР, Россия Россия, Греция Греция

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Лом-Али Ахмедиевич Гайтукаев (р. 1958) — известный чеченский криминальный авторитет и бизнесмен, фигурант ряда громких уголовных дел.

Биография

Лом-Али Гайтукаев родился в селе Ачхой-Мартан Чечено-Ингушской АССР. В школе учился плохо, по его собственному признанию, сделанному во время интервью телепередаче «Криминальная Россия», он не знает даже таблицу умножения. В настоящее время, как пишут некоторые СМИ, в родном селе, где Гайтукаев не появлялся много лет, о нём вспоминают с опаской и уважением. После развала Советского Союза в 1991 году родина Гайтукаева — Чечня — объявила о своей независимости от Российской Федерации. Гайтукаев решил этим воспользоваться и наряду со многими своими согражданами стал заниматься махинациями, целью которых было хищение денежных средств из Центрального банка Российской Федерации, и которые впоследствии станут известны во всём мире как «чеченские авизо». Для прикрытия своей преступной деятельности он создал совместное российско-австрийское предприятие, а также получил греческое гражданство и прописался в городе Салоники.

Гайтукаев и «чеченские авизо»

Гайтукаев познакомился с сотрудником Восточно-Сибирского банка Владимиром Новиковым, ответственным за поиск клиентуры для банка. Он согласился проводить к руководству банка фальшивые авизовки. Гайтукаев, приезжая на время операции по хищению денег, останавливался в гостинице «Интурист». 3 июня 1992 года Гайтукаева и нескольких его сообщников задержали в номере гостиницы сотрудники отдела по борьбе с незаконным оборотом наркотиков. Во время проведения обыска один из охранников Гайтукаева попытался бежать с пакетом, в котором находилась крупная сумма денег, но получил тяжёлое огнестрельное ранение. В пакете было обнаружено 3 миллиона рублей в деньгах 1992 года в упаковках одного известного московского банка. По всем контактам Гайтукаева в Москве были проведены обыски, давшие неожиданный результат — вместо искомых наркотиков у них у всех были обнаружены огромные суммы денег. Деньги нашли даже в личном автомобиле Гайтукаева марки «Мерседес». Тогда дело было передано в отдел по борьбе с экономическими преступлениями. На следующий день были арестованы Новиков и ещё один сообщник Гайтукаева, Норик Месумян. Расследование дела было тяжёлым: все подозреваемые свою причастность к махинациям отрицали, улик катастрофически не хватало. Когда подозреваемых уже готовы были выпустить за недоказанностью их вины, у сотрудников отдела по борьбе с незаконным оборотом наркотиков были обнаружены расшифровки аудиозаписей разговоров Гайтукаева, Новикова и Месумяна, сделанные их подслушивающими устройствами. Показания нескольких сообщников Гайтукаева, так ни в чём и не признавшегося, позволили восстановить схему операций с авизовками: Гайтукаев изготавливал поддельные печати и бланки, затем через человека, имевшего связи в банковских кругах (Месумяна) передавал фальшивые авизовки человеку, работавшему в банке, и бывшему с ним в сговоре (Новикову), а тот убеждал в выгодности перевода и обналичивания дирекцию банка. В расчётно-кассовый центр Центробанка авизовки должны были приходить спецпочтой, но Гайтукаев и Месумян воспользовались неразберихой, царившей тогда во всех учреждениях страны, и сумели получить по поддельным авизовкам огромные деньги — сотни миллионов рублей. Украденные деньги мошенники хранили в десятитонном морском контейнере, установленном в одном из московских дворов. Следующую авизовку Гайтукаев собирался оценить в один миллиард рублей, но был задержан.

Новиков до суда не дожил, скончавшись в следственном изоляторе, а Гайтукаев и Месумян стали первыми подсудимыми, которых судили за кражу денег из главного банка страны. 30 ноября 1993 года суд приговорил Гайтукаева к 7 годам лишения свободы с конфискацией имущества.

Гайтукаев и дело Корбана

После освобождения Гайтукаев организовал так называемое межрегиональное общественное движение за развитие культурных и общественно-политических связей с Чеченской республикой «Новое время». Имелись данные о том, что он был одним из лидеров так называемой Лазанской (Алазанской) организованной преступной группировки.

В феврале 2006 года Гайтукаев получил заказ на убийство председателя правления компании ООО «Славутич-Регистратор» Геннадия Корбана. Личность заказчика так и не была установлена. Гайтукаев нашёл исполнителя преступления Арсена Джамбураева, которому чуть позже передал в гостинице города Днепропетровска «Рассвет» оружие — автомат Калашникова, 80 патронов к нему, а также тысячу долларов. Преступники следили за бизнесменом. 19 марта 2006 года Джамбураев открыл огонь из автомата, Гайтукаев, по версии следствия, лично отдал команду стрелять киллеру. Корбан остался жив лишь благодаря тому, что его автомобиль был бронированным, ранение получил лишь его охранник.

Гайтукаева задержали сотрудники Федеральной Службы Безопасности в январе 2007 года. Показания против него дал Джамбураев, арестованный практически сразу же после покушения и осуждённый в декабре 2006 года к 14 годам лишения свободы. Поскольку Гайтукаев в то время уже являлся гражданином России, его уголовное дело рассматривалось в Московском городском суде. Гайтукаев убеждал суд в том, что на Украине занимался исключительно бизнесом и сбором информации о чеченских группировках для российских спецслужб. 27 марта 2007 года на выходе из зала суда был застрелен бывший деловой партнёр Корбана Максим Курочкин. По версии следствия, он мог быть заказчиком покушения. Гайтукаев впрямую заявлял о причастности Корбана к убийству Курочкина, но подтверждений этому не нашлось. 20 февраля 2008 года суд приговорил его к 15 годам лишения свободы, хотя обвинитель настаивал на 17-летнем сроке. Приговор вступил в законную силу.

Дальнейшая судьба

Несмотря на осуждение, фамилия Гайтукаева часто появляется в средствах массовой информации. В частности, в сентябре 2008 года он заявил о том, что он доподлинно знает о том, что за убийство журналистки Анны Политковской киллерам было заплачено 2 миллиона долларов. А в декабре 2009 года Гайтукаев заявил о том, что он помог российским спецслужбам в ликвидации известного террориста Шамиля Басаева.

2 сентября 2011 года было сообщено о том, что у следствия имеются данные, что Гайтукаев является непосредственным организатором убийства Анны Политковской. В частности, отмечалось, что Гайтукаев специально для этих целей создал преступную группу, в которую вошли бывший подполковник милиции Дмитрий Павлюченков, бывший сотрудник ЦРУБОП ГУВД Москвы ранее судимый Сергей Хаджикурбанов и племянники Гайтукаева Махмудовы. В настоящее время^{[когда?]} Гайтукаев уже осуждён по другому делу, его подельник Павлюченков был арестован в конце августа. В июне 2014 года Московский городской суд приговорил Лом-Али Гайтукаева и киллера Рустама Махмудова к пожизненному заключению в колонии особого режима.

Отрывок, характеризующий Гайтукаев, Лом-Али Ахмедиевич

Очевидно, русское гнездо было разорено и уничтожено; но за уничтожением этого русского порядка жизни Пьер бессознательно чувствовал, что над этим разоренным гнездом установился свой, совсем другой, но твердый французский порядок. Он чувствовал это по виду тех, бодро и весело, правильными рядами шедших солдат, которые конвоировали его с другими преступниками; он чувствовал это по виду какого то важного французского чиновника в парной коляске, управляемой солдатом, проехавшего ему навстречу. Он это чувствовал по веселым звукам полковой музыки, доносившимся с левой стороны поля, и в особенности он чувствовал и понимал это по тому списку, который, перекликая пленных, прочел нынче утром приезжавший французский офицер. Пьер был взят одними солдатами, отведен в одно, в другое место с десятками других людей; казалось, они могли бы забыть про него, смешать его с другими. Но нет: ответы его, данные на допросе, вернулись к нему в форме наименования его: celui qui n'avoue pas son nom. И под этим названием, которое страшно было Пьеру, его теперь вели куда то, с несомненной уверенностью, написанною на их лицах, что все остальные пленные и он были те самые, которых нужно, и что их ведут туда, куда нужно. Пьер чувствовал себя ничтожной щепкой, попавшей в колеса неизвестной ему, но правильно действующей машины.
Пьера с другими преступниками привели на правую сторону Девичьего поля, недалеко от монастыря, к большому белому дому с огромным садом. Это был дом князя Щербатова, в котором Пьер часто прежде бывал у хозяина и в котором теперь, как он узнал из разговора солдат, стоял маршал, герцог Экмюльский.
Их подвели к крыльцу и по одному стали вводить в дом. Пьера ввели шестым. Через стеклянную галерею, сени, переднюю, знакомые Пьеру, его ввели в длинный низкий кабинет, у дверей которого стоял адъютант.
Даву сидел на конце комнаты над столом, с очками на носу. Пьер близко подошел к нему. Даву, не поднимая глаз, видимо справлялся с какой то бумагой, лежавшей перед ним. Не поднимая же глаз, он тихо спросил:
– Qui etes vous? [Кто вы такой?]
Пьер молчал оттого, что не в силах был выговорить слова. Даву для Пьера не был просто французский генерал; для Пьера Даву был известный своей жестокостью человек. Глядя на холодное лицо Даву, который, как строгий учитель, соглашался до времени иметь терпение и ждать ответа, Пьер чувствовал, что всякая секунда промедления могла стоить ему жизни; но он не знал, что сказать. Сказать то же, что он говорил на первом допросе, он не решался; открыть свое звание и положение было и опасно и стыдно. Пьер молчал. Но прежде чем Пьер успел на что нибудь решиться, Даву приподнял голову, приподнял очки на лоб, прищурил глаза и пристально посмотрел на Пьера.
– Я знаю этого человека, – мерным, холодным голосом, очевидно рассчитанным для того, чтобы испугать Пьера, сказал он. Холод, пробежавший прежде по спине Пьера, охватил его голову, как тисками.
– Mon general, vous ne pouvez pas me connaitre, je ne vous ai jamais vu… [Вы не могли меня знать, генерал, я никогда не видал вас.]
– C'est un espion russe, [Это русский шпион,] – перебил его Даву, обращаясь к другому генералу, бывшему в комнате и которого не заметил Пьер. И Даву отвернулся. С неожиданным раскатом в голосе Пьер вдруг быстро заговорил.
– Non, Monseigneur, – сказал он, неожиданно вспомнив, что Даву был герцог. – Non, Monseigneur, vous n'avez pas pu me connaitre. Je suis un officier militionnaire et je n'ai pas quitte Moscou. [Нет, ваше высочество… Нет, ваше высочество, вы не могли меня знать. Я офицер милиции, и я не выезжал из Москвы.]
– Votre nom? [Ваше имя?] – повторил Даву.
– Besouhof. [Безухов.]
– Qu'est ce qui me prouvera que vous ne mentez pas? [Кто мне докажет, что вы не лжете?]
– Monseigneur! [Ваше высочество!] – вскрикнул Пьер не обиженным, но умоляющим голосом.
Даву поднял глаза и пристально посмотрел на Пьера. Несколько секунд они смотрели друг на друга, и этот взгляд спас Пьера. В этом взгляде, помимо всех условий войны и суда, между этими двумя людьми установились человеческие отношения. Оба они в эту одну минуту смутно перечувствовали бесчисленное количество вещей и поняли, что они оба дети человечества, что они братья.
В первом взгляде для Даву, приподнявшего только голову от своего списка, где людские дела и жизнь назывались нумерами, Пьер был только обстоятельство; и, не взяв на совесть дурного поступка, Даву застрелил бы его; но теперь уже он видел в нем человека. Он задумался на мгновение.
– Comment me prouverez vous la verite de ce que vous me dites? [Чем вы докажете мне справедливость ваших слов?] – сказал Даву холодно.
Пьер вспомнил Рамбаля и назвал его полк, и фамилию, и улицу, на которой был дом.
– Vous n'etes pas ce que vous dites, [Вы не то, что вы говорите.] – опять сказал Даву.
Пьер дрожащим, прерывающимся голосом стал приводить доказательства справедливости своего показания.
Но в это время вошел адъютант и что то доложил Даву.
Даву вдруг просиял при известии, сообщенном адъютантом, и стал застегиваться. Он, видимо, совсем забыл о Пьере.
Когда адъютант напомнил ему о пленном, он, нахмурившись, кивнул в сторону Пьера и сказал, чтобы его вели. Но куда должны были его вести – Пьер не знал: назад в балаган или на приготовленное место казни, которое, проходя по Девичьему полю, ему показывали товарищи.
Он обернул голову и видел, что адъютант переспрашивал что то.
– Oui, sans doute! [Да, разумеется!] – сказал Даву, но что «да», Пьер не знал.
Пьер не помнил, как, долго ли он шел и куда. Он, в состоянии совершенного бессмыслия и отупления, ничего не видя вокруг себя, передвигал ногами вместе с другими до тех пор, пока все остановились, и он остановился. Одна мысль за все это время была в голове Пьера. Это была мысль о том: кто, кто же, наконец, приговорил его к казни. Это были не те люди, которые допрашивали его в комиссии: из них ни один не хотел и, очевидно, не мог этого сделать. Это был не Даву, который так человечески посмотрел на него. Еще бы одна минута, и Даву понял бы, что они делают дурно, но этой минуте помешал адъютант, который вошел. И адъютант этот, очевидно, не хотел ничего худого, но он мог бы не войти. Кто же это, наконец, казнил, убивал, лишал жизни его – Пьера со всеми его воспоминаниями, стремлениями, надеждами, мыслями? Кто делал это? И Пьер чувствовал, что это был никто.
Это был порядок, склад обстоятельств.
Порядок какой то убивал его – Пьера, лишал его жизни, всего, уничтожал его.


От дома князя Щербатова пленных повели прямо вниз по Девичьему полю, левее Девичьего монастыря и подвели к огороду, на котором стоял столб. За столбом была вырыта большая яма с свежевыкопанной землей, и около ямы и столба полукругом стояла большая толпа народа. Толпа состояла из малого числа русских и большого числа наполеоновских войск вне строя: немцев, итальянцев и французов в разнородных мундирах. Справа и слева столба стояли фронты французских войск в синих мундирах с красными эполетами, в штиблетах и киверах.
Преступников расставили по известному порядку, который был в списке (Пьер стоял шестым), и подвели к столбу. Несколько барабанов вдруг ударили с двух сторон, и Пьер почувствовал, что с этим звуком как будто оторвалась часть его души. Он потерял способность думать и соображать. Он только мог видеть и слышать. И только одно желание было у него – желание, чтобы поскорее сделалось что то страшное, что должно было быть сделано. Пьер оглядывался на своих товарищей и рассматривал их.
Два человека с края были бритые острожные. Один высокий, худой; другой черный, мохнатый, мускулистый, с приплюснутым носом. Третий был дворовый, лет сорока пяти, с седеющими волосами и полным, хорошо откормленным телом. Четвертый был мужик, очень красивый, с окладистой русой бородой и черными глазами. Пятый был фабричный, желтый, худой малый, лет восемнадцати, в халате.
Пьер слышал, что французы совещались, как стрелять – по одному или по два? «По два», – холодно спокойно отвечал старший офицер. Сделалось передвижение в рядах солдат, и заметно было, что все торопились, – и торопились не так, как торопятся, чтобы сделать понятное для всех дело, но так, как торопятся, чтобы окончить необходимое, но неприятное и непостижимое дело.
Чиновник француз в шарфе подошел к правой стороне шеренги преступников в прочел по русски и по французски приговор.
Потом две пары французов подошли к преступникам и взяли, по указанию офицера, двух острожных, стоявших с края. Острожные, подойдя к столбу, остановились и, пока принесли мешки, молча смотрели вокруг себя, как смотрит подбитый зверь на подходящего охотника. Один все крестился, другой чесал спину и делал губами движение, подобное улыбке. Солдаты, торопясь руками, стали завязывать им глаза, надевать мешки и привязывать к столбу.
Двенадцать человек стрелков с ружьями мерным, твердым шагом вышли из за рядов и остановились в восьми шагах от столба. Пьер отвернулся, чтобы не видать того, что будет. Вдруг послышался треск и грохот, показавшиеся Пьеру громче самых страшных ударов грома, и он оглянулся. Был дым, и французы с бледными лицами и дрожащими руками что то делали у ямы. Повели других двух. Так же, такими же глазами и эти двое смотрели на всех, тщетно, одними глазами, молча, прося защиты и, видимо, не понимая и не веря тому, что будет. Они не могли верить, потому что они одни знали, что такое была для них их жизнь, и потому не понимали и не верили, чтобы можно было отнять ее.