Гай Кальпурний Пизон (консул 67 года до н. э.)

Гай Кальпу́рний Пизо́н Gaius Calpurnius Piso
Консул 67 года до н. э.

Гай Кальпурний Пизон (иногда Писон; лат. Gaius Calpurnius Piso) — консул Римской Республики 67 года до н. э.

Хотя Пизон происходил из известного плебейского рода Кальпурниев, его родственники не установлены. В 70 году до н. э. он был претором. Был избран консулом на 67 год. Во время консулата, «ненавидя Помпея и завидуя ему, чинил всевозможные препятствия его начинаниям». В частности, Пизон приказал распустить флот, собранный для борьбы со средиземноморскими пиратами. Но к моменту приказа Пизона пираты были уже разбиты, и Помпей с почётом возвращался в Рим. Против Пизона готовилось обвинение, но Помпей воспротивился этому. В 66—65 годах Пизон был проконсулом в Нарбонской Галлии. По возвращении в Рим был обвинён в вымогательстве; известно, что в этом процессе против Пизона выступал и Гай Юлий Цезарь. Во время заговора Катилины Пизон требовал от аллоброгов дать ложные показания об участии в заговоре Цезаря, но неудачно.

Ссылки

• [quod.lib.umich.edu/m/moa/ACL3129.0003.001/382?rgn=full+text;view=image Гай Кальпурний Пизон (консул 67 года до н. э.)] (англ.). — в Smith's Dictionary of Greek and Roman Biography and Mythology.

Отрывок, характеризующий Гай Кальпурний Пизон (консул 67 года до н. э.)

«Но разве могло быть иначе? – подумал он. – Вот она, эта столица, у моих ног, ожидая судьбы своей. Где теперь Александр и что думает он? Странный, красивый, величественный город! И странная и величественная эта минута! В каком свете представляюсь я им! – думал он о своих войсках. – Вот она, награда для всех этих маловерных, – думал он, оглядываясь на приближенных и на подходившие и строившиеся войска. – Одно мое слово, одно движение моей руки, и погибла эта древняя столица des Czars. Mais ma clemence est toujours prompte a descendre sur les vaincus. [царей. Но мое милосердие всегда готово низойти к побежденным.] Я должен быть великодушен и истинно велик. Но нет, это не правда, что я в Москве, – вдруг приходило ему в голову. – Однако вот она лежит у моих ног, играя и дрожа золотыми куполами и крестами в лучах солнца. Но я пощажу ее. На древних памятниках варварства и деспотизма я напишу великие слова справедливости и милосердия… Александр больнее всего поймет именно это, я знаю его. (Наполеону казалось, что главное значение того, что совершалось, заключалось в личной борьбе его с Александром.) С высот Кремля, – да, это Кремль, да, – я дам им законы справедливости, я покажу им значение истинной цивилизации, я заставлю поколения бояр с любовью поминать имя своего завоевателя. Я скажу депутации, что я не хотел и не хочу войны; что я вел войну только с ложной политикой их двора, что я люблю и уважаю Александра и что приму условия мира в Москве, достойные меня и моих народов. Я не хочу воспользоваться счастьем войны для унижения уважаемого государя. Бояре – скажу я им: я не хочу войны, а хочу мира и благоденствия всех моих подданных. Впрочем, я знаю, что присутствие их воодушевит меня, и я скажу им, как я всегда говорю: ясно, торжественно и велико. Но неужели это правда, что я в Москве? Да, вот она!»