Гай Лелий (консул 190 года до н. э.)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Гай Лелий
лат. Gaius Laelius
префект
209, 205, 204 годы до н. э.
легат
209, 206, 204, 203 годы до н. э.
Квестор
202 год до н. э.
Плебейский эдил
197 год до н. э.
Претор
196 год до н. э.
Консул Римской республики
190 год до н. э.
Проконсул Цизальпийской Галлии
189 год до н. э.
 
Рождение: III век до н. э.
Смерть: после 160 года до н. э.
Род: Лелии
Отец: Гай Лелий
Дети: Гай Лелий Мудрый

Гай Лелий (лат. Gaius Laelius; умер после 160 года до н. э.) — древнеримский военачальник и политический деятель из плебейского рода Лелиев, ближайший друг и сподвижник Публия Корнелия Сципиона Африканского, сыгравший важную роль во Второй Пунической войне, консул 190 года до н. э.

Лелий участвовал во всех кампаниях Сципиона в Испании и Африке. Действия возглавляемых им подразделений обеспечили римской армии победу при взятии Нового Карфагена, в сражениях при Бекуле и Заме. После заключения мира с Карфагеном Лелий, опираясь на поддержку друга, сделал политическую карьеру, достигнув консульства. В конце жизни он стал одним из важных источников информации для Полибия.





Происхождение и ранние годы

Консульские фасты называют преномен отца Гая Лелия — Гай[1]. Это всё, что известно о предыстории рода. Являясь «новым человеком»[2], Лелий был, вероятно, совсем незнатен и небогат; может быть, родом не из Рима[3].

Единственное сообщение источников о его юности — это слова Полибия о том, что Лелий «с юных лет и до самой смерти… участвовал во всех предприятиях Публия» (Сципиона Африканского). Известно, что Сципион сражался в 218 году до н. э. при Тицине (именно Лелий рассказал Полибию о том, как Публий Корнелий спас в этом бою своего отца[4][5]) и в 216 году при Каннах[6]. К 210 году до н. э., когда Гай появляется в источниках, дружба Лелия и Корнелия была настолько крепкой, что Сципион не хотел без своего друга «предпринимать ничего важного»[7].

Война в Испании

В 210 году до н. э., когда Сципион стал проконсулом в Испании, Гай Лелий вместе с ним отправился на Пиренейский полуостров. По окончании первой зимовки в Тарраконе Сципион сознательно создал у всего войска уверенность, что он собирается в этом году уничтожить по одной все три армии карфагенян, действовавшие в Испании. Только Лелий знал, что в действительности план совершенно другой — захватить Новый Карфаген, главную базу противника в регионе[8].

Лелий возглавил римский флот[9] и в соответствии с секретным приказом проконсула прибыл к Новому Карфагену в один день с армией[10]. На следующий день город был взят одновременным штурмом с моря и суши. Важную роль флота при этом подчёркивает тот факт, что на стенной венок после победы претендовали двое — центурион одного из легионов и моряк. Сципиону пришлось наградить обоих, чтобы избежать распрей. Заслуги Лелия Сципион объявил равными собственным и даровал ему золотой венок и 30 быков[11].

Затем Лелий отправился с самыми знатными пленниками в Рим, чтобы сообщить о победе[9][12]. Он прибыл в Рим после 34 дней плавания и вступил в город, ведя за собой строем пленных. Сделав доклад в сенате и перед народным собранием, он получил приказ как можно быстрее возвращаться в Испанию[13].

В кампании 208 года до н. э. Лелий участвовал в составе сухопутной армии. В решающем сражении с Гасдрубалом Баркидом при Бекуле он получил под своё командование половину войска, а с этими силами смог обойти занятый карфагенянами холм, найти более лёгкий подъём на него и таким образом обратить противника в бегство[14][15].

В битве при Илипе (206 год до н. э.) Лелий сначала во главе конницы сражался с Магоном, потом, командуя пехотой вместе с Марцием, — против основных сил карфагенян[16]. Здесь римляне в очередной раз одержали полную победу. В том же году Сципион отправил Лелия в Нумидию к царю масайсилиев Сифаксу для переговоров о союзе[17], и Лелий добился предварительной договорённости о дружбе и гарантий безопасности для Сципиона, только при личной встрече с которым Сифакс обещал скрепить договор клятвой. С такими результатами он вернулся в Тарракон, чтобы тут же отправиться обратно со своим командиром. В связи с этим источники рассказывают историю об одновременном прибытии в царскую гавань римлян и Гасдрубала, сына Гискона, и о совместном пире врагов[18][19].

После удачного окончания этой миссии Лелий командовал половиной армии при взятии города Илитургис, восставшего против Рима[20], а потом с семью триремами и одной квинкверемой отправился к Гадесу действовать против закрепившегося там Магона Баркида: жители Гадеса обещали сдать город римлянам. В Гибралтарском проливе Лелий столкнулся с карфагенской эскадрой и разбил её в бою; две триремы противника были потоплены, а у третьей сломали вёсла. Вскоре Лелий узнал, что Магон раскрыл измену в Гадесе, и вернулся в Новый Карфаген[21].

Во время восстания иберийских вождей Андобалы и Мандония Лелий возглавил конницу. В первом столкновении он выманил врага из лагеря, подогнав к укреплениям скот, якобы оставшийся без охраны, и нанёс удар из засады, причинив иберам большие потери. В решающем сражении Лелий предпринял обход через холмы и ударил врагу в тыл. Это обеспечило римлянам полную победу[22]. На этом война в Испании была закончена. В конце 206 года до н. э. Лелий вместе со Сципионом вернулся в Рим[23].

Война в Африке

В 205 году до н. э. Сципион стал консулом и получил в качестве провинции Сицилию, которая рассматривалась как плацдарм для высадки в Африке. Лелий, как всегда, последовал за своим другом. Ещё во время подготовки к крупномасштабному десанту он совершил набег на африканское побережье[24], целью которого были разведка и грабёж: захватил большую добычу и встретился с нумидийским царём Масиниссой, передавшим через него Сципиону просьбу поторопиться с вторжением и обещание привести многочисленные вспомогательные войска[25][26].

Высадка основных сил римлян произошла в 204 году до н. э. Лелий упоминается при этом как префект флота[27], командовавший во время плавания левофланговой эскадрой совместно с квестором Марком Порцием Катоном[28][29]. Римляне перезимовали под Утикой, а весной совершили неожиданное ночное нападение на лагерь карфагенян и нумидийцев. Весь план этой операции был разработан Лелием[30]. Сам префект вместе с Масиниссой возглавил ту часть армии, которая действовала против Сифакса[31]; его солдаты подожгли нумидийские шалаши, сделанные из тростника, так что весь лагерь быстро оказался объят пламенем. Многие сгорели или погибли в давке, а почти все остальные были перебиты. Сципион поджёг карфагенский лагерь, только дождавшись пожара у нумидийцев[32]. В результате от 90-тысячной вражеской армии[33] осталось не больше двух тысяч пехотинцев и 500 всадников[34].

Новая армия, собранная Сифаксом и Гасдрубалом, была разгромлена римлянами на Великих равнинах[35]. На следующий день после этой битвы Сципион передал под командование Лелия всю конницу и легковооружённую пехоту и отправил его вместе с Масиниссой в погоню за остатками разбитой армии. После пятнадцатидневного марша Лелий вступил в Восточную Нумидию, где ещё несколько лет назад правил отец Масиниссы; последнего быстро признали царём. Сифакс бежал дальше на запад, в свои родовые земли; в новом сражении он был разбит и попал в плен, а Лелий при поддержке Масиниссы занял всю Нумидию. Её столица Цирта сдалась, увидев под своими стенами Сифакса в цепях[36][37].

Лелий не смог помешать Масиниссе жениться на Софонисбе — дочери Гасдрубала, сына Гискона, которая до этого стала причиной перехода её первого мужа Сифакса на сторону Карфагена. Этот брак был опасен для Рима, но под давлением Сципиона Масинисса принудил жену к самоубийству. Лелий же получил за свои победы золотой венок[38].

Затем Лелий отправился в Рим вместе с Сифаксом, прочими знатными пленниками и послами Масиниссы[39]. Его выступление перед народным собранием вызвало ликование[40]. Согласно Ливию, Лелий уже двинулся в обратный путь, когда в Италию прибыли карфагенские послы, уполномоченные вести переговоры о мире, так что его вернули. Он принял участие в обсуждении мирных предложений и заявил, что карфагеняне только тянут время до прибытия в Африку только что отозванных из Италии армий Ганнибала и Магона. Сенат с ним согласился, и послов отпустили без ответа[41]. В историографии правдивость этого рассказа Ливия подвергается сомнению[42].

Лелий вернулся в Африку вместе с карфагенскими послами[43]. В следующем году (202 до н. э.) в битве при Заме он возглавил италийскую конницу на левом фланге[44][45] (согласно Аппиану, на правом, и там же сражался Масинисса[46]) и одержал лёгкую победу над противостоявшей ему карфагенской конницей, пострадавшей от собственных слонов, после чего вместе с действовавшим на правом фланге Масиниссой ударил в тыл основным силам вражеской армии[47][48]; Полибий пишет, что Лелий и Масинисса долго преследовали вражескую кавалерию и, возвращаясь из погони, «каким-то чудом воремя подоспели к делу», когда лучшие пехотные части обеих армий сражались без перевеса на чьей-либо стороне[49].

Существует мнение, что Ганнибал изначально рассчитывал притворным отступлением вывести из игры заведомо более сильную римско-нумидийскую конницу, и что к моменту возвращения последней сражение пехотинских частей складывалось уже в пользу карфагенян. В этом случае получается, что Лелий и Масинисса невольно действовали в соответствии с ганнибаловым планом, но в последний момент всё же успели переломить ход сражения[50]. В результате карфагеняне понесли полное поражение, что определило исход войны[51][52].

Лелий в очередной раз стал вестником победы[53].

Политическая карьера

Свою первую магистратуру Лелий получил в 202 году до н. э. Находясь в Африке, он был избран квестором, причём по сенатскому постановлению жеребьёвка не проводилась[54]. В 197 году до н. э. Лелий стал плебейским эдилом[55], а в 196 году получил претуру. Его провинцией по жребию стала Сицилия[56][57].

В 193 году до н. э. Лелий попытался, опираясь на поддержку друга, сделать следующий шаг в своей карьере — получить консульство. Вместе с ним выдвинул свою кандидатуру двоюродный брат Сципиона Африканского Публий Сципион Назика. Но оба они проиграли, несмотря на старания их покровителя. Ливий называет причиной тому зависть и «пресыщение великим человеком»[58].

Ситуация изменилась уже через два года. Когда началась большая война с новым сильным врагом — Антиохом III, — Риму снова понадобился Сципион Африканский[59]. Поэтому на консульских выборах 191 года до н. э. победили младший брат Сципиона Луций и Гай Лелий[60].

Ход дальнейших событий не вполне ясен. Источники утверждают, что оба консула претендовали на Грецию в качестве провинции и что решающим фактором стало обещание Сципиона Африканского стать легатом при своём брате. Существуют три версии случившегося. Согласно Ливию, Лелий, имевший более сильную поддержку в сенате, предложил не проводить жеребьёвку, а предоставить решение сенаторам. Именно тогда Публий Сципион сделал своё заявление, и сенат решил дело в пользу братьев[61]. Согласно Валерию Максиму, жеребьёвка всё же проводилась, и заветный жребий выпал Гаю, но Сципион Африканский, хотя и «теснейшим образом связанный с Лелием», дал своё обещание для того, чтобы убедить сенат забрать Грецию у его друга и отдать брату[62]. Наконец, согласно одной из филиппик Цицерона жребий выпал Луцию, но в сенате возникла оппозиция такому назначению, поскольку Луций Сципион считался малоспособным человеком. Тогда-то Публий и счёл необходимым «оградить семью от этого бесчестья»[63].

В историографии подвергают эти сообщения сомнению: Лелий был обязан всеми своими успехами покровительству Сципиона, он не мог иметь серьёзной поддержки в сенате, его дружба со Сципионом была очень близкой и никогда не подвергалась сомнению. Возможно, он просто отказался от Греции в пользу своего коллеги[63].

Лелий остался в Италии[60]. Во время своего консульства он занимался галльскими делами: набрал новых поселенцев для Кремоны и Плаценции в соответствии с постановлением сената, а также провёл решение о двух новых колониях в землях бойев[64]. Его полномочия в Галлии были продлены на следующий год[65].

Дальнейшая жизнь

Консульство стало высшей точкой в карьере Гая Лелия. Его друг Сципион умер уже в 183 году до н. э. После этого Лелий ещё дважды появляется в источниках как член посольств — в Македонию (174—173 годы до н. э.)[66] и Трансальпийскую Галлию (170 год до н. э.)[67]. Первое из этих посольств было вызвано получением информации о переговорах между Македонией и Карфагеном[68], второе должно было рассказать заальпийским галлам о том, что деятельность разорившего их земли Гая Кассия Лонгина будет расследована[69].

Около 160 года до н. э. Лелий был ещё жив; он встречался с Полибием и стал для него одним из основных источников информации о Второй Пунической войне и Сципионе Африканском[3][2].

Потомки

Сын Гая Лелия того же имени, избиравшийся консулом на 140 год до н. э.[70], стал близким другом Сципиона Эмилиана[30].

Напишите отзыв о статье "Гай Лелий (консул 190 года до н. э.)"

Примечания

  1. Fasti Capitolini, ann.d. 190 до н. э.
  2. 1 2 Лансель С., 2002, С. 222.
  3. 1 2 Бобровникова Т., 2009, С.63.
  4. Полибий, 2004, Х, 3.
  5. Родионов Е., 2005, С. 430.
  6. Лансель С., 2002, С. 219.
  7. Тит Ливий, 1994, XXVII, 17, 8.
  8. Родионов Е., 2005, с.450.
  9. 1 2 Broughton T., 1951, р.288.
  10. Кораблёв И., 1981, С.227.
  11. Бобровникова Т., 2009, С.94.
  12. Родионов Е., 2005, С. 453.
  13. Тит Ливий, 1994, XXVII, 7, 1-4.
  14. Лансель С., 2002, С. 226.
  15. Родионов Е., 2005, с.462.
  16. Аппиан, 1998, Иберийско-римские войны, 25-27.
  17. Broughton T., 1951, р.300.
  18. Родионов Е., 2005, с.486-487.
  19. Лансель С., 2002, С. 251-252.
  20. Тит Ливий, 1994, XXVIII, 19, 9.
  21. Родионов Е., 2005, с.491-492.
  22. Родионов Е., 2005, с.492-493.
  23. Бобровникова Т., 2009, С.116.
  24. Broughton T., 1951, р.305.
  25. Кораблёв И., 1981, С.246-247.
  26. Родионов Е., 2005, с.503-506.
  27. Broughton T., 1951, р.309.
  28. Тит Ливий, 1994, XXIX, 25, 10.
  29. Лансель С., 2002, С. 257-258.
  30. 1 2 Бобровникова Т., 2009, С.64.
  31. Лансель С., 2002, С. 261.
  32. Родионов Е., 2005, с.517-519.
  33. Кораблёв И., 1981, С.252.
  34. Кораблёв И., 1981, С.256.
  35. Родионов Е., 2005, с.520.
  36. Лансель С., 2002, С.263-264.
  37. Родионов Е., 2005, с.522-523.
  38. Родионов Е., 2005, с.525.
  39. Broughton T., 1951, р.314.
  40. Тит Ливий, 1994, XXX, 17.
  41. Тит Ливий, 1994, XXX, 23.
  42. Бобровникова Т., 2009, С.355-356.
  43. Родионов Е., 2005, с.532.
  44. Тит Ливий, 1994, XXX, 33.
  45. Лиддел Харт Б., 2003, С.180.
  46. Аппиан, 1998, Пунические войны 41, 44.
  47. Бобровникова Т., 2009, С.166.
  48. Лансель С., 2002, С. 276-277.
  49. Полибий, 2004, ХV, 14.
  50. Родионов Е., 2005, с.540.
  51. Кораблёв И., 1981, С.267.
  52. Ревяко К., 1988, С.211.
  53. Бобровникова Т., 2009, С.167.
  54. Broughton T., 1951, р.316.
  55. Broughton T., 1951, р.333.
  56. Тит Ливий, 1994, XXXIII, 26, 2.
  57. Broughton T., 1951, р.335.
  58. Тит Ливий, 1994, XXXV, 10.
  59. Бобровникова Т., 2009, С.365.
  60. 1 2 Broughton T., 1951, р.356.
  61. Тит Ливий, 1994, XXXVII, 1.
  62. Валерий Максим, 2007, V, 5, 1.
  63. 1 2 Бобровникова Т., 2009, С.366.
  64. Тит Ливий, 1994, XXXVII, 47, 2.
  65. Broughton T., 1951, р.363.
  66. Broughton T., 1951, р.405.
  67. Broughton T., 1951, р.421.
  68. Тит Ливий, 1994, XLI, 22, 1-4.
  69. Тит Ливий, 1994, XLIII, 5.
  70. Fasti Capitolini, ann. d. 140 до н. э.

Литература

Первичные источники

  1. Аппиан Александрийский. Римская история. — СПб.: Алетейя, 1998. — 740 с. — ISBN 5-02-010146-Х.
  2. Валерий Максим. Достопамятные деяния и изречения. — СПб.: Издательство СПбГУ, 2007. — 308 с. — ISBN 978-5-288-04267-6.
  3. Тит Ливий. История Рима от основания города. — М.: Наука, 1994. — ISBN 5-02-008995-8.
  4. Полибий. Всеобщая история. — М.: АСТ, 2004. — Т. 1. — 768 с. — ISBN 5-17-024958-6.

Вторичные источники

  1. Broughton T. Magistrates of the Roman Republic. — New York, 1951. — Vol. I. — P. 600.
  2. Бобровникова Т. Сципион Африканский. — М.: Молодая гвардия, 2009. — 420 с. — ISBN 978-5-235-03238-5.
  3. Кораблёв И. Ганнибал. — М.: Наука, 1981. — 360 с.
  4. Лансель С. Ганнибал.. — М.: Молодая гвардия, 2002. — 368 с. — ISBN 5-235-02483-4.
  5. Лиддел Харт Б. Сципион Африканский. Победитель Ганнибала. — М.: Центрполиграф, 2003. — 286 с. — ISBN 5-9524-0551-7.
  6. Ревяко К. Пунические войны. — Минск: "Университетское издательство", 1988. — 272 с. — ISBN 5-7855-0087-6.
  7. Родионов Е. Пунические войны. — СПб.: Издательство СПбГУ, 2005. — 626 с. — ISBN 5-288-03650-0.

Отрывок, характеризующий Гай Лелий (консул 190 года до н. э.)

Пржебышевский с своим корпусом положил оружие. Другие колонны, растеряв около половины людей, отступали расстроенными, перемешанными толпами.
Остатки войск Ланжерона и Дохтурова, смешавшись, теснились около прудов на плотинах и берегах у деревни Аугеста.
В 6 м часу только у плотины Аугеста еще слышалась жаркая канонада одних французов, выстроивших многочисленные батареи на спуске Праценских высот и бивших по нашим отступающим войскам.
В арьергарде Дохтуров и другие, собирая батальоны, отстреливались от французской кавалерии, преследовавшей наших. Начинало смеркаться. На узкой плотине Аугеста, на которой столько лет мирно сиживал в колпаке старичок мельник с удочками, в то время как внук его, засучив рукава рубашки, перебирал в лейке серебряную трепещущую рыбу; на этой плотине, по которой столько лет мирно проезжали на своих парных возах, нагруженных пшеницей, в мохнатых шапках и синих куртках моравы и, запыленные мукой, с белыми возами уезжали по той же плотине, – на этой узкой плотине теперь между фурами и пушками, под лошадьми и между колес толпились обезображенные страхом смерти люди, давя друг друга, умирая, шагая через умирающих и убивая друг друга для того только, чтобы, пройдя несколько шагов, быть точно. так же убитыми.
Каждые десять секунд, нагнетая воздух, шлепало ядро или разрывалась граната в средине этой густой толпы, убивая и обрызгивая кровью тех, которые стояли близко. Долохов, раненый в руку, пешком с десятком солдат своей роты (он был уже офицер) и его полковой командир, верхом, представляли из себя остатки всего полка. Влекомые толпой, они втеснились во вход к плотине и, сжатые со всех сторон, остановились, потому что впереди упала лошадь под пушкой, и толпа вытаскивала ее. Одно ядро убило кого то сзади их, другое ударилось впереди и забрызгало кровью Долохова. Толпа отчаянно надвинулась, сжалась, тронулась несколько шагов и опять остановилась.
Пройти эти сто шагов, и, наверное, спасен; простоять еще две минуты, и погиб, наверное, думал каждый. Долохов, стоявший в середине толпы, рванулся к краю плотины, сбив с ног двух солдат, и сбежал на скользкий лед, покрывший пруд.
– Сворачивай, – закричал он, подпрыгивая по льду, который трещал под ним, – сворачивай! – кричал он на орудие. – Держит!…
Лед держал его, но гнулся и трещал, и очевидно было, что не только под орудием или толпой народа, но под ним одним он сейчас рухнется. На него смотрели и жались к берегу, не решаясь еще ступить на лед. Командир полка, стоявший верхом у въезда, поднял руку и раскрыл рот, обращаясь к Долохову. Вдруг одно из ядер так низко засвистело над толпой, что все нагнулись. Что то шлепнулось в мокрое, и генерал упал с лошадью в лужу крови. Никто не взглянул на генерала, не подумал поднять его.
– Пошел на лед! пошел по льду! Пошел! вороти! аль не слышишь! Пошел! – вдруг после ядра, попавшего в генерала, послышались бесчисленные голоса, сами не зная, что и зачем кричавшие.
Одно из задних орудий, вступавшее на плотину, своротило на лед. Толпы солдат с плотины стали сбегать на замерзший пруд. Под одним из передних солдат треснул лед, и одна нога ушла в воду; он хотел оправиться и провалился по пояс.
Ближайшие солдаты замялись, орудийный ездовой остановил свою лошадь, но сзади всё еще слышались крики: «Пошел на лед, что стал, пошел! пошел!» И крики ужаса послышались в толпе. Солдаты, окружавшие орудие, махали на лошадей и били их, чтобы они сворачивали и подвигались. Лошади тронулись с берега. Лед, державший пеших, рухнулся огромным куском, и человек сорок, бывших на льду, бросились кто вперед, кто назад, потопляя один другого.
Ядра всё так же равномерно свистели и шлепались на лед, в воду и чаще всего в толпу, покрывавшую плотину, пруды и берег.


На Праценской горе, на том самом месте, где он упал с древком знамени в руках, лежал князь Андрей Болконский, истекая кровью, и, сам не зная того, стонал тихим, жалостным и детским стоном.
К вечеру он перестал стонать и совершенно затих. Он не знал, как долго продолжалось его забытье. Вдруг он опять чувствовал себя живым и страдающим от жгучей и разрывающей что то боли в голове.
«Где оно, это высокое небо, которое я не знал до сих пор и увидал нынче?» было первою его мыслью. «И страдания этого я не знал также, – подумал он. – Да, я ничего, ничего не знал до сих пор. Но где я?»
Он стал прислушиваться и услыхал звуки приближающегося топота лошадей и звуки голосов, говоривших по французски. Он раскрыл глаза. Над ним было опять всё то же высокое небо с еще выше поднявшимися плывущими облаками, сквозь которые виднелась синеющая бесконечность. Он не поворачивал головы и не видал тех, которые, судя по звуку копыт и голосов, подъехали к нему и остановились.
Подъехавшие верховые были Наполеон, сопутствуемый двумя адъютантами. Бонапарте, объезжая поле сражения, отдавал последние приказания об усилении батарей стреляющих по плотине Аугеста и рассматривал убитых и раненых, оставшихся на поле сражения.
– De beaux hommes! [Красавцы!] – сказал Наполеон, глядя на убитого русского гренадера, который с уткнутым в землю лицом и почернелым затылком лежал на животе, откинув далеко одну уже закоченевшую руку.
– Les munitions des pieces de position sont epuisees, sire! [Батарейных зарядов больше нет, ваше величество!] – сказал в это время адъютант, приехавший с батарей, стрелявших по Аугесту.
– Faites avancer celles de la reserve, [Велите привезти из резервов,] – сказал Наполеон, и, отъехав несколько шагов, он остановился над князем Андреем, лежавшим навзничь с брошенным подле него древком знамени (знамя уже, как трофей, было взято французами).
– Voila une belle mort, [Вот прекрасная смерть,] – сказал Наполеон, глядя на Болконского.
Князь Андрей понял, что это было сказано о нем, и что говорит это Наполеон. Он слышал, как называли sire того, кто сказал эти слова. Но он слышал эти слова, как бы он слышал жужжание мухи. Он не только не интересовался ими, но он и не заметил, а тотчас же забыл их. Ему жгло голову; он чувствовал, что он исходит кровью, и он видел над собою далекое, высокое и вечное небо. Он знал, что это был Наполеон – его герой, но в эту минуту Наполеон казался ему столь маленьким, ничтожным человеком в сравнении с тем, что происходило теперь между его душой и этим высоким, бесконечным небом с бегущими по нем облаками. Ему было совершенно всё равно в эту минуту, кто бы ни стоял над ним, что бы ни говорил об нем; он рад был только тому, что остановились над ним люди, и желал только, чтоб эти люди помогли ему и возвратили бы его к жизни, которая казалась ему столь прекрасною, потому что он так иначе понимал ее теперь. Он собрал все свои силы, чтобы пошевелиться и произвести какой нибудь звук. Он слабо пошевелил ногою и произвел самого его разжалобивший, слабый, болезненный стон.
– А! он жив, – сказал Наполеон. – Поднять этого молодого человека, ce jeune homme, и свезти на перевязочный пункт!
Сказав это, Наполеон поехал дальше навстречу к маршалу Лану, который, сняв шляпу, улыбаясь и поздравляя с победой, подъезжал к императору.
Князь Андрей не помнил ничего дальше: он потерял сознание от страшной боли, которую причинили ему укладывание на носилки, толчки во время движения и сондирование раны на перевязочном пункте. Он очнулся уже только в конце дня, когда его, соединив с другими русскими ранеными и пленными офицерами, понесли в госпиталь. На этом передвижении он чувствовал себя несколько свежее и мог оглядываться и даже говорить.
Первые слова, которые он услыхал, когда очнулся, – были слова французского конвойного офицера, который поспешно говорил:
– Надо здесь остановиться: император сейчас проедет; ему доставит удовольствие видеть этих пленных господ.
– Нынче так много пленных, чуть не вся русская армия, что ему, вероятно, это наскучило, – сказал другой офицер.
– Ну, однако! Этот, говорят, командир всей гвардии императора Александра, – сказал первый, указывая на раненого русского офицера в белом кавалергардском мундире.
Болконский узнал князя Репнина, которого он встречал в петербургском свете. Рядом с ним стоял другой, 19 летний мальчик, тоже раненый кавалергардский офицер.
Бонапарте, подъехав галопом, остановил лошадь.
– Кто старший? – сказал он, увидав пленных.
Назвали полковника, князя Репнина.
– Вы командир кавалергардского полка императора Александра? – спросил Наполеон.
– Я командовал эскадроном, – отвечал Репнин.
– Ваш полк честно исполнил долг свой, – сказал Наполеон.
– Похвала великого полководца есть лучшая награда cолдату, – сказал Репнин.
– С удовольствием отдаю ее вам, – сказал Наполеон. – Кто этот молодой человек подле вас?
Князь Репнин назвал поручика Сухтелена.
Посмотрев на него, Наполеон сказал, улыбаясь:
– II est venu bien jeune se frotter a nous. [Молод же явился он состязаться с нами.]
– Молодость не мешает быть храбрым, – проговорил обрывающимся голосом Сухтелен.
– Прекрасный ответ, – сказал Наполеон. – Молодой человек, вы далеко пойдете!
Князь Андрей, для полноты трофея пленников выставленный также вперед, на глаза императору, не мог не привлечь его внимания. Наполеон, видимо, вспомнил, что он видел его на поле и, обращаясь к нему, употребил то самое наименование молодого человека – jeune homme, под которым Болконский в первый раз отразился в его памяти.
– Et vous, jeune homme? Ну, а вы, молодой человек? – обратился он к нему, – как вы себя чувствуете, mon brave?
Несмотря на то, что за пять минут перед этим князь Андрей мог сказать несколько слов солдатам, переносившим его, он теперь, прямо устремив свои глаза на Наполеона, молчал… Ему так ничтожны казались в эту минуту все интересы, занимавшие Наполеона, так мелочен казался ему сам герой его, с этим мелким тщеславием и радостью победы, в сравнении с тем высоким, справедливым и добрым небом, которое он видел и понял, – что он не мог отвечать ему.
Да и всё казалось так бесполезно и ничтожно в сравнении с тем строгим и величественным строем мысли, который вызывали в нем ослабление сил от истекшей крови, страдание и близкое ожидание смерти. Глядя в глаза Наполеону, князь Андрей думал о ничтожности величия, о ничтожности жизни, которой никто не мог понять значения, и о еще большем ничтожестве смерти, смысл которой никто не мог понять и объяснить из живущих.
Император, не дождавшись ответа, отвернулся и, отъезжая, обратился к одному из начальников:
– Пусть позаботятся об этих господах и свезут их в мой бивуак; пускай мой доктор Ларрей осмотрит их раны. До свидания, князь Репнин, – и он, тронув лошадь, галопом поехал дальше.
На лице его было сиянье самодовольства и счастия.
Солдаты, принесшие князя Андрея и снявшие с него попавшийся им золотой образок, навешенный на брата княжною Марьею, увидав ласковость, с которою обращался император с пленными, поспешили возвратить образок.
Князь Андрей не видал, кто и как надел его опять, но на груди его сверх мундира вдруг очутился образок на мелкой золотой цепочке.
«Хорошо бы это было, – подумал князь Андрей, взглянув на этот образок, который с таким чувством и благоговением навесила на него сестра, – хорошо бы это было, ежели бы всё было так ясно и просто, как оно кажется княжне Марье. Как хорошо бы было знать, где искать помощи в этой жизни и чего ждать после нее, там, за гробом! Как бы счастлив и спокоен я был, ежели бы мог сказать теперь: Господи, помилуй меня!… Но кому я скажу это! Или сила – неопределенная, непостижимая, к которой я не только не могу обращаться, но которой не могу выразить словами, – великое всё или ничего, – говорил он сам себе, – или это тот Бог, который вот здесь зашит, в этой ладонке, княжной Марьей? Ничего, ничего нет верного, кроме ничтожества всего того, что мне понятно, и величия чего то непонятного, но важнейшего!»
Носилки тронулись. При каждом толчке он опять чувствовал невыносимую боль; лихорадочное состояние усилилось, и он начинал бредить. Те мечтания об отце, жене, сестре и будущем сыне и нежность, которую он испытывал в ночь накануне сражения, фигура маленького, ничтожного Наполеона и над всем этим высокое небо, составляли главное основание его горячечных представлений.
Тихая жизнь и спокойное семейное счастие в Лысых Горах представлялись ему. Он уже наслаждался этим счастием, когда вдруг являлся маленький Напoлеон с своим безучастным, ограниченным и счастливым от несчастия других взглядом, и начинались сомнения, муки, и только небо обещало успокоение. К утру все мечтания смешались и слились в хаос и мрак беспамятства и забвения, которые гораздо вероятнее, по мнению самого Ларрея, доктора Наполеона, должны были разрешиться смертью, чем выздоровлением.
– C'est un sujet nerveux et bilieux, – сказал Ларрей, – il n'en rechappera pas. [Это человек нервный и желчный, он не выздоровеет.]
Князь Андрей, в числе других безнадежных раненых, был сдан на попечение жителей.


В начале 1806 года Николай Ростов вернулся в отпуск. Денисов ехал тоже домой в Воронеж, и Ростов уговорил его ехать с собой до Москвы и остановиться у них в доме. На предпоследней станции, встретив товарища, Денисов выпил с ним три бутылки вина и подъезжая к Москве, несмотря на ухабы дороги, не просыпался, лежа на дне перекладных саней, подле Ростова, который, по мере приближения к Москве, приходил все более и более в нетерпение.
«Скоро ли? Скоро ли? О, эти несносные улицы, лавки, калачи, фонари, извозчики!» думал Ростов, когда уже они записали свои отпуски на заставе и въехали в Москву.
– Денисов, приехали! Спит! – говорил он, всем телом подаваясь вперед, как будто он этим положением надеялся ускорить движение саней. Денисов не откликался.
– Вот он угол перекресток, где Захар извозчик стоит; вот он и Захар, и всё та же лошадь. Вот и лавочка, где пряники покупали. Скоро ли? Ну!
– К какому дому то? – спросил ямщик.
– Да вон на конце, к большому, как ты не видишь! Это наш дом, – говорил Ростов, – ведь это наш дом! Денисов! Денисов! Сейчас приедем.
Денисов поднял голову, откашлялся и ничего не ответил.
– Дмитрий, – обратился Ростов к лакею на облучке. – Ведь это у нас огонь?
– Так точно с и у папеньки в кабинете светится.
– Еще не ложились? А? как ты думаешь? Смотри же не забудь, тотчас достань мне новую венгерку, – прибавил Ростов, ощупывая новые усы. – Ну же пошел, – кричал он ямщику. – Да проснись же, Вася, – обращался он к Денисову, который опять опустил голову. – Да ну же, пошел, три целковых на водку, пошел! – закричал Ростов, когда уже сани были за три дома от подъезда. Ему казалось, что лошади не двигаются. Наконец сани взяли вправо к подъезду; над головой своей Ростов увидал знакомый карниз с отбитой штукатуркой, крыльцо, тротуарный столб. Он на ходу выскочил из саней и побежал в сени. Дом также стоял неподвижно, нерадушно, как будто ему дела не было до того, кто приехал в него. В сенях никого не было. «Боже мой! все ли благополучно?» подумал Ростов, с замиранием сердца останавливаясь на минуту и тотчас пускаясь бежать дальше по сеням и знакомым, покривившимся ступеням. Всё та же дверная ручка замка, за нечистоту которой сердилась графиня, также слабо отворялась. В передней горела одна сальная свеча.
Старик Михайла спал на ларе. Прокофий, выездной лакей, тот, который был так силен, что за задок поднимал карету, сидел и вязал из покромок лапти. Он взглянул на отворившуюся дверь, и равнодушное, сонное выражение его вдруг преобразилось в восторженно испуганное.
– Батюшки, светы! Граф молодой! – вскрикнул он, узнав молодого барина. – Что ж это? Голубчик мой! – И Прокофий, трясясь от волненья, бросился к двери в гостиную, вероятно для того, чтобы объявить, но видно опять раздумал, вернулся назад и припал к плечу молодого барина.
– Здоровы? – спросил Ростов, выдергивая у него свою руку.
– Слава Богу! Всё слава Богу! сейчас только покушали! Дай на себя посмотреть, ваше сиятельство!
– Всё совсем благополучно?
– Слава Богу, слава Богу!
Ростов, забыв совершенно о Денисове, не желая никому дать предупредить себя, скинул шубу и на цыпочках побежал в темную, большую залу. Всё то же, те же ломберные столы, та же люстра в чехле; но кто то уж видел молодого барина, и не успел он добежать до гостиной, как что то стремительно, как буря, вылетело из боковой двери и обняло и стало целовать его. Еще другое, третье такое же существо выскочило из другой, третьей двери; еще объятия, еще поцелуи, еще крики, слезы радости. Он не мог разобрать, где и кто папа, кто Наташа, кто Петя. Все кричали, говорили и целовали его в одно и то же время. Только матери не было в числе их – это он помнил.
– А я то, не знал… Николушка… друг мой!
– Вот он… наш то… Друг мой, Коля… Переменился! Нет свечей! Чаю!
– Да меня то поцелуй!
– Душенька… а меня то.
Соня, Наташа, Петя, Анна Михайловна, Вера, старый граф, обнимали его; и люди и горничные, наполнив комнаты, приговаривали и ахали.
Петя повис на его ногах. – А меня то! – кричал он. Наташа, после того, как она, пригнув его к себе, расцеловала всё его лицо, отскочила от него и держась за полу его венгерки, прыгала как коза всё на одном месте и пронзительно визжала.
Со всех сторон были блестящие слезами радости, любящие глаза, со всех сторон были губы, искавшие поцелуя.
Соня красная, как кумач, тоже держалась за его руку и вся сияла в блаженном взгляде, устремленном в его глаза, которых она ждала. Соне минуло уже 16 лет, и она была очень красива, особенно в эту минуту счастливого, восторженного оживления. Она смотрела на него, не спуская глаз, улыбаясь и задерживая дыхание. Он благодарно взглянул на нее; но всё еще ждал и искал кого то. Старая графиня еще не выходила. И вот послышались шаги в дверях. Шаги такие быстрые, что это не могли быть шаги его матери.
Но это была она в новом, незнакомом еще ему, сшитом без него платье. Все оставили его, и он побежал к ней. Когда они сошлись, она упала на его грудь рыдая. Она не могла поднять лица и только прижимала его к холодным снуркам его венгерки. Денисов, никем не замеченный, войдя в комнату, стоял тут же и, глядя на них, тер себе глаза.
– Василий Денисов, друг вашего сына, – сказал он, рекомендуясь графу, вопросительно смотревшему на него.
– Милости прошу. Знаю, знаю, – сказал граф, целуя и обнимая Денисова. – Николушка писал… Наташа, Вера, вот он Денисов.
Те же счастливые, восторженные лица обратились на мохнатую фигуру Денисова и окружили его.
– Голубчик, Денисов! – визгнула Наташа, не помнившая себя от восторга, подскочила к нему, обняла и поцеловала его. Все смутились поступком Наташи. Денисов тоже покраснел, но улыбнулся и взяв руку Наташи, поцеловал ее.
Денисова отвели в приготовленную для него комнату, а Ростовы все собрались в диванную около Николушки.
Старая графиня, не выпуская его руки, которую она всякую минуту целовала, сидела с ним рядом; остальные, столпившись вокруг них, ловили каждое его движенье, слово, взгляд, и не спускали с него восторженно влюбленных глаз. Брат и сестры спорили и перехватывали места друг у друга поближе к нему, и дрались за то, кому принести ему чай, платок, трубку.
Ростов был очень счастлив любовью, которую ему выказывали; но первая минута его встречи была так блаженна, что теперешнего его счастия ему казалось мало, и он всё ждал чего то еще, и еще, и еще.
На другое утро приезжие спали с дороги до 10 го часа.
В предшествующей комнате валялись сабли, сумки, ташки, раскрытые чемоданы, грязные сапоги. Вычищенные две пары со шпорами были только что поставлены у стенки. Слуги приносили умывальники, горячую воду для бритья и вычищенные платья. Пахло табаком и мужчинами.