Гай Лициний Макр

Гай Лициний Макр

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Гай Лициний Макр (лат. Gaius Licinius Macer; ум. 66 до н. э.) — древнеримский политический деятель (народный трибун 73 года до н. э., претор 68 года до н. э.), один из анналистов.

Биография

Макр принадлежал к древнему плебейскому роду Лициниев. Он был противником Луция Корнелия Суллы и после его смерти стал добиваться отмены распоряжений диктатора. В 73 году до н. э. он был народным трибуном. Гай Саллюстий Крисп включил в свою «Историю» речь Макра к народу в 73 году. Считается, что она придумана Саллюстием, но основана на реальных событиях. В 68 году Макр стал претором. Занятие им высокой должности стало возможным благодаря тому, что в 70 году Гней Помпей Магн и Марк Лициний Красс отменили запрет для народных трибунов занимать другие магистратуры. В 66 году он был обвинён во взяточничестве и покончил жизнь самоубийством (по другой версии, умер вскоре после приговора). У Макра был сын Гай Лициний Макр Кальв, ставший известным поэтом.

Макр написал исторический труд, название которого неизвестно (Annales либо Historiae). Точное количество книг в нём также неизвестно — более поздние грамматики упоминают, в частности, 16-ю книгу, но гораздо чаще цитируют книги I и II. Макр редко заимствовал материал у предшественников, зато часто обращался к первоисточникам — в частности, к libri lintei («льняным книгам» — спискам римских магистратов, записанных на этрусский манер на льняных полотнах). От Цицерона известно о том, что Макр пренебрегал источниками, которые были написаны на древнегреческом языке. В его сочинении излагалась история от мифических событий, связанных с основанием Рима, до неизвестного времени (последний фрагмент его сочинения касается событий 299 года до н. э.). Макр стремился к рационалистическому толкованию мифов: в частности, он предположил, что Ромула и Рема вскормила не волчица (lupa), но жена пастуха Фаустула Акка Ларенция, которую за лёгкое поведение называли блудницей или проституткой (другое значение слова lupa).

Как и Валерий Анциат, Макр не был до конца объективен и стремился возвысить свой род, подчеркнуть его роль в римской истории. Писал Макр под сильным влиянием изысканного и цветастого азианского стиля; Цицерон характеризовал его как «болтливого» историка. Сочинение Макра использовали в качестве источника Тит Ливий и Дионисий Галикарнасский; знали его и более поздние грамматики. До наших дней дошло 25 фрагментов его сочинения, принадлежность Макру ещё двух фрагментов спорна.

Литература

• Бокщанин А. Г. Источниковедение Древнего Рима. — М.: МГУ, 1981. — 160 с.
• Дуров В. С. Художественная историография Древнего Рима. — СПб.: СПбГУ, 1993. — 143 с.
• История римской литературы. Т. 1. Под ред. С. И. Соболевского, М. Е. Грабарь-Пассек, Ф. А. Петровского. — М.: Изд-во АН СССР, 1959. — 534 с.
• фон Альбрехт М. История римской литературы. Т. 1. — М.: Греко-латинский кабинет Ю. А. Шичалина, 2003. — 700 с.
• Ogilvie R. M. Livy, Licinius Macer and the Libri Lintei // The Journal of Romans Studies. — Vol. 48, No. 1/2, 1958. — P. 40-46

Отрывок, характеризующий Гай Лициний Макр

– Послушайте, князь, – сказала она, – я никогда не просила вас, никогда не буду просить, никогда не напоминала вам о дружбе моего отца к вам. Но теперь, я Богом заклинаю вас, сделайте это для моего сына, и я буду считать вас благодетелем, – торопливо прибавила она. – Нет, вы не сердитесь, а вы обещайте мне. Я просила Голицына, он отказал. Soyez le bon enfant que vous аvez ete, [Будьте добрым малым, как вы были,] – говорила она, стараясь улыбаться, тогда как в ее глазах были слезы.
– Папа, мы опоздаем, – сказала, повернув свою красивую голову на античных плечах, княжна Элен, ожидавшая у двери.
Но влияние в свете есть капитал, который надо беречь, чтоб он не исчез. Князь Василий знал это, и, раз сообразив, что ежели бы он стал просить за всех, кто его просит, то вскоре ему нельзя было бы просить за себя, он редко употреблял свое влияние. В деле княгини Друбецкой он почувствовал, однако, после ее нового призыва, что то вроде укора совести. Она напомнила ему правду: первыми шагами своими в службе он был обязан ее отцу. Кроме того, он видел по ее приемам, что она – одна из тех женщин, особенно матерей, которые, однажды взяв себе что нибудь в голову, не отстанут до тех пор, пока не исполнят их желания, а в противном случае готовы на ежедневные, ежеминутные приставания и даже на сцены. Это последнее соображение поколебало его.
– Chere Анна Михайловна, – сказал он с своею всегдашнею фамильярностью и скукой в голосе, – для меня почти невозможно сделать то, что вы хотите; но чтобы доказать вам, как я люблю вас и чту память покойного отца вашего, я сделаю невозможное: сын ваш будет переведен в гвардию, вот вам моя рука. Довольны вы?
– Милый мой, вы благодетель! Я иного и не ждала от вас; я знала, как вы добры.
Он хотел уйти.
– Постойте, два слова. Une fois passe aux gardes… [Раз он перейдет в гвардию…] – Она замялась: – Вы хороши с Михаилом Иларионовичем Кутузовым, рекомендуйте ему Бориса в адъютанты. Тогда бы я была покойна, и тогда бы уж…
Князь Василий улыбнулся.
– Этого не обещаю. Вы не знаете, как осаждают Кутузова с тех пор, как он назначен главнокомандующим. Он мне сам говорил, что все московские барыни сговорились отдать ему всех своих детей в адъютанты.
– Нет, обещайте, я не пущу вас, милый, благодетель мой…
– Папа! – опять тем же тоном повторила красавица, – мы опоздаем.
– Ну, au revoir, [до свиданья,] прощайте. Видите?
– Так завтра вы доложите государю?
– Непременно, а Кутузову не обещаю.
– Нет, обещайте, обещайте, Basile, [Василий,] – сказала вслед ему Анна Михайловна, с улыбкой молодой кокетки, которая когда то, должно быть, была ей свойственна, а теперь так не шла к ее истощенному лицу.
Она, видимо, забыла свои годы и пускала в ход, по привычке, все старинные женские средства. Но как только он вышел, лицо ее опять приняло то же холодное, притворное выражение, которое было на нем прежде. Она вернулась к кружку, в котором виконт продолжал рассказывать, и опять сделала вид, что слушает, дожидаясь времени уехать, так как дело ее было сделано.
– Но как вы находите всю эту последнюю комедию du sacre de Milan? [миланского помазания?] – сказала Анна Павловна. Et la nouvelle comedie des peuples de Genes et de Lucques, qui viennent presenter leurs voeux a M. Buonaparte assis sur un trone, et exaucant les voeux des nations! Adorable! Non, mais c'est a en devenir folle! On dirait, que le monde entier a perdu la tete. [И вот новая комедия: народы Генуи и Лукки изъявляют свои желания господину Бонапарте. И господин Бонапарте сидит на троне и исполняет желания народов. 0! это восхитительно! Нет, от этого можно с ума сойти. Подумаешь, что весь свет потерял голову.]
Князь Андрей усмехнулся, прямо глядя в лицо Анны Павловны.
– «Dieu me la donne, gare a qui la touche», – сказал он (слова Бонапарте, сказанные при возложении короны). – On dit qu'il a ete tres beau en prononcant ces paroles, [Бог мне дал корону. Беда тому, кто ее тронет. – Говорят, он был очень хорош, произнося эти слова,] – прибавил он и еще раз повторил эти слова по итальянски: «Dio mi la dona, guai a chi la tocca».
– J'espere enfin, – продолжала Анна Павловна, – que ca a ete la goutte d'eau qui fera deborder le verre. Les souverains ne peuvent plus supporter cet homme, qui menace tout. [Надеюсь, что это была, наконец, та капля, которая переполнит стакан. Государи не могут более терпеть этого человека, который угрожает всему.]