Гай Сульпиций Аполлинарий
| Гай Сульпиций Аполлинарий | |
| лат. Gaius Sulpicius Apollinarius | |
| Место рождения: | |
|---|---|
| Страна: |
Римская империя |
| Научная сфера: | |
| Место работы: | |
| Известные ученики: | |
| Известен как: |
автор периох к произведениям Публия Теренция Афра, Тита Макция Плавта, «Энеиде» Публия Вергилия Марона |
Гай Сульпиций Аполлинарий (лат. Gaius Sulpicius Apollinarius) (II в.) — известный римский грамматик, учитель Авла Геллия и императора Пертинакса, к нему за советом обращались, в том числе и люди, занимавшие не последние чины в государстве.
Содержание
Биография
Из его биографии известны, в основном, факты, которые соприкасались с его деятельностью. Был родом из Карфагена[1] , происходил из патрицианского рода Сульпициев.
Преподавал грамматику в Риме, там же к нему пришёл обучаться Авл Геллий (146 г н. э.[2]). Вместе с Авлом Геллием он посещал библиотеку дворца Тиберия[3][4]. Помимо филологии, также разбирался и в некоторых правовых и культурных вопросах. Прекрасно знал латинскую и греческую литературу.
К его услугам, как к знатоку грамматики, обращался и Секст Эруций Клар (консул и префект Рима), который, согласно Геллию просил объяснить смысл слов, изреченных Марком Катоном Цензором : «Ныне, говорят, хорошо уродились хлеба и травы. Но не слишком на это рассчитывайте. Я часто слышал, что между ртом и куском (inter os atque offam) многое может встрять; действительно, очень долог путь от колоса до куска [хлеба]». Гай Сульпиций объяснил, что латинская пословица inter os et offam («между ртом и куском») тождественна греческой Πολλὰ μεταξὺ πέλει κύλικος και χείλεος 'άκρου (Велико расстояние между бокалом и краями губ)[5].
Однако с Эруцием Кларом они вели диалог и при непосредственных встречах, об одной из которых повествует Геллий, говоря о том, что они обсуждали грамматические аспекты авгурий[6].
Публий Гельвий Пертинакс, будучи мальчиком, был отдан Сульпицию Аполлинарию на обучение грамматике, после обучения, он сам стал преподавать эту науку[7].
Известно, что по некоторым вопросам он критиковал другого известного грамматика II века Цезеллия Виндекса, который, по его мнению, неправильно трактует слово Longaevus (по Цезеллию — «старик». По Сульпицию Аполлинарию, со ссылкой на Вергилия — «получивший долгую и вечную жизнь» и «ставший бессмертным»)[8].
Характеристика по Геллию
Сульпиций Аполлинарий пользовался большим почетом у своего ученика Геллия. Об этом свидетельствуют как многочисленные упоминания в «Аттических ночах», так и эпитеты по отношению к нему: «Самый учёный по сравнению с другими на нашей памяти», «муж, самым старательным образом изучивший старинные обычаи и литературу», «муж выдающихся познаний в литературе», «муж на нашей памяти учёный более, чем остальные».
Таким образом, согласно Геллию, это был человек с потрясающей эрудицией, был остроумен, прекрасно знал античных авторов. Также Геллий сравнивает его манеру ведения речи и умением в разговоре поставить оппонента в логический тупик, с той иронией, какой обладал Сократ:
Аполлинарий Сульпиций, муж на нашей памяти учёный более, чем остальные, опозорил и высмеял, используя тот вид тончайшей иронии, которую применял Сократ по отношению к софистам, некоего хвастуна и тщеславного человека, [выставлявшего себя специалистом] по саллюстиевым текстам.— [9]
Литературная деятельность
Гай Сульпиций Аполлинарий написал стихотворные изложения содержания ко всем произведениям Публия Теренция Афра, они сохранились до наших дней[10]. Помимо Теренция сделал метрические переложения содержаний Плавта и «Энеиды» Вергилия, также известен как комментатор Вергилия[1].
Периохи Гая Сульпиция Аполлинария к сочинениям Теренция
- «Самоистязатель»
- «Евнух»
- «Девушка с Андроса»
- «Свекровь»
- «Формион»
- «Братья»
В литературе
Гуго Гроций в книге «О праве войны и мира» (De jure belli ac pacis) цитирует слова Сульпиция Аполлинария:
Сульпиций Аполлинарий у Авла Геллия говорит: «О чем можно сказать, что оно находится за пределами океана, если океан со всех сторон опоясывает и обходит все земли?». И далее: «Так как, напротив, он омывает все земли кругом и отовсюду, то ничего нет позади него; но поскольку все земли опоясаны кольцом его волн, то все, что заключено между его берегами, находится посреди Него»— [11]
Напишите отзыв о статье "Гай Сульпиций Аполлинарий"
Примечания
- ↑ 1 2 J. W. Beck, De Sulpicio Apollinari, 1884
- ↑ Новая философская энциклопедия: В 4 тт. М.: Мысль. Под редакцией В. С. Стёпина. 2001.
- ↑ Domus Tiberiana — дворец Тиберия, расположенный в западной части Палатина.
- ↑ Gellius. Att. Noct. XIII. XX
- ↑ Gellius. Att. Noct. XIII. XVIII.
- ↑ Gellius. Att. Noct. VII, VI.
- ↑ Юлий Капитолин. Гельвий Пертинакс. I
- ↑ Gellius. Att. Noct. II. XVI.
- ↑ Gellius. Att. Noct. XVIII. IV.
- ↑ Головня В. В. История античного театра. Стр. 331
- ↑ Гуго Гроций. О праве войны и мира. Глава II.
Ссылки
- [sites.google.com/site/bibliothecacelsius/gaj-sulpicij-apollinarij Периохи Гая Сульпиция Аполлинария к сочинениям Теренция («Библиотека Цельсия»)]
Отрывок, характеризующий Гай Сульпиций Аполлинарий
– Москве больше делать нечего, как сплетничать, – продолжал он. – Все заняты тем, кому оставит граф свое состояние, хотя, может быть, он переживет всех нас, чего я от души желаю…– Да, это всё очень тяжело, – подхватил Пьер, – очень тяжело. – Пьер всё боялся, что этот офицер нечаянно вдастся в неловкий для самого себя разговор.
– А вам должно казаться, – говорил Борис, слегка краснея, но не изменяя голоса и позы, – вам должно казаться, что все заняты только тем, чтобы получить что нибудь от богача.
«Так и есть», подумал Пьер.
– А я именно хочу сказать вам, чтоб избежать недоразумений, что вы очень ошибетесь, ежели причтете меня и мою мать к числу этих людей. Мы очень бедны, но я, по крайней мере, за себя говорю: именно потому, что отец ваш богат, я не считаю себя его родственником, и ни я, ни мать никогда ничего не будем просить и не примем от него.
Пьер долго не мог понять, но когда понял, вскочил с дивана, ухватил Бориса за руку снизу с свойственною ему быстротой и неловкостью и, раскрасневшись гораздо более, чем Борис, начал говорить с смешанным чувством стыда и досады.
– Вот это странно! Я разве… да и кто ж мог думать… Я очень знаю…
Но Борис опять перебил его:
– Я рад, что высказал всё. Может быть, вам неприятно, вы меня извините, – сказал он, успокоивая Пьера, вместо того чтоб быть успокоиваемым им, – но я надеюсь, что не оскорбил вас. Я имею правило говорить всё прямо… Как же мне передать? Вы приедете обедать к Ростовым?
И Борис, видимо свалив с себя тяжелую обязанность, сам выйдя из неловкого положения и поставив в него другого, сделался опять совершенно приятен.
– Нет, послушайте, – сказал Пьер, успокоиваясь. – Вы удивительный человек. То, что вы сейчас сказали, очень хорошо, очень хорошо. Разумеется, вы меня не знаете. Мы так давно не видались…детьми еще… Вы можете предполагать во мне… Я вас понимаю, очень понимаю. Я бы этого не сделал, у меня недостало бы духу, но это прекрасно. Я очень рад, что познакомился с вами. Странно, – прибавил он, помолчав и улыбаясь, – что вы во мне предполагали! – Он засмеялся. – Ну, да что ж? Мы познакомимся с вами лучше. Пожалуйста. – Он пожал руку Борису. – Вы знаете ли, я ни разу не был у графа. Он меня не звал… Мне его жалко, как человека… Но что же делать?
– И вы думаете, что Наполеон успеет переправить армию? – спросил Борис, улыбаясь.
Пьер понял, что Борис хотел переменить разговор, и, соглашаясь с ним, начал излагать выгоды и невыгоды булонского предприятия.
Лакей пришел вызвать Бориса к княгине. Княгиня уезжала. Пьер обещался приехать обедать затем, чтобы ближе сойтись с Борисом, крепко жал его руку, ласково глядя ему в глаза через очки… По уходе его Пьер долго еще ходил по комнате, уже не пронзая невидимого врага шпагой, а улыбаясь при воспоминании об этом милом, умном и твердом молодом человеке.
Как это бывает в первой молодости и особенно в одиноком положении, он почувствовал беспричинную нежность к этому молодому человеку и обещал себе непременно подружиться с ним.
Князь Василий провожал княгиню. Княгиня держала платок у глаз, и лицо ее было в слезах.
– Это ужасно! ужасно! – говорила она, – но чего бы мне ни стоило, я исполню свой долг. Я приеду ночевать. Его нельзя так оставить. Каждая минута дорога. Я не понимаю, чего мешкают княжны. Может, Бог поможет мне найти средство его приготовить!… Adieu, mon prince, que le bon Dieu vous soutienne… [Прощайте, князь, да поддержит вас Бог.]
– Adieu, ma bonne, [Прощайте, моя милая,] – отвечал князь Василий, повертываясь от нее.
– Ах, он в ужасном положении, – сказала мать сыну, когда они опять садились в карету. – Он почти никого не узнает.
– Я не понимаю, маменька, какие его отношения к Пьеру? – спросил сын.
– Всё скажет завещание, мой друг; от него и наша судьба зависит…
– Но почему вы думаете, что он оставит что нибудь нам?
– Ах, мой друг! Он так богат, а мы так бедны!
– Ну, это еще недостаточная причина, маменька.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Как он плох! – восклицала мать.
Когда Анна Михайловна уехала с сыном к графу Кириллу Владимировичу Безухому, графиня Ростова долго сидела одна, прикладывая платок к глазам. Наконец, она позвонила.
– Что вы, милая, – сказала она сердито девушке, которая заставила себя ждать несколько минут. – Не хотите служить, что ли? Так я вам найду место.
Графиня была расстроена горем и унизительною бедностью своей подруги и поэтому была не в духе, что выражалось у нее всегда наименованием горничной «милая» и «вы».
– Виновата с, – сказала горничная.
– Попросите ко мне графа.
Граф, переваливаясь, подошел к жене с несколько виноватым видом, как и всегда.
– Ну, графинюшка! Какое saute au madere [сотэ на мадере] из рябчиков будет, ma chere! Я попробовал; не даром я за Тараску тысячу рублей дал. Стоит!
Он сел подле жены, облокотив молодецки руки на колена и взъерошивая седые волосы.
– Что прикажете, графинюшка?
– Вот что, мой друг, – что это у тебя запачкано здесь? – сказала она, указывая на жилет. – Это сотэ, верно, – прибавила она улыбаясь. – Вот что, граф: мне денег нужно.
Лицо ее стало печально.
– Ах, графинюшка!…
И граф засуетился, доставая бумажник.
– Мне много надо, граф, мне пятьсот рублей надо.
И она, достав батистовый платок, терла им жилет мужа.
– Сейчас, сейчас. Эй, кто там? – крикнул он таким голосом, каким кричат только люди, уверенные, что те, кого они кличут, стремглав бросятся на их зов. – Послать ко мне Митеньку!
