Гай Цейоний Руфий Волузиан (консул)

Гай Цейоний Руфий Волузиан лат. Gaius Ceionius Rufius Volusianus
Консул Римской империи
311 год и 314 год
Отец:	Цейоний Вар (?)
Супруга:	Нуммия Альбина
Дети:	Цейоний Руфий Альбин

Гай Цейоний Руфий Волузиан (лат. Gaius Ceionius Rufius Volusianus) — римский государственный деятель конца III века — начала IV века, консул 311 и 314 года. Происходил из знатного рода, сделал блестящую карьеру, но впоследствии впал в немилость и отправлен в ссылку.

Биография

Происхождение

Предположительно, Волузиан родился между 246 и 249 годом. Возможно, он был сыном префекта Рима в 284 году Цейония Вара. Его семья претендовала на родство с этрусским правителем племени рутулов Волузом. По материнской линии Волузиан происходил от представителей известных во II и III веке семей Нуммиев, Фульвиев и Гавиев. Через них он был родственником фамилии Цейониев и патрицианских родов эпохи конца существования Римской республики. По всей видимости, Гай имел родственные связи с проконсулом Африки Постумием Руфием Фестом из Вольсиний, чьи предки вошли в сенаторское сословие в конце II века. Тетей или сестрой Волузиана была Гая Нуммия Цейония Умбрия Руфия Альбина, жрица Беневента.

Семья Волузиана имела в собственности поместья в Волатеррах и Африке.

Карьера

Его ранняя карьера неизвестна, но, судя по всему, около 280 года в правление императора Проба он был консулом-суффектом. Между 281 и 283 годом Волузиан был назначен Карином корректором Италии и находился на этом посту в течение 8 лет вплоть до периода между 289 и 291 годом, когда императором стал уже Диоклетиан.

Между 305 и 306 годом Волузиан занимал должность проконсула Африки. Когда римский узурпатор Максенций был признан императором в Африке, Волузиан перешёл на его сторону. Примерно в 309 году Максенций назначил Волузиана префектом претория, которым тот был до 310 года. Он был послан императором вернуть под контроль провинцию Африка, где викарий Домиций Александр поднял восстание и объявил себя императором, перекрыв поставки продовольствия в Рим. Волузиан с другими военачальниками переправился в Африку с небольшим, но хорошо обученным войском и одержал победу над плохо вооруженными повстанцами. После этого по приказу Максенция были опустошены Карфаген и другие африканские города. Завершив возвращение отпавшего региона, Волузиан вернулся в Рим.

С 28 октября 310 по 28 октября 311 года Волузиан занимал должность префекта Рима. Это была особая честь, так как назначение его городским префектом совпало с пятилетием провозглашения Максенция императором. С сентября 311 и до конца года Волузиан был ординарным консулом с Арадием Руфином. Предположительно, его назначение было попыткой умиротворить римскую аристократию, которая становилась все более недовольной правящим государем. Кроме того, консульство было наградой Волузиана за его заслуги. После поражения и гибели Максенция в 312 году в результате борьбы с Константином I, Волузиан сохранил лояльность новому правителю и продолжил службу. Он получил титул комита, а его последующая карьера при Константине показывает, что император чувствовал необходимость завоевать верность сенаторской элиты в Риме.

Но поскольку все действия правительства Максенция были признаны недействительными, 8 декабря 313 года Волузиан был повторно назначен префектом Рима и оставался им до 20 августа 315 года. В течение этого периода он также председательствовал на судебных делах от имени императора. За этим последовало назначение Волузиана на должность ординарного консула в 314 году вместе с Петронием Аннианом. В благодарность за эти назначения Волузиан установил статую Константина на форуме Траяна. Он также мог играть определенную роль в строительстве Триумфальной арки Константина, посвященной императору после того, как Константин вернулся в Рим в июле 315 года. Тем не менее, в конце 315 года Волузиан впал в немилость: он был отстранен от должности, а затем выслан по указу сената в результате доноса его врагов. Однако, есть сведения, что в 321 году он во второй раз был префектом претория.

Волузиан входил в состав жреческих коллегий квиндецемвиров священнодействий и септемвиров эпулонов. В одной из надписи он назван философом. Гай был женат на Нуммии Альбине и был отцом консула 335 года Цейония Руфия Альбина. Таким образом, Волузиан был предком многочисленных Руфиев и Цейониев, известных в IV и V веке. Предположительно, он был отцом неназванного сенатора, которому Фирмик Матерн составил гороскоп.

Источники и литература

Источники

1. Аврелий Виктор. Кон­с­тан­ций и Армен­та­рий, Север и Мак­си­мин, а так­же Кон­с­тан­тин и Мак­сен­ций // [www.ancientrome.ru/antlitr/aur-vict/caesar-f.htm О цезарях].
2. Зосим. Книга II // [www.tertullian.org/fathers/zosimus02_book2.htm Новая история].

Литература

1. Otto Seeck. [de.wikisource.org/wiki/RE:Ceionius_17 Ceionius 17]. In: Paulys Realencyclopädie der classischen Altertumswissenschaft (RE). Band III,2. — Stuttgart, 1899. — С. 1859.
2. Jones, A. H. M. G. Ceionius Rufius Volusianus 4 // Prosopography of the Later Roman Empire / A. H. M. Jones, J. R. Martindale, J. Morris. — Cambridge University Press, 1971. — Vol. I : A.D. 260–395. — P. 977-978. — ISBN 0-521-07233-6 [2001 reprint].
3. Bagnall R.S., Cameron A., Schwarts S.R., Worp K.A. Consuls of the Later Roman Empire. — Atlanta, Georgia, 1987.
4. Chenault, Robert R. Rome Without Emperors: The Revival of a Senatorial City in the Fourth Century CE. — ProQuest, 2008.
5. Cameron, Alan. The Last Pagans of Rome. — Oxford: Oxford University Press, 2010.
6. Van Dam, Raymond. Remembering Constantine at the Milvian Bridge. — Cambridge University Press, 2011.

Персоналии   Древний Рим

Отрывок, характеризующий Гай Цейоний Руфий Волузиан (консул)

Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.
– Ну деньги выйдут, тогда что?
– Тогда что? А? – повторил Анатоль с искренним недоумением перед мыслью о будущем. – Тогда что? Там я не знаю что… Ну что глупости говорить! – Он посмотрел на часы. – Пора!
Анатоль пошел в заднюю комнату.
– Ну скоро ли вы? Копаетесь тут! – крикнул он на слуг.
Долохов убрал деньги и крикнув человека, чтобы велеть подать поесть и выпить на дорогу, вошел в ту комнату, где сидели Хвостиков и Макарин.
Анатоль в кабинете лежал, облокотившись на руку, на диване, задумчиво улыбался и что то нежно про себя шептал своим красивым ртом.
– Иди, съешь что нибудь. Ну выпей! – кричал ему из другой комнаты Долохов.
– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.
Анатоль и Долохов тоже любили Балагу за его мастерство езды и за то, что он любил то же, что и они. С другими Балага рядился, брал по двадцати пяти рублей за двухчасовое катанье и с другими только изредка ездил сам, а больше посылал своих молодцов. Но с своими господами, как он называл их, он всегда ехал сам и никогда ничего не требовал за свою работу. Только узнав через камердинеров время, когда были деньги, он раз в несколько месяцев приходил поутру, трезвый и, низко кланяясь, просил выручить его. Его всегда сажали господа.
– Уж вы меня вызвольте, батюшка Федор Иваныч или ваше сиятельство, – говорил он. – Обезлошадничал вовсе, на ярманку ехать уж ссудите, что можете.
И Анатоль и Долохов, когда бывали в деньгах, давали ему по тысяче и по две рублей.
Балага был русый, с красным лицом и в особенности красной, толстой шеей, приземистый, курносый мужик, лет двадцати семи, с блестящими маленькими глазами и маленькой бородкой. Он был одет в тонком синем кафтане на шелковой подкладке, надетом на полушубке.
Он перекрестился на передний угол и подошел к Долохову, протягивая черную, небольшую руку.
– Федору Ивановичу! – сказал он, кланяясь.
– Здорово, брат. – Ну вот и он.
– Здравствуй, ваше сиятельство, – сказал он входившему Анатолю и тоже протянул руку.
– Я тебе говорю, Балага, – сказал Анатоль, кладя ему руки на плечи, – любишь ты меня или нет? А? Теперь службу сослужи… На каких приехал? А?
– Как посол приказал, на ваших на зверьях, – сказал Балага.
– Ну, слышишь, Балага! Зарежь всю тройку, а чтобы в три часа приехать. А?
– Как зарежешь, на чем поедем? – сказал Балага, подмигивая.
– Ну, я тебе морду разобью, ты не шути! – вдруг, выкатив глаза, крикнул Анатоль.
– Что ж шутить, – посмеиваясь сказал ямщик. – Разве я для своих господ пожалею? Что мочи скакать будет лошадям, то и ехать будем.
– А! – сказал Анатоль. – Ну садись.
– Что ж, садись! – сказал Долохов.
– Постою, Федор Иванович.
– Садись, врешь, пей, – сказал Анатоль и налил ему большой стакан мадеры. Глаза ямщика засветились на вино. Отказываясь для приличия, он выпил и отерся шелковым красным платком, который лежал у него в шапке.
– Что ж, когда ехать то, ваше сиятельство?
– Да вот… (Анатоль посмотрел на часы) сейчас и ехать. Смотри же, Балага. А? Поспеешь?
– Да как выезд – счастлив ли будет, а то отчего же не поспеть? – сказал Балага. – Доставляли же в Тверь, в семь часов поспевали. Помнишь небось, ваше сиятельство.
– Ты знаешь ли, на Рожество из Твери я раз ехал, – сказал Анатоль с улыбкой воспоминания, обращаясь к Макарину, который во все глаза умиленно смотрел на Курагина. – Ты веришь ли, Макарка, что дух захватывало, как мы летели. Въехали в обоз, через два воза перескочили. А?
– Уж лошади ж были! – продолжал рассказ Балага. – Я тогда молодых пристяжных к каурому запрег, – обратился он к Долохову, – так веришь ли, Федор Иваныч, 60 верст звери летели; держать нельзя, руки закоченели, мороз был. Бросил вожжи, держи, мол, ваше сиятельство, сам, так в сани и повалился. Так ведь не то что погонять, до места держать нельзя. В три часа донесли черти. Издохла левая только.


Анатоль вышел из комнаты и через несколько минут вернулся в подпоясанной серебряным ремнем шубке и собольей шапке, молодцовато надетой на бекрень и очень шедшей к его красивому лицу. Поглядевшись в зеркало и в той самой позе, которую он взял перед зеркалом, став перед Долоховым, он взял стакан вина.
– Ну, Федя, прощай, спасибо за всё, прощай, – сказал Анатоль. – Ну, товарищи, друзья… он задумался… – молодости… моей, прощайте, – обратился он к Макарину и другим.
Несмотря на то, что все они ехали с ним, Анатоль видимо хотел сделать что то трогательное и торжественное из этого обращения к товарищам. Он говорил медленным, громким голосом и выставив грудь покачивал одной ногой. – Все возьмите стаканы; и ты, Балага. Ну, товарищи, друзья молодости моей, покутили мы, пожили, покутили. А? Теперь, когда свидимся? за границу уеду. Пожили, прощай, ребята. За здоровье! Ура!.. – сказал он, выпил свой стакан и хлопнул его об землю.