Галаджев, Пётр Степанович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Пётр Степанович Галаджев
Имя при рождении:

Пётр Степанович Галаджев

Профессия:

художник, актёр

Награды:

Пётр Степанович Галаджев (1900—1971) — советский кинематографист: актёр и художник; Заслуженный художник РСФСР (1965), лауреат Государственной премии СССР (1971).





Биография

Пётр Галаджев родился в России в городе Старый Крым Таврической губернии. Его отец, Степан Марианович Галаджев, был служащим (умер в 1935 году), а мать, Галаджева Ульяна Ефремовна — домашней хозяйкой (умерла в 1947 году). В семье было девять детей, Пётр четвертый[1]. Семья перебралась в Москву, где прошло его детство.

Художественный талант проявился у мальчика в детстве, и уже в возрасте девяти лет был принят в Московское Императорское художественно-промышленное Строгановское училище. Ещё учась там, в 1915 году в поисках заработка, Галаджев был принят помощником декоратора и мастером в красильной мастерской в оперу С. И. Зимина[1]. Тогда и началось увлечение театром.

В 1918 году Строгановское училище было реорганизовано, и Пётр Галаджев учился на графическом факультете ВХУТЕМАСа. А закончив там учебу в 1920 году[2], поступил в студию Художественно-просветительного союза рабочих организаций под руководством Ф. Ф. Комиссаржевского.

В 1919 году Пётр Галаджев стал актёром в Московском Опытно-героическом театре имени Сафонова под руководством Бориса Фердинандова и Константина Эггерта. Актёрская работа была насыщенной, за три года молодой актёр сыграл множество ролей: Кулибина в «Грозе», раба в «Царе Эдипе», Подколесина в «Женитьбе», царя Додона в «Золотом петушке» и другие роли. Но с самого возникновения театра оба его руководителя не всегда могли найти общий эстетический язык, конфликтная ситуация усиливалась, и через три года театр распался[1].

Даже в бытность работы актёром Галаджев не бросал своё художественное призвание: в 1920 году он работал художником журнала «Зрелища», а затем до 1936 года работал художником-карикатуристом в журналах «Советский экран», «Кинонеделя» и «Искусство кино»[1].

В 1921 году Пётр Степанович познакомился с режиссёром Львом Кулешовым[1]. Эта встреча изменила всю дальнейшую жизнь: пришёл интерес к кинематографу, кино победило все остальные увлечения, и именно с ним Пётр Галаджев связал всю свою оставшуюся жизнь. Он поступил в Государственный техникум кинематографии, будущий ВГИК в мастерскую к Л. В. Кулешову), у которого и закончил курс в 1925 году[2]. К этому времени он уже не был новичком в кинематографе, а работал в небольших ролях в фильмах своего педагога — Л. В. Кулешова.

Пётр Галаджев пробовал себя в кино в качестве ассистента, режиссёра, художника-постановщика, актёра. Впервые появился на экране как киноактер в «Необычайных приключениях мистера Веста в стране большевиков» — фильме своего педагога Льва Кулешова. При этом он не забывал о своей первой профессии художника.

В начале 1920-х годов, когда был всплеск различных театральных реформ, Галаджев творчески сблизился с Борисом Эрдманом, Николаем Мусатовым, Касьяном Голейзовским, Николаем Фореггером. Они совместно сотрудничали в нескольких театральных проектах. Галаджев создавал костюмы для эксцентрических танцев, поставленных К. Я. Голейзовским в 1922 году в его студии «Московский Камерный балет», в том числе «Фантазия» на музыку Александра Скрябина. В том же 1922 году Фореггер, Голейзовский и Галаджев работали над постановкой сатирической серии пародий на театральную среду этого времени (различных театральных студий с самыми разными эстетическими формами было тогда действительно множество) под названием «“Женитьба” — почти по Гоголю», которую Алексей Алексеев представил в московском театре-кабаре «Кривой Джимми». Главными исполнителями были один из лучших комедийных актёров Фёдор Курихин и Ольга Глебова-Судейкина. Фореггер и Голейзовский ставили хореографию, а Галаджев работал над иллюстрациями к постановке, которые были опубликованы в журнале «Зрелища»[3].

Критик Джон Э. Боулт писал об этом периоде творчества художника: «Искусство Галаджева отражало мотивы "бурных 20-х" - коммерческую рекламу, массовые коммуникации и ночную жизнь большого города. Оно содержало в себе обаяние итальянских футуристов с их летательными аппаратами, несущимися сквозь пространство и отражающимися эхом "танцев машин" Фореггера, джазом Парнаха и акробатическими трюками Владимира Фогеля, клоунадой Виталия Лазаренко и "мотобиоскульптурой" Льва Лукина. <…> …Галаджев в своих рисунках старался объединить "американский ритм с цирковой ловкостью", и еще, может быть, сексуальную свободу с раскованным воплощением эротической игры, отличавшую балетные эксперименты Голейзовского и Лукина, которые с таким удовольствием изображал Галаджев»[3].

Все это мало соответствовало нарождавшемуся духу социалистического реализма.

В 1924 году все экспериментаторские театральные студии были закрыты специальным правительственным указом. Как раз через год Галаджев закончил учебу у Кулешова и стал полностью работать в кинематографе. В дальнейшем он продолжал сотрудничать со своим педагогом.

В 1926 году Галаджев участвовал в Первой выставке графики в Доме печати в Москве. Больше к графике не возвращался.

С 1940 в качестве художника работал на киностудии «Союздетфильм», позже ставшей киностудией имени М.Горького, где оставался до конца творческой биографии.

Всего Пётр Галаджев снялся в 36 фильмах как киноактёр, оформил более 50 картин как художник, снял три фильма как режиссёр.

Последней работой художника стал фильм режиссёра С. А. Герасимова «Градостроители», вышедший на экраны уже после смерти Галаджева в январе 1973 года под другим названием «Любить человека». Сергей Аполлинариевич пригласил Галаджева на работу в фильме в 1970 году. Пётр Галаджев приступил к работе: уже были изготовлены многие рисунки, эскизы, макеты. Однако в июле 1971 года у Галаджева произошел конфликт с директором картины, и он вынужден был покинуть съёмки. Его заменил другой художник Пётр Пашкевич, который и закончил фильм. Обиду Пётр Степанович переживал очень тяжело, это и надломило его здоровье. Он скончался 5 октября 1971 года. Похоронен на Введенском кладбище в Москве.

Петр Галаджев был дважды женат. От первого брака сын Александр, от второго — дочь Наталья — киновед.

Фильмография

Актёр

Художник

Киинорежиссёр

В качестве режиссёра работал на студии «Востокфильм»:

  • 1930 — «Салорская роза» (документальный)
  • 1932 — «Миллион двести тысяч» (документальный)
  • «Летчики» — картина не завершена в связи с ликвидацией «Востокфильма»[1].

Признание и награды

  • Заслуженный художник РСФСР (1965);
  • Лауреат Государственной премии СССР (1971 за участие в создании фильма «У озера»).

Напишите отзыв о статье "Галаджев, Пётр Степанович"

Примечания

  1. 1 2 3 4 5 6 [tremasov.ucoz.ru/load/galadzhev_petr_stepanovich/1-1-0-240 Галаджев Пётр Степанович]
  2. 1 2 3 4 5 6 7 [istoriya-kino.ru/kinematograf/item/f00/s00/e0000612/index.shtml Кино: Энциклопедический словарь/Гл. ред. С. И. Юткевич; Редкол.: Ю. С. Афанасьев, В. Е. Баскаков, И. В. Вайсфельд и др.- М.: Сов. энциклопедия, 1987.- 640 с., 96 л. ил.]
  3. 1 2 [www.museikino.ru/post/143837 Статья Джона Боулта о Петре Галаджеве в переводе Натальи Галаджевой]

Ссылки

  • [a-tremasov.ru/galadzhev-pyotr-stepanovich Пётр Галаджев в Авторском проекте Алексея Тремасова]

Отрывок, характеризующий Галаджев, Пётр Степанович

Когда вечером князь Андрей уехал, графиня подошла к Наташе и шопотом сказала:
– Ну что?
– Мама, ради Бога ничего не спрашивайте у меня теперь. Это нельзя говорить, – сказала Наташа.
Но несмотря на то, в этот вечер Наташа, то взволнованная, то испуганная, с останавливающимися глазами лежала долго в постели матери. То она рассказывала ей, как он хвалил ее, то как он говорил, что поедет за границу, то, что он спрашивал, где они будут жить это лето, то как он спрашивал ее про Бориса.
– Но такого, такого… со мной никогда не бывало! – говорила она. – Только мне страшно при нем, мне всегда страшно при нем, что это значит? Значит, что это настоящее, да? Мама, вы спите?
– Нет, душа моя, мне самой страшно, – отвечала мать. – Иди.
– Все равно я не буду спать. Что за глупости спать? Maмаша, мамаша, такого со мной никогда не бывало! – говорила она с удивлением и испугом перед тем чувством, которое она сознавала в себе. – И могли ли мы думать!…
Наташе казалось, что еще когда она в первый раз увидала князя Андрея в Отрадном, она влюбилась в него. Ее как будто пугало это странное, неожиданное счастье, что тот, кого она выбрала еще тогда (она твердо была уверена в этом), что тот самый теперь опять встретился ей, и, как кажется, неравнодушен к ней. «И надо было ему нарочно теперь, когда мы здесь, приехать в Петербург. И надо было нам встретиться на этом бале. Всё это судьба. Ясно, что это судьба, что всё это велось к этому. Еще тогда, как только я увидала его, я почувствовала что то особенное».
– Что ж он тебе еще говорил? Какие стихи то эти? Прочти… – задумчиво сказала мать, спрашивая про стихи, которые князь Андрей написал в альбом Наташе.
– Мама, это не стыдно, что он вдовец?
– Полно, Наташа. Молись Богу. Les Marieiages se font dans les cieux. [Браки заключаются в небесах.]
– Голубушка, мамаша, как я вас люблю, как мне хорошо! – крикнула Наташа, плача слезами счастья и волнения и обнимая мать.
В это же самое время князь Андрей сидел у Пьера и говорил ему о своей любви к Наташе и о твердо взятом намерении жениться на ней.

В этот день у графини Елены Васильевны был раут, был французский посланник, был принц, сделавшийся с недавнего времени частым посетителем дома графини, и много блестящих дам и мужчин. Пьер был внизу, прошелся по залам, и поразил всех гостей своим сосредоточенно рассеянным и мрачным видом.
Пьер со времени бала чувствовал в себе приближение припадков ипохондрии и с отчаянным усилием старался бороться против них. Со времени сближения принца с его женою, Пьер неожиданно был пожалован в камергеры, и с этого времени он стал чувствовать тяжесть и стыд в большом обществе, и чаще ему стали приходить прежние мрачные мысли о тщете всего человеческого. В это же время замеченное им чувство между покровительствуемой им Наташей и князем Андреем, своей противуположностью между его положением и положением его друга, еще усиливало это мрачное настроение. Он одинаково старался избегать мыслей о своей жене и о Наташе и князе Андрее. Опять всё ему казалось ничтожно в сравнении с вечностью, опять представлялся вопрос: «к чему?». И он дни и ночи заставлял себя трудиться над масонскими работами, надеясь отогнать приближение злого духа. Пьер в 12 м часу, выйдя из покоев графини, сидел у себя наверху в накуренной, низкой комнате, в затасканном халате перед столом и переписывал подлинные шотландские акты, когда кто то вошел к нему в комнату. Это был князь Андрей.
– А, это вы, – сказал Пьер с рассеянным и недовольным видом. – А я вот работаю, – сказал он, указывая на тетрадь с тем видом спасения от невзгод жизни, с которым смотрят несчастливые люди на свою работу.
Князь Андрей с сияющим, восторженным и обновленным к жизни лицом остановился перед Пьером и, не замечая его печального лица, с эгоизмом счастия улыбнулся ему.
– Ну, душа моя, – сказал он, – я вчера хотел сказать тебе и нынче за этим приехал к тебе. Никогда не испытывал ничего подобного. Я влюблен, мой друг.
Пьер вдруг тяжело вздохнул и повалился своим тяжелым телом на диван, подле князя Андрея.
– В Наташу Ростову, да? – сказал он.
– Да, да, в кого же? Никогда не поверил бы, но это чувство сильнее меня. Вчера я мучился, страдал, но и мученья этого я не отдам ни за что в мире. Я не жил прежде. Теперь только я живу, но я не могу жить без нее. Но может ли она любить меня?… Я стар для нее… Что ты не говоришь?…
– Я? Я? Что я говорил вам, – вдруг сказал Пьер, вставая и начиная ходить по комнате. – Я всегда это думал… Эта девушка такое сокровище, такое… Это редкая девушка… Милый друг, я вас прошу, вы не умствуйте, не сомневайтесь, женитесь, женитесь и женитесь… И я уверен, что счастливее вас не будет человека.
– Но она!
– Она любит вас.
– Не говори вздору… – сказал князь Андрей, улыбаясь и глядя в глаза Пьеру.
– Любит, я знаю, – сердито закричал Пьер.
– Нет, слушай, – сказал князь Андрей, останавливая его за руку. – Ты знаешь ли, в каком я положении? Мне нужно сказать все кому нибудь.
– Ну, ну, говорите, я очень рад, – говорил Пьер, и действительно лицо его изменилось, морщина разгладилась, и он радостно слушал князя Андрея. Князь Андрей казался и был совсем другим, новым человеком. Где была его тоска, его презрение к жизни, его разочарованность? Пьер был единственный человек, перед которым он решался высказаться; но зато он ему высказывал всё, что у него было на душе. То он легко и смело делал планы на продолжительное будущее, говорил о том, как он не может пожертвовать своим счастьем для каприза своего отца, как он заставит отца согласиться на этот брак и полюбить ее или обойдется без его согласия, то он удивлялся, как на что то странное, чуждое, от него независящее, на то чувство, которое владело им.
– Я бы не поверил тому, кто бы мне сказал, что я могу так любить, – говорил князь Андрей. – Это совсем не то чувство, которое было у меня прежде. Весь мир разделен для меня на две половины: одна – она и там всё счастье надежды, свет; другая половина – всё, где ее нет, там всё уныние и темнота…
– Темнота и мрак, – повторил Пьер, – да, да, я понимаю это.
– Я не могу не любить света, я не виноват в этом. И я очень счастлив. Ты понимаешь меня? Я знаю, что ты рад за меня.
– Да, да, – подтверждал Пьер, умиленными и грустными глазами глядя на своего друга. Чем светлее представлялась ему судьба князя Андрея, тем мрачнее представлялась своя собственная.


Для женитьбы нужно было согласие отца, и для этого на другой день князь Андрей уехал к отцу.
Отец с наружным спокойствием, но внутренней злобой принял сообщение сына. Он не мог понять того, чтобы кто нибудь хотел изменять жизнь, вносить в нее что нибудь новое, когда жизнь для него уже кончалась. – «Дали бы только дожить так, как я хочу, а потом бы делали, что хотели», говорил себе старик. С сыном однако он употребил ту дипломацию, которую он употреблял в важных случаях. Приняв спокойный тон, он обсудил всё дело.
Во первых, женитьба была не блестящая в отношении родства, богатства и знатности. Во вторых, князь Андрей был не первой молодости и слаб здоровьем (старик особенно налегал на это), а она была очень молода. В третьих, был сын, которого жалко было отдать девчонке. В четвертых, наконец, – сказал отец, насмешливо глядя на сына, – я тебя прошу, отложи дело на год, съезди за границу, полечись, сыщи, как ты и хочешь, немца, для князя Николая, и потом, ежели уж любовь, страсть, упрямство, что хочешь, так велики, тогда женись.
– И это последнее мое слово, знай, последнее… – кончил князь таким тоном, которым показывал, что ничто не заставит его изменить свое решение.
Князь Андрей ясно видел, что старик надеялся, что чувство его или его будущей невесты не выдержит испытания года, или что он сам, старый князь, умрет к этому времени, и решил исполнить волю отца: сделать предложение и отложить свадьбу на год.
Через три недели после своего последнего вечера у Ростовых, князь Андрей вернулся в Петербург.

На другой день после своего объяснения с матерью, Наташа ждала целый день Болконского, но он не приехал. На другой, на третий день было то же самое. Пьер также не приезжал, и Наташа, не зная того, что князь Андрей уехал к отцу, не могла себе объяснить его отсутствия.
Так прошли три недели. Наташа никуда не хотела выезжать и как тень, праздная и унылая, ходила по комнатам, вечером тайно от всех плакала и не являлась по вечерам к матери. Она беспрестанно краснела и раздражалась. Ей казалось, что все знают о ее разочаровании, смеются и жалеют о ней. При всей силе внутреннего горя, это тщеславное горе усиливало ее несчастие.
Однажды она пришла к графине, хотела что то сказать ей, и вдруг заплакала. Слезы ее были слезы обиженного ребенка, который сам не знает, за что он наказан.
Графиня стала успокоивать Наташу. Наташа, вслушивавшаяся сначала в слова матери, вдруг прервала ее:
– Перестаньте, мама, я и не думаю, и не хочу думать! Так, поездил и перестал, и перестал…
Голос ее задрожал, она чуть не заплакала, но оправилась и спокойно продолжала: – И совсем я не хочу выходить замуж. И я его боюсь; я теперь совсем, совсем, успокоилась…
На другой день после этого разговора Наташа надела то старое платье, которое было ей особенно известно за доставляемую им по утрам веселость, и с утра начала тот свой прежний образ жизни, от которого она отстала после бала. Она, напившись чаю, пошла в залу, которую она особенно любила за сильный резонанс, и начала петь свои солфеджи (упражнения пения). Окончив первый урок, она остановилась на середине залы и повторила одну музыкальную фразу, особенно понравившуюся ей. Она прислушалась радостно к той (как будто неожиданной для нее) прелести, с которой эти звуки переливаясь наполнили всю пустоту залы и медленно замерли, и ей вдруг стало весело. «Что об этом думать много и так хорошо», сказала она себе и стала взад и вперед ходить по зале, ступая не простыми шагами по звонкому паркету, но на всяком шагу переступая с каблучка (на ней были новые, любимые башмаки) на носок, и так же радостно, как и к звукам своего голоса прислушиваясь к этому мерному топоту каблучка и поскрипыванью носка. Проходя мимо зеркала, она заглянула в него. – «Вот она я!» как будто говорило выражение ее лица при виде себя. – «Ну, и хорошо. И никого мне не нужно».
Лакей хотел войти, чтобы убрать что то в зале, но она не пустила его, опять затворив за ним дверь, и продолжала свою прогулку. Она возвратилась в это утро опять к своему любимому состоянию любви к себе и восхищения перед собою. – «Что за прелесть эта Наташа!» сказала она опять про себя словами какого то третьего, собирательного, мужского лица. – «Хороша, голос, молода, и никому она не мешает, оставьте только ее в покое». Но сколько бы ни оставляли ее в покое, она уже не могла быть покойна и тотчас же почувствовала это.
В передней отворилась дверь подъезда, кто то спросил: дома ли? и послышались чьи то шаги. Наташа смотрелась в зеркало, но она не видала себя. Она слушала звуки в передней. Когда она увидала себя, лицо ее было бледно. Это был он. Она это верно знала, хотя чуть слышала звук его голоса из затворенных дверей.
Наташа, бледная и испуганная, вбежала в гостиную.
– Мама, Болконский приехал! – сказала она. – Мама, это ужасно, это несносно! – Я не хочу… мучиться! Что же мне делать?…