Уффици

Галерея Уффици итал. Galleria degli Uffizi
Галерея Уффици, вид в сторону площади Синьории
Дата основания	1581
Основатель	Козимо I, Франческо I
Местонахождение	Италия Италия, Флоренция
Посетителей в год	1 870 708 (2013)
Директор	Айке Шмидт

К:Музеи, основанные в 1581 году

Галере́я Уффи́ци (итал. Galleria degli Uffizi, буквально — «галерея канцелярий» (с англ. office)) – один из наиболее старых музеев в Европе, но его устройство отвечает современной концепции музейного дела: экспозиции систематизированы, упорядочены и соответствуют своему предназначению – быть доступными широкой публике. Уже два века назад, еще до официального открытия в 1765 году, галерея была известна, и её можно было посещать по предварительным заявкам. В 1591 году в путеводителе по Флоренции, составленном Франческо Бокки, о Галерее говорилось, что она «одна из наиболее превосходящих по красоте... в мире», «полна античных статуй, благородной живописи и драгоценнейших предметов». Галерея была создана, и это надо помнить, в городе, где когда-то был введен в употребление спорный тогда, исчезнувший на века термин музей (античные греки этим словом обозначали место, посвященное Музам). Во Флоренции, в саду церкви Святого Марка, впервые так была названа коллекция античных скульптур Лоренцо Великолепного (1449—1492). Сюда были собраны «для красоты, для изучения, для удовольствия» шедевры Леонардо да Винчи и Микеланджело. В 2013 году галерею Уффици посетило 1 870 708 человек, что делает её самым посещаемым художественным музеем в Италии.

История

Начало возникновения Уффици относится к 1560 году, когда по запросу Козимо I (1519—1574) мастер Джорджо Вазари спроектировал большой дворец с двумя крыльями, «на реке и почти в воздухе», где расположились административные (uffici) и судебные (Uffizi) учреждения Магистратуры Тосканского герцогства. Через пять лет Вазари возвел «воздушный» коридор, соединяющий Уффици с Палаццо Питти (новой резиденцией Медичи), и сегодня идущий поверх Понте Веккьо и церкви Святой Фелицаты и заканчивающийся в садах Боболи. Таким образом, в течение нескольких месяцев появилось новшество в мировой урбанистике – Коридор Вазари: важнейшие точки города – река, старый мост, административный центр были объединены поразительным воздушным проходом, использовавшимся тогда исключительно представителями двора. Первоначальное ядро Галереи основал сын Козимо I Франческо I (1541-1587}. При участии Великого герцога был оснащен картинами и ценными предметами его кабинет «Студиоло» в Палаццо Веккьо, который со временем тоже связывается с коллекцией Уффици проходом, построенным поверху. В 1581 году последний этаж Уффици превращается в Галерею, где можно «прогуливаться, рассматривая живопись, статуи и другие ценные предметы». В 1586 году эклектик Бернардо Буонталенти создает Театр Медичи, соотносящийся по высоте с нижним н первым этажами современного здания музея, Уффици, где теперь собраны коллекции графики, и с другими выставочными залами. Галерея была закрыта широкими витражами, украшена античными скульптурами и потолочными фресками. Но самая блестящая идея воплотилась в создании Зала Трибуна, помещения символического, необычного и очаровательного, с восьмиугольным куполом, инкрустированным раковинами, богатого произведениями искусства и мебелью, освещенных сверху световым фонарем. Соседнюю с Залом Трибуна террасу в 1589 г. Великий герцог Фердинанд I, брат Франческо I, закрыл, чтобы превратить ее в Зал Географических карт. В конце другого крыла Галереи, кроме Фондерии и различных лабораторий, был в то время висячий сад, расположенный непосредственно над Лоджией делл’Орканья.

Коллекция

Сегодня в Галерее Уффици находится ни с чем не сравнимое художественное достояние: тысячи живописных полотен от средневековых до современных, античные скульптуры, миниатюры, гобелены. Эта Галерея единственная в мире обладает уникальным собранием автопортретов, постоянно пополняемым непрекращающимися покупками и дарениями современных художников, а также исключительной коллекцией Кабинета рисунков и эстампов (в городе, где, по традиции, существует «примат рисунка»).

Галерея Уффици, благодаря своим великолепным помещениям и коллекции шедевров, заслужила право называться «музеем превосходного». Здесь собраны оригинальные работы, которым вот уже более четырех столетий. Кроме всего прочего, история Галереи уникальна как интегральная часть флорентийской культуры. Двуединство Флоренция-Уффици объясняется в первую очередь врожденным призванием к коллекционированию «хозяев» города, начиная с семейства Медичи: сеньоры Флоренции трех столетий были страстными любителями античности и меценатами еще со времен Козимо I Старший (1389—1464), покровителя художников, например, бунтаря фра Филиппо Липпи. Первые коллекции Медичи составили ядро Галереи Заметим, многие из которых настоящие шедевры. В прошлом они находились в других зданиях, но затем были помещены в эту Галерею, стоящую в сердце города, и расположены в ней с полным уважением к вкусу и выбору заказчиков: общественных лиц, частных граждан, торговцев, банкиров, литераторов, а также светских и религиозных институтов.

В ранний период XV в. высококультурный, богатейший Палла Строцци для своей капеллы в церкви Санта-Тринита заказал у Джентиле да Фабриано «Поклонение волхвов»: произведение по своей экзотике далекое от волшебного мира работавшего в эти годы тосканца Мазаччо, который вместе с Мазолино писал для влиятельного Феличе Бранкаччи в капелле Бранкаччи, а до него – для монахинь церкви Святого Амвросия.

Укажем еще имена заказчиков XVI в.: Аньоло Дони, по его запросу работал Микеланджело и, кроме того, по совместному заказу с Лоренцо Нази, Рафаэль; Бартоломео Панчатики заказал Бронзино портрет своей красавицы жены. В XIV-XV вв. важную роль в этом смысле играли корпорации: среди них «Арте дель Камбио», заказавшая Орканье триптих пня пилястра (плоский вертикальный выступ прямоугольного сечения на поверхности стены или столба) в церкви Орсанмикеле, резиденции ремесленных Цехов; «Арте делла Мерканциа» запросила у Пьеро Поллайоло, а затем и у Боттичелли, серию Добродетелей для своего Трибунала. Многие произведения, находящиеся сейчас в Уффици, обязаны церквям, монашеским братствам, монастырям Флоренции и её окрестностей, где начинали работать монахи-художники, такие, как Фра Анджелико, Лоренцо Монако, Фра Бартоломео. Существовали и иные исторически сложившиеся возможности для пополнения Уффици: Флоренция, с XIV в. имевшая крепкую сеть международных связей, совершала плодотворные обмены, случалось, и не впрямую, произведениями искусства с другими странами. К примеру, Портинари, представитель Медичи в Брюгге, переслал в церковь Святого Эгидия в больнице Санта-Мария-Нуова важнейший «Алтарь Портинари» Хуго ван дер Гус и портрет, полученный от фламандца Мемлинга.

Кроме того, официальные визиты в город сановников и духовных лиц почти всегда влекли за собой разные художественные «новости»: кардиналу Португальскому, скончавшемуся во Флоренции в 1459 году, посвящена капелла в церкви Сан-Миниато-аль-Монте, откуда произошла великолепная надалтарная картина Антонио и Пьеро дель Поллайоло. В связи с бракосочетанием Марии Медичи с Генрихом IV, королем Франции, в 1600 г. Филиппо Пигафетта (1533-1604), уроженец Виченцы, проектирует в Уффици особую комнату для изучения военной архитектуры и публикует описание Галереи для иностранцев. Пожертвования дипломатов, подарки, связанные с получением приданого при браках с лицами из других стран, обогащают собрания Великих герцогов, с особым вниманием всегда относившихся к произведениям искусства других итальянских и иностранных школ и к нефлорентийским художникам того времени. Вот несколько примеров. Фердинандо I (1549-1609), который в Риме уже в 1583 г. купил тогда только что обнаруженную знаменитую античную скульптурную группу Борцы (в Зале Трибуна с 1677 г.), получил в подарок от кардинала Дель Монте Медузу Караваджо и унаследовал миниатюры и другие произведения в качестве приданого своей супруги Кристины Лотарингской, внучки Екатерины де ’Медичи. Фердинандо II (1610-1670) получил вместе с приданым супруги, Виттории делла Ровере, среди Прочего, Диптих Пьеро делла Франческа и Венеру Урбинскую Тициана и приобрел картины северных художников с помощью художника Агостино Тасси, первого посредника семейства Медичи. Пополнениями Галереи были заняты: Козимо II (1590-1621), ценитель эмилианца Гверчино и его сына; эрудированный кардинал Леопольдо (1617-1675), основатель Академии дель Чименто, где впервые были размещены автопортреты и рисунки; Козимо III (1642-1723), купивший картины иностранцев, главным образом фламандцев, например, два холста Рубенса, поврежденные взрывом 1993 года и теперь реставрированные. И, наконец, Великий принц Фердинандо (1663-1713), пригласивший во Флоренцию художников Джузеппе Мария Креспи, Маньяско и обоих Риччи. Последняя из угасающей династии Медичи, Анна Мария Луиза (1667-1743), назвав Галерею “всегда открытой публике“, тем самым определила, что Уффици выживет и в дальнейшем, с вступлением во власть Лотарингов. Просвещенному Пьетро Леопольдо (Великий герцог Тосканский в 1765-1790 гг.) мы обязаны большой входной лестницей, вестибюлем и Залом Ниобеи. Вновь возникший интерес к “примитивистам” вызывает и новые приобретения – древние картины поступают сюда из ликвидированных монастырей. К этому времени составляется ядро французской живописи и издаются первые “научные” путеводители (Бенчивенни Пелли, 1779; Луиджи Ланци, 1782).

Начиная с XIX века, в связи с ростом пинакотеки, преобразования следуют одно за другим; переоборудуются и открываются, в зависимости от потребностей, новые залы; этот процесс происходит непрерывно, несмотря на разрушения от взрыва 1993 г., и вплоть до сегодняшнего дня. В послевоенные годы реорганизации и реставрации проходили под руководством директоров музея: Роберто Сальвини, Луизы Бекеруччи, Лучано Берти.

С 1987 года директор Уффици Аннамария Петриоли Тофани, хранители Джованни Агости, Катерина Канева, Алессандро Чеки, Антонио Натали, Пьера Боччи Пачини, архитектор Антонио Годоли (восстановил, среди прочего, Королевские почты на первом этаже, выставочные залы и лоджию на нижнем этаже) продолжали эти работы, включая филологическую реконструкцию трех коридоров, а также переоборудование в соответствии с современными критериями многих залов.

В марте 2004 года началось расширение музея за счет первого этажа, отведенного под служебные помещения. Благодаря оптимальной системе размещения шпалер, картин и других предметов хранения, при предполагаемых в будущем перемещениях некоторых уже выставленных произведений (более всего это относится к картинам XVII-XVIII вв., которые до сих пор находятся в последних залах Третьего коридора), будет возможно продолжить экскурсионный художественный маршрут, удобный с точки зрения развития художественных школ и хронологии. В окончательный порядок приводится, бывшая прежде в Меридиане Палаццо Питти, великолепная Коллекция Контини Бонакосси (вход с виа Ламбертеска); со временем она будет соединена непосредственно с основным музейным маршрутом. Кроме того, прекрасная Лоджия над Арно, открытая в декабре 1998 г. на нижнем этаже (соответствующая южному коридору Галереи), уже стала частью маршрута обновленного музея Уффици.

Известные произведения

• Весна, Боттичелли
• Рождение Венеры, Боттичелли
• Клевета, Боттичелли
• Мадонна и младенец с ангелом, Боттичелли
• Поклонение волхвов, Леонардо да Винчи
• Благовещение, Леонардо да Винчи
• Крещение Христа, Вероккьо
• Венера Урбинская, Тициан

Литература

• Глория Фосси. Уффици. Официально утвержденный путеводитель. Русский язык. — Флоренция: Giunti Editore, 2013. — 160 с. — ISBN 8809784227.

Ссылки

• [www.uffizi.beniculturali.it izi.beniculturali.it] — официальный сайт Уффици

</div>

Отрывок, характеризующий Уффици

– Приказания вашего императора исполняются в вашей армии, а здесь, – сказал Даву, – вы должны делать то, что вам говорят.
И как будто для того чтобы еще больше дать почувствовать русскому генералу его зависимость от грубой силы, Даву послал адъютанта за дежурным.
Балашев вынул пакет, заключавший письмо государя, и положил его на стол (стол, состоявший из двери, на которой торчали оторванные петли, положенной на два бочонка). Даву взял конверт и прочел надпись.
– Вы совершенно вправе оказывать или не оказывать мне уважение, – сказал Балашев. – Но позвольте вам заметить, что я имею честь носить звание генерал адъютанта его величества…
Даву взглянул на него молча, и некоторое волнение и смущение, выразившиеся на лице Балашева, видимо, доставили ему удовольствие.
– Вам будет оказано должное, – сказал он и, положив конверт в карман, вышел из сарая.
Через минуту вошел адъютант маршала господин де Кастре и провел Балашева в приготовленное для него помещение.
Балашев обедал в этот день с маршалом в том же сарае, на той же доске на бочках.
На другой день Даву выехал рано утром и, пригласив к себе Балашева, внушительно сказал ему, что он просит его оставаться здесь, подвигаться вместе с багажами, ежели они будут иметь на то приказания, и не разговаривать ни с кем, кроме как с господином де Кастро.
После четырехдневного уединения, скуки, сознания подвластности и ничтожества, особенно ощутительного после той среды могущества, в которой он так недавно находился, после нескольких переходов вместе с багажами маршала, с французскими войсками, занимавшими всю местность, Балашев привезен был в Вильну, занятую теперь французами, в ту же заставу, на которой он выехал четыре дня тому назад.
На другой день императорский камергер, monsieur de Turenne, приехал к Балашеву и передал ему желание императора Наполеона удостоить его аудиенции.
Четыре дня тому назад у того дома, к которому подвезли Балашева, стояли Преображенского полка часовые, теперь же стояли два французских гренадера в раскрытых на груди синих мундирах и в мохнатых шапках, конвой гусаров и улан и блестящая свита адъютантов, пажей и генералов, ожидавших выхода Наполеона вокруг стоявшей у крыльца верховой лошади и его мамелюка Рустава. Наполеон принимал Балашева в том самом доме в Вильве, из которого отправлял его Александр.


Несмотря на привычку Балашева к придворной торжественности, роскошь и пышность двора императора Наполеона поразили его.
Граф Тюрен ввел его в большую приемную, где дожидалось много генералов, камергеров и польских магнатов, из которых многих Балашев видал при дворе русского императора. Дюрок сказал, что император Наполеон примет русского генерала перед своей прогулкой.
После нескольких минут ожидания дежурный камергер вышел в большую приемную и, учтиво поклонившись Балашеву, пригласил его идти за собой.
Балашев вошел в маленькую приемную, из которой была одна дверь в кабинет, в тот самый кабинет, из которого отправлял его русский император. Балашев простоял один минуты две, ожидая. За дверью послышались поспешные шаги. Быстро отворились обе половинки двери, камергер, отворивший, почтительно остановился, ожидая, все затихло, и из кабинета зазвучали другие, твердые, решительные шаги: это был Наполеон. Он только что окончил свой туалет для верховой езды. Он был в синем мундире, раскрытом над белым жилетом, спускавшимся на круглый живот, в белых лосинах, обтягивающих жирные ляжки коротких ног, и в ботфортах. Короткие волоса его, очевидно, только что были причесаны, но одна прядь волос спускалась книзу над серединой широкого лба. Белая пухлая шея его резко выступала из за черного воротника мундира; от него пахло одеколоном. На моложавом полном лице его с выступающим подбородком было выражение милостивого и величественного императорского приветствия.
Он вышел, быстро подрагивая на каждом шагу и откинув несколько назад голову. Вся его потолстевшая, короткая фигура с широкими толстыми плечами и невольно выставленным вперед животом и грудью имела тот представительный, осанистый вид, который имеют в холе живущие сорокалетние люди. Кроме того, видно было, что он в этот день находился в самом хорошем расположении духа.
Он кивнул головою, отвечая на низкий и почтительный поклон Балашева, и, подойдя к нему, тотчас же стал говорить как человек, дорожащий всякой минутой своего времени и не снисходящий до того, чтобы приготавливать свои речи, а уверенный в том, что он всегда скажет хорошо и что нужно сказать.
– Здравствуйте, генерал! – сказал он. – Я получил письмо императора Александра, которое вы доставили, и очень рад вас видеть. – Он взглянул в лицо Балашева своими большими глазами и тотчас же стал смотреть вперед мимо него.
Очевидно было, что его не интересовала нисколько личность Балашева. Видно было, что только то, что происходило в его душе, имело интерес для него. Все, что было вне его, не имело для него значения, потому что все в мире, как ему казалось, зависело только от его воли.
– Я не желаю и не желал войны, – сказал он, – но меня вынудили к ней. Я и теперь (он сказал это слово с ударением) готов принять все объяснения, которые вы можете дать мне. – И он ясно и коротко стал излагать причины своего неудовольствия против русского правительства.
Судя по умеренно спокойному и дружелюбному тону, с которым говорил французский император, Балашев был твердо убежден, что он желает мира и намерен вступить в переговоры.
– Sire! L'Empereur, mon maitre, [Ваше величество! Император, государь мой,] – начал Балашев давно приготовленную речь, когда Наполеон, окончив свою речь, вопросительно взглянул на русского посла; но взгляд устремленных на него глаз императора смутил его. «Вы смущены – оправьтесь», – как будто сказал Наполеон, с чуть заметной улыбкой оглядывая мундир и шпагу Балашева. Балашев оправился и начал говорить. Он сказал, что император Александр не считает достаточной причиной для войны требование паспортов Куракиным, что Куракин поступил так по своему произволу и без согласия на то государя, что император Александр не желает войны и что с Англией нет никаких сношений.
– Еще нет, – вставил Наполеон и, как будто боясь отдаться своему чувству, нахмурился и слегка кивнул головой, давая этим чувствовать Балашеву, что он может продолжать.
Высказав все, что ему было приказано, Балашев сказал, что император Александр желает мира, но не приступит к переговорам иначе, как с тем условием, чтобы… Тут Балашев замялся: он вспомнил те слова, которые император Александр не написал в письме, но которые непременно приказал вставить в рескрипт Салтыкову и которые приказал Балашеву передать Наполеону. Балашев помнил про эти слова: «пока ни один вооруженный неприятель не останется на земле русской», но какое то сложное чувство удержало его. Он не мог сказать этих слов, хотя и хотел это сделать. Он замялся и сказал: с условием, чтобы французские войска отступили за Неман.
Наполеон заметил смущение Балашева при высказывании последних слов; лицо его дрогнуло, левая икра ноги начала мерно дрожать. Не сходя с места, он голосом, более высоким и поспешным, чем прежде, начал говорить. Во время последующей речи Балашев, не раз опуская глаза, невольно наблюдал дрожанье икры в левой ноге Наполеона, которое тем более усиливалось, чем более он возвышал голос.
– Я желаю мира не менее императора Александра, – начал он. – Не я ли осьмнадцать месяцев делаю все, чтобы получить его? Я осьмнадцать месяцев жду объяснений. Но для того, чтобы начать переговоры, чего же требуют от меня? – сказал он, нахмурившись и делая энергически вопросительный жест своей маленькой белой и пухлой рукой.
– Отступления войск за Неман, государь, – сказал Балашев.
– За Неман? – повторил Наполеон. – Так теперь вы хотите, чтобы отступили за Неман – только за Неман? – повторил Наполеон, прямо взглянув на Балашева.
Балашев почтительно наклонил голову.
Вместо требования четыре месяца тому назад отступить из Номерании, теперь требовали отступить только за Неман. Наполеон быстро повернулся и стал ходить по комнате.
– Вы говорите, что от меня требуют отступления за Неман для начатия переговоров; но от меня требовали точно так же два месяца тому назад отступления за Одер и Вислу, и, несмотря на то, вы согласны вести переговоры.
Он молча прошел от одного угла комнаты до другого и опять остановился против Балашева. Лицо его как будто окаменело в своем строгом выражении, и левая нога дрожала еще быстрее, чем прежде. Это дрожанье левой икры Наполеон знал за собой. La vibration de mon mollet gauche est un grand signe chez moi, [Дрожание моей левой икры есть великий признак,] – говорил он впоследствии.
– Такие предложения, как то, чтобы очистить Одер и Вислу, можно делать принцу Баденскому, а не мне, – совершенно неожиданно для себя почти вскрикнул Наполеон. – Ежели бы вы мне дали Петербуг и Москву, я бы не принял этих условий. Вы говорите, я начал войну? А кто прежде приехал к армии? – император Александр, а не я. И вы предлагаете мне переговоры тогда, как я издержал миллионы, тогда как вы в союзе с Англией и когда ваше положение дурно – вы предлагаете мне переговоры! А какая цель вашего союза с Англией? Что она дала вам? – говорил он поспешно, очевидно, уже направляя свою речь не для того, чтобы высказать выгоды заключения мира и обсудить его возможность, а только для того, чтобы доказать и свою правоту, и свою силу, и чтобы доказать неправоту и ошибки Александра.
Вступление его речи было сделано, очевидно, с целью выказать выгоду своего положения и показать, что, несмотря на то, он принимает открытие переговоров. Но он уже начал говорить, и чем больше он говорил, тем менее он был в состоянии управлять своей речью.
Вся цель его речи теперь уже, очевидно, была в том, чтобы только возвысить себя и оскорбить Александра, то есть именно сделать то самое, чего он менее всего хотел при начале свидания.
– Говорят, вы заключили мир с турками?
Балашев утвердительно наклонил голову.
– Мир заключен… – начал он. Но Наполеон не дал ему говорить. Ему, видно, нужно было говорить самому, одному, и он продолжал говорить с тем красноречием и невоздержанием раздраженности, к которому так склонны балованные люди.
– Да, я знаю, вы заключили мир с турками, не получив Молдавии и Валахии. А я бы дал вашему государю эти провинции так же, как я дал ему Финляндию. Да, – продолжал он, – я обещал и дал бы императору Александру Молдавию и Валахию, а теперь он не будет иметь этих прекрасных провинций. Он бы мог, однако, присоединить их к своей империи, и в одно царствование он бы расширил Россию от Ботнического залива до устьев Дуная. Катерина Великая не могла бы сделать более, – говорил Наполеон, все более и более разгораясь, ходя по комнате и повторяя Балашеву почти те же слова, которые ои говорил самому Александру в Тильзите. – Tout cela il l'aurait du a mon amitie… Ah! quel beau regne, quel beau regne! – повторил он несколько раз, остановился, достал золотую табакерку из кармана и жадно потянул из нее носом.
– Quel beau regne aurait pu etre celui de l'Empereur Alexandre! [Всем этим он был бы обязан моей дружбе… О, какое прекрасное царствование, какое прекрасное царствование! О, какое прекрасное царствование могло бы быть царствование императора Александра!]
Он с сожалением взглянул на Балашева, и только что Балашев хотел заметить что то, как он опять поспешно перебил его.
– Чего он мог желать и искать такого, чего бы он не нашел в моей дружбе?.. – сказал Наполеон, с недоумением пожимая плечами. – Нет, он нашел лучшим окружить себя моими врагами, и кем же? – продолжал он. – Он призвал к себе Штейнов, Армфельдов, Винцингероде, Бенигсенов, Штейн – прогнанный из своего отечества изменник, Армфельд – развратник и интриган, Винцингероде – беглый подданный Франции, Бенигсен несколько более военный, чем другие, но все таки неспособный, который ничего не умел сделать в 1807 году и который бы должен возбуждать в императоре Александре ужасные воспоминания… Положим, ежели бы они были способны, можно бы их употреблять, – продолжал Наполеон, едва успевая словом поспевать за беспрестанно возникающими соображениями, показывающими ему его правоту или силу (что в его понятии было одно и то же), – но и того нет: они не годятся ни для войны, ни для мира. Барклай, говорят, дельнее их всех; но я этого не скажу, судя по его первым движениям. А они что делают? Что делают все эти придворные! Пфуль предлагает, Армфельд спорит, Бенигсен рассматривает, а Барклай, призванный действовать, не знает, на что решиться, и время проходит. Один Багратион – военный человек. Он глуп, но у него есть опытность, глазомер и решительность… И что за роль играет ваш молодой государь в этой безобразной толпе. Они его компрометируют и на него сваливают ответственность всего совершающегося. Un souverain ne doit etre a l'armee que quand il est general, [Государь должен находиться при армии только тогда, когда он полководец,] – сказал он, очевидно, посылая эти слова прямо как вызов в лицо государя. Наполеон знал, как желал император Александр быть полководцем.
– Уже неделя, как началась кампания, и вы не сумели защитить Вильну. Вы разрезаны надвое и прогнаны из польских провинций. Ваша армия ропщет…