Галикарнас

Галикарна́с (греч. Ἁλικαρνασσός, лат. Halicarnassus) — древний город в Карии на средиземноморском побережье Малой Азии.

Основан греческими поселенцами примерно в VIII в. до н. э. и в середине IV в. до н. э. стал на короткое время столицей Карии. В настоящее время на его руинах располагается турецкий город-курорт Бодрум.

Основание города

В 26 году н. э. несколько городов римской провинции «Азия» соревновались за право построить храм в честь императора Тиберия, как сообщает историк Тацит. Представители Галикарнаса выдвинули аргумент, что в их городе храм может быть возведён на скале, твердыней возвышающейся в течение 12-ти веков, намекая таким образом, что Галикарнас существует со времён Троянской войны.

Однако во времена Троянской войны (XIII век до н. э.) Галикарнаса ещё не существовало. Гомер не упоминает о таком городе, хотя Милет уже заселяли карийцы. Геродот сообщает, что Галикарнас основали греки дорийского племени, выходцы из Трезена, расположенного на юго-востоке Пелопоннеса в Арголиде. Неизвестно, когда это случилось, — вероятно, в эпоху великой греческой колонизации, начавшейся в VIII веке до н. э. Страбон упоминает, что прежде Галикарнас имел название Зефирия, а Витрувий называет имена основателей города: Мелас и Ареваний. Название Зефирия (Zephyria) город приобрёл по местоположению на узком перешейке под названием Zephyrium, который отделял полуостров от материка Малой Азии (см. карту Карии).

Карию населяли архаичные лелеги совместно с народом карийцев, предположительно потомками хеттских племён. Местные племена проживали в небольших укреплённых городках, один из которых, Салмакис, позднее влился в Галикарнас. Место для основания полиса было выбрано удачно: удобная бухта в заливе Керамика, небольшой островок в центре бухты являлся естественным причалом и в то же время защищённым местом от местных недоброжелателей. Вокруг Галикарнаса до середины IV в. до н. э. существовали поселения карийцев, однако о конфликтах греков с местным населением сведений нет. Более того, ко второй половине IV в. до н. э. карийцы подверглись эллинизации и растворились среди эллинистических царств и полисов.

История

Самое раннее упоминание о Галикарнасе можно найти у Геродота :

«Точно так же и дорийцы из нынешней области пятиградья (которая прежде называлась шестиградьем) не только запретили соседним дорийцам доступ в Триопийское святилище, но даже не допускали и своих сограждан участвовать [в религиозных обрядах] за непочтительность к храму. При состязаниях в честь Аполлона Триопийского они издревле, по обычаю, давали победителям в награду медные треножники. Победители, однако, не должны были брать с собой эти треножники из святилища, но посвящать их богу. Как-то раз победу одержал один галикарнасец по имени Агасикл, который пренебрег этим обычаем, унес треножник домой и повесил там на гвозде на стену. В наказание за это пять городов — Линд, Иалис, Камир, Кос и Книд — отстранили шестой город — Галикарнас от участия [в религиозных обрядах]. Так наказали они этот город.»

Вероятно Агасикл совершил свой проступок в VII—VI вв. до н. э., так как при жизни Геродота в V в. до н. э. Галикарнас уже превратился в ионийский город по составу населения. Из конфедерации шести городов только ещё Книд располагался на материке, там же, где и Триопийское святилище; Иалис, Камир и Линд находились на острове Родос, а Кос на одноименном острове.

До середины IV в. до н. э. Галикарнас оставался небольшим городом. При завоевании Карии персами в VI в. до н. э. Геродот не упоминает о Галикарнасе. Около 510—480 до н. э. в Галикарнасе правил Лигдамид. Но когда персидский царь Ксеркс I в 480 до н. э. двинулся походом в Грецию, Галикарнас послал в его флот 5 кораблей уже под командованием его дочери Артемисии I. Артемисия I своим мужеством в морском сражении с греками завоевала авторитет у персидского царя и, по словам Геродота, стала его доверенным советником. Править городом Артемисия стала после смерти мужа. Артемисию называют первым тираном города . Геродот также упоминает другого выходца из Галикарнаса, Ксенагора, который в Карии спас жизнь брату персидского царя, и за то был назначен сатрапом Киликии.

После Артемисии I Галикарнасом правил её сын Писиндел (около 470—450 до н. э.), а затем его вдова Артемисия II (около 450—430 до н. э.). Им наследовал их сын Лигдамид II (около 430—420 до н. э.). Лигдамид казнил очень известного поэта той эпохи Паниасида, двоюродного брата историка Геродота. Из-за Лигдамида Геродот покинул родной Галикарнас в 430-х годах до н. э., но затем вернулся, чтобы свергнуть жестокого правителя. Сохранилась надпись времён Лигдамида, из которой следует, что при нём существовало городское самоуправление, и карийское поселение на акрополе Салмакис ещё не вошло полностью в состав Галикарнаса. Салмакисом также называли известный источник, вода которого, по словам Страбона, делала мужчин женоподобными. Витрувий толкует смысл легенды по другому. По его мнению возле источника предприимчивые греки открыли таверну, которая привлекала к себе окрестных варваров, смягчая таким образом их нравы.

После поражения персов в греко-персидской войне Афины организовали Делийскую лигу, куда Галикарнас был вынужден платить подать немногим менее 2 талантов. Около 420—412 до н. э. Галикарнасом правил Аморг. В годы Пелопоннесской войны (430—404 до н. э.) Афины собирали дань с Галикарнаса на свои нужды. Однако, устранив внутренние смуты, персидские цари восстановили утраченную власть в Малой Азии. После поражения Афин в Пелопоннеской войне Карией вновь управляли персидские сатрапы. Теперь они отстаивали свои владения от бывшей союзницы Спарты. С начала IV в. до н. э. Карией стали править сатрапы из местных карийцев, сначала Гекатомн из Миляса (391—377 до н. э.), а затем его сыновья и дочери. Византийская Суда сообщает о войне Гекатомна с островом Кос. Старший сын Гекатомна Мавсол II в своё правление (377—353 до н. э.) перенес столицу Карии из Миляса в Галикарнас. Мавсол также перенес сюда шесть небольших карийских поселений. При нём Галикарнас стал процветающим городом, одним из самых крупных на побережье Малой Азии. Периметр его стен достигал 6 км. Как и в других греческих городах на северо-западной окраине города был акрополь — крепость на высоком холме (Арриан именует акрополь Салмакисом, карийским поселением). В наше время высота холма достигает 160 м.

После Мавсола 3 года правила его сестра (и одновременно жена по обычаям карийцев) Артемисия III, которая прославилась сама и прославила брата возведением храма покойному мужу — Мавзолея, считавшегося одним из 7 чудес света. Правительница Галикарнаса не уступала в воинской доблести своей тезке и предшественнице, Артемисии I из Галикарнаса времён греко-персидских войн. Витрувий пишет:

«После смерти Мавсола жители Родоса, негодуя на его жену, которая унаследовала правление Карией, снарядили флот для захвата царства. Артемизия приказала своему флоту залечь тихо в секретной гавани; и, спрятав моряков, направила остальных граждан на стены. Когда флотилия родосцев войдёт в гавань, жители по её приказу должны приветствовать их и обещать сдачу города. Таким образом родосцы, покинув корабли, проникли в город. В тот же момент Артемисия, открыв канал, привела свой флот кружным путём через открытое море в гавань, где флот Родоса, оставленный экипажами, легко был выведен в море. Родосцы, не имея другого убежища, были окружены на городской площади и перебиты. Затем Артемисия отправила своих моряков к Родосу на борту родосского флота. Жители Родоса приняли их за возвращающихся с победой земляков и впустили в город. Захватив Родос, Артемисия казнила важных лиц города и возвела трофей в честь победы, состоящий из 2 бронзовых статуй. Родосцы по своей религии не могли убрать трофей, а потому окружили его строением и закрыли от глаз.»

Историки до сих пор теряются в догадках, где находилась секретная гавань. После смерти Артемисии III Карией правил сын Гекатомна Гидрией со своей женой-сестрой Адой, затем другой сын Пиксодар, а затем Оронтобат, зять Пиксодара.

В 334 до н. э. Александр Македонский осадил Галикарнас, где засел большой гарнизон из персов, карийцев и греческих наёмников под командованием Мемнона и Оронтобата. После упорного сопротивления город за исключением акрополя сдали Александру, эвакуировав морем гарнизон на остров Кос. В отместку Александр разрушил Галикарнас. С этого времени город превратился в незначительный населённый пункт, которым владели по очереди завоеватели от диадохов до римлян, и лишь мавзолей напоминал о былом великолепии ионийского полиса. Витрувий, римский архитектор I в. до н. э., сравнил городскую планировку Галикарнаса с античным театром: рыночная площадь, агора, располагается на берегу бухты словно орхестра, от агоры город поднимается вверх по холму, ограничиваясь по периметру полуокружьем . Мавсолей находился в центре города.

Название Галикарнаса изредка встречается в христианских текстах до XIII века.

В 1404 году на островке, с которого начинался за 2000 лет до того Галикарнас, рыцари Родоса возвели замок-крепость Святого Петра. Для постройки использовали камни Мавзолея. В этом замке в настоящее время располагается музей, а сам замок, построенный на месте дворца персидских сатрапов, привлекает туристов в Бодрум, турецкий курорт на руинах ионийского Галикарнаса. Впрочем, остров с течением времени соединился с материком перемычкой.

Интересные раскопки в городе сделаны английским археологом Ньютоном в 1850-х годах и описаны в его сочинении: «A history of discoveries at Halicarnassus etc.».

Руководство Турции приняло решение восстановить Мавзолей.

Известность Галикарнаса

Известность Галикарнасу принесли следующие люди и события:

• Геродот из Галикарнаса, написавший в середине V в. до н. э. историю греко-персидских войн в 9 книгах, первое историческое сочинение подобного рода.
• Дионисий из Галикарнаса, другой известный историк римского времени (I в. до н. э.).
• Паниасид из Галикарнаса, знаменитый в античное время поэт, которого некоторые ставили сразу после Гомера.
• Артемисия I, женщина-правительница Галикарнаса, принявшая участие в походе персидского царя Ксеркса на Грецию и в морском сражении с греками в 480 до н. э.. За её голову греки обещали награду.
• Мавсол, сатрап Карии и правитель Галикарнаса в 377—353 до н. э. Славу ему принесло не правление, а роскошный склеп, воздвигнутый ему женой-сестрой после его смерти. Склеп Мавсола, одно из 7-ми чудес света, породил слово «мавзолей».
• Александр Македонский, осаждавший Галикарнас в 334 до н. э. Осада Галикарнаса описана античными историками в подробностях, в отличие от других, более крупных и важных сражений той эпохи.

Литература

• Галикарнас // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

См. также

• Кария
• Бодрум
• Осада Галикарнаса
• Мавзолей в Галикарнасе

Источники и ссылки

• [www.livius.org/ha-hd/halicarnassus/halicarnassus.html Halicarnassus] at livius.org
• [www.perseus.tufts.edu/cgi-bin/ptext?doc=Perseus%3Atext%3A1999.04.0064&layout=&loc=halicarnassus-geo Halicarnassus], Dictionary of Greek and Roman Geography (1854) (ed. William Smith, LLD)

Отрывок, характеризующий Галикарнас

– Ничего, граф, голубчик, – сказала она, кротко закрывая глаза. – А к Безухому я съезжу, – сказала она. – Пьер приехал, и теперь мы всё достанем, граф, из его оранжерей. Мне и нужно было видеть его. Он мне прислал письмо от Бориса. Слава Богу, Боря теперь при штабе.
Граф обрадовался, что Анна Михайловна брала одну часть его поручений, и велел ей заложить маленькую карету.
– Вы Безухову скажите, чтоб он приезжал. Я его запишу. Что он с женой? – спросил он.
Анна Михайловна завела глаза, и на лице ее выразилась глубокая скорбь…
– Ах, мой друг, он очень несчастлив, – сказала она. – Ежели правда, что мы слышали, это ужасно. И думали ли мы, когда так радовались его счастию! И такая высокая, небесная душа, этот молодой Безухов! Да, я от души жалею его и постараюсь дать ему утешение, которое от меня будет зависеть.
– Да что ж такое? – спросили оба Ростова, старший и младший.
Анна Михайловна глубоко вздохнула: – Долохов, Марьи Ивановны сын, – сказала она таинственным шопотом, – говорят, совсем компрометировал ее. Он его вывел, пригласил к себе в дом в Петербурге, и вот… Она сюда приехала, и этот сорви голова за ней, – сказала Анна Михайловна, желая выразить свое сочувствие Пьеру, но в невольных интонациях и полуулыбкою выказывая сочувствие сорви голове, как она назвала Долохова. – Говорят, сам Пьер совсем убит своим горем.
– Ну, всё таки скажите ему, чтоб он приезжал в клуб, – всё рассеется. Пир горой будет.
На другой день, 3 го марта, во 2 м часу по полудни, 250 человек членов Английского клуба и 50 человек гостей ожидали к обеду дорогого гостя и героя Австрийского похода, князя Багратиона. В первое время по получении известия об Аустерлицком сражении Москва пришла в недоумение. В то время русские так привыкли к победам, что, получив известие о поражении, одни просто не верили, другие искали объяснений такому странному событию в каких нибудь необыкновенных причинах. В Английском клубе, где собиралось всё, что было знатного, имеющего верные сведения и вес, в декабре месяце, когда стали приходить известия, ничего не говорили про войну и про последнее сражение, как будто все сговорились молчать о нем. Люди, дававшие направление разговорам, как то: граф Ростопчин, князь Юрий Владимирович Долгорукий, Валуев, гр. Марков, кн. Вяземский, не показывались в клубе, а собирались по домам, в своих интимных кружках, и москвичи, говорившие с чужих голосов (к которым принадлежал и Илья Андреич Ростов), оставались на короткое время без определенного суждения о деле войны и без руководителей. Москвичи чувствовали, что что то нехорошо и что обсуждать эти дурные вести трудно, и потому лучше молчать. Но через несколько времени, как присяжные выходят из совещательной комнаты, появились и тузы, дававшие мнение в клубе, и всё заговорило ясно и определенно. Были найдены причины тому неимоверному, неслыханному и невозможному событию, что русские были побиты, и все стало ясно, и во всех углах Москвы заговорили одно и то же. Причины эти были: измена австрийцев, дурное продовольствие войска, измена поляка Пшебышевского и француза Ланжерона, неспособность Кутузова, и (потихоньку говорили) молодость и неопытность государя, вверившегося дурным и ничтожным людям. Но войска, русские войска, говорили все, были необыкновенны и делали чудеса храбрости. Солдаты, офицеры, генералы – были герои. Но героем из героев был князь Багратион, прославившийся своим Шенграбенским делом и отступлением от Аустерлица, где он один провел свою колонну нерасстроенною и целый день отбивал вдвое сильнейшего неприятеля. Тому, что Багратион выбран был героем в Москве, содействовало и то, что он не имел связей в Москве, и был чужой. В лице его отдавалась должная честь боевому, простому, без связей и интриг, русскому солдату, еще связанному воспоминаниями Итальянского похода с именем Суворова. Кроме того в воздаянии ему таких почестей лучше всего показывалось нерасположение и неодобрение Кутузову.
– Ежели бы не было Багратиона, il faudrait l'inventer, [надо бы изобрести его.] – сказал шутник Шиншин, пародируя слова Вольтера. Про Кутузова никто не говорил, и некоторые шопотом бранили его, называя придворною вертушкой и старым сатиром. По всей Москве повторялись слова князя Долгорукова: «лепя, лепя и облепишься», утешавшегося в нашем поражении воспоминанием прежних побед, и повторялись слова Ростопчина про то, что французских солдат надо возбуждать к сражениям высокопарными фразами, что с Немцами надо логически рассуждать, убеждая их, что опаснее бежать, чем итти вперед; но что русских солдат надо только удерживать и просить: потише! Со всex сторон слышны были новые и новые рассказы об отдельных примерах мужества, оказанных нашими солдатами и офицерами при Аустерлице. Тот спас знамя, тот убил 5 ть французов, тот один заряжал 5 ть пушек. Говорили и про Берга, кто его не знал, что он, раненый в правую руку, взял шпагу в левую и пошел вперед. Про Болконского ничего не говорили, и только близко знавшие его жалели, что он рано умер, оставив беременную жену и чудака отца.


3 го марта во всех комнатах Английского клуба стоял стон разговаривающих голосов и, как пчелы на весеннем пролете, сновали взад и вперед, сидели, стояли, сходились и расходились, в мундирах, фраках и еще кое кто в пудре и кафтанах, члены и гости клуба. Пудренные, в чулках и башмаках ливрейные лакеи стояли у каждой двери и напряженно старались уловить каждое движение гостей и членов клуба, чтобы предложить свои услуги. Большинство присутствовавших были старые, почтенные люди с широкими, самоуверенными лицами, толстыми пальцами, твердыми движениями и голосами. Этого рода гости и члены сидели по известным, привычным местам и сходились в известных, привычных кружках. Малая часть присутствовавших состояла из случайных гостей – преимущественно молодежи, в числе которой были Денисов, Ростов и Долохов, который был опять семеновским офицером. На лицах молодежи, особенно военной, было выражение того чувства презрительной почтительности к старикам, которое как будто говорит старому поколению: уважать и почитать вас мы готовы, но помните, что всё таки за нами будущность.
Несвицкий был тут же, как старый член клуба. Пьер, по приказанию жены отпустивший волоса, снявший очки и одетый по модному, но с грустным и унылым видом, ходил по залам. Его, как и везде, окружала атмосфера людей, преклонявшихся перед его богатством, и он с привычкой царствования и рассеянной презрительностью обращался с ними.
По годам он бы должен был быть с молодыми, по богатству и связям он был членом кружков старых, почтенных гостей, и потому он переходил от одного кружка к другому.
Старики из самых значительных составляли центр кружков, к которым почтительно приближались даже незнакомые, чтобы послушать известных людей. Большие кружки составлялись около графа Ростопчина, Валуева и Нарышкина. Ростопчин рассказывал про то, как русские были смяты бежавшими австрийцами и должны были штыком прокладывать себе дорогу сквозь беглецов.
Валуев конфиденциально рассказывал, что Уваров был прислан из Петербурга, для того чтобы узнать мнение москвичей об Аустерлице.
В третьем кружке Нарышкин говорил о заседании австрийского военного совета, в котором Суворов закричал петухом в ответ на глупость австрийских генералов. Шиншин, стоявший тут же, хотел пошутить, сказав, что Кутузов, видно, и этому нетрудному искусству – кричать по петушиному – не мог выучиться у Суворова; но старички строго посмотрели на шутника, давая ему тем чувствовать, что здесь и в нынешний день так неприлично было говорить про Кутузова.
Граф Илья Андреич Ростов, озабоченно, торопливо похаживал в своих мягких сапогах из столовой в гостиную, поспешно и совершенно одинаково здороваясь с важными и неважными лицами, которых он всех знал, и изредка отыскивая глазами своего стройного молодца сына, радостно останавливал на нем свой взгляд и подмигивал ему. Молодой Ростов стоял у окна с Долоховым, с которым он недавно познакомился, и знакомством которого он дорожил. Старый граф подошел к ним и пожал руку Долохову.
– Ко мне милости прошу, вот ты с моим молодцом знаком… вместе там, вместе геройствовали… A! Василий Игнатьич… здорово старый, – обратился он к проходившему старичку, но не успел еще договорить приветствия, как всё зашевелилось, и прибежавший лакей, с испуганным лицом, доложил: пожаловали!
Раздались звонки; старшины бросились вперед; разбросанные в разных комнатах гости, как встряхнутая рожь на лопате, столпились в одну кучу и остановились в большой гостиной у дверей залы.
В дверях передней показался Багратион, без шляпы и шпаги, которые он, по клубному обычаю, оставил у швейцара. Он был не в смушковом картузе с нагайкой через плечо, как видел его Ростов в ночь накануне Аустерлицкого сражения, а в новом узком мундире с русскими и иностранными орденами и с георгиевской звездой на левой стороне груди. Он видимо сейчас, перед обедом, подстриг волосы и бакенбарды, что невыгодно изменяло его физиономию. На лице его было что то наивно праздничное, дававшее, в соединении с его твердыми, мужественными чертами, даже несколько комическое выражение его лицу. Беклешов и Федор Петрович Уваров, приехавшие с ним вместе, остановились в дверях, желая, чтобы он, как главный гость, прошел вперед их. Багратион смешался, не желая воспользоваться их учтивостью; произошла остановка в дверях, и наконец Багратион всё таки прошел вперед. Он шел, не зная куда девать руки, застенчиво и неловко, по паркету приемной: ему привычнее и легче было ходить под пулями по вспаханному полю, как он шел перед Курским полком в Шенграбене. Старшины встретили его у первой двери, сказав ему несколько слов о радости видеть столь дорогого гостя, и недождавшись его ответа, как бы завладев им, окружили его и повели в гостиную. В дверях гостиной не было возможности пройти от столпившихся членов и гостей, давивших друг друга и через плечи друг друга старавшихся, как редкого зверя, рассмотреть Багратиона. Граф Илья Андреич, энергичнее всех, смеясь и приговаривая: – пусти, mon cher, пусти, пусти, – протолкал толпу, провел гостей в гостиную и посадил на средний диван. Тузы, почетнейшие члены клуба, обступили вновь прибывших. Граф Илья Андреич, проталкиваясь опять через толпу, вышел из гостиной и с другим старшиной через минуту явился, неся большое серебряное блюдо, которое он поднес князю Багратиону. На блюде лежали сочиненные и напечатанные в честь героя стихи. Багратион, увидав блюдо, испуганно оглянулся, как бы отыскивая помощи. Но во всех глазах было требование того, чтобы он покорился. Чувствуя себя в их власти, Багратион решительно, обеими руками, взял блюдо и сердито, укоризненно посмотрел на графа, подносившего его. Кто то услужливо вынул из рук Багратиона блюдо (а то бы он, казалось, намерен был держать его так до вечера и так итти к столу) и обратил его внимание на стихи. «Ну и прочту», как будто сказал Багратион и устремив усталые глаза на бумагу, стал читать с сосредоточенным и серьезным видом. Сам сочинитель взял стихи и стал читать. Князь Багратион склонил голову и слушал.
«Славь Александра век
И охраняй нам Тита на престоле,
Будь купно страшный вождь и добрый человек,
Рифей в отечестве а Цесарь в бранном поле.
Да счастливый Наполеон,
Познав чрез опыты, каков Багратион,
Не смеет утруждать Алкидов русских боле…»
Но еще он не кончил стихов, как громогласный дворецкий провозгласил: «Кушанье готово!» Дверь отворилась, загремел из столовой польский: «Гром победы раздавайся, веселися храбрый росс», и граф Илья Андреич, сердито посмотрев на автора, продолжавшего читать стихи, раскланялся перед Багратионом. Все встали, чувствуя, что обед был важнее стихов, и опять Багратион впереди всех пошел к столу. На первом месте, между двух Александров – Беклешова и Нарышкина, что тоже имело значение по отношению к имени государя, посадили Багратиона: 300 человек разместились в столовой по чинам и важности, кто поважнее, поближе к чествуемому гостю: так же естественно, как вода разливается туда глубже, где местность ниже.