Галилеи, Винченцо

Галилеи (Галилей) Винченцо
Полное имя	итал. Vincenzo Galilei
Дата рождения	3 апреля 1520(1520-04-03)
Место рождения	Санта-Мария-а-Монте, близ Флоренции
Дата смерти	2 июля 1591(1591-07-02) (71 год)
Место смерти	Флоренция
Страна	Италия
Профессии	теоретик музыки, лютнист, композитор
Инструменты	лютня

Винченцо Галиле́и, также Галиле́й (итал. Vincenzo Galilei; 3 апреля 1520, Санта-Мария-а-Монте, близ Флоренции — 2 июля 1591, Флоренция) — итальянский теоретик музыки, композитор, лютнист. Отец ученого Галилео Галилея и композитора Микеланджело Галилея. Член и активный участник Флорентийской камераты.

Жизнь и творчество

Талант Галилея заметил Дж.Барди, который около 1563 г. оплатил его обучение в Венеции у Джозеффо Царлино. Диалог «Фро́нимо» (Fronimo; Венеция, 1568; 2-я редакция: там же, 1584) представляет собой первую полноценную школу игры на лютне. Галилей аргументировал предпочтительность лютни органу тем, что именно она способна выражать «гармонические аффекты, такие, как жёсткость и мягкость, терпкость и сладость, крики, плачи, жалобы и причитания, с таким чудесным изяществом».

На формирование музыкально-эстетических воззрений Галилея оказал решающее влияние Джироламо Меи, после чего его отношение к работам Царлино резко изменилось. В трактате «Компендий теоретической музыки» (итал. Compendio nella theorica della musica; рукопись около 1572 года, не опубликована) пришёл к мысли о несовместимости античной и современной ему итальянской музыки, о тщетности реконструкций древности. Критикуя своего учителя, развивал эту мысль в трактате «Диалог о старинной и современной музыке» (Dialogo <…> della musica antica et della moderna; Флоренция, 1581). Ряд трактатов Галилея о гармонии и контрапункте, в том числе «Обсуждение энармоники, как её используют, и того, кто был автором хроматики» (Discorso intorno all’uso dell’enarmonico et de chi fusse autore del cromatico, 1591), критически оценивающий эксперименты соотечественников в микротоновой музыке, не был опубликован при жизни и сохранился в рукописи.

Для эстетики Галилея центральной была мысль об утрате присущего античности аффекта в современной музыке, целью которой стало (по его мнению) «одно удовольствие», поверхностная приятность. Вокальную музыку современников резко, иронично критиковал за преувеличенную звукоизобразительность, буквальное следование музыки за словом. Считал, что традиционный (имитационно-полифонический) контрапункт усложняет восприятие и снижает эффект непосредственного воздействия музыки на душу, вследствие чего активно пропагандировал мелодию, понимаемую как несущий элемент фактуры и главную музыкальную мысль.

Теоретические исследования Галилея проложили дорогу музыке Нового времени с её гомофонным складом и равномерно темперированным строем, то есть материей классико-романтической гармонии. Обсуждая проблемы музыкального строя, он утверждал, что в вокальной музыке должен использоваться не «напряжённый диатон» Птолемея (тетрахорд 10:9 9:8 16:15), как считал Царлино, а некий новый и особый строй, представлявший собой компромисс между ним и «дитоническим диатоном» (тетрахорд 9:8 9:8 256:243). В настройке лютни он предлагал делить октаву одинаковыми полутонами 18:17 — эта величина, хотя и рассчитанная приблизительно, весьма близка равномерно темперированному полутону.

Проведя ряд физических экспериментов, доказал (по-видимому, впервые в истории): для того чтобы 2 одинаковые по длине, толщине и качеству (d’ugual lunghezza, grossezza, & bontà) струны произвели определённый музыкальный интервал, массы привешиваемых к этим струнам грузов должны быть квадратами отношения, соответствующего этому интервалу, а вовсе не аналогами того же самого отношения (как считалось в традиционной теории музыки, в том числе, в хрестоматийном учебнике «Основы музыки» Боэция).

Галилей — автор двух сборников мадригалов (1574, 1587) и инструментальных пьес (в основном, для лютни). Среди последних — сборник «Книга лютневой табулатуры» (1584), который содержит (среди прочего) экспериментальную сюиту из 24 тройных «микроциклов» (пассамеццо-романеска-сальтарелла) во всех 12-ти тональностях, то есть на 12 высотных позициях хроматической гаммы. При этом сохранившиеся сочинения Галилея-композитора относятся к полифоническому складу, ни одной развёрнутой и художественно законченной пьесы гомофонного склада (который он пропагандировал) науке не известно.

Трактаты (издания и переводы)

• Fronimo: dialogo <..> nel quale si contengono le vere, et necessarie regole del intavolare la musica nel liuto / Фронимо. Диалог, в котором содержатся истинные и необходимые правила сочинения музыки для лютни (Venezia, 1568); 2-я редакция: Fronimo: dialogo … sopra l’arte del bene intavolare, et rettamente sonare la musica negli strumenti artificiali si di corde come di fiato, & in particulare nel liuto (Venezia, 1584); фр. перевод с комментариями: Philippe Canguilhem. Fronimo de Vincenzo Galilei. Paris: Minerve, 2001; англ. перевод: Fronimo (1584), translated and edited by Carol MacClintock // Musicological Studies and Documents, vol.39 (s.l., 1985).
• Dialogo della musica antica et della moderna / Диалог о старинной и современной музыке (Firenze, 1581); англ. перевод: Dialogue on ancient and modern music. Translated, with introduction and notes, by Claude V. Palisca. New Haven: Yale University Press, 2003.
• Discorso intorno all’opere di Messer Gioseffo Zarlino da Chioggia / Рассуждение о трудах господина Джозеффо Царлино (Firenze, 1589).
• Compendio nella tehorica [sic] della musica / Компендий музыкальной теории, ок. 1572 (рукопись).
• Il primo libro della prattica del contrapunto intorno all’uso delle consonanze / Практика контрапункта. Книга 1 "О применении консонансов", 1588-91 (рукопись); издан в книге: Rempp F. Die Kontrapunkttraktate Vincenzo Galileis. Köln, 1980.
• Discorso intorno all’uso delle dissonanze / Рассуждение о применении диссонансов, ок. 1591 (рукопись); издан у Ф.Ремпа (там же).
• Discorso intorno all’uso dell’enharmonio et di chi fusse autore del cromatico / Рассуждение о применении энармоники и о том, кто был создателем хроматики, ок. 1591 (рукопись); издан у Ф.Ремпа (там же).
• Dubbi intorno a quanto io ho detto dell’uso dell’enharmonio, con la solutione di essi / Сомнения по поводу того, что я сказал о применении энармоники, с их разрешением, 1591 (рукопись); издан у Ф.Ремпа (там же).
• Discorso intorno a diversi pareri che hebbero le tre sette piu famose degli antichi musici / Рассуждение о различных мнениях в трех самых знаменитых партиях древних музыкантов (рукопись, s.a.); издание и англ. перевод в книге К. Палиски: Palisca C.V. The Florentine Camerata: Documentary Studies and Translations. New Haven, 1989
• Discorso particolare intorno all’unisono / Отдельное рассуждение об унисоне(рукопись, s.a.); издание и англ. перевод К.Палиски (там же)
• Discorso particolare intorno alla diversità delle forme del diapason / Отдельное рассуждение о различных видах октавы; издание и англ. перевод К.Палиски (там же)
• Traduzione d’un Discorso latino fatto da Carlo Valgulio Bresciano, sopra la Musica di Plutarco / Музыка Плутарха. Перевод [на итальянский] с латинского перевода, сделанного К.Вальгулио из Брешии (рукопись, s.a.)
• Trattato di musica di Plutarco (итал. перевод трактата о музыке [Псевдо-]Плутарха; рукопись s.a.)

Литература

• Walker D.P. Der musikalische Humanismus im 16. und frühen 17. Jahrhundert. Kassel: Bärenreiter, 1949.
• Palisca С. Vincenzo Galilei and some links between “pseudo-monody” and monody // Musical Quarterly 46 (1960), pp. 344–60.
• Rempp F. Die Kontrapunkttraktate Vincenzo Galileis. Köln, 1980.
• Palisca С. Humanism in Italian Renaissance musical thought. New Haven: Yale University Press, 1985.
• Palisca C.V. The Florentine Camerata: Documentary Studies and Translations. New Haven, 1989.
• Geschichte der Musiktheorie. Bd.7: Italienische Musiktheorie im 16. und 17. Jahrhundert. Antikenrezeption und Satzlehre. Hrsg. v. F. Zaminer. Darmstadt, 1989. 418 SS.
• Music and science in the age of Galileo / Ed. V. Coelho. Berlin, 1992.
• Canguilhem Ph. «Fronimo» de Vincenzo Galilei. Paris: Minerve, 2001 (французский перевод и комментарии).

Ссылки

• [gallica.bnf.fr/ark:/12148/bpt6k582176.image.r=fronimo.f2.langEN.hl# Fronimo] (факсимиле издания 1584 года)
• [books.google.com/books?id=2L08AAAAcAAJ Диалог о древней и новой музыке] (факсимиле издания 1581 года)
• [fermi.imss.fi.it/rd/bdv?/bdviewer/bid=393885# Discorso (факсимиле издания 1589 года)]

Отрывок, характеризующий Галилеи, Винченцо

Алпатыч, услав семью, один оставался в Лысых Горах; он сидел дома и читал Жития. Узнав о приезде князя Андрея, он, с очками на носу, застегиваясь, вышел из дома, поспешно подошел к князю и, ничего не говоря, заплакал, целуя князя Андрея в коленку.
Потом он отвернулся с сердцем на свою слабость и стал докладывать ему о положении дел. Все ценное и дорогое было отвезено в Богучарово. Хлеб, до ста четвертей, тоже был вывезен; сено и яровой, необыкновенный, как говорил Алпатыч, урожай нынешнего года зеленым взят и скошен – войсками. Мужики разорены, некоторый ушли тоже в Богучарово, малая часть остается.
Князь Андрей, не дослушав его, спросил, когда уехали отец и сестра, разумея, когда уехали в Москву. Алпатыч отвечал, полагая, что спрашивают об отъезде в Богучарово, что уехали седьмого, и опять распространился о долах хозяйства, спрашивая распоряжении.
– Прикажете ли отпускать под расписку командам овес? У нас еще шестьсот четвертей осталось, – спрашивал Алпатыч.
«Что отвечать ему? – думал князь Андрей, глядя на лоснеющуюся на солнце плешивую голову старика и в выражении лица его читая сознание того, что он сам понимает несвоевременность этих вопросов, но спрашивает только так, чтобы заглушить и свое горе.
– Да, отпускай, – сказал он.
– Ежели изволили заметить беспорядки в саду, – говорил Алпатыч, – то невозмежио было предотвратить: три полка проходили и ночевали, в особенности драгуны. Я выписал чин и звание командира для подачи прошения.
– Ну, что ж ты будешь делать? Останешься, ежели неприятель займет? – спросил его князь Андрей.
Алпатыч, повернув свое лицо к князю Андрею, посмотрел на него; и вдруг торжественным жестом поднял руку кверху.
– Он мой покровитель, да будет воля его! – проговорил он.
Толпа мужиков и дворовых шла по лугу, с открытыми головами, приближаясь к князю Андрею.
– Ну прощай! – сказал князь Андрей, нагибаясь к Алпатычу. – Уезжай сам, увози, что можешь, и народу вели уходить в Рязанскую или в Подмосковную. – Алпатыч прижался к его ноге и зарыдал. Князь Андрей осторожно отодвинул его и, тронув лошадь, галопом поехал вниз по аллее.
На выставке все так же безучастно, как муха на лице дорогого мертвеца, сидел старик и стукал по колодке лаптя, и две девочки со сливами в подолах, которые они нарвали с оранжерейных деревьев, бежали оттуда и наткнулись на князя Андрея. Увидав молодого барина, старшая девочка, с выразившимся на лице испугом, схватила за руку свою меньшую товарку и с ней вместе спряталась за березу, не успев подобрать рассыпавшиеся зеленые сливы.
Князь Андрей испуганно поспешно отвернулся от них, боясь дать заметить им, что он их видел. Ему жалко стало эту хорошенькую испуганную девочку. Он боялся взглянуть на нее, по вместе с тем ему этого непреодолимо хотелось. Новое, отрадное и успокоительное чувство охватило его, когда он, глядя на этих девочек, понял существование других, совершенно чуждых ему и столь же законных человеческих интересов, как и те, которые занимали его. Эти девочки, очевидно, страстно желали одного – унести и доесть эти зеленые сливы и не быть пойманными, и князь Андрей желал с ними вместе успеха их предприятию. Он не мог удержаться, чтобы не взглянуть на них еще раз. Полагая себя уже в безопасности, они выскочили из засады и, что то пища тоненькими голосками, придерживая подолы, весело и быстро бежали по траве луга своими загорелыми босыми ножонками.
Князь Андрей освежился немного, выехав из района пыли большой дороги, по которой двигались войска. Но недалеко за Лысыми Горами он въехал опять на дорогу и догнал свой полк на привале, у плотины небольшого пруда. Был второй час после полдня. Солнце, красный шар в пыли, невыносимо пекло и жгло спину сквозь черный сюртук. Пыль, все такая же, неподвижно стояла над говором гудевшими, остановившимися войсками. Ветру не было, В проезд по плотине на князя Андрея пахнуло тиной и свежестью пруда. Ему захотелось в воду – какая бы грязная она ни была. Он оглянулся на пруд, с которого неслись крики и хохот. Небольшой мутный с зеленью пруд, видимо, поднялся четверти на две, заливая плотину, потому что он был полон человеческими, солдатскими, голыми барахтавшимися в нем белыми телами, с кирпично красными руками, лицами и шеями. Все это голое, белое человеческое мясо с хохотом и гиком барахталось в этой грязной луже, как караси, набитые в лейку. Весельем отзывалось это барахтанье, и оттого оно особенно было грустно.
Один молодой белокурый солдат – еще князь Андрей знал его – третьей роты, с ремешком под икрой, крестясь, отступал назад, чтобы хорошенько разбежаться и бултыхнуться в воду; другой, черный, всегда лохматый унтер офицер, по пояс в воде, подергивая мускулистым станом, радостно фыркал, поливая себе голову черными по кисти руками. Слышалось шлепанье друг по другу, и визг, и уханье.
На берегах, на плотине, в пруде, везде было белое, здоровое, мускулистое мясо. Офицер Тимохин, с красным носиком, обтирался на плотине и застыдился, увидав князя, однако решился обратиться к нему:
– То то хорошо, ваше сиятельство, вы бы изволили! – сказал он.
– Грязно, – сказал князь Андрей, поморщившись.
– Мы сейчас очистим вам. – И Тимохин, еще не одетый, побежал очищать.
– Князь хочет.
– Какой? Наш князь? – заговорили голоса, и все заторопились так, что насилу князь Андрей успел их успокоить. Он придумал лучше облиться в сарае.
«Мясо, тело, chair a canon [пушечное мясо]! – думал он, глядя и на свое голое тело, и вздрагивая не столько от холода, сколько от самому ему непонятного отвращения и ужаса при виде этого огромного количества тел, полоскавшихся в грязном пруде.
7 го августа князь Багратион в своей стоянке Михайловке на Смоленской дороге писал следующее:
«Милостивый государь граф Алексей Андреевич.
(Он писал Аракчееву, но знал, что письмо его будет прочтено государем, и потому, насколько он был к тому способен, обдумывал каждое свое слово.)
Я думаю, что министр уже рапортовал об оставлении неприятелю Смоленска. Больно, грустно, и вся армия в отчаянии, что самое важное место понапрасну бросили. Я, с моей стороны, просил лично его убедительнейшим образом, наконец и писал; но ничто его не согласило. Я клянусь вам моею честью, что Наполеон был в таком мешке, как никогда, и он бы мог потерять половину армии, но не взять Смоленска. Войска наши так дрались и так дерутся, как никогда. Я удержал с 15 тысячами более 35 ти часов и бил их; но он не хотел остаться и 14 ти часов. Это стыдно, и пятно армии нашей; а ему самому, мне кажется, и жить на свете не должно. Ежели он доносит, что потеря велика, – неправда; может быть, около 4 тысяч, не более, но и того нет. Хотя бы и десять, как быть, война! Но зато неприятель потерял бездну…
Что стоило еще оставаться два дни? По крайней мере, они бы сами ушли; ибо не имели воды напоить людей и лошадей. Он дал слово мне, что не отступит, но вдруг прислал диспозицию, что он в ночь уходит. Таким образом воевать не можно, и мы можем неприятеля скоро привести в Москву…
Слух носится, что вы думаете о мире. Чтобы помириться, боже сохрани! После всех пожертвований и после таких сумасбродных отступлений – мириться: вы поставите всю Россию против себя, и всякий из нас за стыд поставит носить мундир. Ежели уже так пошло – надо драться, пока Россия может и пока люди на ногах…
Надо командовать одному, а не двум. Ваш министр, может, хороший по министерству; но генерал не то что плохой, но дрянной, и ему отдали судьбу всего нашего Отечества… Я, право, с ума схожу от досады; простите мне, что дерзко пишу. Видно, тот не любит государя и желает гибели нам всем, кто советует заключить мир и командовать армиею министру. Итак, я пишу вам правду: готовьте ополчение. Ибо министр самым мастерским образом ведет в столицу за собою гостя. Большое подозрение подает всей армии господин флигель адъютант Вольцоген. Он, говорят, более Наполеона, нежели наш, и он советует все министру. Я не токмо учтив против него, но повинуюсь, как капрал, хотя и старее его. Это больно; но, любя моего благодетеля и государя, – повинуюсь. Только жаль государя, что вверяет таким славную армию. Вообразите, что нашею ретирадою мы потеряли людей от усталости и в госпиталях более 15 тысяч; а ежели бы наступали, того бы не было. Скажите ради бога, что наша Россия – мать наша – скажет, что так страшимся и за что такое доброе и усердное Отечество отдаем сволочам и вселяем в каждого подданного ненависть и посрамление. Чего трусить и кого бояться?. Я не виноват, что министр нерешим, трус, бестолков, медлителен и все имеет худые качества. Вся армия плачет совершенно и ругают его насмерть…»


В числе бесчисленных подразделений, которые можно сделать в явлениях жизни, можно подразделить их все на такие, в которых преобладает содержание, другие – в которых преобладает форма. К числу таковых, в противоположность деревенской, земской, губернской, даже московской жизни, можно отнести жизнь петербургскую, в особенности салонную. Эта жизнь неизменна.
С 1805 года мы мирились и ссорились с Бонапартом, мы делали конституции и разделывали их, а салон Анны Павловны и салон Элен были точно такие же, какие они были один семь лет, другой пять лет тому назад. Точно так же у Анны Павловны говорили с недоумением об успехах Бонапарта и видели, как в его успехах, так и в потакании ему европейских государей, злостный заговор, имеющий единственной целью неприятность и беспокойство того придворного кружка, которого представительницей была Анна Павловна. Точно так же у Элен, которую сам Румянцев удостоивал своим посещением и считал замечательно умной женщиной, точно так же как в 1808, так и в 1812 году с восторгом говорили о великой нации и великом человеке и с сожалением смотрели на разрыв с Францией, который, по мнению людей, собиравшихся в салоне Элен, должен был кончиться миром.