Галицийское восстание (1846)

Галицийское восстание — крестьянское восстание на территории Западной Галиции в феврале — марте 1846 г., представлявшее собой волну массовых погромов и убийств местной шляхты, знати, правительственных чиновников, священников. Вошло в историю как «Галицийская резня».

Одним из самых известных предводителей крестьянских отрядов был Якуб Шеля.

Причины и ход событий

Решениями Венского конгресса 1815 года город Краков с прилегающей к нему территорией был объявлен «Свободным, независимым и строго нейтральным городом» под покровительством Российской империи, Австрии и Пруссии, которые разделили между собой территорию некогда единого Польского государства ещё в конце XVIII века. Эти государства обязались уважать нейтралитет Вольного города и не вводить на его территорию свои войска ни при каких условиях. Взамен Краков должен был выдавать шпионов и дезертиров, бежавших на его территорию. Ситуацию чрезвычайно осложнили события, связанные с Польским восстанием 1830 года, когда с территории Краковской республики осуществлялась контрабанда оружия в Царство Польское, здесь набирались добровольцы, пополнявшие ряды повстанцев, а после поражения восстания Краков принял многочисленных беженцев. Краков фактически стал центром польского демократического подполья и эмигрантской деятельности.

В октябре 1835 года Россия, Австрия и Пруссия подписали тайное соглашение, предусматривавшее оккупацию Вольного города в случае проведения там польских сепаратистских акций. В феврале 1836 года для этого представился повод, и в Краков вошли австрийские, а позднее — русские и прусские войска. Позднее в результате дипломатического давления Франции и Англии Пруссия и Россия вывели свои войска из города, но австрийская оккупация продлилась до 1841 года. Тем временем, после поражения восстания 1830 года Краков превратился в основной центр польского подполья. Здесь с большим размахом действовали эмиссары польской эмиграции, при участии которых в Кракове был создан Революционный комитет, подготовивший новое восстание, назначенное на ночь с 21 на 22 февраля 1846 года. Аресты среди организаторов на польских землях, находившихся под управлением Пруссии и России, позволили подавить это восстание в зародыше. На территории австрийской Галиции восстание получило более широкий размах, но здесь повстанцев опередили инспирированные австрийскими властями крестьянские выступления.

Австрийские власти в качестве противодействия заговорщикам использовали недовольство местных крестьян и распространили слухи о том, что шляхта планирует начать силовые действия против крестьянства. Тем самым был дан толчок к убийствам и грабежам дворянских поместий. Галицийские крестьяне, поднявшиеся против помещиков, фактически оказались союзниками австрийского правительства.

Галицийская резня началась 19 февраля 1846 года. Вооруженные отряды крестьян ограбили и уничтожили в течение нескольких дней февраля-марта 1846 более 500 поместий (в районе Тарнува было уничтожено, более чем 90 % усадеб). Убито, часто самым жестоким способом (отсюда и название этих событий «резня»), от 1200 до 3000 чел., почти исключительно представителей шляхты, знати, государственных чиновников, десятки священников.

Началась серия взаимных нападений восставших на меньшие по численному составу повстанческие отряды, направлявшиеся к Кракову.

Крестьяне с особой жестокостью убивали своих хозяев, в том числе отрезали или отпиливали им головы. Австрийцы же за убитых помещиков выплачивали восставшим денежное вознаграждение. Так как выплачиваемые за мертвых суммы были выше в 2 и более раза, чем оплата за раненых или покалеченных шляхтичей, многие схваченные ранеными люди приводились бандитами в Тарнув и убивались на пороге особняка австрийской администрации в центре города. По воспоминаниям очевидцев, это носило такой массовый характер, что кровь рекой текла по улицам города.

Жертвы резни были похоронены в братских могилах за пределами города, где позже возникло Старое кладбище в Тарнуве.

Когда краковское восстание было подавлено и крестьяне были больше не нужны австрийцами, их армия в короткие сроки восстановила спокойствие. В Галиции воцарил мир, но ещё долго вспоминались убийства и грабежи, которые охватили, в основном, районы Тарнува, Санока, Новы-Сонча и др.

Кровопролития имели место только в тех местностях, где по инициативе католической церкви развивалось массовое движение трезвости, которое на протяжении нескольких лет привело к снижению потребления алкоголя среди местного населения, и таким образом, подрывало источники средств существования многих причастных к производству и сбыту алкоголя.

В культуре

Память о резне 1846 года — важный исторический фон пьесы Станислава Выспяньского «Свадьба» и поставленного по ней одноимённого фильма Анджея Вайды.

Источники

• Wiśniewski, Wojciech: Jeszcze o Macieju Boguszu Stęczyńskim i rabacji 1846 roku : nieznany poemat o rzezi galicyjskiej, Płaj, T. 32 (2006), s. 27-45
• Stefan Kieniewicz, Ruch chłopski w Galicji w 1846 roku, Wrocław 1951 (монография о причинах и описании Галицийской резни)
• Czesław Wycech, Rok 1846 w Galicji, Warszawa 1958
• [www.starycmentarz.pl/spis.html Списки похороненных на Старом кладбище Тарнува.]
• Jan Marian Włodek «Goetz-Okocimscy. Kronika rodzinna 1590—2000», «Kronikach Miasta Brzeska» Jan Burlikowski.

Отрывок, характеризующий Галицийское восстание (1846)

Тотчас после ухода настоятеля Нашата взяла за руку свою подругу и пошла с ней в пустую комнату.
– Соня, да? он будет жив? – сказала она. – Соня, как я счастлива и как я несчастна! Соня, голубчик, – все по старому. Только бы он был жив. Он не может… потому что, потому… что… – И Наташа расплакалась.
– Так! Я знала это! Слава богу, – проговорила Соня. – Он будет жив!
Соня была взволнована не меньше своей подруги – и ее страхом и горем, и своими личными, никому не высказанными мыслями. Она, рыдая, целовала, утешала Наташу. «Только бы он был жив!» – думала она. Поплакав, поговорив и отерев слезы, обе подруги подошли к двери князя Андрея. Наташа, осторожно отворив двери, заглянула в комнату. Соня рядом с ней стояла у полуотворенной двери.
Князь Андрей лежал высоко на трех подушках. Бледное лицо его было покойно, глаза закрыты, и видно было, как он ровно дышал.
– Ах, Наташа! – вдруг почти вскрикнула Соня, хватаясь за руку своей кузины и отступая от двери.
– Что? что? – спросила Наташа.
– Это то, то, вот… – сказала Соня с бледным лицом и дрожащими губами.
Наташа тихо затворила дверь и отошла с Соней к окну, не понимая еще того, что ей говорили.
– Помнишь ты, – с испуганным и торжественным лицом говорила Соня, – помнишь, когда я за тебя в зеркало смотрела… В Отрадном, на святках… Помнишь, что я видела?..
– Да, да! – широко раскрывая глаза, сказала Наташа, смутно вспоминая, что тогда Соня сказала что то о князе Андрее, которого она видела лежащим.
– Помнишь? – продолжала Соня. – Я видела тогда и сказала всем, и тебе, и Дуняше. Я видела, что он лежит на постели, – говорила она, при каждой подробности делая жест рукою с поднятым пальцем, – и что он закрыл глаза, и что он покрыт именно розовым одеялом, и что он сложил руки, – говорила Соня, убеждаясь, по мере того как она описывала виденные ею сейчас подробности, что эти самые подробности она видела тогда. Тогда она ничего не видела, но рассказала, что видела то, что ей пришло в голову; но то, что она придумала тогда, представлялось ей столь же действительным, как и всякое другое воспоминание. То, что она тогда сказала, что он оглянулся на нее и улыбнулся и был покрыт чем то красным, она не только помнила, но твердо была убеждена, что еще тогда она сказала и видела, что он был покрыт розовым, именно розовым одеялом, и что глаза его были закрыты.
– Да, да, именно розовым, – сказала Наташа, которая тоже теперь, казалось, помнила, что было сказано розовым, и в этом самом видела главную необычайность и таинственность предсказания.
– Но что же это значит? – задумчиво сказала Наташа.
– Ах, я не знаю, как все это необычайно! – сказала Соня, хватаясь за голову.
Через несколько минут князь Андрей позвонил, и Наташа вошла к нему; а Соня, испытывая редко испытанное ею волнение и умиление, осталась у окна, обдумывая всю необычайность случившегося.
В этот день был случай отправить письма в армию, и графиня писала письмо сыну.
– Соня, – сказала графиня, поднимая голову от письма, когда племянница проходила мимо нее. – Соня, ты не напишешь Николеньке? – сказала графиня тихим, дрогнувшим голосом, и во взгляде ее усталых, смотревших через очки глаз Соня прочла все, что разумела графиня этими словами. В этом взгляде выражались и мольба, и страх отказа, и стыд за то, что надо было просить, и готовность на непримиримую ненависть в случае отказа.
Соня подошла к графине и, став на колени, поцеловала ее руку.
– Я напишу, maman, – сказала она.
Соня была размягчена, взволнована и умилена всем тем, что происходило в этот день, в особенности тем таинственным совершением гаданья, которое она сейчас видела. Теперь, когда она знала, что по случаю возобновления отношений Наташи с князем Андреем Николай не мог жениться на княжне Марье, она с радостью почувствовала возвращение того настроения самопожертвования, в котором она любила и привыкла жить. И со слезами на глазах и с радостью сознания совершения великодушного поступка она, несколько раз прерываясь от слез, которые отуманивали ее бархатные черные глаза, написала то трогательное письмо, получение которого так поразило Николая.


На гауптвахте, куда был отведен Пьер, офицер и солдаты, взявшие его, обращались с ним враждебно, но вместе с тем и уважительно. Еще чувствовалось в их отношении к нему и сомнение о том, кто он такой (не очень ли важный человек), и враждебность вследствие еще свежей их личной борьбы с ним.
Но когда, в утро другого дня, пришла смена, то Пьер почувствовал, что для нового караула – для офицеров и солдат – он уже не имел того смысла, который имел для тех, которые его взяли. И действительно, в этом большом, толстом человеке в мужицком кафтане караульные другого дня уже не видели того живого человека, который так отчаянно дрался с мародером и с конвойными солдатами и сказал торжественную фразу о спасении ребенка, а видели только семнадцатого из содержащихся зачем то, по приказанию высшего начальства, взятых русских. Ежели и было что нибудь особенное в Пьере, то только его неробкий, сосредоточенно задумчивый вид и французский язык, на котором он, удивительно для французов, хорошо изъяснялся. Несмотря на то, в тот же день Пьера соединили с другими взятыми подозрительными, так как отдельная комната, которую он занимал, понадобилась офицеру.
Все русские, содержавшиеся с Пьером, были люди самого низкого звания. И все они, узнав в Пьере барина, чуждались его, тем более что он говорил по французски. Пьер с грустью слышал над собою насмешки.
На другой день вечером Пьер узнал, что все эти содержащиеся (и, вероятно, он в том же числе) должны были быть судимы за поджигательство. На третий день Пьера водили с другими в какой то дом, где сидели французский генерал с белыми усами, два полковника и другие французы с шарфами на руках. Пьеру, наравне с другими, делали с той, мнимо превышающею человеческие слабости, точностью и определительностью, с которой обыкновенно обращаются с подсудимыми, вопросы о том, кто он? где он был? с какою целью? и т. п.