Галкин, Алексей Семёнович

Алексей Семёнович Галкин
укр. Олексій Семенович Галкін
Дата рождения	21 сентября 1866(1866-09-21)
Место рождения	Киев
Дата смерти	3 марта 1942(1942-03-03) (75 лет)
Место смерти	Астрахань
Принадлежность	Российская империя Российская империя УНР Польша Польша
Сражения/войны	Первая мировая война Гражданская война в России Советско-польская война

Алексей Семёнович Галкин (укр. Олексій Семенович Галкін; 21 сентября 1866, Киев — 3 марта 1942, Астрахань) — военный деятель России и Украины. Генерал-лейтенант русской армии, генерал-полковник армии Украинской народной республики (УНР).

Семья и образование

Родился в дворянской семье. Брат — генерал-лейтенант Александр Семёнович Галкин (1855—1920), в 1903—1916, последовательно, военный губернатор Семипалатинской, Самаркандской и Сыр-Дарьинской областей.

Окончил Владимирский Киевский кадетский корпус (1885), 2-е военное Константиновское училище (1887), Николаевскую академию Генерального штаба (1893; по 1-му разряду).

Служба в Русской армии

Служил в лейб-гвардии Волынском полку. С 1887 — подпоручик, с 1891 — поручик, с 1893 — штабс-капитан с переименованием в капитаны Генерального штаба. В 1893-1894 состоял при Варшавском военном округе, в котором продолжал службу и в дальнейшем, вплоть до Первой мировой войны. В июне 1894 — декабре 1897 — старший адъютант штаба 17-й пехотной дивизии, в 1896-1897 проходил цензовое командование ротой в 69-м пехотном Рязанском полку. В декабре 1897 — апреле 1899 — обер-офицер для особых поручений при штабе 14-го армейского корпуса, с 1899 — подполковник. В апреле 1899 — июле 1902 — штаб-офицер для поручений при штабе Варшавского военного округа, в 1901 проходил цензовое командование батальоном во 2-м Зегржском крепостном полку. В июле 1902 — июне 1904 — штаб-офицер при управлении 2-й стрелковой бригады, с 1903 — полковник. В июне 1904 — апреле 1905 — штаб-офицер при управлении 47-й пехотной резервной бригады. В апреле 1905 — мае 1910 — командир 40-го пехотного Колыванского полка, расквартированного в Лодзи.

С 1910 — генерал-майор. В мае 1910 — августе 1914 — дежурный генерал штаба Варшавского военного округа. Участник Первой мировой войны, дежурный генерал штаба Западного фронта (до 1917), с 1916 — генерал-лейтенант. В 1916 временно командовал 5-й пехотной дивизией. Награждён всеми орденами вплоть до ордена Белого Орла.

Служба в украинской армии

Вступил в армию Украинской народной республики (УНР), с 24 апреля 1918 — начальник Главного штаба УНР. Сохранил этот пост при правлении гетмана Павла Скоропадского. С 29 октября 1918 — постоянный член Военного совета при военном министре, с 18 ноября 1918 состоял в распоряжении военного министра.

С 16 декабря 1918 служил в армии Директории, временно исполнял обязанности начальника канцелярии военного министерства, с 23 декабря 1918 — заместитель начальника канцелярии.1 июня 1919 вместе с частью работников военного министерства УНР, находившимися в Тарнополе, попал в плен к полякам. Затем освобождён, и во время советско-польской войны 1920 (когда армия УНР была союзником поляков) стал начальником Главного мобилизационно-персонального управления военного министерства УНР (с 7 июня 1920). В декабре 1920 — январе 1921 — военный министр УНР. Освобождён от должности по состоянию здоровья. Генерал-полковник армии УНР.

Эмиграция, арест, кончина

В эмиграции жил в Польше, с 1924 — в имении митрополита Андрея Шептицкого в селе Посич под Станиславовом. В 1939, после ввода Красной армии на территорию Польши, был арестован органами НКВД СССР, содержался в львовской тюрьме. В июне 1941 был вывезен на восток, умер в ссылке в Астрахани.

Ссылки

• [www.grwar.ru/persons/persons.html?id=1792 Галкин, Алексей Семёнович] на сайте «[www.grwar.ru/ Русская армия в Великой войне]»

Отрывок, характеризующий Галкин, Алексей Семёнович

– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.


Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.
«Душенька», – повторила она.
«Что он думал, когда сказал это слово? Что он думает теперь? – вдруг пришел ей вопрос, и в ответ на это она увидала его перед собой с тем выражением лица, которое у него было в гробу на обвязанном белым платком лице. И тот ужас, который охватил ее тогда, когда она прикоснулась к нему и убедилась, что это не только не был он, но что то таинственное и отталкивающее, охватил ее и теперь. Она хотела думать о другом, хотела молиться и ничего не могла сделать. Она большими открытыми глазами смотрела на лунный свет и тени, всякую секунду ждала увидеть его мертвое лицо и чувствовала, что тишина, стоявшая над домом и в доме, заковывала ее.