Галланд, Адольф

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Адольф Йозеф Фердинанд Галланд
нем. Adolf Josef Ferdinand Galland
Прозвище

Dolfo (рус. Дольфо)
Keffer (рус. Кеффер)

Дата рождения

19 марта 1912(1912-03-19)

Место рождения

Вестерхольт, Вестфалия

Дата смерти

9 февраля 1996(1996-02-09) (83 года)

Место смерти

Ремаген, Рейнланд-Пфальц

Принадлежность

Веймарская республика Веймарская республика (до 1933)
Третий рейх Третий рейх (до 1945)
Аргентина Аргентина (1947—1955)

Род войск

рейхсвер
люфтваффе

Годы службы

1932—1945

Звание

генерал-лейтенант

Часть

JG 132, Легион «Кондор», LG 2, JG 27, JG 26, JV 44

Командовал

JG 26, JV 44

Сражения/войны

Гражданская война в Испании
Вторая мировая война

Награды и премии
Связи

Вильгельм-Фердинанд Галланд
Пауль Галланд

В отставке

авиационный консультант
бизнесмен

Адо́льф Йо́зеф Фердина́нд Галла́нд[1] (нем. Adolf Josef Ferdinand Galland; 19 марта 1912, Вестерхольт[Notes 1], Вестфалия — 9 февраля 1996[2], Ремаген, Рейнланд-Пфальц) — немецкий пилот истребительных частей Люфтваффе Второй мировой войны, лётчик-ас, один из организаторов и руководителей люфтваффе, генерал-лейтенант авиации. Во время службы совершил 705 боевых вылетов, принимал участие в воздушных боях на Западном фронте Второй мировой войны и операциях по защите Рейха. Четырежды был сбит. Сбил 104 самолёта противника, в том числе им были уничтожены четыре 4-моторных бомбардировщика, семь воздушных побед Адольф одержал на реактивном истребителе «Messerschmitt Me.262»[3].

Галланд родился в городе Вестерхольт (ныне носит название Хертен) области Вестфалия. С детства мечтал об авиации, увлекался полётами на планёрах. В конце 1932 года Адольф поступил на военную службу в рейхсвер Веймарской республики. В 1937 году Галланд записался добровольцем в легион «Кондор», который принимал участие в гражданской войне в Испании на стороне националистов Франсиско Франко. Основными действиями Адольфа во время кампании была штурмовка войск противника. После окончания войны в Испании Галланд, основываясь на боевом опыте, разработал несколько доктрин и технических рекомендаций по атаке войск противника с воздуха, также служил инструктором в штурмовой авиации. С началом Второй мировой войны Галланд совершил несколько вылетов по уничтожению наземных сил врага, после чего убедил командование перевести его в истребительные части люфтваффе.

Адольф, уже будучи командиром эскадры Jagdgeschwader 26 «Шлагетер», принял участие во Французской кампании и Битве за Британию, где немецкие пилоты над Ла-Маншем и Северной Францией сошлись в боях с лучшими лётчиками британских Королевских ВВС. К ноябрю 1941 года на счету Галланда числилось 96 воздушных побед — за эти успехи он ещё ранее был награждён Мечами к своему Рыцарскому кресту с Дубовыми Листьями. В том же месяце после гибели командующего истребительной авиацией люфтваффе (нем. General der Jagdflieger) Вернера Мёльдерса, именно Адольф был назначен новым командиром этого вида немецких ВВС, причём с запрещением ему совершать боевые вылеты. Уже после повышения, в январе 1942 года Галланду были вручены Бриллианты к его Рыцарскому кресту с Дубовыми Листьями и Мечами[4]. На должности командующего истребительной авиации Адольф пробыл до января 1945 года, после чего был смещён с поста за постоянную критику командования и предполагаемое участие в заговоре лётчиков-истребителей.

В марте того же года Галланд вернулся к оперативным полётам, по заданию Германа Геринга сформировав специальное подразделение, состоящее из реактивных истребителей «Messerschmitt Me.262» и получившее название Jagdverband 44. До мая в составе этой части Адольф совершал вылеты над территорией Германии на перехват самолётов союзников. После окончания войны ас иммигрировал в Аргентину, где начал работать в качестве авиационного консультанта при местных ВВС. В 1955 году Галланд вернулся на родину, где открыл собственный бизнес. Также в послевоенные годы он сдружился со многими асами британских Королевских ВВС, такими как Роберт Стэнфорд Так и Дуглас Бадер. В 1969 году Адольф был приглашён в качестве консультанта на съёмки англо-американского фильма «Битва за Британию». Скончался знаменитый ас 9 февраля 1996 года в возрасте 83 лет[4].





Ранние годы

Семья

Адольф родился 19 марта 1912 года в городе Вестерхольт (ныне — Хертен) области Вестфалия в семье потомков французских гугенотов[5]. Первый Галланд появился в этих краях в 1792 году, как беженец со своей исторической родины. Он поступил на службу в качестве управляющего к владельцу этой земли барону фон Вестерхольту. С тех пор данная должность в семье Галландов передавалась по наследству от отца к сыну[5][6][7]. Адольф был вторым из четырёх сыновей Адольфа Феликса Галланда и его жены, француженки Анны, урождённой Шиппер. Продолжая семейную традицию, отец будущего аса служил управляющим семейства фон Вестерхольд[8]. У Адольфа было четыре брата — старший Фриц, младшие Вильгельм-Фердинанд и Пауль. В семье царила строжайшая дисциплина, навязанная отцом семейства. Так члены фамилии должны были откликаться лишь на прозвища, данные им Галландом-старшим. Мать Анна звалась «Анитой», Фриц — «Тоби», Адольф — «Кеффером», Вильгельм-Фердинанд — «Вютцем», а самый младший Пауль — «Паулиной» или «Паулой», по причине того, что отец ждал четвёртым ребёнком не мальчика, а девочку[7].

Два младших брата Адольфа также стали асами-истребителями. Пауль одержал 17 воздушных побед, был сбит и погиб 31 октября 1942 года[9][10]. Вильгельм-Фердинанд сбил 54 самолёта противника, также, как и брат, был подбит в бою и убит 17 августа 1943 года[11][12].

Юность

В 1927 году проявился и развился интерес Адольфа к авиации. Катализатором к этому послужила организация группой энтузиастов планерного клуба, который расположился на склоне горы Боркенберге: к востоку от железнодорожного перегона между Хальтерн-ам-Зе и Мюнстером, и в 23 километрах северо-восточнее Вестерхольта. Позднее секция получила статус официальной и была переименована в «Спортивный авиационный клуб Гельзенкирхена» (нем. Gelsenkirchen Luftsportverein), взрастивший множество талантливых будущих пилотов. Поначалу Галланд добирался до места полётов пешком или на повозке, запряжённой лошадью, но впоследствии отец Адольфа, видя, что интерес сына носит очень серьёзный характер, купил ему мотоцикл для данных поездок[13]. В соответствии с условиями Версальского договора Германии было запрещено иметь свои Военно-воздушные силы. Тем не менее, данный запрет никак не распространялся на планёры, и множество молодых немецких пилотов начинали свою карьеру именно с этих летательных средств. Этот вид спорта стал так популярен в Германии, что руководство рейхсвера официально создало десять специализированных школ, причём, минимум одно учебное заведение располагалось в одном из семи военных округов страны. Также Главное военное ведомство начало издание журнала «Авиационный спорт» (нем. Flugsport), для ещё большей популяризации планеризма в Германии. На этой волне интерес Галланда был вполне естественен для немецкого юноши того времени — он освоил базовые принципы полёта, изучил достаточно теоретических материалов. Но на практике он с удивлением обнаружил, что многое из узнанного не подходит для реальности. Эти уроки он вынес из фактических полётов, когда неопытные попытки Адольфа спровоцировали ряд мелких аварий его летательного аппарата. Один из преподавателей школы, Георг Исмер, разглядев в юноше талант пилота, уделял ему больше времени, чем остальным, что позволило Галланду в 1929 году в 17-летнем возрасте без проблем сдать квалификационный экзамен на сертификат «А». Этот документ был первой ступенью для получения лётчиками профессиональной лицензии. Вскоре Адольф успешно прошёл второй и третий экзамен и стал обладателем заветного права самостоятельного управления планёром. Отец Галланда для поощрения сына пообещал купить ему собственный летательный аппарат, если тот успешно пройдёт испытания на получение «аттестата зрелости». Адольф, учившийся в гимназии «Хинденбург» (нем. Hindenburg) в пригороде Гельзенкирхена, Буере, сдал экзамены в своей «альма-матер» и скоро мог совершать полёты на личном планёре[14]. В этом виде спорта Галланд стал большим мастером и до получения «аттестата зрелости» работал в авиационном клубе в качестве инструктора[15]. В феврале 1932 года Адольф закончил гимназию. Скоро он был принят в авиационную школу национального воздушного перевозчика — концерна «Lufthansa»[16].

Ранняя военная карьера

Тренировочные полёты

В последние годы существования Веймарской республики страна испытывала серьёзные экономические трудности. Вследствие этого резко сократилось количество рабочих мест, и семейству Галландов приходилось финансово нелегко. Адольф, имея хорошую планёрную подготовку, решил и дальше строить карьеру лётчика, обратившись с заявлением о приёме в Немецкую коммерческую авиационную школу (нем. Deutsche Verkehrsfliegerschule), которая в значительной степени субсидировалась компанией «Lufthansa». Первый этап отбора, где из четырёх тысяч претендентов было одобрено лишь четыре сотни, Адольф преодолел без проблем. Затем последовали финальные испытания — после десяти дней изнурительных тестов Галланд оказался в числе восемнадцати счастливчиков, допущенных к обучению в Школе, а непрошедшие испытания были отправлены домой. Свой первый полёт на настоящем самолёте Адольф совершил на учебной машине «Albatros Al 101». Но ранняя карьера Галланда-пилота развивалась не самым лучшим образом. В одном из тренировочных полётов он совершил жёсткую посадку, повредив шасси. В другом вылете манёвры Галланда, будучи лидером «тройки» самолётов, привели к тому, что два его ведомых товарища столкнулись в воздухе. К счастью, жертв удалось избежать, но действия Адольфа были признаны неудовлетворительными. Эти инциденты уверили Галланда о его скором отчислении из авиационной школы, и он поспешил написать заявление о вступлении в армию. Но ответа не последовало, и Адольф продолжил обучение. Успешные полёты на «Albatros L 75» и получение лицензии о праве управлять самолётами весом свыше двух с половиной тонн вернули Галланду уверенность в собственных силах. В то же время представители армии наконец одобрили заявку молодого лётчика, однако руководство Школы, учитывая его успехи, отказалось отпускать его. К Рождеству 1932 года Галланд имел 150 часов налёта и получил сертификат «B2»[17].

В начале 1933 года Адольф был направлен в Балтийское море на тренировочную базу в Варнемюнде для обучения полётам на гидросамолётах. Галланд прошёл 25-часовой курс практики на этих типах машин. Вскоре Адольф с ещё несколькими пилотами был приглашён в центральное отделение школы (нем. Zentrale der Verkehrsflieger Schule) в Берлине, где после небольшого собеседования он дал согласие о своём вступлении в люфтваффе и прохождении секретной военной программы обучения[18].

Первые шаги в люфтваффе

В мае 1933 года Галланд стал одним из 12 гражданских пилотов, которые прошли отбор для специального секретного обучения в рядах люфтваффе. В это же время состоялась первая встреча Адольфа с командующим немецких ВВС Германом Герингом. Последний произвёл на молодого лётчика очень благоприятное впечатление. В июле того же года Галланд отправился в Италию с целью тренировок с пилотами местных ВВС. Первоначально итальянцы рассматривали своих немецких коллег с сарказмом, невысоко оценивая их лётную подготовку. Однако через некоторое время, увидев технику владения самолётом Галланда и его виртуозные полёты на малой высоте, хозяева прониклись должным уважением к пилотам люфтваффе[19].

В сентябре Адольф вернулся в Германию и принял участие в ряде соревнований по планёрному спорту, выиграв несколько призов. Затем он вновь приступил к полётам в составе своей группы и освоил 50-часовую программу обучения управления тяжёлыми транспортными самолётами. В рамках этих тренировок он в октябре того же года летал в качестве регулярного пилота «Lufthansa». Так он на самолёте «Junkers G 24» совершил перелёт из Штутгарта в Барселону с двумя посадками в Женеве и Марселе. В декабре Адольф был отозван из тренировочной группы для последующего прохождения службы в люфтваффе. Галланд был поставлен перед жёстким выбором — по его воспоминаниям ему нравилась работа гражданским лётчиком, но он всё же решился на карьеру военного пилота[20].

До октября 1934 года Адольф проходил общую военную подготовку в частях рейхсвера в городе Дрезден. В феврале 1935 года Галланд и ещё 900 пилотов официально присоединились к люфтваффе. Через месяц Адольф получил назначение в эскадру Jagdgeschwader 132 «Рихтгофен» (в будущем, Jagdgeschwader 2), которая базировалась в Йютербоге[21]. Первоначально командование подразделения рассматривало прибывшего лётчика в качестве инструктора, однако позже перевело Галланда в ряды обычных оперативных пилотов части[22][23].

В октябре 1935 года Адольф попал в страшную катастрофу во время крушения его «Focke-Wulf Fw 44» в тренировочном полёте. Галланд впал в кому, кроме того у пилота были зафиксированы переломы основания черепа и носа, также множество осколков от разбившегося фонаря попали в левый глаз авиатору, нанеся тому большой вред. Из комы Адольф вышел через три дня[24]. После выздоровления врачи признали Галланда непригодным для полётов. Но непосредственный начальник Адольфа, командир третьей группы эскадры майор Йоханн Райтель по сговору с самим молодым пилотом решил сохранить в тайне заключение медиков, чтобы не отлучать того от мечты о небе. Райтель «потерял» все больничные документы Галланда и официальное письмо врачей в люфтваффе о запрете полётов лётчику. А сам Галланд в течение года никак не проявлял последствий авиакатастрофы[16]. В октябре 1936 года Адольф вновь попал на больничную койку после крушения его «Arado Ar 68». В том инциденте Галланд усугубил свою проблему с левым глазом, в котором оставались частицы стекла[16]. В это время врачи восстановили и прошлые документы Адольфа. Майор Райтель был отдан под трибунал, но следователь впоследствии оправдал его. Адольфу вновь запретили летать — он признался о проблеме с левым глазом, и врачи вынесли неутешительный вердикт. Галланд настоял на повторной проверке и, предварительно выучив таблицу проверки остроты зрения, добился отмены заключения медиков[25].

Легион «Кондор»

В середине 1937 года Адольф записался добровольцем в Легион «Кондор» — авиационное соединение люфтваффе, принимавшее участие в гражданской войне в Испании на стороне националистов Франсиско Франко. Галланд получил должность командира третьей эскадрильи истребительного соединения Jagdgruppe 88 (J/88)[Notes 2]. Адольф выполнял миссии по уничтожению наземных целей противника, летая на «Heinkel He 51». В это же время на самолётах Галланда появился рисунок — Микки Маус с сигарой в зубах, с пистолетом в одной руке и ножом в другой. Впоследствии это изображение Адольф наносил на все свои воздушные машины, и это стало отличительным знаком пилота[26]. Сам Галланд так объяснял появление рисунка:

Мне нравится Микки Маус. И всегда нравился. Также я люблю сигары, но, думаю, мне надо было от них отказаться после окончания войны[27].

Свой первый боевой вылет в Испании из 300 Галланд совершил 24 июля 1937 года, когда вместе с командиром J/88 Готтхардом Хендриком он атаковал наземные цели близ Брунете. За время войны Адольф накопил достаточный боевой опыт, чтобы затем разработать несколько доктрин и тактических рекомендаций по штурмовке. Впоследствии работы Адольфа были переданы руководству люфтваффе, и они были широко использованы Эрнстом Удетом — ярым поклонником пикирующих бомбардировщиков типа «Junkers Ju 87». Оппонент Удета Вольфрам фон Рихтгофен придерживался позиции применения разносторонности истребителей для подобных целей. После сравнительных испытаний «Junkers Ju 87», «Henschel Hs 123» и «Messerschmitt Bf.109» именно «Юнкерс» был выбран в качестве основного штурмовика люфтваффе[28].

Также Галланд в Испании разработал систему производства и применения бензиновых и нефтяных бомб, предложил для квартирования военного персонала использовать поезда. После победы в войне сторонников Франко достижения Адольфа были отмечены Испанским крестом в золоте с Мечами и Бриллиантами[27]. 24 мая 1938 года Галланд покинул Испанию, его место во главе третьей эскадрильи занял другой будущий ас Вернер Мёльдерс. Во время гражданской войны Адольф получил опыт и лётчика-истребителя, совершив десять вылетов на подобных самолётах. Оценив маневренность и быстроту машины, Галланд загорелся идеей освоить и летать на воздушных судах именно этого типа[29].

Работа в Министерстве авиации

С мая по август 1938 года Галланд находился в отпуске, который он провёл в Марокко. По возвращении в Германию Адольф был вызван в Министерство авиации, где ему была поручена подготовка доктрины об авиационной поддержке наземных частей. Основной идеей Адольфа при решении данной задачи стало использование воздушных атак на противника незадолго до наступления основных пехотных сил. Данный замысел был скептически принят ветеранами Первой мировой войны, не поверившими в создание подобной координации. Также Галланд выступал за установку на самолёты итальянских тяжёлых пулемётов вместо лёгких, либо комбинации пулемёта и пушки. Последняя идея была принята положительно и успешно внедрена на «Messerschmitt Bf.109» и «Focke-Wulf Fw 190». Среди других разработок Адольфа этого периода значатся конструирование подвесного топливного бака для немецких самолётов, что значительно увеличило дальность их полёта, и детальное планирование тактики сопровождения бомбардировщиков истребителями: до этого и в люфтваффе и в британских ВВС практиковалась идея одиночных вылетов воздушных машин, несущих бомбы. Все предложения Галланда были одобрены и успешно реализовались на ранней стадии Второй мировой войны с 1939 по 1941 год[30]. Также за время работы в Министерстве авиации ему была поручена разработка части плана «Грюн» (вторжение в Чехословакию), касающаяся авиации. Галланд справился со своей миссией — вверенные ему пилоты проходили ежедневные тренировки, части были хорошо укомплектованы. Тем не менее вторжение не состоялось[27].

К сожалению для Галланда плодотворная теоретическая деятельность в Министерстве принесла ему назначение в город Тутов, где ему было предложено протестировать прототипы самолётов для разведки и штурмовки. Это было не то, что желал Адольф — его целью было возвращение в действующую часть лётчиков-истребителей, летавших на «Bf 109». Во время своего пребывания в Тутове Галланд протестировал и дал положительное заключение на использование таких типов воздушных машин, как «Focke-Wulf Fw 189» и «Henschel Hs 129». После окончания Галланд получил неприятное для себя известие — он получил назначение возглавить вторую группу эскадры Lehrgeschwader 2 (нем. II.(Schlacht)/LG 2). Данное подразделение не было чисто истребительным, его основной задачей и спецификацией являлась штурмовка наземных целей противника[31].

Боевая карьера (1939—1941)

Польская кампания

1 сентября 1939 года, в день начала Польской кампании Адольф совершил свой первый вылет на этом фронте, действуя с четвёртой эскадрильей своей второй группы LG 2, оснащённой самолётами «Henschel Hs 123», получивших прозвище «биплан Штука». Задачей части Галланда была поддержка наступавших частей вермахта, в частности, 10-й армии генерала Рейхенау. В тот же день, вылетев на разведку на «Fieseler Fi 156 Storch», Адольф чуть не был сбит польскими истребителями. На следующий день пилот вместе со своим подразделением штурмовал войска противника при осуществлении поддержки 1-й танковой дивизии, достигшей реки Варта. В последующие дни LG 2 помогала 16-му армейскому корпусу в боях за Краков, Радом, Демблин и Львов. К 7 сентября вермахт вышел на реку Висла под Варшавой. На следующий день все силы люфтваффе были брошены на взятие польской столицы. Также подразделение Галланда поучаствовало в битва на Бзуре. 11 сентября в LG 2 произошло знаменательное событие — штаб подразделения посетил Адольф Гитлер, который побеседовал во время обеда с лётчиками эскадры. К 19 сентября польские ВВС и армия были практически разгромлены, и многие части немецкой армии вывели из участия в кампании. Во время вторжения в Польшу Адольф совершил 87 вылетов[32]. Таким образом, за две войны на его счету числилось теперь таковых 360, и 15 сентября он был награждён Железным крестом второго класса[33][34]. 1 октября Галланд получил звание гауптмана[4].

После окончания Польской кампании Галланд пожаловался командованию на ревматизм, утверждая, что он не может совершать вылеты в открытых кабинах самолётов, подобных на «Hs 123». Также Адольф тактично предложил перевести его в подразделение, оснащённое одномоторными машинами с кабинами закрытого типа, чтобы улучшить его состояние. Просьба пилота была поддержана врачами. 10 февраля 1940 года Галланд был снят со своего поста и переведён в истребительную эскадру Jagdgeschwader 27 (JG 27)[35][36]. До сих пор достоверно неизвестно, симулировал ли Адольф своё недомогание или нет, но его цель стать истребителем была достигнута[35].

Западная Европа

Основные статьи: Люксембург во Второй мировой войне, Голландская операция (1940), Бельгийская кампания, Французская кампания

После перевода в JG 27 пути Галланда и Мёльдерса вновь пересеклись. К тому времени Вернер был уже признанным асом (пилотом, сбившим пять и более машин противника)[37]. Галланд никогда не мог сравнить острое зрение Мёльдерса со своим из-за осколков стекла, застрявших в его левом глазу после авиакатастрофы 1935 года. Тем не менее, именно Вернер передал коллеге все свои знания и умения в части тактики, организации истребительного боя, руководство подразделением в воздухе. На момент встречи с Галландом Мёльдерс был командиром группы в эскадре Jagdgeschwader 53. Он предложил Адольфу время от времени совершать с его подразделением патрулирующие полёты у границы с Францией, которые должны были помочь последнему освоить ремесло лётчика-истребителя. Галланд ответил на эту перспективу с энтузиазмом. Полёты с группой Мёльдерса научили Адольфа многому — он узнал об использовании самолёта-«корректировщика», то есть наблюдателя, вносящего в ходе боя рекомендательные корректировки в действия авиационного подразделения люфтваффе. Также Галланд узнал о тактике Мёльдерса, когда он позволял действовать эскадрильям группы самостоятельно с целью извлечения из этих действий изобретательности пилотов и, зачастую, перехвата инициативы в воздушном сражении. Все эти новшества Галланд донёс до командира JG 27 Макса Ибеля, который дал согласие на их реализацию в своей эскадре. Позже Адольф приобрёл навыки боевого командира, замещая на время отпуска или ранения лидеров групп[38].

10 мая 1940 года вермахт, согласно плану «Гельб», вторгся на территории Франции и современного Бенилюкса. На третий день наступления недалеко от бельгийского Льежа на высоте 4000 метров[39] Галланд, пилотируя «Messerschmitt Bf 109», одержал свои первые воздушные победы, сбив два «Hawker Hurricane» Королевских ВВС Великобритании. Ведомым Адольфа при этих успехах был Густав Рёдель[40]. Оба самолёта противника принадлежали к 87-й эскадрилье. «Харрикейны» сопровождали бомбардировщики «Bristol Blenheim», которые направлялись на поражение мостов в Нидерландах[41]. Как вспоминал впоследствии сержант Фрэнк Хоуэлл, ставший первой «жертвой» Галланда:

Немцы зашли со стороны солнца и имели преимущество по высоте — соответственно, я не увидел их. Вдруг раздался оглушительный треск, и моя кабина вмиг наполнилась дымом.

Адольф так оценивал свою первую победу:

Мой первый успех был похож на детскую игру. На моей стороне были превосходное оружие и удача. Но для успеха необходимо и чтобы самолётом управлял отличный пилот-истребитель.

Через десять минут после первой победы Галланду удалось на малой высоте сбить ещё один «Харрикейн». Пилотировавший его канадец старший лейтенант Джек Кэмпбелл погиб при столкновении самолёта с землёй[39].

В тот же день Адольф одержал свою третью воздушную победу. В семи километрах к северо-востоку от города Тинен его «жертвой» вновь стал британский «Харрикейн»[42][43]. Долгое время Галланд предполагал, что данная машина принадлежала бельгийским ВВС, однако все самолёты «Hawker Hurricane», летавшие под флагом этой страны, были уничтожены на земле ещё в первые два дня наступления вермахта[39]. 19 мая лётчик отправил к земле французский «Potez 630». Во время этого полёта у Галланда закончилось топливо, и он был вынужден приземлиться на вершине холма. Заручившись поддержкой немецких зенитчиков, Адольф с их помощью вручную скатил свой самолёт с возвышения и довёз его до аэродрома в долине близ Шарлевиль-Мезьера. Там он дозаправился и вновь взлетел. Галланд продолжил летать и на следующий день сбил ещё один «Potez 630». Таким образом, число побед Адольфа достигло семи, и 22 мая генерал Эрхард Мильх наградил его Железным крестом первого класса[44][45].

В течение разразившейся битвы за Дюнкерк часть Галланда имела тяжёлые бои с британскими «Supermarine Spitfire». Адольф был впечатлён уровнем этих машин и подготовкой лётчиков, пилотировавших их, и выразил им очень высокую оценку[46]. 29 мая немец заявил о победе над морем над бомбардировщиком «Bristol Blenheim»[47][Notes 3][47]. 9 июня в рамках реализации операции «Паула» Галланд сбил французский истребитель «Morane-Saulnier MS.406», добавив на свой личный счёт двенадцатый самолёт[48].

Ранее, 6 июня 1940 года, Адольф был назначен командиром третьей группы эскадры Jagdgeschwader 26 «Шлагетер» (JG 26). Таким образом, Галланд стал руководить седьмой, восьмой и девятой эскадрильями JG 26. Эти подразделения вкупе насчитывали 39 «Messerschmitt Bf 109». Командирами эскадрилий в то время были Иоахим Мюнхеберг и Вильгельм Бальтазар. Последний, лидер седьмой эскадрильи, по ошибке атаковал самолёт Галланда во время осуществления плана «Рот». Будучи на той же радиоволне, Адольф успел предупредить действия Бальтазара до того, как он успел открыть огонь. 26 июня эскадру возглавил майор Готтхард Хендрик, бывший командиром Галланд в Легионе «Кондор»[49].

Битва за Британию

С июня 1940 года Галланд в качестве командира третьей группы Jagdgeschwader 26 готовился к битве за Британию на машине «Messerschmitt Bf 109E» «Эмиль». 19 июля Адольфу присвоили звание майора[4], и он вместе со своей эскадрой был передислоцирован в Па-де-Кале, где и оставался на протяжении последующих 18 месяцев, разместившись на авиабазе близ деревни Каффе[50].

24 июля лётчики JG 26 совершили первый вылет через Ла-Манш. Из состава эскадры в операции приняло участие почти 40 самолётов. В полёте они встретили 12 «Спитфайров» из британской 54-й эскадрильи. Несмотря на численное меньшинство англичане сумели сковать боем истребители «люфтваффе». Галланд, помня превосходство «Спитфайров» в скорости над «Мессершмиттами», смог, выполнив переворот, на малой высоте подбить один самолёт противника, коим пилотировал английский ас, лейтенант Джон Аллен, погибший при крушении машины. В то же время товарищи Галланда из второй группы JG 26 были вынуждены выйти из боя с лётчиками из 604-й эскадрильи, потеряв после атак британцев два своих «Мессершмитта». Всего в ходе этого вылета немецкие пилоты-истребители недосчитались четырёх самолётов, британские — двух. Позже Галланд вспоминал, что тот день окончательно развеял мифы о неопытности Королевских ВВС и показал, что желанная быстрая и простая победа немцев в битве за Британию на деле окажется очень долгой и тяжёлой[51].

Схватки над Ла-Маншем продолжились. 25 и 28 июля Галланд записал на свой счёт ещё по одному сбитому «Спитфайру»[52]. 29 июля Адольф был награждён Рыцарским крестом Железного креста из рук командующего 2-м воздушным флотом Альберта Кессельринга[4]. На тот момент в активе немецкого аса было 17 воздушных побед. До начала реализации Дня Орла (операции люфтваффе по полному уничтожению британских ВВС) Галланд имел ещё несколько боёв с пилотами Королевских ВВС в небе над южной Англией. Так 11 августа эскадра сошлась в противостоянии с лётчиками 74-й эскадрильи противника. В коротком бою немцы сбили один «Спитфайр». Но высокая организация британцев вновь поразила Галланда — их резервные самолёты неожиданно появлялись на тех участках сражения, где их товарищам приходилось наиболее тяжело. Вывод, который сделал Адольф был таков — британское низкое облачное небо не давало возможности корректировать действия подразделения с земли, поэтому ас вернулся к «методу Мёльдерса», когда он поднимался выше воздушной схватки и уже оттуда мог своевременно вносить изменения в тактику подчинённых[53]. Это принесло результат — к 15 августа Галланд расширил свой послужной список до 22 сбитых самолётов противника. Это означало, что Адольф всего на три машины отставал от своего товарища Вернера Мёльдерса, которому на тот момент покорился рубеж в четверть сотни воздушных побед и который выбыл из строя в связи с ранением ноги[54]. К середине августа командующий люфтваффе Герман Геринг, недовольный действиями немецкой авиации в битве за Британию, сместил многих опытных лётчиков с постов командиров авиасоединений, заменив их на более молодых пилотов[55].

18 августа 1940 года Галланд был вызван в имение рейхсмаршала — Каринхалл, вынужденно пропустив массовое сражение люфтваффе и Королевских ВВС, в котором обе стороны потеряли более ста машин. На встрече с Герингом речь шла о методах авиационной войны. В частности, рейхсмаршал настаивал на сопровождении самолётами «Messerschmitt Bf 109» не только пикировщиков и бомбардировщиков, но и соединения тяжёлых истребителей «Messerschmitt Bf.110», которые не могли на равных противостоять одномоторным британским «коллегам». Галанд и Мёльдерс, также присутствовавший на этой встрече, выразили обеспокоенность, что столь частое использование их эскадр в роли «нянек» ограничивает их роль в части «свободной охоты» и «свободы действий». Также они указали на то, что бомбардировщики люфтваффе по заданию командования летят на средних высотах и малых скоростях, то есть в идеальных условиях для атак со стороны манёвренных «Спитфайров» и «Харрикейнов». К тому же Галланд высказал недовольство тем, что машины, используемые истребительными эскадрами, уступают английским аналогам по многим пунктам. Несмотря на столь яростную критику, Геринг не стал освобождать Адольфа с занимаемой должности[56], а, наоборот, повысил — 22 августа, вернувшись из Каринхалла, ас заменил Готтхарда Хендрика на посту командира JG 26[57].

Свою строптивость Галланд показал вскоре ещё раз. Геринг, прибывший на базы немецких истребителей, спросил, чего не хватает пилотам люфтваффе, чтобы окончательно захватить превосходство в небе над Англией. Вернер Мёльдерс ответил, что хотел бы более мощные двигатели на «Messerschmitt Bf 109». Ответ Галланда заставил рейхсмаршала потерять дар речи от ярости: «…А я бы желал звено „Спитфайров“ для своей эскадры»[58]. Адольф рассматривал «Мессершмитты» идеальными для атаки, но, по мнению аса, они проигрывали английским истребителям в защитных действиях из-за большей манёвренности английского самолёта[59]. Галланд говорил:

Бесспорно, «Bf 109» лучше в атаке, но для чисто оборонительных целей манёвренные «Спитфайры» подходят намного больше, даже несмотря на их небольшое отставание от «Мессершмиттов» в скорости[60].

Во время битвы за Британию поднимался вопрос о частых атаках пилотов противника, которые спускались на парашютах после того, как их самолёты были сбиты. Галланд вспоминал разговор с Герингом:

Геринг хотел знать, думали ли мы об этом. Я ответил: «Так точно, господин рейхсмаршал!» Тогда он посмотрел мне прямо в глаза и задал вопрос: «Что конкретно Вы думаете об атаке лётчиков, спасающихся на парашютах?» Мой ответ был таков: «Я склонен рассматривать это, как бесчестное убийство. И я очень хотел бы избежать приказа делать это.» На это Геринг произнёс: «Этот ответ я и ожидал от Вас услышать, Галланд.»[61]

Тем самым, Адольф оправдывал своего командира, которому западные военные приписали отдачу приказа об атаке всех пилотов врага, выпрыгнувших из сбитых машин[62].

24 сентября Галланд стал третьим в немецкой армии, кто удостоился Дубовых листьев к своему Рыцарскому кресту[4]. Через два дня ас был вызван в Берлин для вручения награды самим Адольфом Гитлером[63][64]. Битва за Британию продолжалась до ноября 1940 года, сопровождаемая крупными потерями самолётов с обеих сторон. 5 декабря Галланд сбил свой 58-й самолёт и опередил по числу воздушных побед своего друга Вернера Мёльдерса, что сделало его самым результативным лётчиком-истребителем войны на тот момент[65].

Бои в небе над Ла-Маншем и северной Францией

В конце 1940 года Адольф был повышен в звании до оберст-лейтенанта[4]. Галланд продолжил руководить JG 26 в боях с лётчиками Королевских ВВС над северной Европой. Ранее, в начале года большинство подразделений истребителей люфтваффе были перенаправлены ближе к границе СССР или на Средиземноморский театр военных действий. Во Франции оставили лишь две эскадры таких типов самолётов — JG 26 Галланда и Jagdgeschwader 2 (JG 2) под командованием бывшего подчинённого Адольфа майора Вильгельма Бальтазара. К тому времени Jagdgeschwader 26 была переоснащена новыми «Messerschmitt Bf 109F» с пушкой MG 151 калибра 15 миллиметров (позднее 20 миллиметров), стреляющей через вал винта, и двумя пулемётами MG-17 калибра 7,92 миллиметра, установленных сверху двигателя машины. Галланд модифицировал вооружение самолётов. На одном своём «Мессершмитте» он установил 20-миллиметровую пушку MG 151 и два 13-миллиметровых пулемёта MG-131, на другом на крыльях смонтировал две 20-миллиметровые пушки MG FF[66].

15 апреля 1941 года Адольф, захватив большое количество омаров и шампанского, направлялся во французский Ле-Туке на празднование дня рождения генерала Тео Остеркампа. Учитывая близость данного места к Англии, Галланд со своим ведомым решили в поисках английских самолётов пролететь немного по направлению к британскому острову. Близ Дувра немцы заметили группу «Спитфайров» и немедленно атаковали их. В результате этих действий впоследствии Галланд заявил о трёх сбитых истребителях противника (в итоге, один из них не был подтверждён). В реальности англичане потеряли безвозвратно всего одну машину, два других «Спитфайра», хоть и были серьёзно «задеты» огнём немецкого аса, бо́льшую часть своих повреждений получили при аварийной посадке, оба пилота-британца при этом получили ранения[67]. Также во время боя капитаном Пэдди Финукейном были повреждены шасси «Мессершмитта» Галланда. На земле английский лётчик заявил об уничтожении им самолёта люфтваффе, однако Адольф без приключений сел в Ле-Туке и вручил свои подарки Остеркампу[68][69].

Вечером 10 мая Галланд получил срочный звонок от Германа Геринга, который потребовал поднять в воздух всю эскадру JG 26 для перехвата «Messerschmitt Bf 110», который пилотировал Рудольф Гесс, направлявшийся в Шотландию для сдачи британским властям и предложения им мира, якобы от немецкого руководства. Адольф, учитывая быстро наступающую темноту и неопытность своих подчинённых в полётах при таких условиях, приказал одному-двум истребителям из каждой группы взлететь и сделать несколько кругов недалеко от своих аэродромов. После этого, выждав время, Галланд позвонил Герингу и сообщил, что самолёт Гесса найти не удалось. В реальности шансов перехватить «Мессершмитт» заместителя фюрера по партии у части Адольфа не было — Рудольф пролетел много севернее расположения JG 26 и, благополучно избежав встречи с немецкими и английскими истребителями, сел в Шотландии[70].

В полдень 21 июня 1941 года в бою с лётчиками из британских 21-й и 303-й эскадрилий ас смог подбить два самолёта противника (одна победа не была подтверждена). Но при выходе из атаки английский «Спитфайр» точной очередью пробил радиатор «Мессершмитта» Галланда, и немец был вынужден совершить аварийную посадку в районе Кале[71]. В 16:37 того же дня Адольф одержал ещё одну победу, сбив «Supermarine Spitfire», однако засмотревшись на падающую машину врага, упустил из виду другой истребитель неприятеля, который своим огнём нанёс самолёту Галланда тяжёлые повреждения, а самого аса ранил осколками в голову и руку[72]. Галланд выпрыгнул из «Мессершмитта». Но его парашют зацепился за антенную стойку на фюзеляже позади кабины лётчика. Галланд смог освободиться и благополучно приземлился. Позднее в госпитале, где Адольф проходил лечение после этого инцидента, пилота посетил Тео Остеркамп, который сообщил асу о его награждении Мечами к Рыцарскому кресту с Дубовыми Листьями[73]. Таким образом, Галланд стал первым в немецкой армии, кто удостоился подобной награды.

2 июля Адольф вновь поднялся в воздух. Перед этим на аэродроме произошёл интересный эпизод: механик аса Герхард Мейер, помня о ранении командира, установил на верхней части фонаря дополнительную бронепластину. Галланд, не зная о «заботливости» своего подчинённого, при закрытии фонаря получил этим бронированным листом сильный удар по голове. Высунувшись из кабины, ас обругал своего механика, после чего в ярости взлетел. В столкновении своей группы с самолётами 226-й эскадрильи Королевских ВВС Адольф сбил бомбардировщик «Bristol Blenheim». Подоспевшие «Спитфайры» атаковали немецкие истребители, и один из снарядов 20-миллиметровой пушки англичан угодил в бронепластину Мейера, которая, тем самым, спасла жизнь Галланду — он получил лишь несколько царапин. По приземлению механик Адольфа был удостоен похвалы от командира, премии в сто марок и отпуска домой. Всего в эти четыре дня Галланд был ещё дважды сбит[74].

9 августа над Сент-Омером был подбит известный английский ас полковник Дуглас Бадер, имевший в своём послужном списке 22 воздушные победы и который был хорошо знаком пилотам люфтваффе по радиоперехватам. Сам Галланд в тот день сбил два «Спитфайра» врага. Подразделение Адольфа любезно приняло знаменитого пленника, и он на протяжение нескольких дней «гостил» в JG 26. По просьбе английского аса ему было разрешено в сопровождении конвоя посидеть и изучить кабину «Мессершмитта». Также Бадер полушутя спросил у Галланда разрешения сделать на самолёте несколько пробных кругов над аэродромом. Адольф отказал британцу, ответив, что всерьёз опасается побега пленника по причине того, что тогда он вновь будет вынужден сражаться с Дугласом в небе над Англией[75][76].

К осени 1941 года Галланд одержал ещё 26 воздушных побед. Его 96-м сбитым самолётом стал «Спитфайр», который он подбил 18 ноября того же года. Эта победа стала для аса последней на последующие три года из-за наложенного на него запрета о боевых вылетах[77].

Высшее командование (1941—1945)

Первые годы на посту командующего истребительной авиацией люфтваффе

В ноябре 1941 года Герман Геринг назначил Галланда командующим истребительной авиацией люфтваффе (нем. General der Jagdflieger) вместо Вернера Мёльдерса, погибшего в авиакатастрофе по пути на похороны Эрнста Удета. Адольф не был в восторге от данного повышения, видя себя больше боевым лидером и не желая быть «прикованным к письменному столу»[78].

Вскоре после этого Галланд был награждён Бриллиантами к своему Рыцарскому кресту с Дубовыми Листьями и Мечами за свою службу в качестве командира JG 26[79]. Несмотря на своё неприятие новой должности, Адольф уже вскоре плодотворно работал — из штаба в городе Йевер он спланировал и осуществил план по господству в воздухе люфтваффе («Удар молнии») при реализации кригсмарине операции «Цербер»[80]. Данные мероприятия подразумевали под собой перевод двух немецких линкоров, «Scharnhorst» и «Gneisenau», а также тяжёлого крейсера «Prinz Eugen» из французского Бреста в Киль, то есть переход предстояло совершать через весь Ла-Манш. Галланду было поручено с воздуха прикрыть немецкие корабли. И Адольф выполнил свою задачу — при потерях со своей стороны в 43 машины, истребители люфтваффе сбили 247 самолётов Королевских ВВС, пытавшихся помешать операции. Как итог, с воздуха ни один из британских пилотов не смог хотя бы незначительно причинить вред судам кригсмарине[81].

Также, являясь убеждённым сторонником решающего значения дневной истребительной авиации в защите «фатерланда», Галанд через своё высокое положение смог значительно развить возможности вверенных ему частей. Актуальность забот Адольфа возросла, когда 11 декабря 1941 года Германия и Италия объявили войну США. После этого Галанд приложил все усилия к ещё большему расширению истребительных частей люфтваффе, предполагая, что вскоре последуют массовые налёты бомбардировщиков союзников на немецкую территорию — в будущем данная операция получила название «Защита Рейха»[82]. После войны Адольф признавал, что, будучи на этом высоком посту, он часто открыто конфликтовал с командующим ВВС Германом Герингом. Однако профессиональные качества Галланда вкупе с поддержкой со стороны множества влиятельных лиц, таких как Эрхард Мильх и Гюнтер Кортен в люфтваффе, а также Альберт Шпеер в промышленности, помогли ему сохранять должность на протяжение трёх лет. К тому же, Адольф отмечал благосклонное отношение к себе со стороны самого фюрера[83].

Неофициальные боевые вылеты

После назначения командующим истребительными частями люфтваффе Галланд получил строгий запрет на боевые вылеты. Но Адольф не мог усидеть на земле и секретно участвовал в боях против бомбардировщиков ВВС США во время их налётов на немецкую территорию. В ходе этих вылетов Галланд прекрасно освоил истребитель «Focke-Wulf Fw 190». По крайней мере на «Fw 190» Адольф сбил один американский бомбардировщик «Martin B-26 Marauder», второй не был подтверждён[84]. Другие авиационные исследователи считают, что число подобных машин на счету Галланда за время вылетов на «Фокке-Вульфах» — три[85].

Конфликт с Герингом

По мере того, как Вторая мировая война набирала обороты, зародился и развился конфликт Адольфа с Германом Герингом[86]. В 1942—1944 годах на всех фронтах европейского военного театра подопечные Галанда попали под возрастающее огромное давление со стороны пилотов-союзников, что положило начало разногласий аса и рейхсмаршала. Поздним летом 1943 года в воздушном пространстве Германии появились первые американские истребители. Доклад Галланда об этом не впечатлил рейхсмаршала, который в это не поверил. Вскоре несколько истребителей ВВС США потерпели крушение близ западной границы Германии около города Ахена. Галланд представил обломки Герингу в качестве доказательства правоты своих слов, добавив, что вскоре подобные машины могут эскортировать бомбардировщики союзников во время налётов на промышленные объекта Рейха (чего не было до той поры). Подобные заявления привели рейхсмаршала в ярость, и он назвал их «разглагольствованием о пораженческих идеях». Также он «гарантировал» Адольфу, что подобное развитие событий маловозможно[87][88]. По словам Геринга у «американцев, скорее всего, просто напросто закончилось топливо, либо их сбили гораздо западнее… и они, заблудившись, дотянули до границы Германии, прежде чем разбиться»[89]. Тем не менее, Галланд и Эрхард Мильх, ответственный за производство и закупку самолётов для люфтваффе, настаивали на существенном увеличении количества истребителей, чтобы, в свете грядущей угрозы, обеспечить превосходство немцев в соотношении три-четыре машины на одну вражескую[90]. Впоследствии Адольф продолжил конфронтацию с Герингом, который придерживался позиции поддержки наступления по всем фронтам и, следовательно, развития линии бомбардировщиков[91].

В октябре 1943 года отношения между Галландом и рейхсмаршалом ещё ухудшились. Адольф встретился с командующим ВВС в его поместье, замке Фельденштайн. В ходе разговора поднялся вопрос о потребности люфтваффе в новых улучшенных самолётах-перехватчиках. Геринг для борьбы с нарастающим числом налётов союзных бомбардировщиков был склонен к идее массового производства машин, вооружённых тяжёлыми авиационными пушками весом около 900 килограмм большого калибра со скорострельностью около одного выстрела в секунду. Галланд ответил, что подобная перспектива нереальна по нескольким причинам. По словам Адольфа, подобное вооружение сильно снизит маневренность машины, к тому же, при больших калибрах пушки склоны к заклиниванию. Также ас привёл пример «Messerschmitt Me.410», который будучи гибридом истребителя и бомбардировщика с соответствующей оснасткой, зачастую становился «жертвой» вражеских самолётов из-за своей неповоротливости[92]. В завершении Галланд подчеркнул, что считает данные нововведения «безответственными и удуручающими»[93]. Геринг проигнорировал аргументы Адольфа, тут же вновь обвинив того в трусости и продолжив нападки на истребительные части люфтваффе в части несовершенства их организации по причине низкого уровня командиров частей. Галланд вступил в полемику с рейхсмаршалом и стал яростно защищать своих подопечных. Адольф заявил, что он в корне не согласен с методами и планами Геринга и попросил отправить его в отставку с поста командующего истребительными частями люфтваффе, вернув в свою действующую боевую часть. Герман согласился, но спустя две недели принёс асу извинения за своё поведение, сославшись на накопившийся стресс. Адольф продолжил командовать истребителями ВВС Рейха[94]. Но споры вокруг тактики и оснащения самолётов, стоявших на защите Германии против резко возросшего числа бомбардировок союзников, всё же внесли широкий раскол в отношения Галланда и Геринга[95].

Инновации

На посту командующего истребительными частями люфтваффе Галланд постоянно искал варианты для усиления технической базы вверенных ему частей. 23 мая 1943 года он совершил первый вылет на раннем прототипе реактивного самолёта «Messerschmitt Me.262». После посадки он рассказал о своих ощущениях:

Я в первый раз летал на реактивной машине! Никакой вибрации двигателя. Никакого крутящего момента и никакого оглушающего звука винта. Только свистящий звук воздуха, скользивший по обшивке истребителя. Если бы меня спросили, с чем бы я сравнил полёт на «Me 262», ответ был бы таков: «Это было как будто сами ангелы несли самолёт по небу».[93]

Галланд стал ярым сторонником использования в люфтваффе данного самолёта, прекрасно понимая его потенциал. Причём Адольф стоял на функционале машины в качестве истребителя, а не бомбардировщика (нем. Blitzbomber), как задумывали Гитлер и Геринг[96]. Ас надеялся, что уникальность «Me 262» позволит компенсировать численное преимущество самолётов союзных сил:

В течение последних четырёх месяцев[Notes 4] наши истребительные части потеряли тысячу пилотов… Мы численно уступаем, стоит признать это. И, если ничего не изменить, так продолжится и дальше… Но я верю, что всё можно повернуть вспять. И помочь нам в этом может использование таких самолётов, как «Me 262» и «Me 163» — это уникальные машины с уникальными характеристиками, таких нет у союзных ВВС… Я считаю, один «Me 262» стоит пяти «Bf 109». В недалёком прошлом я бы поставил на другое соотношение: один к трём, но данный тип истребителя постоянно модифицируется и совершенствуется[97][98].

Но, вопреки желанию Галланда, становление «Me 262», как истребителя затянулось практически до конца войны. Основными причинами этого были проблемы с производством турбореактивных двигателей для данного типа машин, а также большое желание Адольфа Гитлера и Германа Геринга видеть «Messerschmitt Me.262» в большей мере в качестве бомбардировщика[99][100].

Награды

Упоминания в «Вермахтберихт»

Дата Оригинальный немецкий текст Русский перевод
16 августа 1940 Am 15. und in der Nacht zum 16. August setzte die Luftwaffe ihre Angriffe auf Seehäfen, Anlagen der Rüstungsindustrie, Flugplätze und Ballonsperren weiter fort. Die Hafenanlagen von Portland, Scarborough, Bridlington und Middlesbrought, Flugzeug- und Motorenwerke in Birmingham und Brought bei Hull sowie Hallen und Unterkünfte auf mehreren Flugplätzen in Süd-, Südost- und Mittelengland wurden schwer beschädigt. Dabei kam es zu heftigen Luftkämpfen, in deren Verlauf Major Galland seinen 20. Luftsieg errang[109]. Силы люфтваффе продолжили свои атаки на морские порты, центры военной промышленности, аэродромы и заградительные аэростаты противника в ночь с 15 на 16 августа. Большим разрушениям подверглись гавани Портленда, Скарборо, Брайдлингтона и Мидлсбро, аэродром и заводы в Бирмингеме и Брафе, что близ города Кингстон-апон-Халл, а также ангары и стоянки на многочисленных аэродромах южной, юго-восточной и центральной Англии. В тяжёлых воздушных боях майор Галланд одержал свою двадцатую победу в небе.
25 сентября 1940 Major Mölders und Major Galland errangen ihren 40. Luftsieg[110]. Майор Мёльдерс и майор Галланд добились своих сороковых воздушных побед.
2 ноября 1940 Der Gegner verlor gestern im Luftkampf zehn Flugzeuge. Zwei deutsche Flugzeuge werden vermisst. Major Galland schoß seinen 50. Gegner ab[111]." Вчера противник в воздушных боях потерял десять самолётов. Без вести пропали два немецких пилота. Майор Галланд сбил свой пятидесятый самолёт врага.
18 апреля 1941 Oberstleutnant Mölders errang am 16. April seinen 64. und 65., Oberstleutnant Galland am 15. April seinen 59. und 60. Luftsieg.[112] Оберст-лейтенант Мёльдерс 16 апреля одержал свои 64-ю и 65-ю воздушные победы, оберст-лейтенант Галланд в тот же день сбил свои 59-й и 60-й самолёт противника.
22 июня 1941 In den gestrigen Nachmittagstunden flog eine geringe Zahl britischer Kampfflugzeuge unter starkem Jagdschutz die Französische Kanalküste an. In heftigen Luftkämpfen schossen deutsche Jäger 26 britische Flugzeuge ab. Flakartillerie und Marineartillerie brachten zwei weitere Flugzeuge zum Absturz. Oberstleutnant Galland errang bei diesen Kämpfen drei Luftsiege[113]. Вчера после полудня несколько боевых самолётов противника под сильным прикрытием истребителей пересекли Ла-Манш. Встретившие их немецкие пилоты сбили 26 британских машин. Ещё два самолёта противника были поражены зенитной артиллерией. Оберст-лейтенант Галланд в этом бою одержал три воздушных победы.
30 октября 1941 Oberstleutnant Galland, Kommodore eines Jagdgeschwaders, errang seinen 90. und 91. Luftsieg[114]. Оберст-лейтенант Галланд, командир истребительной эскадры, сбил свои 90-й и 91-й самолёт противника.
15 февраля 1942 Die Verluste der britischen Luftwaffe bei See- und Luftgefecht im Kanalgebiet am 12. Februar erhöhen sich auf 49 Flugzeuge. Mit dem Abschuß von weiteren feindlichen Flugzeugen in diesen Luftkämpfen ist zu rechnen. Bei den Kämpfen zeichneten sich die unter dem Oberbefehl des Generalfeldmarschalls Sperrle stehenden Verbände, geführt von General der Flieger Coeler und Oberst Galland, besonders aus[115]. Потери британских ВВС к 12 февраля достигли 49 самолётов. Предполагается и дальнейшее наращивание преимущества в воздухе. В прошедших боях наиболее отличилось соединение под командованием генерал-фельдмаршала Шперле во главе с генералом авиации Кёлером и оберстом Галландом.

Список воздушных побед Адольфа Галланда

Напишите отзыв о статье "Галланд, Адольф"

Комментарии

  1. ↑ ныне город носит название Хертен
  2. ↑ Соединение Jagdgruppe 88 состояло из четырёх эскадрилий
  3. ↑ На самом деле, этот «Бленхейм» из 21-й эскадрильи получил тяжёлые повреждения, но смог дотянуть до своей базы и приземлился на «живот».
  4. ↑ январь-апрель 1944 года

Примечания

Цитаты
  1. ↑ Taylor and Walker 2000, p. 72.
  2. ↑ Baker 1996, p. v.
  3. ↑ [www.airwar.ru/history/aces/ace2ww/pilotg/galland.html Галланд Адольф]. Уголок неба. Проверено 12 февраля 2013. [www.webcitation.org/6ERwaniCm Архивировано из первоисточника 15 февраля 2013].  (англ.)
  4. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 [www.ritterkreuztraeger-1939-45.de/Luftwaffe/Startseite-Luftwaffe.htm Adolf Galland]. Die Ritterkreuzträger. Проверено 18 февраля 2013. [www.webcitation.org/6EisVzXSY Архивировано из первоисточника 26 февраля 2013].  (нем.)
  5. ↑ 1 2 Galland 1954, p. vii.
  6. ↑ Baker 1996, p. 1.
  7. ↑ 1 2 Toliver and Constable 1999, p. 13.
  8. ↑ Toliver and Constable 1999, p. 15.
  9. ↑ Toliver and Constable 1999, p. 119.
  10. ↑ [www.luftwaffe.cz/gallandp.html Paul Galland]. Aces of the Luftwaffe. Проверено 25 февраля 2013. [www.webcitation.org/6EisWf2Ye Архивировано из первоисточника 26 февраля 2013].  (англ.)
  11. ↑ Forsyth 2009, p. 36.
  12. ↑ [www.luftwaffe.cz/gallandw.html Wilhelm-Ferdinand «Wutz» Galland]. Aces of the Luftwaffe. Проверено 25 февраля 2013. [www.webcitation.org/6EisXDn4o Архивировано из первоисточника 26 февраля 2013].  (англ.)
  13. ↑ Toliver and Constable 1999, p.14.
  14. ↑ Baker 1996, pp. 4-6.
  15. ↑ Toliver and Constable 1999, p. 16.
  16. ↑ 1 2 3 Kaplan 2007, p. 2.
  17. ↑ Baker 1996, pp. 9-12.
  18. ↑ Baker 1996, p. 13.
  19. ↑ Baker 1996, pp. 18-19.
  20. ↑ Baker 1996, pp. 19-20.
  21. ↑ Baker 1996, pp. 21-26.
  22. ↑ Baker 1996, p. 26.
  23. ↑ Galland 1954, p. 18.
  24. ↑ Baker 1996, p. 27.
  25. ↑ Baker 1996, p. 29.
  26. ↑ Feist 1993, p. 104.
  27. ↑ 1 2 3 Kaplan 2007, p. 3.
  28. ↑ Baker 1996, pp. 33-38.
  29. ↑ Baker 1996, p. 40-41.
  30. ↑ Baker 1996, pp. 43-46.
  31. ↑ Baker 1996, p. 54.
  32. ↑ Baker 1996, pp. 59-64.
  33. ↑ Galland 1954, p. ix.
  34. ↑ Baker 1996, p. 67.
  35. ↑ 1 2 Kaplan 2007, p. 4.
  36. ↑ Baker 1996, pp. 68-69.
  37. ↑ Feist 1993, pp. 50-51.
  38. ↑ Baker 1996, pp. 70-72.
  39. ↑ 1 2 3 Weal 1996, p. 51.
  40. ↑ Ring 1994, p. 27.
  41. ↑ Cull 1995, p. 85.
  42. ↑ Cull et al. 2001
  43. ↑ Baker 1996, pp. 76-77.
  44. ↑ Baker 1996, pp. 78-79.
  45. ↑ Galland 1954, p. 6.
  46. ↑ Baker 1996, p. 81.
  47. ↑ 1 2 Weal 1996, p. 57.
  48. ↑ Baker 1996, pp. 80-83.
  49. ↑ Baker 1996, pp. 85-90.
  50. ↑ Baker 1996, p. 91.
  51. ↑ Baker 1996, pp. 92-94.
  52. ↑ Baker 1996, pp. 96-97.
  53. ↑ Baker 1996, pp. 96-103.
  54. ↑ Baker 1996. p. 114.
  55. ↑ Deighton 1977, p. 182.
  56. ↑ Baker 1996, pp. 134—135.
  57. ↑ Baker 1996, pp. 115—122.
  58. ↑ Kaplan 2007, p. 10.
  59. ↑ Galland 2005, pp. 28-29.
  60. ↑ Galland 1954, p. 37.
  61. ↑ Kaplan 2007, p. 15.
  62. ↑ Galland 2005, pp. 67-68.
  63. ↑ Galland 1954, p. 45.
  64. ↑ Baker 1996, pp. 141—143.
  65. ↑ Baker 1996, p. 152.
  66. ↑ Baker 1996, p. 158.
  67. ↑ Franks 1997, p. 112.
  68. ↑ Caldwell 1996, p. 126.
  69. ↑ Galland 1954, pp. 67-68.
  70. ↑ Galland 1954, p. 71-74.
  71. ↑ Baker 1996, p. 166.
  72. ↑ Caldwell 1996, p. 138.
  73. ↑ Baker 1996, pp. 167—168.
  74. ↑ Baker 1996, pp. 169—170.
  75. ↑ Baker 1996, p. 172.
  76. ↑ Galland 1954, pp. 88-92.
  77. ↑ Baker 1996, p. 175.
  78. ↑ Kaplan 2007, pp. 9, 30.
  79. ↑ Galland 1954, p. 138.
  80. ↑ Toliver and Constable 1999, p. 111.
  81. ↑ Kaplan 2007, pp. 30-35.
  82. ↑ Caldwell and Muller 2007, p. 49.
  83. ↑ Caldwell and Muller 2007, p. 285.
  84. ↑ Baker 1996, нет номера страницы: галерея фотографий между страницами 198 и 199.
  85. ↑ Williamson and Bujeiro 2006, p. 10.
  86. ↑ Williamson and Bujeiro 2006, p. 9.
  87. ↑ Caldwell and Muller 2007, p. 114.
  88. ↑ Hooton 1994, p. 265.
  89. ↑ Speer 1997, pp. 397—398.
  90. ↑ Overy 1980, p. 80.
  91. ↑ Murray 1983, pp. 228—229.
  92. ↑ Kaplan 2007, p. 37.
  93. ↑ 1 2 Kaplan 2007, p. 41.
  94. ↑ Kaplan 2007, pp. 36-37.
  95. ↑ Baker 1996, p. 231.
  96. ↑ Kaplan 2007, p. 43.
  97. ↑ Caldwell and Muller 2007, p. 189.
  98. ↑ Parker 1998, p. 73. (последняя часть цитаты)
  99. ↑ Price 1991. pp. 31-32.
  100. ↑ Miller 2006, p. 355.
  101. ↑ 1 2 3 4 5 Berger 1999, p. 77.
  102. ↑ Baker 1996. p. 67.
  103. ↑ Baker 1996, pp. 78-79
  104. ↑ 1 2 3 4 Scherzer 2007, p. 325.
  105. ↑ Fellgiebel 2000, p. 190.
  106. ↑ Fellgiebel 2000, p. 53.
  107. ↑ Fellgiebel 2000, p. 39.
  108. ↑ Fellgiebel 2000, p. 36.
  109. ↑ Die Wehrmachtberichte 1939—1945 Band 1, p. 280.
  110. ↑ Die Wehrmachtberichte 1939—1945 Band 1, p. 311.
  111. ↑ Die Wehrmachtberichte 1939—1945 Band 1, p. 348.
  112. ↑ Die Wehrmachtberichte 1939—1945 Band 1, p. 494.
  113. ↑ Die Wehrmachtberichte 1939—1945 Band 1, p. 585.
  114. ↑ Die Wehrmachtberichte 1939—1945 Band 1, p. 712.
  115. ↑ Die Wehrmachtberichte 1939—1945 Band 2, p. 35.
Библиография

Литература

Адольф Галланд. Первый и последний. Немецкие истребители на западном фронте. 1941-1945. — Центрполиграф, 2004. — 430 с. — ISBN 5-9524-0603-3.

Ссылки

  • [hilvvs.com/avio/post_1210319942.html Адольф Галланд]
  • [portal.dnb.de/opac.htm?method=simpleSearch&query=11853727X Галланд, Адольф] в Немецкой национальной библиотеке
  • [www.elknet.pl/acestory/gallan/gallan.htm Adolf Galland — Fighter General]
  • [web.archive.org/web/20101203104433/members.aol.com/geobat66/galland/galland.htm Adolf Galland (1912—1996)]
  • [www.luftwaffe.cz/gallanda.html Adolf «Dolfo» Galland Generalleutnant]
  • [www.xs4all.nl/~ejnoomen/galland.html Adolf Galland German fighter ace (b.1912, d.1996)]
  • [www.christymarx.com/ledger/galland.htm (Adolf Galland and Peter Ledger with the Stormbird aviation print)]
  • [web.archive.org/web/20110119145110/members.aol.com/falkeeins/index.html - Neil Page’s web site — translated German pilot accounts]
  • [www.svetskirat.net/ratnik/adolf_galand.htm Adolf Galland]
  • [www.historynet.com/air_sea/aces/3026576.html Interview with Adolf Galland] by Colin D. Heaton for World War II magazine

Отрывок, характеризующий Галланд, Адольф

– Штраф! Штраф! – сказал ополченец.
– Ну, хорошо. Нельзя говорить, как скучно!
– Qu'est ce qui est la fable de tout Moscou? [Что знает вся Москва?] – вставая, сказал сердито Пьер.
– Полноте, граф. Вы знаете!
– Ничего не знаю, – сказал Пьер.
– Я знаю, что вы дружны были с Натали, и потому… Нет, я всегда дружнее с Верой. Cette chere Vera! [Эта милая Вера!]
– Non, madame, [Нет, сударыня.] – продолжал Пьер недовольным тоном. – Я вовсе не взял на себя роль рыцаря Ростовой, и я уже почти месяц не был у них. Но я не понимаю жестокость…
– Qui s'excuse – s'accuse, [Кто извиняется, тот обвиняет себя.] – улыбаясь и махая корпией, говорила Жюли и, чтобы за ней осталось последнее слово, сейчас же переменила разговор. – Каково, я нынче узнала: бедная Мари Волконская приехала вчера в Москву. Вы слышали, она потеряла отца?
– Неужели! Где она? Я бы очень желал увидать ее, – сказал Пьер.
– Я вчера провела с ней вечер. Она нынче или завтра утром едет в подмосковную с племянником.
– Ну что она, как? – сказал Пьер.
– Ничего, грустна. Но знаете, кто ее спас? Это целый роман. Nicolas Ростов. Ее окружили, хотели убить, ранили ее людей. Он бросился и спас ее…
– Еще роман, – сказал ополченец. – Решительно это общее бегство сделано, чтобы все старые невесты шли замуж. Catiche – одна, княжна Болконская – другая.
– Вы знаете, что я в самом деле думаю, что она un petit peu amoureuse du jeune homme. [немножечко влюблена в молодого человека.]
– Штраф! Штраф! Штраф!
– Но как же это по русски сказать?..


Когда Пьер вернулся домой, ему подали две принесенные в этот день афиши Растопчина.
В первой говорилось о том, что слух, будто графом Растопчиным запрещен выезд из Москвы, – несправедлив и что, напротив, граф Растопчин рад, что из Москвы уезжают барыни и купеческие жены. «Меньше страху, меньше новостей, – говорилось в афише, – но я жизнью отвечаю, что злодей в Москве не будет». Эти слова в первый раз ясно ыоказали Пьеру, что французы будут в Москве. Во второй афише говорилось, что главная квартира наша в Вязьме, что граф Витгснштейн победил французов, но что так как многие жители желают вооружиться, то для них есть приготовленное в арсенале оружие: сабли, пистолеты, ружья, которые жители могут получать по дешевой цене. Тон афиш был уже не такой шутливый, как в прежних чигиринских разговорах. Пьер задумался над этими афишами. Очевидно, та страшная грозовая туча, которую он призывал всеми силами своей души и которая вместе с тем возбуждала в нем невольный ужас, – очевидно, туча эта приближалась.
«Поступить в военную службу и ехать в армию или дожидаться? – в сотый раз задавал себе Пьер этот вопрос. Он взял колоду карт, лежавших у него на столе, и стал делать пасьянс.
– Ежели выйдет этот пасьянс, – говорил он сам себе, смешав колоду, держа ее в руке и глядя вверх, – ежели выйдет, то значит… что значит?.. – Он не успел решить, что значит, как за дверью кабинета послышался голос старшей княжны, спрашивающей, можно ли войти.
– Тогда будет значить, что я должен ехать в армию, – договорил себе Пьер. – Войдите, войдите, – прибавил он, обращаясь к княжие.
(Одна старшая княжна, с длинной талией и окаменелым лидом, продолжала жить в доме Пьера; две меньшие вышли замуж.)
– Простите, mon cousin, что я пришла к вам, – сказала она укоризненно взволнованным голосом. – Ведь надо наконец на что нибудь решиться! Что ж это будет такое? Все выехали из Москвы, и народ бунтует. Что ж мы остаемся?
– Напротив, все, кажется, благополучно, ma cousine, – сказал Пьер с тою привычкой шутливости, которую Пьер, всегда конфузно переносивший свою роль благодетеля перед княжною, усвоил себе в отношении к ней.
– Да, это благополучно… хорошо благополучие! Мне нынче Варвара Ивановна порассказала, как войска наши отличаются. Уж точно можно чести приписать. Да и народ совсем взбунтовался, слушать перестают; девка моя и та грубить стала. Этак скоро и нас бить станут. По улицам ходить нельзя. А главное, нынче завтра французы будут, что ж нам ждать! Я об одном прошу, mon cousin, – сказала княжна, – прикажите свезти меня в Петербург: какая я ни есть, а я под бонапартовской властью жить не могу.
– Да полноте, ma cousine, откуда вы почерпаете ваши сведения? Напротив…
– Я вашему Наполеону не покорюсь. Другие как хотят… Ежели вы не хотите этого сделать…
– Да я сделаю, я сейчас прикажу.
Княжне, видимо, досадно было, что не на кого было сердиться. Она, что то шепча, присела на стул.
– Но вам это неправильно доносят, – сказал Пьер. – В городе все тихо, и опасности никакой нет. Вот я сейчас читал… – Пьер показал княжне афишки. – Граф пишет, что он жизнью отвечает, что неприятель не будет в Москве.
– Ах, этот ваш граф, – с злобой заговорила княжна, – это лицемер, злодей, который сам настроил народ бунтовать. Разве не он писал в этих дурацких афишах, что какой бы там ни был, тащи его за хохол на съезжую (и как глупо)! Кто возьмет, говорит, тому и честь и слава. Вот и долюбезничался. Варвара Ивановна говорила, что чуть не убил народ ее за то, что она по французски заговорила…
– Да ведь это так… Вы всё к сердцу очень принимаете, – сказал Пьер и стал раскладывать пасьянс.
Несмотря на то, что пасьянс сошелся, Пьер не поехал в армию, а остался в опустевшей Москве, все в той же тревоге, нерешимости, в страхе и вместе в радости ожидая чего то ужасного.
На другой день княжна к вечеру уехала, и к Пьеру приехал его главноуправляющий с известием, что требуемых им денег для обмундирования полка нельзя достать, ежели не продать одно имение. Главноуправляющий вообще представлял Пьеру, что все эти затеи полка должны были разорить его. Пьер с трудом скрывал улыбку, слушая слова управляющего.
– Ну, продайте, – говорил он. – Что ж делать, я не могу отказаться теперь!
Чем хуже было положение всяких дел, и в особенности его дел, тем Пьеру было приятнее, тем очевиднее было, что катастрофа, которой он ждал, приближается. Уже никого почти из знакомых Пьера не было в городе. Жюли уехала, княжна Марья уехала. Из близких знакомых одни Ростовы оставались; но к ним Пьер не ездил.
В этот день Пьер, для того чтобы развлечься, поехал в село Воронцово смотреть большой воздушный шар, который строился Леппихом для погибели врага, и пробный шар, который должен был быть пущен завтра. Шар этот был еще не готов; но, как узнал Пьер, он строился по желанию государя. Государь писал графу Растопчину об этом шаре следующее:
«Aussitot que Leppich sera pret, composez lui un equipage pour sa nacelle d'hommes surs et intelligents et depechez un courrier au general Koutousoff pour l'en prevenir. Je l'ai instruit de la chose.
Recommandez, je vous prie, a Leppich d'etre bien attentif sur l'endroit ou il descendra la premiere fois, pour ne pas se tromper et ne pas tomber dans les mains de l'ennemi. Il est indispensable qu'il combine ses mouvements avec le general en chef».
[Только что Леппих будет готов, составьте экипаж для его лодки из верных и умных людей и пошлите курьера к генералу Кутузову, чтобы предупредить его.
Я сообщил ему об этом. Внушите, пожалуйста, Леппиху, чтобы он обратил хорошенько внимание на то место, где он спустится в первый раз, чтобы не ошибиться и не попасть в руки врага. Необходимо, чтоб он соображал свои движения с движениями главнокомандующего.]
Возвращаясь домой из Воронцова и проезжая по Болотной площади, Пьер увидал толпу у Лобного места, остановился и слез с дрожек. Это была экзекуция французского повара, обвиненного в шпионстве. Экзекуция только что кончилась, и палач отвязывал от кобылы жалостно стонавшего толстого человека с рыжими бакенбардами, в синих чулках и зеленом камзоле. Другой преступник, худенький и бледный, стоял тут же. Оба, судя по лицам, были французы. С испуганно болезненным видом, подобным тому, который имел худой француз, Пьер протолкался сквозь толпу.
– Что это? Кто? За что? – спрашивал он. Но вниманье толпы – чиновников, мещан, купцов, мужиков, женщин в салопах и шубках – так было жадно сосредоточено на то, что происходило на Лобном месте, что никто не отвечал ему. Толстый человек поднялся, нахмурившись, пожал плечами и, очевидно, желая выразить твердость, стал, не глядя вокруг себя, надевать камзол; но вдруг губы его задрожали, и он заплакал, сам сердясь на себя, как плачут взрослые сангвинические люди. Толпа громко заговорила, как показалось Пьеру, – для того, чтобы заглушить в самой себе чувство жалости.
– Повар чей то княжеский…
– Что, мусью, видно, русский соус кисел французу пришелся… оскомину набил, – сказал сморщенный приказный, стоявший подле Пьера, в то время как француз заплакал. Приказный оглянулся вокруг себя, видимо, ожидая оценки своей шутки. Некоторые засмеялись, некоторые испуганно продолжали смотреть на палача, который раздевал другого.
Пьер засопел носом, сморщился и, быстро повернувшись, пошел назад к дрожкам, не переставая что то бормотать про себя в то время, как он шел и садился. В продолжение дороги он несколько раз вздрагивал и вскрикивал так громко, что кучер спрашивал его:
– Что прикажете?
– Куда ж ты едешь? – крикнул Пьер на кучера, выезжавшего на Лубянку.
– К главнокомандующему приказали, – отвечал кучер.
– Дурак! скотина! – закричал Пьер, что редко с ним случалось, ругая своего кучера. – Домой я велел; и скорее ступай, болван. Еще нынче надо выехать, – про себя проговорил Пьер.
Пьер при виде наказанного француза и толпы, окружавшей Лобное место, так окончательно решил, что не может долее оставаться в Москве и едет нынче же в армию, что ему казалось, что он или сказал об этом кучеру, или что кучер сам должен был знать это.
Приехав домой, Пьер отдал приказание своему все знающему, все умеющему, известному всей Москве кучеру Евстафьевичу о том, что он в ночь едет в Можайск к войску и чтобы туда были высланы его верховые лошади. Все это не могло быть сделано в тот же день, и потому, по представлению Евстафьевича, Пьер должен был отложить свой отъезд до другого дня, с тем чтобы дать время подставам выехать на дорогу.
24 го числа прояснело после дурной погоды, и в этот день после обеда Пьер выехал из Москвы. Ночью, переменя лошадей в Перхушкове, Пьер узнал, что в этот вечер было большое сражение. Рассказывали, что здесь, в Перхушкове, земля дрожала от выстрелов. На вопросы Пьера о том, кто победил, никто не мог дать ему ответа. (Это было сражение 24 го числа при Шевардине.) На рассвете Пьер подъезжал к Можайску.
Все дома Можайска были заняты постоем войск, и на постоялом дворе, на котором Пьера встретили его берейтор и кучер, в горницах не было места: все было полно офицерами.
В Можайске и за Можайском везде стояли и шли войска. Казаки, пешие, конные солдаты, фуры, ящики, пушки виднелись со всех сторон. Пьер торопился скорее ехать вперед, и чем дальше он отъезжал от Москвы и чем глубже погружался в это море войск, тем больше им овладевала тревога беспокойства и не испытанное еще им новое радостное чувство. Это было чувство, подобное тому, которое он испытывал и в Слободском дворце во время приезда государя, – чувство необходимости предпринять что то и пожертвовать чем то. Он испытывал теперь приятное чувство сознания того, что все то, что составляет счастье людей, удобства жизни, богатство, даже самая жизнь, есть вздор, который приятно откинуть в сравнении с чем то… С чем, Пьер не мог себе дать отчета, да и ее старался уяснить себе, для кого и для чего он находит особенную прелесть пожертвовать всем. Его не занимало то, для чего он хочет жертвовать, но самое жертвование составляло для него новое радостное чувство.


24 го было сражение при Шевардинском редуте, 25 го не было пущено ни одного выстрела ни с той, ни с другой стороны, 26 го произошло Бородинское сражение.
Для чего и как были даны и приняты сражения при Шевардине и при Бородине? Для чего было дано Бородинское сражение? Ни для французов, ни для русских оно не имело ни малейшего смысла. Результатом ближайшим было и должно было быть – для русских то, что мы приблизились к погибели Москвы (чего мы боялись больше всего в мире), а для французов то, что они приблизились к погибели всей армии (чего они тоже боялись больше всего в мире). Результат этот был тогда же совершении очевиден, а между тем Наполеон дал, а Кутузов принял это сражение.
Ежели бы полководцы руководились разумными причинами, казалось, как ясно должно было быть для Наполеона, что, зайдя за две тысячи верст и принимая сражение с вероятной случайностью потери четверти армии, он шел на верную погибель; и столь же ясно бы должно было казаться Кутузову, что, принимая сражение и тоже рискуя потерять четверть армии, он наверное теряет Москву. Для Кутузова это было математически ясно, как ясно то, что ежели в шашках у меня меньше одной шашкой и я буду меняться, я наверное проиграю и потому не должен меняться.
Когда у противника шестнадцать шашек, а у меня четырнадцать, то я только на одну восьмую слабее его; а когда я поменяюсь тринадцатью шашками, то он будет втрое сильнее меня.
До Бородинского сражения наши силы приблизительно относились к французским как пять к шести, а после сражения как один к двум, то есть до сражения сто тысяч; ста двадцати, а после сражения пятьдесят к ста. А вместе с тем умный и опытный Кутузов принял сражение. Наполеон же, гениальный полководец, как его называют, дал сражение, теряя четверть армии и еще более растягивая свою линию. Ежели скажут, что, заняв Москву, он думал, как занятием Вены, кончить кампанию, то против этого есть много доказательств. Сами историки Наполеона рассказывают, что еще от Смоленска он хотел остановиться, знал опасность своего растянутого положения знал, что занятие Москвы не будет концом кампании, потому что от Смоленска он видел, в каком положении оставлялись ему русские города, и не получал ни одного ответа на свои неоднократные заявления о желании вести переговоры.
Давая и принимая Бородинское сражение, Кутузов и Наполеон поступили непроизвольно и бессмысленно. А историки под совершившиеся факты уже потом подвели хитросплетенные доказательства предвидения и гениальности полководцев, которые из всех непроизвольных орудий мировых событий были самыми рабскими и непроизвольными деятелями.
Древние оставили нам образцы героических поэм, в которых герои составляют весь интерес истории, и мы все еще не можем привыкнуть к тому, что для нашего человеческого времени история такого рода не имеет смысла.
На другой вопрос: как даны были Бородинское и предшествующее ему Шевардинское сражения – существует точно так же весьма определенное и всем известное, совершенно ложное представление. Все историки описывают дело следующим образом:
Русская армия будто бы в отступлении своем от Смоленска отыскивала себе наилучшую позицию для генерального сражения, и таковая позиция была найдена будто бы у Бородина.
Русские будто бы укрепили вперед эту позицию, влево от дороги (из Москвы в Смоленск), под прямым почти углом к ней, от Бородина к Утице, на том самом месте, где произошло сражение.
Впереди этой позиции будто бы был выставлен для наблюдения за неприятелем укрепленный передовой пост на Шевардинском кургане. 24 го будто бы Наполеон атаковал передовой пост и взял его; 26 го же атаковал всю русскую армию, стоявшую на позиции на Бородинском поле.
Так говорится в историях, и все это совершенно несправедливо, в чем легко убедится всякий, кто захочет вникнуть в сущность дела.
Русские не отыскивали лучшей позиции; а, напротив, в отступлении своем прошли много позиций, которые были лучше Бородинской. Они не остановились ни на одной из этих позиций: и потому, что Кутузов не хотел принять позицию, избранную не им, и потому, что требованье народного сражения еще недостаточно сильно высказалось, и потому, что не подошел еще Милорадович с ополчением, и еще по другим причинам, которые неисчислимы. Факт тот – что прежние позиции были сильнее и что Бородинская позиция (та, на которой дано сражение) не только не сильна, но вовсе не есть почему нибудь позиция более, чем всякое другое место в Российской империи, на которое, гадая, указать бы булавкой на карте.
Русские не только не укрепляли позицию Бородинского поля влево под прямым углом от дороги (то есть места, на котором произошло сражение), но и никогда до 25 го августа 1812 года не думали о том, чтобы сражение могло произойти на этом месте. Этому служит доказательством, во первых, то, что не только 25 го не было на этом месте укреплений, но что, начатые 25 го числа, они не были кончены и 26 го; во вторых, доказательством служит положение Шевардинского редута: Шевардинский редут, впереди той позиции, на которой принято сражение, не имеет никакого смысла. Для чего был сильнее всех других пунктов укреплен этот редут? И для чего, защищая его 24 го числа до поздней ночи, были истощены все усилия и потеряно шесть тысяч человек? Для наблюдения за неприятелем достаточно было казачьего разъезда. В третьих, доказательством того, что позиция, на которой произошло сражение, не была предвидена и что Шевардинский редут не был передовым пунктом этой позиции, служит то, что Барклай де Толли и Багратион до 25 го числа находились в убеждении, что Шевардинский редут есть левый фланг позиции и что сам Кутузов в донесении своем, писанном сгоряча после сражения, называет Шевардинский редут левым флангом позиции. Уже гораздо после, когда писались на просторе донесения о Бородинском сражении, было (вероятно, для оправдания ошибок главнокомандующего, имеющего быть непогрешимым) выдумано то несправедливое и странное показание, будто Шевардинский редут служил передовым постом (тогда как это был только укрепленный пункт левого фланга) и будто Бородинское сражение было принято нами на укрепленной и наперед избранной позиции, тогда как оно произошло на совершенно неожиданном и почти не укрепленном месте.
Дело же, очевидно, было так: позиция была избрана по реке Колоче, пересекающей большую дорогу не под прямым, а под острым углом, так что левый фланг был в Шевардине, правый около селения Нового и центр в Бородине, при слиянии рек Колочи и Во йны. Позиция эта, под прикрытием реки Колочи, для армии, имеющей целью остановить неприятеля, движущегося по Смоленской дороге к Москве, очевидна для всякого, кто посмотрит на Бородинское поле, забыв о том, как произошло сражение.
Наполеон, выехав 24 го к Валуеву, не увидал (как говорится в историях) позицию русских от Утицы к Бородину (он не мог увидать эту позицию, потому что ее не было) и не увидал передового поста русской армии, а наткнулся в преследовании русского арьергарда на левый фланг позиции русских, на Шевардинский редут, и неожиданно для русских перевел войска через Колочу. И русские, не успев вступить в генеральное сражение, отступили своим левым крылом из позиции, которую они намеревались занять, и заняли новую позицию, которая была не предвидена и не укреплена. Перейдя на левую сторону Колочи, влево от дороги, Наполеон передвинул все будущее сражение справа налево (со стороны русских) и перенес его в поле между Утицей, Семеновским и Бородиным (в это поле, не имеющее в себе ничего более выгодного для позиции, чем всякое другое поле в России), и на этом поле произошло все сражение 26 го числа. В грубой форме план предполагаемого сражения и происшедшего сражения будет следующий:

Ежели бы Наполеон не выехал вечером 24 го числа на Колочу и не велел бы тотчас же вечером атаковать редут, а начал бы атаку на другой день утром, то никто бы не усомнился в том, что Шевардинский редут был левый фланг нашей позиции; и сражение произошло бы так, как мы его ожидали. В таком случае мы, вероятно, еще упорнее бы защищали Шевардинский редут, наш левый фланг; атаковали бы Наполеона в центре или справа, и 24 го произошло бы генеральное сражение на той позиции, которая была укреплена и предвидена. Но так как атака на наш левый фланг произошла вечером, вслед за отступлением нашего арьергарда, то есть непосредственно после сражения при Гридневой, и так как русские военачальники не хотели или не успели начать тогда же 24 го вечером генерального сражения, то первое и главное действие Бородинского сражения было проиграно еще 24 го числа и, очевидно, вело к проигрышу и того, которое было дано 26 го числа.
После потери Шевардинского редута к утру 25 го числа мы оказались без позиции на левом фланге и были поставлены в необходимость отогнуть наше левое крыло и поспешно укреплять его где ни попало.
Но мало того, что 26 го августа русские войска стояли только под защитой слабых, неконченных укреплений, – невыгода этого положения увеличилась еще тем, что русские военачальники, не признав вполне совершившегося факта (потери позиции на левом фланге и перенесения всего будущего поля сражения справа налево), оставались в своей растянутой позиции от села Нового до Утицы и вследствие того должны были передвигать свои войска во время сражения справа налево. Таким образом, во все время сражения русские имели против всей французской армии, направленной на наше левое крыло, вдвое слабейшие силы. (Действия Понятовского против Утицы и Уварова на правом фланге французов составляли отдельные от хода сражения действия.)
Итак, Бородинское сражение произошло совсем не так, как (стараясь скрыть ошибки наших военачальников и вследствие того умаляя славу русского войска и народа) описывают его. Бородинское сражение не произошло на избранной и укрепленной позиции с несколько только слабейшими со стороны русских силами, а Бородинское сражение, вследствие потери Шевардинского редута, принято было русскими на открытой, почти не укрепленной местности с вдвое слабейшими силами против французов, то есть в таких условиях, в которых не только немыслимо было драться десять часов и сделать сражение нерешительным, но немыслимо было удержать в продолжение трех часов армию от совершенного разгрома и бегства.


25 го утром Пьер выезжал из Можайска. На спуске с огромной крутой и кривой горы, ведущей из города, мимо стоящего на горе направо собора, в котором шла служба и благовестили, Пьер вылез из экипажа и пошел пешком. За ним спускался на горе какой то конный полк с песельниками впереди. Навстречу ему поднимался поезд телег с раненными во вчерашнем деле. Возчики мужики, крича на лошадей и хлеща их кнутами, перебегали с одной стороны на другую. Телеги, на которых лежали и сидели по три и по четыре солдата раненых, прыгали по набросанным в виде мостовой камням на крутом подъеме. Раненые, обвязанные тряпками, бледные, с поджатыми губами и нахмуренными бровями, держась за грядки, прыгали и толкались в телегах. Все почти с наивным детским любопытством смотрели на белую шляпу и зеленый фрак Пьера.
Кучер Пьера сердито кричал на обоз раненых, чтобы они держали к одной. Кавалерийский полк с песнями, спускаясь с горы, надвинулся на дрожки Пьера и стеснил дорогу. Пьер остановился, прижавшись к краю скопанной в горе дороги. Из за откоса горы солнце не доставало в углубление дороги, тут было холодно, сыро; над головой Пьера было яркое августовское утро, и весело разносился трезвон. Одна подвода с ранеными остановилась у края дороги подле самого Пьера. Возчик в лаптях, запыхавшись, подбежал к своей телеге, подсунул камень под задние нешиненые колеса и стал оправлять шлею на своей ставшей лошаденке.
Один раненый старый солдат с подвязанной рукой, шедший за телегой, взялся за нее здоровой рукой и оглянулся на Пьера.
– Что ж, землячок, тут положат нас, что ль? Али до Москвы? – сказал он.
Пьер так задумался, что не расслышал вопроса. Он смотрел то на кавалерийский, повстречавшийся теперь с поездом раненых полк, то на ту телегу, у которой он стоял и на которой сидели двое раненых и лежал один, и ему казалось, что тут, в них, заключается разрешение занимавшего его вопроса. Один из сидевших на телеге солдат был, вероятно, ранен в щеку. Вся голова его была обвязана тряпками, и одна щека раздулась с детскую голову. Рот и нос у него были на сторону. Этот солдат глядел на собор и крестился. Другой, молодой мальчик, рекрут, белокурый и белый, как бы совершенно без крови в тонком лице, с остановившейся доброй улыбкой смотрел на Пьера; третий лежал ничком, и лица его не было видно. Кавалеристы песельники проходили над самой телегой.
– Ах запропала… да ежова голова…
– Да на чужой стороне живучи… – выделывали они плясовую солдатскую песню. Как бы вторя им, но в другом роде веселья, перебивались в вышине металлические звуки трезвона. И, еще в другом роде веселья, обливали вершину противоположного откоса жаркие лучи солнца. Но под откосом, у телеги с ранеными, подле запыхавшейся лошаденки, у которой стоял Пьер, было сыро, пасмурно и грустно.
Солдат с распухшей щекой сердито глядел на песельников кавалеристов.
– Ох, щегольки! – проговорил он укоризненно.
– Нынче не то что солдат, а и мужичков видал! Мужичков и тех гонят, – сказал с грустной улыбкой солдат, стоявший за телегой и обращаясь к Пьеру. – Нынче не разбирают… Всем народом навалиться хотят, одью слово – Москва. Один конец сделать хотят. – Несмотря на неясность слов солдата, Пьер понял все то, что он хотел сказать, и одобрительно кивнул головой.
Дорога расчистилась, и Пьер сошел под гору и поехал дальше.
Пьер ехал, оглядываясь по обе стороны дороги, отыскивая знакомые лица и везде встречая только незнакомые военные лица разных родов войск, одинаково с удивлением смотревшие на его белую шляпу и зеленый фрак.
Проехав версты четыре, он встретил первого знакомого и радостно обратился к нему. Знакомый этот был один из начальствующих докторов в армии. Он в бричке ехал навстречу Пьеру, сидя рядом с молодым доктором, и, узнав Пьера, остановил своего казака, сидевшего на козлах вместо кучера.
– Граф! Ваше сиятельство, вы как тут? – спросил доктор.
– Да вот хотелось посмотреть…
– Да, да, будет что посмотреть…
Пьер слез и, остановившись, разговорился с доктором, объясняя ему свое намерение участвовать в сражении.
Доктор посоветовал Безухову прямо обратиться к светлейшему.
– Что же вам бог знает где находиться во время сражения, в безызвестности, – сказал он, переглянувшись с своим молодым товарищем, – а светлейший все таки знает вас и примет милостиво. Так, батюшка, и сделайте, – сказал доктор.
Доктор казался усталым и спешащим.
– Так вы думаете… А я еще хотел спросить вас, где же самая позиция? – сказал Пьер.
– Позиция? – сказал доктор. – Уж это не по моей части. Проедете Татаринову, там что то много копают. Там на курган войдете: оттуда видно, – сказал доктор.
– И видно оттуда?.. Ежели бы вы…
Но доктор перебил его и подвинулся к бричке.
– Я бы вас проводил, да, ей богу, – вот (доктор показал на горло) скачу к корпусному командиру. Ведь у нас как?.. Вы знаете, граф, завтра сражение: на сто тысяч войска малым числом двадцать тысяч раненых считать надо; а у нас ни носилок, ни коек, ни фельдшеров, ни лекарей на шесть тысяч нет. Десять тысяч телег есть, да ведь нужно и другое; как хочешь, так и делай.
Та странная мысль, что из числа тех тысяч людей живых, здоровых, молодых и старых, которые с веселым удивлением смотрели на его шляпу, было, наверное, двадцать тысяч обреченных на раны и смерть (может быть, те самые, которых он видел), – поразила Пьера.
Они, может быть, умрут завтра, зачем они думают о чем нибудь другом, кроме смерти? И ему вдруг по какой то тайной связи мыслей живо представился спуск с Можайской горы, телеги с ранеными, трезвон, косые лучи солнца и песня кавалеристов.
«Кавалеристы идут на сраженье, и встречают раненых, и ни на минуту не задумываются над тем, что их ждет, а идут мимо и подмигивают раненым. А из этих всех двадцать тысяч обречены на смерть, а они удивляются на мою шляпу! Странно!» – думал Пьер, направляясь дальше к Татариновой.
У помещичьего дома, на левой стороне дороги, стояли экипажи, фургоны, толпы денщиков и часовые. Тут стоял светлейший. Но в то время, как приехал Пьер, его не было, и почти никого не было из штабных. Все были на молебствии. Пьер поехал вперед к Горкам.
Въехав на гору и выехав в небольшую улицу деревни, Пьер увидал в первый раз мужиков ополченцев с крестами на шапках и в белых рубашках, которые с громким говором и хохотом, оживленные и потные, что то работали направо от дороги, на огромном кургане, обросшем травою.
Одни из них копали лопатами гору, другие возили по доскам землю в тачках, третьи стояли, ничего не делая.
Два офицера стояли на кургане, распоряжаясь ими. Увидав этих мужиков, очевидно, забавляющихся еще своим новым, военным положением, Пьер опять вспомнил раненых солдат в Можайске, и ему понятно стало то, что хотел выразить солдат, говоривший о том, что всем народом навалиться хотят. Вид этих работающих на поле сражения бородатых мужиков с их странными неуклюжими сапогами, с их потными шеями и кое у кого расстегнутыми косыми воротами рубах, из под которых виднелись загорелые кости ключиц, подействовал на Пьера сильнее всего того, что он видел и слышал до сих пор о торжественности и значительности настоящей минуты.


Пьер вышел из экипажа и мимо работающих ополченцев взошел на тот курган, с которого, как сказал ему доктор, было видно поле сражения.
Было часов одиннадцать утра. Солнце стояло несколько влево и сзади Пьера и ярко освещало сквозь чистый, редкий воздух огромную, амфитеатром по поднимающейся местности открывшуюся перед ним панораму.
Вверх и влево по этому амфитеатру, разрезывая его, вилась большая Смоленская дорога, шедшая через село с белой церковью, лежавшее в пятистах шагах впереди кургана и ниже его (это было Бородино). Дорога переходила под деревней через мост и через спуски и подъемы вилась все выше и выше к видневшемуся верст за шесть селению Валуеву (в нем стоял теперь Наполеон). За Валуевым дорога скрывалась в желтевшем лесу на горизонте. В лесу этом, березовом и еловом, вправо от направления дороги, блестел на солнце дальний крест и колокольня Колоцкого монастыря. По всей этой синей дали, вправо и влево от леса и дороги, в разных местах виднелись дымящиеся костры и неопределенные массы войск наших и неприятельских. Направо, по течению рек Колочи и Москвы, местность была ущелиста и гориста. Между ущельями их вдали виднелись деревни Беззубово, Захарьино. Налево местность была ровнее, были поля с хлебом, и виднелась одна дымящаяся, сожженная деревня – Семеновская.
Все, что видел Пьер направо и налево, было так неопределенно, что ни левая, ни правая сторона поля не удовлетворяла вполне его представлению. Везде было не доле сражения, которое он ожидал видеть, а поля, поляны, войска, леса, дымы костров, деревни, курганы, ручьи; и сколько ни разбирал Пьер, он в этой живой местности не мог найти позиции и не мог даже отличить ваших войск от неприятельских.
«Надо спросить у знающего», – подумал он и обратился к офицеру, с любопытством смотревшему на его невоенную огромную фигуру.
– Позвольте спросить, – обратился Пьер к офицеру, – это какая деревня впереди?
– Бурдино или как? – сказал офицер, с вопросом обращаясь к своему товарищу.
– Бородино, – поправляя, отвечал другой.
Офицер, видимо, довольный случаем поговорить, подвинулся к Пьеру.
– Там наши? – спросил Пьер.
– Да, а вон подальше и французы, – сказал офицер. – Вон они, вон видны.
– Где? где? – спросил Пьер.
– Простым глазом видно. Да вот, вот! – Офицер показал рукой на дымы, видневшиеся влево за рекой, и на лице его показалось то строгое и серьезное выражение, которое Пьер видел на многих лицах, встречавшихся ему.
– Ах, это французы! А там?.. – Пьер показал влево на курган, около которого виднелись войска.
– Это наши.
– Ах, наши! А там?.. – Пьер показал на другой далекий курган с большим деревом, подле деревни, видневшейся в ущелье, у которой тоже дымились костры и чернелось что то.
– Это опять он, – сказал офицер. (Это был Шевардинский редут.) – Вчера было наше, а теперь его.
– Так как же наша позиция?
– Позиция? – сказал офицер с улыбкой удовольствия. – Я это могу рассказать вам ясно, потому что я почти все укрепления наши строил. Вот, видите ли, центр наш в Бородине, вот тут. – Он указал на деревню с белой церковью, бывшей впереди. – Тут переправа через Колочу. Вот тут, видите, где еще в низочке ряды скошенного сена лежат, вот тут и мост. Это наш центр. Правый фланг наш вот где (он указал круто направо, далеко в ущелье), там Москва река, и там мы три редута построили очень сильные. Левый фланг… – и тут офицер остановился. – Видите ли, это трудно вам объяснить… Вчера левый фланг наш был вот там, в Шевардине, вон, видите, где дуб; а теперь мы отнесли назад левое крыло, теперь вон, вон – видите деревню и дым? – это Семеновское, да вот здесь, – он указал на курган Раевского. – Только вряд ли будет тут сраженье. Что он перевел сюда войска, это обман; он, верно, обойдет справа от Москвы. Ну, да где бы ни было, многих завтра не досчитаемся! – сказал офицер.
Старый унтер офицер, подошедший к офицеру во время его рассказа, молча ожидал конца речи своего начальника; но в этом месте он, очевидно, недовольный словами офицера, перебил его.
– За турами ехать надо, – сказал он строго.
Офицер как будто смутился, как будто он понял, что можно думать о том, сколь многих не досчитаются завтра, но не следует говорить об этом.
– Ну да, посылай третью роту опять, – поспешно сказал офицер.
– А вы кто же, не из докторов?
– Нет, я так, – отвечал Пьер. И Пьер пошел под гору опять мимо ополченцев.
– Ах, проклятые! – проговорил следовавший за ним офицер, зажимая нос и пробегая мимо работающих.
– Вон они!.. Несут, идут… Вон они… сейчас войдут… – послышались вдруг голоса, и офицеры, солдаты и ополченцы побежали вперед по дороге.
Из под горы от Бородина поднималось церковное шествие. Впереди всех по пыльной дороге стройно шла пехота с снятыми киверами и ружьями, опущенными книзу. Позади пехоты слышалось церковное пение.
Обгоняя Пьера, без шапок бежали навстречу идущим солдаты и ополченцы.
– Матушку несут! Заступницу!.. Иверскую!..
– Смоленскую матушку, – поправил другой.
Ополченцы – и те, которые были в деревне, и те, которые работали на батарее, – побросав лопаты, побежали навстречу церковному шествию. За батальоном, шедшим по пыльной дороге, шли в ризах священники, один старичок в клобуке с причтом и певчпми. За ними солдаты и офицеры несли большую, с черным ликом в окладе, икону. Это была икона, вывезенная из Смоленска и с того времени возимая за армией. За иконой, кругом ее, впереди ее, со всех сторон шли, бежали и кланялись в землю с обнаженными головами толпы военных.
Взойдя на гору, икона остановилась; державшие на полотенцах икону люди переменились, дьячки зажгли вновь кадила, и начался молебен. Жаркие лучи солнца били отвесно сверху; слабый, свежий ветерок играл волосами открытых голов и лентами, которыми была убрана икона; пение негромко раздавалось под открытым небом. Огромная толпа с открытыми головами офицеров, солдат, ополченцев окружала икону. Позади священника и дьячка, на очищенном месте, стояли чиновные люди. Один плешивый генерал с Георгием на шее стоял прямо за спиной священника и, не крестясь (очевидно, пемец), терпеливо дожидался конца молебна, который он считал нужным выслушать, вероятно, для возбуждения патриотизма русского народа. Другой генерал стоял в воинственной позе и потряхивал рукой перед грудью, оглядываясь вокруг себя. Между этим чиновным кружком Пьер, стоявший в толпе мужиков, узнал некоторых знакомых; но он не смотрел на них: все внимание его было поглощено серьезным выражением лиц в этой толпе солдат и оиолченцев, однообразно жадно смотревших на икону. Как только уставшие дьячки (певшие двадцатый молебен) начинали лениво и привычно петь: «Спаси от бед рабы твоя, богородице», и священник и дьякон подхватывали: «Яко вси по бозе к тебе прибегаем, яко нерушимой стене и предстательству», – на всех лицах вспыхивало опять то же выражение сознания торжественности наступающей минуты, которое он видел под горой в Можайске и урывками на многих и многих лицах, встреченных им в это утро; и чаще опускались головы, встряхивались волоса и слышались вздохи и удары крестов по грудям.
Толпа, окружавшая икону, вдруг раскрылась и надавила Пьера. Кто то, вероятно, очень важное лицо, судя по поспешности, с которой перед ним сторонились, подходил к иконе.
Это был Кутузов, объезжавший позицию. Он, возвращаясь к Татариновой, подошел к молебну. Пьер тотчас же узнал Кутузова по его особенной, отличавшейся от всех фигуре.
В длинном сюртуке на огромном толщиной теле, с сутуловатой спиной, с открытой белой головой и с вытекшим, белым глазом на оплывшем лице, Кутузов вошел своей ныряющей, раскачивающейся походкой в круг и остановился позади священника. Он перекрестился привычным жестом, достал рукой до земли и, тяжело вздохнув, опустил свою седую голову. За Кутузовым был Бенигсен и свита. Несмотря на присутствие главнокомандующего, обратившего на себя внимание всех высших чинов, ополченцы и солдаты, не глядя на него, продолжали молиться.
Когда кончился молебен, Кутузов подошел к иконе, тяжело опустился на колена, кланяясь в землю, и долго пытался и не мог встать от тяжести и слабости. Седая голова его подергивалась от усилий. Наконец он встал и с детски наивным вытягиванием губ приложился к иконе и опять поклонился, дотронувшись рукой до земли. Генералитет последовал его примеру; потом офицеры, и за ними, давя друг друга, топчась, пыхтя и толкаясь, с взволнованными лицами, полезли солдаты и ополченцы.


Покачиваясь от давки, охватившей его, Пьер оглядывался вокруг себя.
– Граф, Петр Кирилыч! Вы как здесь? – сказал чей то голос. Пьер оглянулся.
Борис Друбецкой, обчищая рукой коленки, которые он запачкал (вероятно, тоже прикладываясь к иконе), улыбаясь подходил к Пьеру. Борис был одет элегантно, с оттенком походной воинственности. На нем был длинный сюртук и плеть через плечо, так же, как у Кутузова.
Кутузов между тем подошел к деревне и сел в тени ближайшего дома на лавку, которую бегом принес один казак, а другой поспешно покрыл ковриком. Огромная блестящая свита окружила главнокомандующего.
Икона тронулась дальше, сопутствуемая толпой. Пьер шагах в тридцати от Кутузова остановился, разговаривая с Борисом.
Пьер объяснил свое намерение участвовать в сражении и осмотреть позицию.
– Вот как сделайте, – сказал Борис. – Je vous ferai les honneurs du camp. [Я вас буду угощать лагерем.] Лучше всего вы увидите все оттуда, где будет граф Бенигсен. Я ведь при нем состою. Я ему доложу. А если хотите объехать позицию, то поедемте с нами: мы сейчас едем на левый фланг. А потом вернемся, и милости прошу у меня ночевать, и партию составим. Вы ведь знакомы с Дмитрием Сергеичем? Он вот тут стоит, – он указал третий дом в Горках.
– Но мне бы хотелось видеть правый фланг; говорят, он очень силен, – сказал Пьер. – Я бы хотел проехать от Москвы реки и всю позицию.
– Ну, это после можете, а главный – левый фланг…
– Да, да. А где полк князя Болконского, не можете вы указать мне? – спросил Пьер.
– Андрея Николаевича? мы мимо проедем, я вас проведу к нему.
– Что ж левый фланг? – спросил Пьер.
– По правде вам сказать, entre nous, [между нами,] левый фланг наш бог знает в каком положении, – сказал Борис, доверчиво понижая голос, – граф Бенигсен совсем не то предполагал. Он предполагал укрепить вон тот курган, совсем не так… но, – Борис пожал плечами. – Светлейший не захотел, или ему наговорили. Ведь… – И Борис не договорил, потому что в это время к Пьеру подошел Кайсаров, адъютант Кутузова. – А! Паисий Сергеич, – сказал Борис, с свободной улыбкой обращаясь к Кайсарову, – А я вот стараюсь объяснить графу позицию. Удивительно, как мог светлейший так верно угадать замыслы французов!
– Вы про левый фланг? – сказал Кайсаров.
– Да, да, именно. Левый фланг наш теперь очень, очень силен.
Несмотря на то, что Кутузов выгонял всех лишних из штаба, Борис после перемен, произведенных Кутузовым, сумел удержаться при главной квартире. Борис пристроился к графу Бенигсену. Граф Бенигсен, как и все люди, при которых находился Борис, считал молодого князя Друбецкого неоцененным человеком.
В начальствовании армией были две резкие, определенные партии: партия Кутузова и партия Бенигсена, начальника штаба. Борис находился при этой последней партии, и никто так, как он, не умел, воздавая раболепное уважение Кутузову, давать чувствовать, что старик плох и что все дело ведется Бенигсеном. Теперь наступила решительная минута сражения, которая должна была или уничтожить Кутузова и передать власть Бенигсену, или, ежели бы даже Кутузов выиграл сражение, дать почувствовать, что все сделано Бенигсеном. Во всяком случае, за завтрашний день должны были быть розданы большие награды и выдвинуты вперед новые люди. И вследствие этого Борис находился в раздраженном оживлении весь этот день.
За Кайсаровым к Пьеру еще подошли другие из его знакомых, и он не успевал отвечать на расспросы о Москве, которыми они засыпали его, и не успевал выслушивать рассказов, которые ему делали. На всех лицах выражались оживление и тревога. Но Пьеру казалось, что причина возбуждения, выражавшегося на некоторых из этих лиц, лежала больше в вопросах личного успеха, и у него не выходило из головы то другое выражение возбуждения, которое он видел на других лицах и которое говорило о вопросах не личных, а общих, вопросах жизни и смерти. Кутузов заметил фигуру Пьера и группу, собравшуюся около него.
– Позовите его ко мне, – сказал Кутузов. Адъютант передал желание светлейшего, и Пьер направился к скамейке. Но еще прежде него к Кутузову подошел рядовой ополченец. Это был Долохов.
– Этот как тут? – спросил Пьер.
– Это такая бестия, везде пролезет! – отвечали Пьеру. – Ведь он разжалован. Теперь ему выскочить надо. Какие то проекты подавал и в цепь неприятельскую ночью лазил… но молодец!..
Пьер, сняв шляпу, почтительно наклонился перед Кутузовым.
– Я решил, что, ежели я доложу вашей светлости, вы можете прогнать меня или сказать, что вам известно то, что я докладываю, и тогда меня не убудет… – говорил Долохов.
– Так, так.
– А ежели я прав, то я принесу пользу отечеству, для которого я готов умереть.
– Так… так…
– И ежели вашей светлости понадобится человек, который бы не жалел своей шкуры, то извольте вспомнить обо мне… Может быть, я пригожусь вашей светлости.
– Так… так… – повторил Кутузов, смеющимся, суживающимся глазом глядя на Пьера.
В это время Борис, с своей придворной ловкостью, выдвинулся рядом с Пьером в близость начальства и с самым естественным видом и не громко, как бы продолжая начатый разговор, сказал Пьеру:
– Ополченцы – те прямо надели чистые, белые рубахи, чтобы приготовиться к смерти. Какое геройство, граф!
Борис сказал это Пьеру, очевидно, для того, чтобы быть услышанным светлейшим. Он знал, что Кутузов обратит внимание на эти слова, и действительно светлейший обратился к нему:
– Ты что говоришь про ополченье? – сказал он Борису.
– Они, ваша светлость, готовясь к завтрашнему дню, к смерти, надели белые рубахи.
– А!.. Чудесный, бесподобный народ! – сказал Кутузов и, закрыв глаза, покачал головой. – Бесподобный народ! – повторил он со вздохом.
– Хотите пороху понюхать? – сказал он Пьеру. – Да, приятный запах. Имею честь быть обожателем супруги вашей, здорова она? Мой привал к вашим услугам. – И, как это часто бывает с старыми людьми, Кутузов стал рассеянно оглядываться, как будто забыв все, что ему нужно было сказать или сделать.
Очевидно, вспомнив то, что он искал, он подманил к себе Андрея Сергеича Кайсарова, брата своего адъютанта.
– Как, как, как стихи то Марина, как стихи, как? Что на Геракова написал: «Будешь в корпусе учитель… Скажи, скажи, – заговорил Кутузов, очевидно, собираясь посмеяться. Кайсаров прочел… Кутузов, улыбаясь, кивал головой в такт стихов.
Когда Пьер отошел от Кутузова, Долохов, подвинувшись к нему, взял его за руку.
– Очень рад встретить вас здесь, граф, – сказал он ему громко и не стесняясь присутствием посторонних, с особенной решительностью и торжественностью. – Накануне дня, в который бог знает кому из нас суждено остаться в живых, я рад случаю сказать вам, что я жалею о тех недоразумениях, которые были между нами, и желал бы, чтобы вы не имели против меня ничего. Прошу вас простить меня.
Пьер, улыбаясь, глядел на Долохова, не зная, что сказать ему. Долохов со слезами, выступившими ему на глаза, обнял и поцеловал Пьера.
Борис что то сказал своему генералу, и граф Бенигсен обратился к Пьеру и предложил ехать с собою вместе по линии.
– Вам это будет интересно, – сказал он.
– Да, очень интересно, – сказал Пьер.
Через полчаса Кутузов уехал в Татаринову, и Бенигсен со свитой, в числе которой был и Пьер, поехал по линии.


Бенигсен от Горок спустился по большой дороге к мосту, на который Пьеру указывал офицер с кургана как на центр позиции и у которого на берегу лежали ряды скошенной, пахнувшей сеном травы. Через мост они проехали в село Бородино, оттуда повернули влево и мимо огромного количества войск и пушек выехали к высокому кургану, на котором копали землю ополченцы. Это был редут, еще не имевший названия, потом получивший название редута Раевского, или курганной батареи.
Пьер не обратил особенного внимания на этот редут. Он не знал, что это место будет для него памятнее всех мест Бородинского поля. Потом они поехали через овраг к Семеновскому, в котором солдаты растаскивали последние бревна изб и овинов. Потом под гору и на гору они проехали вперед через поломанную, выбитую, как градом, рожь, по вновь проложенной артиллерией по колчам пашни дороге на флеши [род укрепления. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ], тоже тогда еще копаемые.
Бенигсен остановился на флешах и стал смотреть вперед на (бывший еще вчера нашим) Шевардинский редут, на котором виднелось несколько всадников. Офицеры говорили, что там был Наполеон или Мюрат. И все жадно смотрели на эту кучку всадников. Пьер тоже смотрел туда, стараясь угадать, который из этих чуть видневшихся людей был Наполеон. Наконец всадники съехали с кургана и скрылись.
Бенигсен обратился к подошедшему к нему генералу и стал пояснять все положение наших войск. Пьер слушал слова Бенигсена, напрягая все свои умственные силы к тому, чтоб понять сущность предстоящего сражения, но с огорчением чувствовал, что умственные способности его для этого были недостаточны. Он ничего не понимал. Бенигсен перестал говорить, и заметив фигуру прислушивавшегося Пьера, сказал вдруг, обращаясь к нему:
– Вам, я думаю, неинтересно?
– Ах, напротив, очень интересно, – повторил Пьер не совсем правдиво.
С флеш они поехали еще левее дорогою, вьющеюся по частому, невысокому березовому лесу. В середине этого
леса выскочил перед ними на дорогу коричневый с белыми ногами заяц и, испуганный топотом большого количества лошадей, так растерялся, что долго прыгал по дороге впереди их, возбуждая общее внимание и смех, и, только когда в несколько голосов крикнули на него, бросился в сторону и скрылся в чаще. Проехав версты две по лесу, они выехали на поляну, на которой стояли войска корпуса Тучкова, долженствовавшего защищать левый фланг.
Здесь, на крайнем левом фланге, Бенигсен много и горячо говорил и сделал, как казалось Пьеру, важное в военном отношении распоряжение. Впереди расположения войск Тучкова находилось возвышение. Это возвышение не было занято войсками. Бенигсен громко критиковал эту ошибку, говоря, что было безумно оставить незанятою командующую местностью высоту и поставить войска под нею. Некоторые генералы выражали то же мнение. Один в особенности с воинской горячностью говорил о том, что их поставили тут на убой. Бенигсен приказал своим именем передвинуть войска на высоту.
Распоряжение это на левом фланге еще более заставило Пьера усумниться в его способности понять военное дело. Слушая Бенигсена и генералов, осуждавших положение войск под горою, Пьер вполне понимал их и разделял их мнение; но именно вследствие этого он не мог понять, каким образом мог тот, кто поставил их тут под горою, сделать такую очевидную и грубую ошибку.
Пьер не знал того, что войска эти были поставлены не для защиты позиции, как думал Бенигсен, а были поставлены в скрытое место для засады, то есть для того, чтобы быть незамеченными и вдруг ударить на подвигавшегося неприятеля. Бенигсен не знал этого и передвинул войска вперед по особенным соображениям, не сказав об этом главнокомандующему.


Князь Андрей в этот ясный августовский вечер 25 го числа лежал, облокотившись на руку, в разломанном сарае деревни Князькова, на краю расположения своего полка. В отверстие сломанной стены он смотрел на шедшую вдоль по забору полосу тридцатилетних берез с обрубленными нижними сучьями, на пашню с разбитыми на ней копнами овса и на кустарник, по которому виднелись дымы костров – солдатских кухонь.
Как ни тесна и никому не нужна и ни тяжка теперь казалась князю Андрею его жизнь, он так же, как и семь лет тому назад в Аустерлице накануне сражения, чувствовал себя взволнованным и раздраженным.
Приказания на завтрашнее сражение были отданы и получены им. Делать ему было больше нечего. Но мысли самые простые, ясные и потому страшные мысли не оставляли его в покое. Он знал, что завтрашнее сражение должно было быть самое страшное изо всех тех, в которых он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни, без всякого отношения к житейскому, без соображений о том, как она подействует на других, а только по отношению к нему самому, к его душе, с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно, представилась ему. И с высоты этого представления все, что прежде мучило и занимало его, вдруг осветилось холодным белым светом, без теней, без перспективы, без различия очертаний. Вся жизнь представилась ему волшебным фонарем, в который он долго смотрел сквозь стекло и при искусственном освещении. Теперь он увидал вдруг, без стекла, при ярком дневном свете, эти дурно намалеванные картины. «Да, да, вот они те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы, – говорил он себе, перебирая в своем воображении главные картины своего волшебного фонаря жизни, глядя теперь на них при этом холодном белом свете дня – ясной мысли о смерти. – Вот они, эти грубо намалеванные фигуры, которые представлялись чем то прекрасным и таинственным. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество – как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными! И все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня». Три главные горя его жизни в особенности останавливали его внимание. Его любовь к женщине, смерть его отца и французское нашествие, захватившее половину России. «Любовь!.. Эта девочка, мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же я любил ее! я делал поэтические планы о любви, о счастии с нею. О милый мальчик! – с злостью вслух проговорил он. – Как же! я верил в какую то идеальную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год моего отсутствия! Как нежный голубок басни, она должна была зачахнуть в разлуке со мной. А все это гораздо проще… Все это ужасно просто, гадко!
Отец тоже строил в Лысых Горах и думал, что это его место, его земля, его воздух, его мужики; а пришел Наполеон и, не зная об его существовании, как щепку с дороги, столкнул его, и развалились его Лысые Горы и вся его жизнь. А княжна Марья говорит, что это испытание, посланное свыше. Для чего же испытание, когда его уже нет и не будет? никогда больше не будет! Его нет! Так кому же это испытание? Отечество, погибель Москвы! А завтра меня убьет – и не француз даже, а свой, как вчера разрядил солдат ружье около моего уха, и придут французы, возьмут меня за ноги и за голову и швырнут в яму, чтоб я не вонял им под носом, и сложатся новые условия жизни, которые будут также привычны для других, и я не буду знать про них, и меня не будет».
Он поглядел на полосу берез с их неподвижной желтизной, зеленью и белой корой, блестящих на солнце. «Умереть, чтобы меня убили завтра, чтобы меня не было… чтобы все это было, а меня бы не было». Он живо представил себе отсутствие себя в этой жизни. И эти березы с их светом и тенью, и эти курчавые облака, и этот дым костров – все вокруг преобразилось для него и показалось чем то страшным и угрожающим. Мороз пробежал по его спине. Быстро встав, он вышел из сарая и стал ходить.
За сараем послышались голоса.
– Кто там? – окликнул князь Андрей.
Красноносый капитан Тимохин, бывший ротный командир Долохова, теперь, за убылью офицеров, батальонный командир, робко вошел в сарай. За ним вошли адъютант и казначей полка.
Князь Андрей поспешно встал, выслушал то, что по службе имели передать ему офицеры, передал им еще некоторые приказания и сбирался отпустить их, когда из за сарая послышался знакомый, пришепетывающий голос.
– Que diable! [Черт возьми!] – сказал голос человека, стукнувшегося обо что то.
Князь Андрей, выглянув из сарая, увидал подходящего к нему Пьера, который споткнулся на лежавшую жердь и чуть не упал. Князю Андрею вообще неприятно было видеть людей из своего мира, в особенности же Пьера, который напоминал ему все те тяжелые минуты, которые он пережил в последний приезд в Москву.
– А, вот как! – сказал он. – Какими судьбами? Вот не ждал.
В то время как он говорил это, в глазах его и выражении всего лица было больше чем сухость – была враждебность, которую тотчас же заметил Пьер. Он подходил к сараю в самом оживленном состоянии духа, но, увидав выражение лица князя Андрея, он почувствовал себя стесненным и неловким.
– Я приехал… так… знаете… приехал… мне интересно, – сказал Пьер, уже столько раз в этот день бессмысленно повторявший это слово «интересно». – Я хотел видеть сражение.
– Да, да, а братья масоны что говорят о войне? Как предотвратить ее? – сказал князь Андрей насмешливо. – Ну что Москва? Что мои? Приехали ли наконец в Москву? – спросил он серьезно.
– Приехали. Жюли Друбецкая говорила мне. Я поехал к ним и не застал. Они уехали в подмосковную.


Офицеры хотели откланяться, но князь Андрей, как будто не желая оставаться с глазу на глаз с своим другом, предложил им посидеть и напиться чаю. Подали скамейки и чай. Офицеры не без удивления смотрели на толстую, громадную фигуру Пьера и слушали его рассказы о Москве и о расположении наших войск, которые ему удалось объездить. Князь Андрей молчал, и лицо его так было неприятно, что Пьер обращался более к добродушному батальонному командиру Тимохину, чем к Болконскому.
– Так ты понял все расположение войск? – перебил его князь Андрей.
– Да, то есть как? – сказал Пьер. – Как невоенный человек, я не могу сказать, чтобы вполне, но все таки понял общее расположение.
– Eh bien, vous etes plus avance que qui cela soit, [Ну, так ты больше знаешь, чем кто бы то ни было.] – сказал князь Андрей.
– A! – сказал Пьер с недоуменьем, через очки глядя на князя Андрея. – Ну, как вы скажете насчет назначения Кутузова? – сказал он.
– Я очень рад был этому назначению, вот все, что я знаю, – сказал князь Андрей.
– Ну, а скажите, какое ваше мнение насчет Барклая де Толли? В Москве бог знает что говорили про него. Как вы судите о нем?
– Спроси вот у них, – сказал князь Андрей, указывая на офицеров.
Пьер с снисходительно вопросительной улыбкой, с которой невольно все обращались к Тимохину, посмотрел на него.
– Свет увидали, ваше сиятельство, как светлейший поступил, – робко и беспрестанно оглядываясь на своего полкового командира, сказал Тимохин.
– Отчего же так? – спросил Пьер.
– Да вот хоть бы насчет дров или кормов, доложу вам. Ведь мы от Свенцян отступали, не смей хворостины тронуть, или сенца там, или что. Ведь мы уходим, ему достается, не так ли, ваше сиятельство? – обратился он к своему князю, – а ты не смей. В нашем полку под суд двух офицеров отдали за этакие дела. Ну, как светлейший поступил, так насчет этого просто стало. Свет увидали…
– Так отчего же он запрещал?
Тимохин сконфуженно оглядывался, не понимая, как и что отвечать на такой вопрос. Пьер с тем же вопросом обратился к князю Андрею.
– А чтобы не разорять край, который мы оставляли неприятелю, – злобно насмешливо сказал князь Андрей. – Это очень основательно; нельзя позволять грабить край и приучаться войскам к мародерству. Ну и в Смоленске он тоже правильно рассудил, что французы могут обойти нас и что у них больше сил. Но он не мог понять того, – вдруг как бы вырвавшимся тонким голосом закричал князь Андрей, – но он не мог понять, что мы в первый раз дрались там за русскую землю, что в войсках был такой дух, какого никогда я не видал, что мы два дня сряду отбивали французов и что этот успех удесятерял наши силы. Он велел отступать, и все усилия и потери пропали даром. Он не думал об измене, он старался все сделать как можно лучше, он все обдумал; но от этого то он и не годится. Он не годится теперь именно потому, что он все обдумывает очень основательно и аккуратно, как и следует всякому немцу. Как бы тебе сказать… Ну, у отца твоего немец лакей, и он прекрасный лакей и удовлетворит всем его нуждам лучше тебя, и пускай он служит; но ежели отец при смерти болен, ты прогонишь лакея и своими непривычными, неловкими руками станешь ходить за отцом и лучше успокоишь его, чем искусный, но чужой человек. Так и сделали с Барклаем. Пока Россия была здорова, ей мог служить чужой, и был прекрасный министр, но как только она в опасности; нужен свой, родной человек. А у вас в клубе выдумали, что он изменник! Тем, что его оклеветали изменником, сделают только то, что потом, устыдившись своего ложного нарекания, из изменников сделают вдруг героем или гением, что еще будет несправедливее. Он честный и очень аккуратный немец…
– Однако, говорят, он искусный полководец, – сказал Пьер.
– Я не понимаю, что такое значит искусный полководец, – с насмешкой сказал князь Андрей.
– Искусный полководец, – сказал Пьер, – ну, тот, который предвидел все случайности… ну, угадал мысли противника.
– Да это невозможно, – сказал князь Андрей, как будто про давно решенное дело.
Пьер с удивлением посмотрел на него.
– Однако, – сказал он, – ведь говорят же, что война подобна шахматной игре.
– Да, – сказал князь Андрей, – только с тою маленькою разницей, что в шахматах над каждым шагом ты можешь думать сколько угодно, что ты там вне условий времени, и еще с той разницей, что конь всегда сильнее пешки и две пешки всегда сильнее одной, a на войне один батальон иногда сильнее дивизии, а иногда слабее роты. Относительная сила войск никому не может быть известна. Поверь мне, – сказал он, – что ежели бы что зависело от распоряжений штабов, то я бы был там и делал бы распоряжения, а вместо того я имею честь служить здесь, в полку вот с этими господами, и считаю, что от нас действительно будет зависеть завтрашний день, а не от них… Успех никогда не зависел и не будет зависеть ни от позиции, ни от вооружения, ни даже от числа; а уж меньше всего от позиции.
– А от чего же?
– От того чувства, которое есть во мне, в нем, – он указал на Тимохина, – в каждом солдате.
Князь Андрей взглянул на Тимохина, который испуганно и недоумевая смотрел на своего командира. В противность своей прежней сдержанной молчаливости князь Андрей казался теперь взволнованным. Он, видимо, не мог удержаться от высказывания тех мыслей, которые неожиданно приходили ему.
– Сражение выиграет тот, кто твердо решил его выиграть. Отчего мы под Аустерлицем проиграли сражение? У нас потеря была почти равная с французами, но мы сказали себе очень рано, что мы проиграли сражение, – и проиграли. А сказали мы это потому, что нам там незачем было драться: поскорее хотелось уйти с поля сражения. «Проиграли – ну так бежать!» – мы и побежали. Ежели бы до вечера мы не говорили этого, бог знает что бы было. А завтра мы этого не скажем. Ты говоришь: наша позиция, левый фланг слаб, правый фланг растянут, – продолжал он, – все это вздор, ничего этого нет. А что нам предстоит завтра? Сто миллионов самых разнообразных случайностей, которые будут решаться мгновенно тем, что побежали или побегут они или наши, что убьют того, убьют другого; а то, что делается теперь, – все это забава. Дело в том, что те, с кем ты ездил по позиции, не только не содействуют общему ходу дел, но мешают ему. Они заняты только своими маленькими интересами.
– В такую минуту? – укоризненно сказал Пьер.
– В такую минуту, – повторил князь Андрей, – для них это только такая минута, в которую можно подкопаться под врага и получить лишний крестик или ленточку. Для меня на завтра вот что: стотысячное русское и стотысячное французское войска сошлись драться, и факт в том, что эти двести тысяч дерутся, и кто будет злей драться и себя меньше жалеть, тот победит. И хочешь, я тебе скажу, что, что бы там ни было, что бы ни путали там вверху, мы выиграем сражение завтра. Завтра, что бы там ни было, мы выиграем сражение!
– Вот, ваше сиятельство, правда, правда истинная, – проговорил Тимохин. – Что себя жалеть теперь! Солдаты в моем батальоне, поверите ли, не стали водку, пить: не такой день, говорят. – Все помолчали.
Офицеры поднялись. Князь Андрей вышел с ними за сарай, отдавая последние приказания адъютанту. Когда офицеры ушли, Пьер подошел к князю Андрею и только что хотел начать разговор, как по дороге недалеко от сарая застучали копыта трех лошадей, и, взглянув по этому направлению, князь Андрей узнал Вольцогена с Клаузевицем, сопутствуемых казаком. Они близко проехали, продолжая разговаривать, и Пьер с Андреем невольно услыхали следующие фразы:
– Der Krieg muss im Raum verlegt werden. Der Ansicht kann ich nicht genug Preis geben, [Война должна быть перенесена в пространство. Это воззрение я не могу достаточно восхвалить (нем.) ] – говорил один.
– O ja, – сказал другой голос, – da der Zweck ist nur den Feind zu schwachen, so kann man gewiss nicht den Verlust der Privatpersonen in Achtung nehmen. [О да, так как цель состоит в том, чтобы ослабить неприятеля, то нельзя принимать во внимание потери частных лиц (нем.) ]
– O ja, [О да (нем.) ] – подтвердил первый голос.
– Да, im Raum verlegen, [перенести в пространство (нем.) ] – повторил, злобно фыркая носом, князь Андрей, когда они проехали. – Im Raum то [В пространстве (нем.) ] у меня остался отец, и сын, и сестра в Лысых Горах. Ему это все равно. Вот оно то, что я тебе говорил, – эти господа немцы завтра не выиграют сражение, а только нагадят, сколько их сил будет, потому что в его немецкой голове только рассуждения, не стоящие выеденного яйца, а в сердце нет того, что одно только и нужно на завтра, – то, что есть в Тимохине. Они всю Европу отдали ему и приехали нас учить – славные учители! – опять взвизгнул его голос.
– Так вы думаете, что завтрашнее сражение будет выиграно? – сказал Пьер.
– Да, да, – рассеянно сказал князь Андрей. – Одно, что бы я сделал, ежели бы имел власть, – начал он опять, – я не брал бы пленных. Что такое пленные? Это рыцарство. Французы разорили мой дом и идут разорить Москву, и оскорбили и оскорбляют меня всякую секунду. Они враги мои, они преступники все, по моим понятиям. И так же думает Тимохин и вся армия. Надо их казнить. Ежели они враги мои, то не могут быть друзьями, как бы они там ни разговаривали в Тильзите.
– Да, да, – проговорил Пьер, блестящими глазами глядя на князя Андрея, – я совершенно, совершенно согласен с вами!
Тот вопрос, который с Можайской горы и во весь этот день тревожил Пьера, теперь представился ему совершенно ясным и вполне разрешенным. Он понял теперь весь смысл и все значение этой войны и предстоящего сражения. Все, что он видел в этот день, все значительные, строгие выражения лиц, которые он мельком видел, осветились для него новым светом. Он понял ту скрытую (latente), как говорится в физике, теплоту патриотизма, которая была во всех тех людях, которых он видел, и которая объясняла ему то, зачем все эти люди спокойно и как будто легкомысленно готовились к смерти.
– Не брать пленных, – продолжал князь Андрей. – Это одно изменило бы всю войну и сделало бы ее менее жестокой. А то мы играли в войну – вот что скверно, мы великодушничаем и тому подобное. Это великодушничанье и чувствительность – вроде великодушия и чувствительности барыни, с которой делается дурнота, когда она видит убиваемого теленка; она так добра, что не может видеть кровь, но она с аппетитом кушает этого теленка под соусом. Нам толкуют о правах войны, о рыцарстве, о парламентерстве, щадить несчастных и так далее. Все вздор. Я видел в 1805 году рыцарство, парламентерство: нас надули, мы надули. Грабят чужие дома, пускают фальшивые ассигнации, да хуже всего – убивают моих детей, моего отца и говорят о правилах войны и великодушии к врагам. Не брать пленных, а убивать и идти на смерть! Кто дошел до этого так, как я, теми же страданиями…
Князь Андрей, думавший, что ему было все равно, возьмут ли или не возьмут Москву так, как взяли Смоленск, внезапно остановился в своей речи от неожиданной судороги, схватившей его за горло. Он прошелся несколько раз молча, но тлаза его лихорадочно блестели, и губа дрожала, когда он опять стал говорить:
– Ежели бы не было великодушничанья на войне, то мы шли бы только тогда, когда стоит того идти на верную смерть, как теперь. Тогда не было бы войны за то, что Павел Иваныч обидел Михаила Иваныча. А ежели война как теперь, так война. И тогда интенсивность войск была бы не та, как теперь. Тогда бы все эти вестфальцы и гессенцы, которых ведет Наполеон, не пошли бы за ним в Россию, и мы бы не ходили драться в Австрию и в Пруссию, сами не зная зачем. Война не любезность, а самое гадкое дело в жизни, и надо понимать это и не играть в войну. Надо принимать строго и серьезно эту страшную необходимость. Всё в этом: откинуть ложь, и война так война, а не игрушка. А то война – это любимая забава праздных и легкомысленных людей… Военное сословие самое почетное. А что такое война, что нужно для успеха в военном деле, какие нравы военного общества? Цель войны – убийство, орудия войны – шпионство, измена и поощрение ее, разорение жителей, ограбление их или воровство для продовольствия армии; обман и ложь, называемые военными хитростями; нравы военного сословия – отсутствие свободы, то есть дисциплина, праздность, невежество, жестокость, разврат, пьянство. И несмотря на то – это высшее сословие, почитаемое всеми. Все цари, кроме китайского, носят военный мундир, и тому, кто больше убил народа, дают большую награду… Сойдутся, как завтра, на убийство друг друга, перебьют, перекалечат десятки тысяч людей, а потом будут служить благодарственные молебны за то, что побили много люден (которых число еще прибавляют), и провозглашают победу, полагая, что чем больше побито людей, тем больше заслуга. Как бог оттуда смотрит и слушает их! – тонким, пискливым голосом прокричал князь Андрей. – Ах, душа моя, последнее время мне стало тяжело жить. Я вижу, что стал понимать слишком много. А не годится человеку вкушать от древа познания добра и зла… Ну, да не надолго! – прибавил он. – Однако ты спишь, да и мне пера, поезжай в Горки, – вдруг сказал князь Андрей.
– О нет! – отвечал Пьер, испуганно соболезнующими глазами глядя на князя Андрея.
– Поезжай, поезжай: перед сраженьем нужно выспаться, – повторил князь Андрей. Он быстро подошел к Пьеру, обнял его и поцеловал. – Прощай, ступай, – прокричал он. – Увидимся ли, нет… – и он, поспешно повернувшись, ушел в сарай.
Было уже темно, и Пьер не мог разобрать того выражения, которое было на лице князя Андрея, было ли оно злобно или нежно.
Пьер постоял несколько времени молча, раздумывая, пойти ли за ним или ехать домой. «Нет, ему не нужно! – решил сам собой Пьер, – и я знаю, что это наше последнее свидание». Он тяжело вздохнул и поехал назад в Горки.
Князь Андрей, вернувшись в сарай, лег на ковер, но не мог спать.
Он закрыл глаза. Одни образы сменялись другими. На одном он долго, радостно остановился. Он живо вспомнил один вечер в Петербурге. Наташа с оживленным, взволнованным лицом рассказывала ему, как она в прошлое лето, ходя за грибами, заблудилась в большом лесу. Она несвязно описывала ему и глушь леса, и свои чувства, и разговоры с пчельником, которого она встретила, и, всякую минуту прерываясь в своем рассказе, говорила: «Нет, не могу, я не так рассказываю; нет, вы не понимаете», – несмотря на то, что князь Андрей успокоивал ее, говоря, что он понимает, и действительно понимал все, что она хотела сказать. Наташа была недовольна своими словами, – она чувствовала, что не выходило то страстно поэтическое ощущение, которое она испытала в этот день и которое она хотела выворотить наружу. «Это такая прелесть был этот старик, и темно так в лесу… и такие добрые у него… нет, я не умею рассказать», – говорила она, краснея и волнуясь. Князь Андрей улыбнулся теперь той же радостной улыбкой, которой он улыбался тогда, глядя ей в глаза. «Я понимал ее, – думал князь Андрей. – Не только понимал, но эту то душевную силу, эту искренность, эту открытость душевную, эту то душу ее, которую как будто связывало тело, эту то душу я и любил в ней… так сильно, так счастливо любил…» И вдруг он вспомнил о том, чем кончилась его любовь. «Ему ничего этого не нужно было. Он ничего этого не видел и не понимал. Он видел в ней хорошенькую и свеженькую девочку, с которой он не удостоил связать свою судьбу. А я? И до сих пор он жив и весел».
Князь Андрей, как будто кто нибудь обжег его, вскочил и стал опять ходить перед сараем.


25 го августа, накануне Бородинского сражения, префект дворца императора французов m r de Beausset и полковник Fabvier приехали, первый из Парижа, второй из Мадрида, к императору Наполеону в его стоянку у Валуева.
Переодевшись в придворный мундир, m r de Beausset приказал нести впереди себя привезенную им императору посылку и вошел в первое отделение палатки Наполеона, где, переговариваясь с окружавшими его адъютантами Наполеона, занялся раскупориванием ящика.
Fabvier, не входя в палатку, остановился, разговорясь с знакомыми генералами, у входа в нее.
Император Наполеон еще не выходил из своей спальни и оканчивал свой туалет. Он, пофыркивая и покряхтывая, поворачивался то толстой спиной, то обросшей жирной грудью под щетку, которою камердинер растирал его тело. Другой камердинер, придерживая пальцем склянку, брызгал одеколоном на выхоленное тело императора с таким выражением, которое говорило, что он один мог знать, сколько и куда надо брызнуть одеколону. Короткие волосы Наполеона были мокры и спутаны на лоб. Но лицо его, хоть опухшее и желтое, выражало физическое удовольствие: «Allez ferme, allez toujours…» [Ну еще, крепче…] – приговаривал он, пожимаясь и покряхтывая, растиравшему камердинеру. Адъютант, вошедший в спальню с тем, чтобы доложить императору о том, сколько было во вчерашнем деле взято пленных, передав то, что нужно было, стоял у двери, ожидая позволения уйти. Наполеон, сморщась, взглянул исподлобья на адъютанта.
– Point de prisonniers, – повторил он слова адъютанта. – Il se font demolir. Tant pis pour l'armee russe, – сказал он. – Allez toujours, allez ferme, [Нет пленных. Они заставляют истреблять себя. Тем хуже для русской армии. Ну еще, ну крепче…] – проговорил он, горбатясь и подставляя свои жирные плечи.
– C'est bien! Faites entrer monsieur de Beausset, ainsi que Fabvier, [Хорошо! Пускай войдет де Боссе, и Фабвье тоже.] – сказал он адъютанту, кивнув головой.
– Oui, Sire, [Слушаю, государь.] – и адъютант исчез в дверь палатки. Два камердинера быстро одели его величество, и он, в гвардейском синем мундире, твердыми, быстрыми шагами вышел в приемную.
Боссе в это время торопился руками, устанавливая привезенный им подарок от императрицы на двух стульях, прямо перед входом императора. Но император так неожиданно скоро оделся и вышел, что он не успел вполне приготовить сюрприза.
Наполеон тотчас заметил то, что они делали, и догадался, что они были еще не готовы. Он не захотел лишить их удовольствия сделать ему сюрприз. Он притворился, что не видит господина Боссе, и подозвал к себе Фабвье. Наполеон слушал, строго нахмурившись и молча, то, что говорил Фабвье ему о храбрости и преданности его войск, дравшихся при Саламанке на другом конце Европы и имевших только одну мысль – быть достойными своего императора, и один страх – не угодить ему. Результат сражения был печальный. Наполеон делал иронические замечания во время рассказа Fabvier, как будто он не предполагал, чтобы дело могло идти иначе в его отсутствие.
– Я должен поправить это в Москве, – сказал Наполеон. – A tantot, [До свиданья.] – прибавил он и подозвал де Боссе, который в это время уже успел приготовить сюрприз, уставив что то на стульях, и накрыл что то покрывалом.
Де Боссе низко поклонился тем придворным французским поклоном, которым умели кланяться только старые слуги Бурбонов, и подошел, подавая конверт.
Наполеон весело обратился к нему и подрал его за ухо.
– Вы поспешили, очень рад. Ну, что говорит Париж? – сказал он, вдруг изменяя свое прежде строгое выражение на самое ласковое.
– Sire, tout Paris regrette votre absence, [Государь, весь Париж сожалеет о вашем отсутствии.] – как и должно, ответил де Боссе. Но хотя Наполеон знал, что Боссе должен сказать это или тому подобное, хотя он в свои ясные минуты знал, что это было неправда, ему приятно было это слышать от де Боссе. Он опять удостоил его прикосновения за ухо.
– Je suis fache, de vous avoir fait faire tant de chemin, [Очень сожалею, что заставил вас проехаться так далеко.] – сказал он.
– Sire! Je ne m'attendais pas a moins qu'a vous trouver aux portes de Moscou, [Я ожидал не менее того, как найти вас, государь, у ворот Москвы.] – сказал Боссе.
Наполеон улыбнулся и, рассеянно подняв голову, оглянулся направо. Адъютант плывущим шагом подошел с золотой табакеркой и подставил ее. Наполеон взял ее.
– Да, хорошо случилось для вас, – сказал он, приставляя раскрытую табакерку к носу, – вы любите путешествовать, через три дня вы увидите Москву. Вы, верно, не ждали увидать азиатскую столицу. Вы сделаете приятное путешествие.
Боссе поклонился с благодарностью за эту внимательность к его (неизвестной ему до сей поры) склонности путешествовать.
– А! это что? – сказал Наполеон, заметив, что все придворные смотрели на что то, покрытое покрывалом. Боссе с придворной ловкостью, не показывая спины, сделал вполуоборот два шага назад и в одно и то же время сдернул покрывало и проговорил:
– Подарок вашему величеству от императрицы.
Это был яркими красками написанный Жераром портрет мальчика, рожденного от Наполеона и дочери австрийского императора, которого почему то все называли королем Рима.
Весьма красивый курчавый мальчик, со взглядом, похожим на взгляд Христа в Сикстинской мадонне, изображен был играющим в бильбоке. Шар представлял земной шар, а палочка в другой руке изображала скипетр.
Хотя и не совсем ясно было, что именно хотел выразить живописец, представив так называемого короля Рима протыкающим земной шар палочкой, но аллегория эта, так же как и всем видевшим картину в Париже, так и Наполеону, очевидно, показалась ясною и весьма понравилась.
– Roi de Rome, [Римский король.] – сказал он, грациозным жестом руки указывая на портрет. – Admirable! [Чудесно!] – С свойственной итальянцам способностью изменять произвольно выражение лица, он подошел к портрету и сделал вид задумчивой нежности. Он чувствовал, что то, что он скажет и сделает теперь, – есть история. И ему казалось, что лучшее, что он может сделать теперь, – это то, чтобы он с своим величием, вследствие которого сын его в бильбоке играл земным шаром, чтобы он выказал, в противоположность этого величия, самую простую отеческую нежность. Глаза его отуманились, он подвинулся, оглянулся на стул (стул подскочил под него) и сел на него против портрета. Один жест его – и все на цыпочках вышли, предоставляя самому себе и его чувству великого человека.
Посидев несколько времени и дотронувшись, сам не зная для чего, рукой до шероховатости блика портрета, он встал и опять позвал Боссе и дежурного. Он приказал вынести портрет перед палатку, с тем, чтобы не лишить старую гвардию, стоявшую около его палатки, счастья видеть римского короля, сына и наследника их обожаемого государя.
Как он и ожидал, в то время как он завтракал с господином Боссе, удостоившимся этой чести, перед палаткой слышались восторженные клики сбежавшихся к портрету офицеров и солдат старой гвардии.
– Vive l'Empereur! Vive le Roi de Rome! Vive l'Empereur! [Да здравствует император! Да здравствует римский король!] – слышались восторженные голоса.
После завтрака Наполеон, в присутствии Боссе, продиктовал свой приказ по армии.
– Courte et energique! [Короткий и энергический!] – проговорил Наполеон, когда он прочел сам сразу без поправок написанную прокламацию. В приказе было:
«Воины! Вот сражение, которого вы столько желали. Победа зависит от вас. Она необходима для нас; она доставит нам все нужное: удобные квартиры и скорое возвращение в отечество. Действуйте так, как вы действовали при Аустерлице, Фридланде, Витебске и Смоленске. Пусть позднейшее потомство с гордостью вспомнит о ваших подвигах в сей день. Да скажут о каждом из вас: он был в великой битве под Москвою!»
– De la Moskowa! [Под Москвою!] – повторил Наполеон, и, пригласив к своей прогулке господина Боссе, любившего путешествовать, он вышел из палатки к оседланным лошадям.
– Votre Majeste a trop de bonte, [Вы слишком добры, ваше величество,] – сказал Боссе на приглашение сопутствовать императору: ему хотелось спать и он не умел и боялся ездить верхом.
Но Наполеон кивнул головой путешественнику, и Боссе должен был ехать. Когда Наполеон вышел из палатки, крики гвардейцев пред портретом его сына еще более усилились. Наполеон нахмурился.
– Снимите его, – сказал он, грациозно величественным жестом указывая на портрет. – Ему еще рано видеть поле сражения.
Боссе, закрыв глаза и склонив голову, глубоко вздохнул, этим жестом показывая, как он умел ценить и понимать слова императора.


Весь этот день 25 августа, как говорят его историки, Наполеон провел на коне, осматривая местность, обсуживая планы, представляемые ему его маршалами, и отдавая лично приказания своим генералам.
Первоначальная линия расположения русских войск по Ко лоче была переломлена, и часть этой линии, именно левый фланг русских, вследствие взятия Шевардинского редута 24 го числа, была отнесена назад. Эта часть линии была не укреплена, не защищена более рекою, и перед нею одною было более открытое и ровное место. Очевидно было для всякого военного и невоенного, что эту часть линии и должно было атаковать французам. Казалось, что для этого не нужно было много соображений, не нужно было такой заботливости и хлопотливости императора и его маршалов и вовсе не нужно той особенной высшей способности, называемой гениальностью, которую так любят приписывать Наполеону; но историки, впоследствии описывавшие это событие, и люди, тогда окружавшие Наполеона, и он сам думали иначе.
Наполеон ездил по полю, глубокомысленно вглядывался в местность, сам с собой одобрительно или недоверчиво качал головой и, не сообщая окружавшим его генералам того глубокомысленного хода, который руководил его решеньями, передавал им только окончательные выводы в форме приказаний. Выслушав предложение Даву, называемого герцогом Экмюльским, о том, чтобы обойти левый фланг русских, Наполеон сказал, что этого не нужно делать, не объясняя, почему это было не нужно. На предложение же генерала Компана (который должен был атаковать флеши), провести свою дивизию лесом, Наполеон изъявил свое согласие, несмотря на то, что так называемый герцог Эльхингенский, то есть Ней, позволил себе заметить, что движение по лесу опасно и может расстроить дивизию.
Осмотрев местность против Шевардинского редута, Наполеон подумал несколько времени молча и указал на места, на которых должны были быть устроены к завтрему две батареи для действия против русских укреплений, и места, где рядом с ними должна была выстроиться полевая артиллерия.
Отдав эти и другие приказания, он вернулся в свою ставку, и под его диктовку была написана диспозиция сражения.
Диспозиция эта, про которую с восторгом говорят французские историки и с глубоким уважением другие историки, была следующая:
«С рассветом две новые батареи, устроенные в ночи, на равнине, занимаемой принцем Экмюльским, откроют огонь по двум противостоящим батареям неприятельским.
В это же время начальник артиллерии 1 го корпуса, генерал Пернетти, с 30 ю орудиями дивизии Компана и всеми гаубицами дивизии Дессе и Фриана, двинется вперед, откроет огонь и засыплет гранатами неприятельскую батарею, против которой будут действовать!
24 орудия гвардейской артиллерии,
30 орудий дивизии Компана
и 8 орудий дивизии Фриана и Дессе,
Всего – 62 орудия.
Начальник артиллерии 3 го корпуса, генерал Фуше, поставит все гаубицы 3 го и 8 го корпусов, всего 16, по флангам батареи, которая назначена обстреливать левое укрепление, что составит против него вообще 40 орудий.
Генерал Сорбье должен быть готов по первому приказанию вынестись со всеми гаубицами гвардейской артиллерии против одного либо другого укрепления.
В продолжение канонады князь Понятовский направится на деревню, в лес и обойдет неприятельскую позицию.
Генерал Компан двинется чрез лес, чтобы овладеть первым укреплением.
По вступлении таким образом в бой будут даны приказания соответственно действиям неприятеля.
Канонада на левом фланге начнется, как только будет услышана канонада правого крыла. Стрелки дивизии Морана и дивизии вице короля откроют сильный огонь, увидя начало атаки правого крыла.
Вице король овладеет деревней [Бородиным] и перейдет по своим трем мостам, следуя на одной высоте с дивизиями Морана и Жерара, которые, под его предводительством, направятся к редуту и войдут в линию с прочими войсками армии.
Все это должно быть исполнено в порядке (le tout se fera avec ordre et methode), сохраняя по возможности войска в резерве.
В императорском лагере, близ Можайска, 6 го сентября, 1812 года».
Диспозиция эта, весьма неясно и спутанно написанная, – ежели позволить себе без религиозного ужаса к гениальности Наполеона относиться к распоряжениям его, – заключала в себе четыре пункта – четыре распоряжения. Ни одно из этих распоряжений не могло быть и не было исполнено.
В диспозиции сказано, первое: чтобы устроенные на выбранном Наполеоном месте батареи с имеющими выравняться с ними орудиями Пернетти и Фуше, всего сто два орудия, открыли огонь и засыпали русские флеши и редут снарядами. Это не могло быть сделано, так как с назначенных Наполеоном мест снаряды не долетали до русских работ, и эти сто два орудия стреляли по пустому до тех пор, пока ближайший начальник, противно приказанию Наполеона, не выдвинул их вперед.
Второе распоряжение состояло в том, чтобы Понятовский, направясь на деревню в лес, обошел левое крыло русских. Это не могло быть и не было сделано потому, что Понятовский, направясь на деревню в лес, встретил там загораживающего ему дорогу Тучкова и не мог обойти и не обошел русской позиции.
Третье распоряжение: Генерал Компан двинется в лес, чтоб овладеть первым укреплением. Дивизия Компана не овладела первым укреплением, а была отбита, потому что, выходя из леса, она должна была строиться под картечным огнем, чего не знал Наполеон.
Четвертое: Вице король овладеет деревнею (Бородиным) и перейдет по своим трем мостам, следуя на одной высоте с дивизиями Марана и Фриана (о которых не сказано: куда и когда они будут двигаться), которые под его предводительством направятся к редуту и войдут в линию с прочими войсками.
Сколько можно понять – если не из бестолкового периода этого, то из тех попыток, которые деланы были вице королем исполнить данные ему приказания, – он должен был двинуться через Бородино слева на редут, дивизии же Морана и Фриана должны были двинуться одновременно с фронта.
Все это, так же как и другие пункты диспозиции, не было и не могло быть исполнено. Пройдя Бородино, вице король был отбит на Колоче и не мог пройти дальше; дивизии же Морана и Фриана не взяли редута, а были отбиты, и редут уже в конце сражения был захвачен кавалерией (вероятно, непредвиденное дело для Наполеона и неслыханное). Итак, ни одно из распоряжений диспозиции не было и не могло быть исполнено. Но в диспозиции сказано, что по вступлении таким образом в бой будут даны приказания, соответственные действиям неприятеля, и потому могло бы казаться, что во время сражения будут сделаны Наполеоном все нужные распоряжения; но этого не было и не могло быть потому, что во все время сражения Наполеон находился так далеко от него, что (как это и оказалось впоследствии) ход сражения ему не мог быть известен и ни одно распоряжение его во время сражения не могло быть исполнено.


Многие историки говорят, что Бородинское сражение не выиграно французами потому, что у Наполеона был насморк, что ежели бы у него не было насморка, то распоряжения его до и во время сражения были бы еще гениальнее, и Россия бы погибла, et la face du monde eut ete changee. [и облик мира изменился бы.] Для историков, признающих то, что Россия образовалась по воле одного человека – Петра Великого, и Франция из республики сложилась в империю, и французские войска пошли в Россию по воле одного человека – Наполеона, такое рассуждение, что Россия осталась могущественна потому, что у Наполеона был большой насморк 26 го числа, такое рассуждение для таких историков неизбежно последовательно.
Ежели от воли Наполеона зависело дать или не дать Бородинское сражение и от его воли зависело сделать такое или другое распоряжение, то очевидно, что насморк, имевший влияние на проявление его воли, мог быть причиной спасения России и что поэтому тот камердинер, который забыл подать Наполеону 24 го числа непромокаемые сапоги, был спасителем России. На этом пути мысли вывод этот несомненен, – так же несомненен, как тот вывод, который, шутя (сам не зная над чем), делал Вольтер, говоря, что Варфоломеевская ночь произошла от расстройства желудка Карла IX. Но для людей, не допускающих того, чтобы Россия образовалась по воле одного человека – Петра I, и чтобы Французская империя сложилась и война с Россией началась по воле одного человека – Наполеона, рассуждение это не только представляется неверным, неразумным, но и противным всему существу человеческому. На вопрос о том, что составляет причину исторических событий, представляется другой ответ, заключающийся в том, что ход мировых событий предопределен свыше, зависит от совпадения всех произволов людей, участвующих в этих событиях, и что влияние Наполеонов на ход этих событий есть только внешнее и фиктивное.
Как ни странно кажется с первого взгляда предположение, что Варфоломеевская ночь, приказанье на которую отдано Карлом IX, произошла не по его воле, а что ему только казалось, что он велел это сделать, и что Бородинское побоище восьмидесяти тысяч человек произошло не по воле Наполеона (несмотря на то, что он отдавал приказания о начале и ходе сражения), а что ему казалось только, что он это велел, – как ни странно кажется это предположение, но человеческое достоинство, говорящее мне, что всякий из нас ежели не больше, то никак не меньше человек, чем великий Наполеон, велит допустить это решение вопроса, и исторические исследования обильно подтверждают это предположение.
В Бородинском сражении Наполеон ни в кого не стрелял и никого не убил. Все это делали солдаты. Стало быть, не он убивал людей.
Солдаты французской армии шли убивать русских солдат в Бородинском сражении не вследствие приказания Наполеона, но по собственному желанию. Вся армия: французы, итальянцы, немцы, поляки – голодные, оборванные и измученные походом, – в виду армии, загораживавшей от них Москву, чувствовали, что le vin est tire et qu'il faut le boire. [вино откупорено и надо выпить его.] Ежели бы Наполеон запретил им теперь драться с русскими, они бы его убили и пошли бы драться с русскими, потому что это было им необходимо.
Когда они слушали приказ Наполеона, представлявшего им за их увечья и смерть в утешение слова потомства о том, что и они были в битве под Москвою, они кричали «Vive l'Empereur!» точно так же, как они кричали «Vive l'Empereur!» при виде изображения мальчика, протыкающего земной шар палочкой от бильбоке; точно так же, как бы они кричали «Vive l'Empereur!» при всякой бессмыслице, которую бы им сказали. Им ничего больше не оставалось делать, как кричать «Vive l'Empereur!» и идти драться, чтобы найти пищу и отдых победителей в Москве. Стало быть, не вследствие приказания Наполеона они убивали себе подобных.
И не Наполеон распоряжался ходом сраженья, потому что из диспозиции его ничего не было исполнено и во время сражения он не знал про то, что происходило впереди его. Стало быть, и то, каким образом эти люди убивали друг друга, происходило не по воле Наполеона, а шло независимо от него, по воле сотен тысяч людей, участвовавших в общем деле. Наполеону казалось только, что все дело происходило по воле его. И потому вопрос о том, был ли или не был у Наполеона насморк, не имеет для истории большего интереса, чем вопрос о насморке последнего фурштатского солдата.
Тем более 26 го августа насморк Наполеона не имел значения, что показания писателей о том, будто вследствие насморка Наполеона его диспозиция и распоряжения во время сражения были не так хороши, как прежние, – совершенно несправедливы.
Выписанная здесь диспозиция нисколько не была хуже, а даже лучше всех прежних диспозиций, по которым выигрывались сражения. Мнимые распоряжения во время сражения были тоже не хуже прежних, а точно такие же, как и всегда. Но диспозиция и распоряжения эти кажутся только хуже прежних потому, что Бородинское сражение было первое, которого не выиграл Наполеон. Все самые прекрасные и глубокомысленные диспозиции и распоряжения кажутся очень дурными, и каждый ученый военный с значительным видом критикует их, когда сражение по ним не выиграно, и самью плохие диспозиции и распоряжения кажутся очень хорошими, и серьезные люди в целых томах доказывают достоинства плохих распоряжений, когда по ним выиграно сражение.
Диспозиция, составленная Вейротером в Аустерлицком сражении, была образец совершенства в сочинениях этого рода, но ее все таки осудили, осудили за ее совершенство, за слишком большую подробность.
Наполеон в Бородинском сражении исполнял свое дело представителя власти так же хорошо, и еще лучше, чем в других сражениях. Он не сделал ничего вредного для хода сражения; он склонялся на мнения более благоразумные; он не путал, не противоречил сам себе, не испугался и не убежал с поля сражения, а с своим большим тактом и опытом войны спокойно и достойно исполнял свою роль кажущегося начальствованья.


Вернувшись после второй озабоченной поездки по линии, Наполеон сказал:
– Шахматы поставлены, игра начнется завтра.
Велев подать себе пуншу и призвав Боссе, он начал с ним разговор о Париже, о некоторых изменениях, которые он намерен был сделать в maison de l'imperatrice [в придворном штате императрицы], удивляя префекта своею памятливостью ко всем мелким подробностям придворных отношений.
Он интересовался пустяками, шутил о любви к путешествиям Боссе и небрежно болтал так, как это делает знаменитый, уверенный и знающий свое дело оператор, в то время как он засучивает рукава и надевает фартук, а больного привязывают к койке: «Дело все в моих руках и в голове, ясно и определенно. Когда надо будет приступить к делу, я сделаю его, как никто другой, а теперь могу шутить, и чем больше я шучу и спокоен, тем больше вы должны быть уверены, спокойны и удивлены моему гению».
Окончив свой второй стакан пунша, Наполеон пошел отдохнуть пред серьезным делом, которое, как ему казалось, предстояло ему назавтра.
Он так интересовался этим предстоящим ему делом, что не мог спать и, несмотря на усилившийся от вечерней сырости насморк, в три часа ночи, громко сморкаясь, вышел в большое отделение палатки. Он спросил о том, не ушли ли русские? Ему отвечали, что неприятельские огни всё на тех же местах. Он одобрительно кивнул головой.
Дежурный адъютант вошел в палатку.
– Eh bien, Rapp, croyez vous, que nous ferons do bonnes affaires aujourd'hui? [Ну, Рапп, как вы думаете: хороши ли будут нынче наши дела?] – обратился он к нему.
– Sans aucun doute, Sire, [Без всякого сомнения, государь,] – отвечал Рапп.
Наполеон посмотрел на него.
– Vous rappelez vous, Sire, ce que vous m'avez fait l'honneur de dire a Smolensk, – сказал Рапп, – le vin est tire, il faut le boire. [Вы помните ли, сударь, те слова, которые вы изволили сказать мне в Смоленске, вино откупорено, надо его пить.]
Наполеон нахмурился и долго молча сидел, опустив голову на руку.
– Cette pauvre armee, – сказал он вдруг, – elle a bien diminue depuis Smolensk. La fortune est une franche courtisane, Rapp; je le disais toujours, et je commence a l'eprouver. Mais la garde, Rapp, la garde est intacte? [Бедная армия! она очень уменьшилась от Смоленска. Фортуна настоящая распутница, Рапп. Я всегда это говорил и начинаю испытывать. Но гвардия, Рапп, гвардия цела?] – вопросительно сказал он.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Галланд,_Адольф&oldid=80992753»