Галлерани, Чечилия

Чечилия Галлерани
итал. Cecilia Gallerani
Леонардо. «Дама с горностаем». Ок. 1490. Масло и темпера на дереве. Музей Чарторыйских, Краков.
Род деятельности:	фаворитка миланского герцога Лодовико Сфорца
Отец:	Фацио Галлерани
Мать:	Маргерита Бусти
Супруг:	граф Бергамино (Ludovico Carminati de' Brambilla)
Дети:	Чезаре Сфорца Висконти (3 мая 1491-1512), аббат

Чечилия Галлерани (итал. Cecilia Gallerani; 1473, Сиена — 1536, Сан-Джованни-ин-Кроче), в замужестве графиня Бергамино и Саронно, также встречается латинизированный вариант Цецилия Галлерани — одна из возлюбленных герцога миланского Лодовико Сфорца по прозванию Иль Моро, мать его бастарда Чезаре, предполагаемая модель знаменитого портрета «Дама с горностаем» работы Леонардо да Винчи.

Биография

Чечилия родилась в Сиене в большой семье. Её отец Фацио, видимо, не был дворянином, но занимал несколько должностей при миланском дворе, в том числе должность посла во Флоренции и Лукке; её мать Маргерита Бусти была дочерью уважаемого юриста. Вместе со своими шестью братьями Чечилия обучалась латинскому языку и литературе. В 1483 году в возрасте 10 лет она была помолвлена с Джованни Стефано Висконти, но в 1487 году помолвка 14-летней девочки была расторгнута по неизвестным причинам. В мае 1489 года она ушла в монастырь Нуово, и, возможно, именно там встретила герцога и вступила с ним в связь; по другим указаниям, её туда поместил сам герцог, чтобы удобно встречаться с ней. Тогда же один из её братьев избежал наказания за убийство благодаря помощи Моро.

Историк династии Сфорца пишет: «Лодовико не был вульгарен в своих любовных связях. По-видимому, он чувствовал искреннюю привязанность к Галлерани и предоставил в её распоряжение несколько комнат в Кастелло. Он отдал ей также Бролетто Нуово — дворец, некогда принадлежавший Карманьоле. Даровав ей в 1491 году в собственность Саронно, он стремился подчеркнуть своё уважение к ней и воздать должное её достоинствам».

В январе 1491 года Лодовико вступил в династический брак с Беатриче д'Эсте, накануне которого слухи о Чечилии создавали некоторые проблемы. Миланский посланник Джакомо Тротти в ноябре 1490 года писал, что если Лодовико и не был рад приезду будущей тещи, то отчасти «из-за возникших сплетен; или же в самом деле из уважения к той своей возлюбленной госпоже [Чечилии], которую он поселил в замке, которая сопровождала его, куда бы он ни шел; и она с ребенком [беременная], и мила как цветок, и он часто брал меня с собой, чтобы видеть её. Но не следует торопить время, которое исцеляет все. Чем меньше внимания мы будем ей уделять, тем быстрее он откажется от неё. Я знаю, о чем говорю».

Беременная Чечилия и после свадьбы Лодовико продолжала жить во дворце. Когда 14 февраля Тротти явился в замок, Лодовико, который доверял ему во всем, сообщил ему «на ухо», что идет поразвлечься к Чечилии, и что его жена не возражает против этого. Беатриче же на самом деле возражала и боролась с соперницей. Однажды она прямо отказалась надеть платье из золотой ткани, которое было похоже на то, которое герцог подарил Чечилии. 21 марта герцог пообещал Тротти, что разорвет эту связь после родов, и любовница либо уйдет в монастырь, либо будет выдана замуж. 3 мая 1491 года Чечилия родила герцогу сына Чезаре (Cesare Sforza Visconti), умершего в 1514 году.

Наконец, Лодовико пришлось расстаться с ней: «Беатриче, только что выйдя замуж и узнав об этой связи герцога, ревновала его, грозила вернуться в дом отца, феррарского герцога, Эрколе д`Эсте. Моро вынужден был поклясться торжественно, в присутствии послов, не нарушать супружеской верности, в подтверждение чего выдал Чечилию за старого разорившегося графа Бергамини, человека покладистого, готового на всякие услуги». Свадьба состоялась в 1493 году. После свадьбы с Людовико ди Брамбилла, графом Бергамино (Lodovico Carminati di Brambilla), ей был подарен дворец Palazzo del Verme, построенный его предком Филиппо Мария Висконти для капитана Карманьола, предварительно заново украшенный силами лучших миланских художников и ремесленников.

Чечилия родила мужу четырёх законных детей, в том числе Джан Пьетро (Giovan Pietro Carminati di Brambilla).

Позже Чечилия снова появилась при дворе — известно, что в 1497-8 гг. она принимала участие в обедах вместе с Беатриче и её малолетним сыном Франческо. Около 1496 года герцог завел новую любовницу по имени Лукреция Кривелли. Однако молодая герцогиня Беатриче очень быстро умерла (2 января 1497), хоть и оставила мужу двух мальчиков. Мережковский в своей книге о Леонардо да Винчи упоминает о дружбе Чечилии и Лукреции Кривелли после кончины Беатриче: по его словам, Лодовико после смерти жены ещё сильнее привязался к своим любовницам. Чечилия (бывшая, несмотря, на свою учёность, «простой и доброй женщиной, хотя несколько восторженной») убедила бывшую соперницу подружиться и вместе утешать герцога. Когда у Лукреции родился от Моро сын, графиня пожелала быть крёстной матерью и «с преувеличенной нежностью стала нянчиться с ребёнком, „своим внучком“, как она его называла». Лодовико был рад такой странной дружбе и заказал сонет придворному стихотворцу. В нём «Чечилия и Лукреция сравнивались с вечернею и утреннею зарею, а сам он, неутешный вдовец, между обеими лучезарными богинями, — с темною ночью, навеки далекой от солнца, — с Беатриче».

В 1497 году Лодовико намеревался провести их сына Чезаре на вакантное место архиепископа Милана, что вызвало возмущение духовенства. Лишь приор церкви Санта Мария делле Грацие, личный друг герцога, которого он очень ценил, отговорил его от назначения, так как мальчик еще слишком юн.

После смерти мужа и сына Чезаре в 1514—1515 годах, переехала в замок Villa Medici del Vascello в Сан-Джованни-ин-Кроче в окрестностях Кремоны. Затем, когда разгромив Милан, французы конфисковали земли в Саронно и Павии, пожалованные её бастарду отцом, ей пришлось уехать в Мантую, где ей предоставила приют находившаяся с ней в дружеских отношениях Изабелла д'Эсте — сестра покойной Беатриче, герцогини Миланской.

Она смогла восстановить своё благосостояние, когда Сфорца снова вернули власть. Умерла в возрасте 63 лет и, вероятно, была погребена в часовне семьи Карминати в церкви Сан-Заведро.

Муза и хозяйка салона

Выйдя замуж, она (пока французы не подорвали её благосостояние) держала литературный салон, который стал чуть ли первым в Европе.

«В то время, когда благороднейшая и достойнейшая синьора Цецилия, графиня Бергамини, пила минеральные воды в Баньо д’Аквано, чтобы поправить свои недуги, её навещали многие господа и дамы, отчасти из-за того, что она была приветлива и добра, отчасти из-за того, что в её компании можно было встретиться с лучшими умами Милана, как, впрочем, и с иностранцами, которым случалось здесь оказаться. Военачальники говорили здесь о ратном деле, музыканты пели, живописцы и художники рисовали, философы рассуждали о природе, а поэты декламировали свои и чужие стихи; так что исполнялись желания всякого, кто желал высказаться или же услышать достойные суждения, поскольку в присутствии этой героини всегда обсуждались вещи весьма приятные, добродетельные и благородные» (Маттео Банделло).

Чечилия была одаренной и образованной женщиной, свободно писала и говорила на латыни, в частности, обращалась с латинскими речами к теологами и философам, приходившим к ней в дом, прекрасно пела, музицировала и писала стихи на нескольких языках (в том числе сонеты на итальянском), отличалась остроумием. Как большинство образованных женщин своего времени, Чечилия занималась культурой лишь для собственного удовольствия. Она никогда не публиковала стихи и тексты, написанные ею. «Если не смотреть на её связь с Моро, Цецилия представляется образцом добродетели. Благодаря браку с графом Бергамини она занимала весьма видное положение в Милане, и её восторженные поклонники считали её одной из самых образованных женщин в Италии, наравне даже с Изабеллой д’Эсте и Витторией Колонна» — с ними её сравнивал Ортензио Ландо. Современники восхваляли её редкие добродетели и знания и именовали «la bella Gallerani» поэтессой Сапфо наших дней.

• Она не раз упоминается в знаменитых новеллах Маттео Банделло. «Третья новелла Банделло вводит нас во дворец Ипполиты Сфорца Бентивольо, располагавшийся за Порта Кремонезе, в котором мы видим всех выдающихся людей города. Здесь читают свои сонеты сеньора Цецилия Бергамини и синьора Камилла Скарампа, „две наши музы“, как везде называет их автор. В двадцать второй новелле, посвященной Галлерани, он говорит, что, оказавшись неподалеку от Кремонезе, он счел бы святотатством не свернуть с дороги и не посетить там её в её собственном замке, а затем вспоминает, какой радушный прием она ему оказала. Оставив своё излюбленное занятие — чтение латинских и итальянских поэтов, — Цецилия провела время за приятной беседой с ним и его другом. Позднее её очень хвалили за торжественные речи, как правило, на латыни, которые она по особым случаем произносила перед своими восторженными почитателями». Также Банделло описывает её как покровительницу искусств, её и Камиллу Скарампу он описывает не только как двух наших муз (le nostre due Muse), но и как «одну из двух великих светил нашего итальянского языка».
• Бернардо Беллинчионе посвятил сонет её портрету кисти Леонардо, полный гипербол; также он посвящал сонеты рождению её бастарда, полные античных аллегорий и гипербол.
• Эпиграммы в её честь писал Скалигеро (Scaligero)

Чечилия и Леонардо да Винчи

Сонет XLV

К портрету мадонны Чечилии,
написанному Леонардо

(Диалог Поэта и Природы)

– Природа, сердишься, завидуешь чему-то?
– Да Винчи, что звезду земную написал,
Чечилию, чей взгляд прекрасный так блистал,
Что солнца лик сумел затмить он на минуту.

– Вся честь – одной тебе, Природа; хоть как будто
На полотне – вся слух, сомкнувшая уста…
Знай, ведь она теперь живая навсегда,
И стала вечным твоей славы атрибутом.

За это – славь Иль Моро. Или всё же,
Талант и руку Леонардо восхвали,
Он сохранил тебя навеки для потомства.

Портрет увидев, люди скажут грёжа,
Что им сейчас как дар преподнесли,
Пленительный пример природы чудотворства.

Бернардо Беллинчионе

Один из четырех сохранившихся женских портретов кисти Леонардо да Винчи — «Дама с горностаем», считается изображением Чечилии.

Она познакомилась с художником, находившимся на службе в Милане, в замке Сфорца и, как считается, в 1489 году он начал писать её портрет. Она приглашала его на встречи миланских интеллектуалов, на которых обсуждалась философия и другие науки; Чечилия лично председательствовала на этих встречах. У Леонардо сохранился черновик письма, предположительно адресованного Чечилии и начинающегося: «Возлюбленная моя богиня…»; также известно, что они были между собой на «ты», хотя в ту эпоху даже друзья и близкие родственники обращались друг к другу на «вы». Опираясь на эти факты (а также на сексуальную окраску, по мнению многих, присутствующую в полотне «Дама с горностаем»), некоторые исследователи склонны считать их связь интимной. Тем не менее, то, что на картине «Дама с горностаем» изображена именно Чечилия — достоверно не доказано.

Однако о том, что Леонардо действительно писал какой-то её портрет, свидетельствуют письменные источники — сонет Бернардо Беллинчионе и упоминание в письме Чечилии Галлерани к Изабелле д’Эсте от 29 апреля 1498 года. Изабелла высказала просьбу прислать ей портрет, чтобы сравнить его с работой Джованни Беллини: «Припоминая, что Леонардо нарисовал Ваш портрет, мы просим Вас быть столь любезной и прислать нам Ваш портрет с этим посыльным, чтобы мы смогли не только сравнить работы этих двух художников, но также и иметь удовольствие снова лицезреть ваше лицо». Чечилия в ответном письме от 29 апреля уверяет её, что послала бы этот портрет даже более охотно, будь его сходство с ней несколько ближе, но «не подумайте, ваша милость, что это вызвано какой-то ошибкой мастера — хотя, с другой стороны, я не уверена в его точности, — но это лишь следствие того, что портрет был написан в то время, когда я еще была так неразвита, и с тех пор я так сильно изменилась. Никто, видя меня и этот портрет вместе, не подумал бы, что это мое изображение. Тем не менее умоляю Вашу Милость быть вполне уверенной в моем благоволении. Я намереваюсь сделать много больше, нежели переслать портрет для вашего удовольствия». Она пишет «15 лет прошло», что относит дату создания картины к 1483 году, когда на самом деле ей было 10 лет. Портрет был послан Изабелле, и возвращен в следующем месяце.

Другие портреты

Исследователь Лаура Паньотта считает, что на одном из женских портретов кисти Бартоломео Венето изображена Чечилия: «Идентификация изображенной на портрете Венето дамы с Чечилией Галлерани не исключена. На основании анализа стиля, картину можно датировать 1518—1520. В это время Галлерани было 45-47, что согласуется с возрастом женщины на портрете. Паньотта также отмечает физиономическое сходство портрета и Дамы с горностаем. Вазочка для благовоний и желтый платок — атрибуты Марии Магдалины — вероятно, также кисти самого Венето — согласно данным рентгенографии были добавлены после окончания портрета и могут указывать на раскаяние женщины в грехах юности».

В XIX веке указывали, что «есть второй оригинальный портрет Чечилии, находящийся в семье Паллавичини в San Calocero, написанный на взлете её славы».

В библиотеке Trivulziana хранится манускрипт «Libro del Gesù» маленького Максимилиана Сфорца, законного сына герцога. В нем имеется миниатюра, где этот ребенок изображен сидящим за обедом вместе со своей матерью и некой дамой, чье имя указано как Чечилия — считается, что это изображение Галлерани.

Литература

• Daliela Pizzigalli «La donna con l’ermellino»
• Коллинсон-Морлей, Леси. История династии Сфорца = Lacy Collinson-Morley. The story of the Sforzas. London, George Routledge & sons, 1933. / Пер. с англ. Чулкова О.А.. — СПб: Евразия, 2005. — 352 с. — 2000 экз. — ISBN 5-8071-067-7.

• [www.archive.org/stream/burlingtonmagazi34londuoft/burlingtonmagazi34londuoft_djvu.txt THE LADY WITH THE ERMINE : A COMPOSITION BY LEONARDO DA VINCI // Burlington Magazine. Volume XXXIV No. CXC-CXCV. January— June 19 19 ]
• J.Shell, G.Sironi. Cecilia Gallerani: Leonardo's Lady with an Ermine // Artibus et Historiae, Vol. 13, No. 25 (1992), pp. 47–66

Отрывок, характеризующий Галлерани, Чечилия

– Да, граф, он слишком благороден и чист душою, – говаривала она, – для нашего нынешнего, развращенного света. Добродетели никто не любит, она всем глаза колет. Ну скажите, граф, справедливо это, честно это со стороны Безухова? А Федя по своему благородству любил его, и теперь никогда ничего дурного про него не говорит. В Петербурге эти шалости с квартальным там что то шутили, ведь они вместе делали? Что ж, Безухову ничего, а Федя все на своих плечах перенес! Ведь что он перенес! Положим, возвратили, да ведь как же и не возвратить? Я думаю таких, как он, храбрецов и сынов отечества не много там было. Что ж теперь – эта дуэль! Есть ли чувство, честь у этих людей! Зная, что он единственный сын, вызвать на дуэль и стрелять так прямо! Хорошо, что Бог помиловал нас. И за что же? Ну кто же в наше время не имеет интриги? Что ж, коли он так ревнив? Я понимаю, ведь он прежде мог дать почувствовать, а то год ведь продолжалось. И что же, вызвал на дуэль, полагая, что Федя не будет драться, потому что он ему должен. Какая низость! Какая гадость! Я знаю, вы Федю поняли, мой милый граф, оттого то я вас душой люблю, верьте мне. Его редкие понимают. Это такая высокая, небесная душа!
Сам Долохов часто во время своего выздоровления говорил Ростову такие слова, которых никак нельзя было ожидать от него. – Меня считают злым человеком, я знаю, – говаривал он, – и пускай. Я никого знать не хочу кроме тех, кого люблю; но кого я люблю, того люблю так, что жизнь отдам, а остальных передавлю всех, коли станут на дороге. У меня есть обожаемая, неоцененная мать, два три друга, ты в том числе, а на остальных я обращаю внимание только на столько, на сколько они полезны или вредны. И все почти вредны, в особенности женщины. Да, душа моя, – продолжал он, – мужчин я встречал любящих, благородных, возвышенных; но женщин, кроме продажных тварей – графинь или кухарок, всё равно – я не встречал еще. Я не встречал еще той небесной чистоты, преданности, которых я ищу в женщине. Ежели бы я нашел такую женщину, я бы жизнь отдал за нее. А эти!… – Он сделал презрительный жест. – И веришь ли мне, ежели я еще дорожу жизнью, то дорожу только потому, что надеюсь еще встретить такое небесное существо, которое бы возродило, очистило и возвысило меня. Но ты не понимаешь этого.
– Нет, я очень понимаю, – отвечал Ростов, находившийся под влиянием своего нового друга.

Осенью семейство Ростовых вернулось в Москву. В начале зимы вернулся и Денисов и остановился у Ростовых. Это первое время зимы 1806 года, проведенное Николаем Ростовым в Москве, было одно из самых счастливых и веселых для него и для всего его семейства. Николай привлек с собой в дом родителей много молодых людей. Вера была двадцати летняя, красивая девица; Соня шестнадцати летняя девушка во всей прелести только что распустившегося цветка; Наташа полу барышня, полу девочка, то детски смешная, то девически обворожительная.
В доме Ростовых завелась в это время какая то особенная атмосфера любовности, как это бывает в доме, где очень милые и очень молодые девушки. Всякий молодой человек, приезжавший в дом Ростовых, глядя на эти молодые, восприимчивые, чему то (вероятно своему счастию) улыбающиеся, девические лица, на эту оживленную беготню, слушая этот непоследовательный, но ласковый ко всем, на всё готовый, исполненный надежды лепет женской молодежи, слушая эти непоследовательные звуки, то пенья, то музыки, испытывал одно и то же чувство готовности к любви и ожидания счастья, которое испытывала и сама молодежь дома Ростовых.
В числе молодых людей, введенных Ростовым, был одним из первых – Долохов, который понравился всем в доме, исключая Наташи. За Долохова она чуть не поссорилась с братом. Она настаивала на том, что он злой человек, что в дуэли с Безуховым Пьер был прав, а Долохов виноват, что он неприятен и неестествен.
– Нечего мне понимать, – с упорным своевольством кричала Наташа, – он злой и без чувств. Вот ведь я же люблю твоего Денисова, он и кутила, и всё, а я всё таки его люблю, стало быть я понимаю. Не умею, как тебе сказать; у него всё назначено, а я этого не люблю. Денисова…
– Ну Денисов другое дело, – отвечал Николай, давая чувствовать, что в сравнении с Долоховым даже и Денисов был ничто, – надо понимать, какая душа у этого Долохова, надо видеть его с матерью, это такое сердце!
– Уж этого я не знаю, но с ним мне неловко. И ты знаешь ли, что он влюбился в Соню?
– Какие глупости…
– Я уверена, вот увидишь. – Предсказание Наташи сбывалось. Долохов, не любивший дамского общества, стал часто бывать в доме, и вопрос о том, для кого он ездит, скоро (хотя и никто не говорил про это) был решен так, что он ездит для Сони. И Соня, хотя никогда не посмела бы сказать этого, знала это и всякий раз, как кумач, краснела при появлении Долохова.
Долохов часто обедал у Ростовых, никогда не пропускал спектакля, где они были, и бывал на балах adolescentes [подростков] у Иогеля, где всегда бывали Ростовы. Он оказывал преимущественное внимание Соне и смотрел на нее такими глазами, что не только она без краски не могла выдержать этого взгляда, но и старая графиня и Наташа краснели, заметив этот взгляд.
Видно было, что этот сильный, странный мужчина находился под неотразимым влиянием, производимым на него этой черненькой, грациозной, любящей другого девочкой.
Ростов замечал что то новое между Долоховым и Соней; но он не определял себе, какие это были новые отношения. «Они там все влюблены в кого то», думал он про Соню и Наташу. Но ему было не так, как прежде, ловко с Соней и Долоховым, и он реже стал бывать дома.
С осени 1806 года опять всё заговорило о войне с Наполеоном еще с большим жаром, чем в прошлом году. Назначен был не только набор рекрут, но и еще 9 ти ратников с тысячи. Повсюду проклинали анафемой Бонапартия, и в Москве только и толков было, что о предстоящей войне. Для семейства Ростовых весь интерес этих приготовлений к войне заключался только в том, что Николушка ни за что не соглашался оставаться в Москве и выжидал только конца отпуска Денисова с тем, чтобы с ним вместе ехать в полк после праздников. Предстоящий отъезд не только не мешал ему веселиться, но еще поощрял его к этому. Большую часть времени он проводил вне дома, на обедах, вечерах и балах.

ХI
На третий день Рождества, Николай обедал дома, что в последнее время редко случалось с ним. Это был официально прощальный обед, так как он с Денисовым уезжал в полк после Крещенья. Обедало человек двадцать, в том числе Долохов и Денисов.
Никогда в доме Ростовых любовный воздух, атмосфера влюбленности не давали себя чувствовать с такой силой, как в эти дни праздников. «Лови минуты счастия, заставляй себя любить, влюбляйся сам! Только это одно есть настоящее на свете – остальное всё вздор. И этим одним мы здесь только и заняты», – говорила эта атмосфера. Николай, как и всегда, замучив две пары лошадей и то не успев побывать во всех местах, где ему надо было быть и куда его звали, приехал домой перед самым обедом. Как только он вошел, он заметил и почувствовал напряженность любовной атмосферы в доме, но кроме того он заметил странное замешательство, царствующее между некоторыми из членов общества. Особенно взволнованы были Соня, Долохов, старая графиня и немного Наташа. Николай понял, что что то должно было случиться до обеда между Соней и Долоховым и с свойственною ему чуткостью сердца был очень нежен и осторожен, во время обеда, в обращении с ними обоими. В этот же вечер третьего дня праздников должен был быть один из тех балов у Иогеля (танцовального учителя), которые он давал по праздникам для всех своих учеников и учениц.
– Николенька, ты поедешь к Иогелю? Пожалуйста, поезжай, – сказала ему Наташа, – он тебя особенно просил, и Василий Дмитрич (это был Денисов) едет.
– Куда я не поеду по приказанию г'афини! – сказал Денисов, шутливо поставивший себя в доме Ростовых на ногу рыцаря Наташи, – pas de chale [танец с шалью] готов танцовать.
– Коли успею! Я обещал Архаровым, у них вечер, – сказал Николай.
– А ты?… – обратился он к Долохову. И только что спросил это, заметил, что этого не надо было спрашивать.
– Да, может быть… – холодно и сердито отвечал Долохов, взглянув на Соню и, нахмурившись, точно таким взглядом, каким он на клубном обеде смотрел на Пьера, опять взглянул на Николая.
«Что нибудь есть», подумал Николай и еще более утвердился в этом предположении тем, что Долохов тотчас же после обеда уехал. Он вызвал Наташу и спросил, что такое?
– А я тебя искала, – сказала Наташа, выбежав к нему. – Я говорила, ты всё не хотел верить, – торжествующе сказала она, – он сделал предложение Соне.
Как ни мало занимался Николай Соней за это время, но что то как бы оторвалось в нем, когда он услыхал это. Долохов был приличная и в некоторых отношениях блестящая партия для бесприданной сироты Сони. С точки зрения старой графини и света нельзя было отказать ему. И потому первое чувство Николая, когда он услыхал это, было озлобление против Сони. Он приготавливался к тому, чтобы сказать: «И прекрасно, разумеется, надо забыть детские обещания и принять предложение»; но не успел он еще сказать этого…
– Можешь себе представить! она отказала, совсем отказала! – заговорила Наташа. – Она сказала, что любит другого, – прибавила она, помолчав немного.
«Да иначе и не могла поступить моя Соня!» подумал Николай.
– Сколько ее ни просила мама, она отказала, и я знаю, она не переменит, если что сказала…
– А мама просила ее! – с упреком сказал Николай.
– Да, – сказала Наташа. – Знаешь, Николенька, не сердись; но я знаю, что ты на ней не женишься. Я знаю, Бог знает отчего, я знаю верно, ты не женишься.
– Ну, этого ты никак не знаешь, – сказал Николай; – но мне надо поговорить с ней. Что за прелесть, эта Соня! – прибавил он улыбаясь.
– Это такая прелесть! Я тебе пришлю ее. – И Наташа, поцеловав брата, убежала.
Через минуту вошла Соня, испуганная, растерянная и виноватая. Николай подошел к ней и поцеловал ее руку. Это был первый раз, что они в этот приезд говорили с глазу на глаз и о своей любви.
– Sophie, – сказал он сначала робко, и потом всё смелее и смелее, – ежели вы хотите отказаться не только от блестящей, от выгодной партии; но он прекрасный, благородный человек… он мой друг…
Соня перебила его.
– Я уж отказалась, – сказала она поспешно.
– Ежели вы отказываетесь для меня, то я боюсь, что на мне…
Соня опять перебила его. Она умоляющим, испуганным взглядом посмотрела на него.
– Nicolas, не говорите мне этого, – сказала она.
– Нет, я должен. Может быть это suffisance [самонадеянность] с моей стороны, но всё лучше сказать. Ежели вы откажетесь для меня, то я должен вам сказать всю правду. Я вас люблю, я думаю, больше всех…
– Мне и довольно, – вспыхнув, сказала Соня.
– Нет, но я тысячу раз влюблялся и буду влюбляться, хотя такого чувства дружбы, доверия, любви, я ни к кому не имею, как к вам. Потом я молод. Мaman не хочет этого. Ну, просто, я ничего не обещаю. И я прошу вас подумать о предложении Долохова, – сказал он, с трудом выговаривая фамилию своего друга.
– Не говорите мне этого. Я ничего не хочу. Я люблю вас, как брата, и всегда буду любить, и больше мне ничего не надо.
– Вы ангел, я вас не стою, но я только боюсь обмануть вас. – Николай еще раз поцеловал ее руку.


У Иогеля были самые веселые балы в Москве. Это говорили матушки, глядя на своих adolescentes, [девушек,] выделывающих свои только что выученные па; это говорили и сами adolescentes и adolescents, [девушки и юноши,] танцовавшие до упаду; эти взрослые девицы и молодые люди, приезжавшие на эти балы с мыслию снизойти до них и находя в них самое лучшее веселье. В этот же год на этих балах сделалось два брака. Две хорошенькие княжны Горчаковы нашли женихов и вышли замуж, и тем еще более пустили в славу эти балы. Особенного на этих балах было то, что не было хозяина и хозяйки: был, как пух летающий, по правилам искусства расшаркивающийся, добродушный Иогель, который принимал билетики за уроки от всех своих гостей; было то, что на эти балы еще езжали только те, кто хотел танцовать и веселиться, как хотят этого 13 ти и 14 ти летние девочки, в первый раз надевающие длинные платья. Все, за редкими исключениями, были или казались хорошенькими: так восторженно они все улыбались и так разгорались их глазки. Иногда танцовывали даже pas de chale лучшие ученицы, из которых лучшая была Наташа, отличавшаяся своею грациозностью; но на этом, последнем бале танцовали только экосезы, англезы и только что входящую в моду мазурку. Зала была взята Иогелем в дом Безухова, и бал очень удался, как говорили все. Много было хорошеньких девочек, и Ростовы барышни были из лучших. Они обе были особенно счастливы и веселы. В этот вечер Соня, гордая предложением Долохова, своим отказом и объяснением с Николаем, кружилась еще дома, не давая девушке дочесать свои косы, и теперь насквозь светилась порывистой радостью.
Наташа, не менее гордая тем, что она в первый раз была в длинном платье, на настоящем бале, была еще счастливее. Обе были в белых, кисейных платьях с розовыми лентами.
Наташа сделалась влюблена с самой той минуты, как она вошла на бал. Она не была влюблена ни в кого в особенности, но влюблена была во всех. В того, на кого она смотрела в ту минуту, как она смотрела, в того она и была влюблена.
– Ах, как хорошо! – всё говорила она, подбегая к Соне.
Николай с Денисовым ходили по залам, ласково и покровительственно оглядывая танцующих.
– Как она мила, к'асавица будет, – сказал Денисов.
– Кто?
– Г'афиня Наташа, – отвечал Денисов.
– И как она танцует, какая г'ация! – помолчав немного, опять сказал он.
– Да про кого ты говоришь?
– Про сест'у п'о твою, – сердито крикнул Денисов.
Ростов усмехнулся.
– Mon cher comte; vous etes l'un de mes meilleurs ecoliers, il faut que vous dansiez, – сказал маленький Иогель, подходя к Николаю. – Voyez combien de jolies demoiselles. [Любезный граф, вы один из лучших моих учеников. Вам надо танцовать. Посмотрите, сколько хорошеньких девушек!] – Он с тою же просьбой обратился и к Денисову, тоже своему бывшему ученику.
– Non, mon cher, je fe'ai tapisse'ie, [Нет, мой милый, я посижу у стенки,] – сказал Денисов. – Разве вы не помните, как дурно я пользовался вашими уроками?
– О нет! – поспешно утешая его, сказал Иогель. – Вы только невнимательны были, а вы имели способности, да, вы имели способности.
Заиграли вновь вводившуюся мазурку; Николай не мог отказать Иогелю и пригласил Соню. Денисов подсел к старушкам и облокотившись на саблю, притопывая такт, что то весело рассказывал и смешил старых дам, поглядывая на танцующую молодежь. Иогель в первой паре танцовал с Наташей, своей гордостью и лучшей ученицей. Мягко, нежно перебирая своими ножками в башмачках, Иогель первым полетел по зале с робевшей, но старательно выделывающей па Наташей. Денисов не спускал с нее глаз и пристукивал саблей такт, с таким видом, который ясно говорил, что он сам не танцует только от того, что не хочет, а не от того, что не может. В середине фигуры он подозвал к себе проходившего мимо Ростова.
– Это совсем не то, – сказал он. – Разве это польская мазу'ка? А отлично танцует. – Зная, что Денисов и в Польше даже славился своим мастерством плясать польскую мазурку, Николай подбежал к Наташе:
– Поди, выбери Денисова. Вот танцует! Чудо! – сказал он.
Когда пришел опять черед Наташе, она встала и быстро перебирая своими с бантиками башмачками, робея, одна пробежала через залу к углу, где сидел Денисов. Она видела, что все смотрят на нее и ждут. Николай видел, что Денисов и Наташа улыбаясь спорили, и что Денисов отказывался, но радостно улыбался. Он подбежал.
– Пожалуйста, Василий Дмитрич, – говорила Наташа, – пойдемте, пожалуйста.
– Да, что, увольте, г'афиня, – говорил Денисов.
– Ну, полно, Вася, – сказал Николай.
– Точно кота Ваську угова'ивают, – шутя сказал Денисов.
– Целый вечер вам буду петь, – сказала Наташа.
– Волшебница всё со мной сделает! – сказал Денисов и отстегнул саблю. Он вышел из за стульев, крепко взял за руку свою даму, приподнял голову и отставил ногу, ожидая такта. Только на коне и в мазурке не видно было маленького роста Денисова, и он представлялся тем самым молодцом, каким он сам себя чувствовал. Выждав такт, он с боку, победоносно и шутливо, взглянул на свою даму, неожиданно пристукнул одной ногой и, как мячик, упруго отскочил от пола и полетел вдоль по кругу, увлекая за собой свою даму. Он не слышно летел половину залы на одной ноге, и, казалось, не видел стоявших перед ним стульев и прямо несся на них; но вдруг, прищелкнув шпорами и расставив ноги, останавливался на каблуках, стоял так секунду, с грохотом шпор стучал на одном месте ногами, быстро вертелся и, левой ногой подщелкивая правую, опять летел по кругу. Наташа угадывала то, что он намерен был сделать, и, сама не зная как, следила за ним – отдаваясь ему. То он кружил ее, то на правой, то на левой руке, то падая на колена, обводил ее вокруг себя, и опять вскакивал и пускался вперед с такой стремительностью, как будто он намерен был, не переводя духа, перебежать через все комнаты; то вдруг опять останавливался и делал опять новое и неожиданное колено. Когда он, бойко закружив даму перед ее местом, щелкнул шпорой, кланяясь перед ней, Наташа даже не присела ему. Она с недоуменьем уставила на него глаза, улыбаясь, как будто не узнавая его. – Что ж это такое? – проговорила она.