Галликанство

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Галлика́нство, Галликанизм (фр. Gallicanisme) — термин, объединяющий церковные, политические и правовые учения и доктрины, распространённые во Франции в Средневековье и Новое время. Две основные идеи галликанства — определённая независимость национальной Церкви от папской власти и признание за государством или монархом права иметь властные полномочия во французской Церкви.

Идеи галликанства в определённой мере схожи с положениями англиканства, однако в отличие от него не подразумевают полный разрыв с папством, а лишь ограничение его влияния на национальную церковь. Галликанское учение об ограничении папской власти во многом перекликается с положениями концилиаризма.

Несмотря на то, что корни галликанизма весьма древние, сам термин «галликанство» впервые был употреблён лишь на Первом Ватиканском соборе[1]. До этого галликанские положения формулировались описательно — «свободы и привилегии галльской церкви» и т. д. Слово «галликанство» восходит к древнему названию Франции «Галлия».





История

Ранний период

Корни галликанского движения восходят ещё к рубежу I и II тысячелетия. При Каролингах королевская власть осознавалась в том числе и как особая служба избранника Бога и защитника Церкви[2]. Клюнийская реформа монашества в X—XI веках привела к созданию обширной сети монастырей, подчинявшихся папе и независимых от местных епископов, что способствовало углублению противоречий между папством и французским епископатом.

Король Людовик Святой, несмотря на свою глубокую набожность и вероисповедную верность Святому Престолу, уверенно проводил политику на подчинение французского духовенства юрисдикции короля в светских делах, поддержку практики избрания епископов капитулами и закрепление за французской Церковью права созывать свои соборы без санкции Рима. В 1247 году Людовик Святой направил Святому Престолу ноту протеста, составленную в весьма сильных выражениях, где он протестовал против вмешательства папства в отношения короля Франции и французской Церкви[3].

XIV—XVI век

Появление галликанизма, как доктрины, обязано конфликту французского короля Филиппа Красивого с папой Бонифацием VIII в начале XIV века, носившего в своей основе чисто фискальный характер — могущественный и самовластный король не мог смириться с потерей значительной части своих доходов, уходивших из страны в Рим в качестве церковного налога.

В ходе Великого западного раскола сепаратистские тенденции во французской церкви усилились. Длительная борьба пап и антипап утомила высшие государственные и церковные силы страны. На соборе епископов Франции 27 июля 1398 года при поддержке короля Карла VI было решено отказать в поддержке авиньонскому антипапе Бенедикту XIII, не признавая в то же время римского папу Бонифация IX[1]. Фактически единственным законным главой французской Католической церкви в этот период являлся король, а все церковные налоги оставались в стране. Серьёзных последствий это решение не имело, поскольку вскоре с новой силой вспыхнула Столетняя война, в ходе которой само существование французского королевства оказалось под вопросом.

В 1438 году после благоприятного для Франции перелома в войне и окончания Базельского собора, подтвердившего основные положения концилиаризма, король Карл VII созвал собор французского духовенства в городе Бурже. Этот собор 7 июля 1438 года принял т. н. «Прагматическую санкцию», которая формализовала основные идеи галликанства. «Прагматическая санкция» в полной мере утверждала решения Базельского собора о приоритете Вселенского собора над личной властью Папы, провозглашала полную независимость короля Франции от папы в мирских делах, устанавливала подсудность французского духовенства светскому французскому правосудию и наделяла короля правами назначать своих кандидатов на церковные должности[1]. Философско-богословская подоплёка галликанства развивалась богословами Парижского университета.

Надзор за соблюдением положений «Прагматической санкции» был возложен на Парижский парламент, что дало последнему повод для вмешательства в церковные дела. В последующие года нередко возникали конфликты между парламентом и французским духовенством, включая сторонников галликанства.

«Прагматическая санкция» действовала менее ста лет. Пятый Латеранский собор 1512—1514 годов объявил недействительными положения Констанцского и Базельского соборов о приоритете решений Собора над решениями папы и привёл к затуханию концилиарного движения. В 1516 году папа Лев X и король Франции Франциск I подписали в Болонье конкордат, который действовал до 1790 года[1]. Согласно его компромиссным положениям Франция отказывалась от тезиса о приоритете Собора, но король сохранял право пожалования церковных бенефициев и сбора доходов с епархий.

XVII—XVIII века

Галликанские идеи, тем не менее, были широко распространены в обществе. Многие богословы и светские деятели, особенно из числа членов Парижского парламента, публиковали труды, в которых настаивали на тезисах о невмешательстве папы во французские церковные дела. Новый подъём галликанство испытало в период правления Людовика XIV, абсолютизм которого был мало совместим со вмешательством из-за границы в любые внутренние французские вопросы. С ведома короля ассамблея французского духовенства приняла 19 марта 1682 года «Декларацию галликанского клира», четыре артикула которой были составлены Боссюэ и считаются манифестом галликанства:

  • Святой Пётр и его преемники, викарии Иисуса Христа, и сама Церковь получили от Бога власть только над духовным. Короли и монархи не подчиняются в миру никакой церковной власти, Папа не имеет власти лишать их престола.
  • Святой Апостольский престол и преемники Святого Петра имеют полноту власти в области духовной, но при условии уважения высшей власти Вселенских соборов, как оно определено на Констанцском соборе.
  • Применение апостольской власти должно соответствовать канонам, установленным Святым Духом и закреплённым всеобщим уважением всех людей. Правила, нравы и конституции, принятые в королевстве и Церкви Франции, должны иметь силу и крепость, и их применение должно оставаться непоколебимым.
  • В вопросах веры роль Папы преимущественна, и его декреты касаются всех церквей и каждой церкви в отдельности; но его суждение не может считаться неизменным, раз навсегда данным, если только Церковь не санкционирует его[4].

Папа Иннокентий XI осудил Декларацию. В Конституции папы Александра VIII Inter multiplices осуждение было повторено, причём до отмены декларации Святой Престол отказался утверждать французских епископов. В 1693 году Людовик XIV направил в Рим послание, где отказался от положений декларации. Тем не менее, галликанские идеи были популярны во Франции в течение всего XVIII века.

XIX век

После Великой французской революции галликанство начало терять популярность, идея государственного контроля над Церковью была запятнана репрессиями революционной власти против народа и духовенства. Церковный консерватизм и ультрамонтанство, выразителем которых был Жозеф де Местр, постепенно набирали вес[2], хотя ряд высокопоставленных клириков, таких как архиепископ Парижа Жорж Дарбуа частично или полностью разделяли галликанские идеи.

Споры между ультрамонтанами и галликанистами закончились с принятием на Первом Ватиканском соборе догмата о папской безошибочности. После этого галликанизм потерял возможность для существования как богословской доктрины в рамках Католической церкви. Второй фундамент галликанизма, о властных полномочиях светских властей во французской церкви утратил силу с принятием в 1905 году Закона о разделении Церкви и государства, в котором светская власть отказалась от вмешательства во внутренние дела Церкви, епископы во Франции стали назначаться папой[2]

Напишите отзыв о статье "Галликанство"

Примечания

  1. 1 2 3 4 «Галликанство» //Католическая энциклопедия. Т.1. стр. 1186
  2. 1 2 3 [www.pravenc.ru/text/161574.html «Галликанизм» //Православная энциклопедия]
  3. Жак Ле Гофф. Глава XVIII. Конфликты и критика. Людовик Святой и Церковь // Людовик IX Святой = Saint Louis. — М.: Ладомир, 2001. — С. 590-591. — 800 с. — ISBN 5-86218-390-6.
  4. Франсуа Блюш. François Bluche. Глава XV // Людовик XIV = Louis XIV. — М.: Ладомир, 1998. — С. 352. — 815 с. — ISBN 5-86218-263-2.

Литература

Отрывок, характеризующий Галликанство

– Да, ваша правда, – продолжала графиня. – До сих пор я была, слава Богу, другом своих детей и пользуюсь полным их доверием, – говорила графиня, повторяя заблуждение многих родителей, полагающих, что у детей их нет тайн от них. – Я знаю, что я всегда буду первою confidente [поверенной] моих дочерей, и что Николенька, по своему пылкому характеру, ежели будет шалить (мальчику нельзя без этого), то всё не так, как эти петербургские господа.
– Да, славные, славные ребята, – подтвердил граф, всегда разрешавший запутанные для него вопросы тем, что всё находил славным. – Вот подите, захотел в гусары! Да вот что вы хотите, ma chere!
– Какое милое существо ваша меньшая, – сказала гостья. – Порох!
– Да, порох, – сказал граф. – В меня пошла! И какой голос: хоть и моя дочь, а я правду скажу, певица будет, Саломони другая. Мы взяли итальянца ее учить.
– Не рано ли? Говорят, вредно для голоса учиться в эту пору.
– О, нет, какой рано! – сказал граф. – Как же наши матери выходили в двенадцать тринадцать лет замуж?
– Уж она и теперь влюблена в Бориса! Какова? – сказала графиня, тихо улыбаясь, глядя на мать Бориса, и, видимо отвечая на мысль, всегда ее занимавшую, продолжала. – Ну, вот видите, держи я ее строго, запрещай я ей… Бог знает, что бы они делали потихоньку (графиня разумела: они целовались бы), а теперь я знаю каждое ее слово. Она сама вечером прибежит и всё мне расскажет. Может быть, я балую ее; но, право, это, кажется, лучше. Я старшую держала строго.
– Да, меня совсем иначе воспитывали, – сказала старшая, красивая графиня Вера, улыбаясь.
Но улыбка не украсила лица Веры, как это обыкновенно бывает; напротив, лицо ее стало неестественно и оттого неприятно.
Старшая, Вера, была хороша, была неглупа, училась прекрасно, была хорошо воспитана, голос у нее был приятный, то, что она сказала, было справедливо и уместно; но, странное дело, все, и гостья и графиня, оглянулись на нее, как будто удивились, зачем она это сказала, и почувствовали неловкость.
– Всегда с старшими детьми мудрят, хотят сделать что нибудь необыкновенное, – сказала гостья.
– Что греха таить, ma chere! Графинюшка мудрила с Верой, – сказал граф. – Ну, да что ж! всё таки славная вышла, – прибавил он, одобрительно подмигивая Вере.
Гостьи встали и уехали, обещаясь приехать к обеду.
– Что за манера! Уж сидели, сидели! – сказала графиня, проводя гостей.


Когда Наташа вышла из гостиной и побежала, она добежала только до цветочной. В этой комнате она остановилась, прислушиваясь к говору в гостиной и ожидая выхода Бориса. Она уже начинала приходить в нетерпение и, топнув ножкой, сбиралась было заплакать оттого, что он не сейчас шел, когда заслышались не тихие, не быстрые, приличные шаги молодого человека.
Наташа быстро бросилась между кадок цветов и спряталась.
Борис остановился посереди комнаты, оглянулся, смахнул рукой соринки с рукава мундира и подошел к зеркалу, рассматривая свое красивое лицо. Наташа, притихнув, выглядывала из своей засады, ожидая, что он будет делать. Он постоял несколько времени перед зеркалом, улыбнулся и пошел к выходной двери. Наташа хотела его окликнуть, но потом раздумала. «Пускай ищет», сказала она себе. Только что Борис вышел, как из другой двери вышла раскрасневшаяся Соня, сквозь слезы что то злобно шепчущая. Наташа удержалась от своего первого движения выбежать к ней и осталась в своей засаде, как под шапкой невидимкой, высматривая, что делалось на свете. Она испытывала особое новое наслаждение. Соня шептала что то и оглядывалась на дверь гостиной. Из двери вышел Николай.
– Соня! Что с тобой? Можно ли это? – сказал Николай, подбегая к ней.
– Ничего, ничего, оставьте меня! – Соня зарыдала.
– Нет, я знаю что.
– Ну знаете, и прекрасно, и подите к ней.
– Соооня! Одно слово! Можно ли так мучить меня и себя из за фантазии? – говорил Николай, взяв ее за руку.
Соня не вырывала у него руки и перестала плакать.
Наташа, не шевелясь и не дыша, блестящими главами смотрела из своей засады. «Что теперь будет»? думала она.
– Соня! Мне весь мир не нужен! Ты одна для меня всё, – говорил Николай. – Я докажу тебе.
– Я не люблю, когда ты так говоришь.
– Ну не буду, ну прости, Соня! – Он притянул ее к себе и поцеловал.
«Ах, как хорошо!» подумала Наташа, и когда Соня с Николаем вышли из комнаты, она пошла за ними и вызвала к себе Бориса.
– Борис, подите сюда, – сказала она с значительным и хитрым видом. – Мне нужно сказать вам одну вещь. Сюда, сюда, – сказала она и привела его в цветочную на то место между кадок, где она была спрятана. Борис, улыбаясь, шел за нею.
– Какая же это одна вещь ? – спросил он.
Она смутилась, оглянулась вокруг себя и, увидев брошенную на кадке свою куклу, взяла ее в руки.
– Поцелуйте куклу, – сказала она.
Борис внимательным, ласковым взглядом смотрел в ее оживленное лицо и ничего не отвечал.
– Не хотите? Ну, так подите сюда, – сказала она и глубже ушла в цветы и бросила куклу. – Ближе, ближе! – шептала она. Она поймала руками офицера за обшлага, и в покрасневшем лице ее видны были торжественность и страх.
– А меня хотите поцеловать? – прошептала она чуть слышно, исподлобья глядя на него, улыбаясь и чуть не плача от волненья.
Борис покраснел.
– Какая вы смешная! – проговорил он, нагибаясь к ней, еще более краснея, но ничего не предпринимая и выжидая.
Она вдруг вскочила на кадку, так что стала выше его, обняла его обеими руками, так что тонкие голые ручки согнулись выше его шеи и, откинув движением головы волосы назад, поцеловала его в самые губы.
Она проскользнула между горшками на другую сторону цветов и, опустив голову, остановилась.
– Наташа, – сказал он, – вы знаете, что я люблю вас, но…
– Вы влюблены в меня? – перебила его Наташа.
– Да, влюблен, но, пожалуйста, не будем делать того, что сейчас… Еще четыре года… Тогда я буду просить вашей руки.
Наташа подумала.
– Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать… – сказала она, считая по тоненьким пальчикам. – Хорошо! Так кончено?
И улыбка радости и успокоения осветила ее оживленное лицо.
– Кончено! – сказал Борис.
– Навсегда? – сказала девочка. – До самой смерти?
И, взяв его под руку, она с счастливым лицом тихо пошла с ним рядом в диванную.


Графиня так устала от визитов, что не велела принимать больше никого, и швейцару приказано было только звать непременно кушать всех, кто будет еще приезжать с поздравлениями. Графине хотелось с глазу на глаз поговорить с другом своего детства, княгиней Анной Михайловной, которую она не видала хорошенько с ее приезда из Петербурга. Анна Михайловна, с своим исплаканным и приятным лицом, подвинулась ближе к креслу графини.
– С тобой я буду совершенно откровенна, – сказала Анна Михайловна. – Уж мало нас осталось, старых друзей! От этого я так и дорожу твоею дружбой.
Анна Михайловна посмотрела на Веру и остановилась. Графиня пожала руку своему другу.
– Вера, – сказала графиня, обращаясь к старшей дочери, очевидно, нелюбимой. – Как у вас ни на что понятия нет? Разве ты не чувствуешь, что ты здесь лишняя? Поди к сестрам, или…
Красивая Вера презрительно улыбнулась, видимо не чувствуя ни малейшего оскорбления.
– Ежели бы вы мне сказали давно, маменька, я бы тотчас ушла, – сказала она, и пошла в свою комнату.
Но, проходя мимо диванной, она заметила, что в ней у двух окошек симметрично сидели две пары. Она остановилась и презрительно улыбнулась. Соня сидела близко подле Николая, который переписывал ей стихи, в первый раз сочиненные им. Борис с Наташей сидели у другого окна и замолчали, когда вошла Вера. Соня и Наташа с виноватыми и счастливыми лицами взглянули на Веру.
Весело и трогательно было смотреть на этих влюбленных девочек, но вид их, очевидно, не возбуждал в Вере приятного чувства.
– Сколько раз я вас просила, – сказала она, – не брать моих вещей, у вас есть своя комната.
Она взяла от Николая чернильницу.
– Сейчас, сейчас, – сказал он, мокая перо.
– Вы всё умеете делать не во время, – сказала Вера. – То прибежали в гостиную, так что всем совестно сделалось за вас.
Несмотря на то, или именно потому, что сказанное ею было совершенно справедливо, никто ей не отвечал, и все четверо только переглядывались между собой. Она медлила в комнате с чернильницей в руке.
– И какие могут быть в ваши года секреты между Наташей и Борисом и между вами, – всё одни глупости!
– Ну, что тебе за дело, Вера? – тихеньким голоском, заступнически проговорила Наташа.
Она, видимо, была ко всем еще более, чем всегда, в этот день добра и ласкова.
– Очень глупо, – сказала Вера, – мне совестно за вас. Что за секреты?…
– У каждого свои секреты. Мы тебя с Бергом не трогаем, – сказала Наташа разгорячаясь.
– Я думаю, не трогаете, – сказала Вера, – потому что в моих поступках никогда ничего не может быть дурного. А вот я маменьке скажу, как ты с Борисом обходишься.
– Наталья Ильинишна очень хорошо со мной обходится, – сказал Борис. – Я не могу жаловаться, – сказал он.