Галовей, Христофор
Христофор Галовей (известный в летописях и истории также как Головей, Алавей, Галловей, Голловей, Халове, англ. Christopher Galloway) — механик и архитектор родом из Шотландии, работавший в России при царе Михаиле Фёдоровиче в 1621—1645 годах. Известен установкой часов и шатра на Спасской башне Московского кремля и устройством водоподъёмной машины в Водовзводной башне.
О жизни Галовея до его приезда в Москву в 1621 году (по другим сведениям, в 1620 году[1]) и после 1645 года ничего не известно (в том числе и годы жизни). Иван Забелин называет Галовея также упоминающимся в летописях именем «Христофор Христофоров», однако И. Л. Бусева-Давыдова считает, что это могли быть два разных человека[1].
Прибыл в Москву по поручению короля Якова I, который в это время налаживал торговые и дипломатические связи с царём. По договору Галовей должен был получать в год 60 рублей жалованья, и «кормовых» по 20 копеек в день, и каждую неделю по возу дров. В 1640 году он получал уже 75 рублей в год и удвоенные кормовые. Кроме того, как часовщик Фроловской (Спасской) башни и придворный часовщик, он «всякий корм и питьё» получал из царского дворца[2]. По другим сведениям, в 1641 году Галовей получал кормовых по 6 алтын 5 денег (20 с половиной копеек) и по возу дров в неделю, а получать вдвое больше стал с 1645 года[3].
По летописям, в 1628 году Галовей починил во дворце большие часы «Цесарская башня», а также «часики невелики воротные»[2] (при воротах[4]; по Забелину однако карманные[2]).
Когда Михаил Фёдорович пожелал устроить на Спасских воротах часы более сложной механики, чем прежде, проект поручили Галовею, который для устройства новых часов предложил также надстроить над воротами высокую башню с шатром, что и было исполнено в 1624—1625 годах. Когда постройка была окончена и часы стали указывать время и отбивать его колоколами, 29 января 1626 года Галовей получил от царя и его отца, патриарха Филарета Никитича жалованье: серебряный кубок, 10 аршин атласу алого, 10 аршин камки лазоревой, 5 аршин тафты виницейки червчатой, 4 аршина сукна красно-малинового, сорок соболей на 41 рубль, сорок куниц на 12 рублей; всего почти на 100 рублей. «А пожаловал Государь его за то что он сделал в Кремле городе на Фроловских воротах башню и часы»[5]. В мае месяце того же 1626 года сильный пожар в Кремле уничтожил часы; Галовей начал работу заново и окончил в 1628 году; 16 августа 1628 года ему опять была выдана награда, почти равная прежней[5].
Устройство часов было необычным: вращался циферблат, а не стрелки. Это дало основание Самюэлю Коллинсу, английскому врачу на русской службе, ехидно заметить в письме к своему другу Роберту Бойлю:
У наших часов стрелка движется по направлению к цифре, в России же наоборот — цифры движутся по направлению к стрелке. Некий господин Галовей — весьма изобретательный человек — придумал циферблат такого рода. Объясняет он это следующим образом: «Так как русские поступают не так, как все другие люди, то и произведённое ими должно быть устроено соответственно»— [6]
</blockquote>
В 1633 году Христофор Галовей установил машину для подъёма воды Москвы-реки в Свиблову (Водовзводную) башню, «а из башни той воду привёл на государев на сытной и на кормовой дворец в поварни»[7].
По мнению И. Л. Бусевой-Давыдовой, Галовею мог также принадлежать замысел Теремного дворца (1636—1637)[1].
Источники
- Howard Colvin. [books.google.com/books?id=CSyaO-MqYoAC A biographical dictionary of British architects], 1600—1840. 2008. — ISBN 978-0-300-12508-5. — С. 402.
- Jeremy Howard. The Scottish Kremlin Builder: Christopher Galloway — Clockmaker, Architect and Engineer to Tsar Mikhail, the first Romanov. Manifesto, 1997. — ISBN 978-0953209705.
Напишите отзыв о статье "Галовей, Христофор"
Примечания
- ↑ 1 2 3 Бусева-Давыдова И. Л. Россия XVII века: культура и искусство в эпоху перемен. [www.archi.ru/files/publications/abstracts/busevadavydova.htm Автореферат диссертации на звание доктора искусствоведения]. Москва, 2005.
- ↑ 1 2 3 Забелин И. История города Москвы. [books.google.com/books?id=NwVXAAAAMAAJ Часть I]. — М., 1905. — С. 188.
- ↑ Лаппо-Данилевский А. С. Иноземцы в России в царствование Михаила Фёдоровича. // Журнал министерства народного просвещения, [books.google.com/books?id=ox4FAAAAYAAJ часть CCXLI]. — СПб., 1855. — С. 92.
- ↑ [feb-web.ru/feb/sl18/slov-abc/03/sl407410.htm Словарь русского языка XVIII века]
- ↑ 1 2 Забелин И. История города Москвы. [books.google.com/books?id=NwVXAAAAMAAJ Часть I]. — М., 1905. — С. 187.
- ↑ [news.bbc.co.uk/hi/russian/entertainment/newsid_7848000/7848384.stm Россия и Шотландия: братья по духу], BBC, 2009.
- ↑ Забелин И. Дворец Московских царей до Петра Великого. // Москвитянин, [books.google.com/books?id=_vEWAAAAYAAJ часть II]. — М., 1849. — С. 127.
Отрывок, характеризующий Галовей, Христофор
Между пленными и конвойными произошло радостное смятение и ожидание чего то счастливого и торжественного. Со всех сторон послышались крики команды, и с левой стороны, рысью объезжая пленных, показались кавалеристы, хорошо одетые, на хороших лошадях. На всех лицах было выражение напряженности, которая бывает у людей при близости высших властей. Пленные сбились в кучу, их столкнули с дороги; конвойные построились.– L'Empereur! L'Empereur! Le marechal! Le duc! [Император! Император! Маршал! Герцог!] – и только что проехали сытые конвойные, как прогремела карета цугом, на серых лошадях. Пьер мельком увидал спокойное, красивое, толстое и белое лицо человека в треугольной шляпе. Это был один из маршалов. Взгляд маршала обратился на крупную, заметную фигуру Пьера, и в том выражении, с которым маршал этот нахмурился и отвернул лицо, Пьеру показалось сострадание и желание скрыть его.
Генерал, который вел депо, с красным испуганным лицом, погоняя свою худую лошадь, скакал за каретой. Несколько офицеров сошлось вместе, солдаты окружили их. У всех были взволнованно напряженные лица.
– Qu'est ce qu'il a dit? Qu'est ce qu'il a dit?.. [Что он сказал? Что? Что?..] – слышал Пьер.
Во время проезда маршала пленные сбились в кучу, и Пьер увидал Каратаева, которого он не видал еще в нынешнее утро. Каратаев в своей шинельке сидел, прислонившись к березе. В лице его, кроме выражения вчерашнего радостного умиления при рассказе о безвинном страдании купца, светилось еще выражение тихой торжественности.
Каратаев смотрел на Пьера своими добрыми, круглыми глазами, подернутыми теперь слезою, и, видимо, подзывал его к себе, хотел сказать что то. Но Пьеру слишком страшно было за себя. Он сделал так, как будто не видал его взгляда, и поспешно отошел.
Когда пленные опять тронулись, Пьер оглянулся назад. Каратаев сидел на краю дороги, у березы; и два француза что то говорили над ним. Пьер не оглядывался больше. Он шел, прихрамывая, в гору.
Сзади, с того места, где сидел Каратаев, послышался выстрел. Пьер слышал явственно этот выстрел, но в то же мгновение, как он услыхал его, Пьер вспомнил, что он не кончил еще начатое перед проездом маршала вычисление о том, сколько переходов оставалось до Смоленска. И он стал считать. Два французские солдата, из которых один держал в руке снятое, дымящееся ружье, пробежали мимо Пьера. Они оба были бледны, и в выражении их лиц – один из них робко взглянул на Пьера – было что то похожее на то, что он видел в молодом солдате на казни. Пьер посмотрел на солдата и вспомнил о том, как этот солдат третьего дня сжег, высушивая на костре, свою рубаху и как смеялись над ним.
Собака завыла сзади, с того места, где сидел Каратаев. «Экая дура, о чем она воет?» – подумал Пьер.
Солдаты товарищи, шедшие рядом с Пьером, не оглядывались, так же как и он, на то место, с которого послышался выстрел и потом вой собаки; но строгое выражение лежало на всех лицах.
Депо, и пленные, и обоз маршала остановились в деревне Шамшеве. Все сбилось в кучу у костров. Пьер подошел к костру, поел жареного лошадиного мяса, лег спиной к огню и тотчас же заснул. Он спал опять тем же сном, каким он спал в Можайске после Бородина.
Опять события действительности соединялись с сновидениями, и опять кто то, сам ли он или кто другой, говорил ему мысли, и даже те же мысли, которые ему говорились в Можайске.
«Жизнь есть всё. Жизнь есть бог. Все перемещается и движется, и это движение есть бог. И пока есть жизнь, есть наслаждение самосознания божества. Любить жизнь, любить бога. Труднее и блаженнее всего любить эту жизнь в своих страданиях, в безвинности страданий».
«Каратаев» – вспомнилось Пьеру.
И вдруг Пьеру представился, как живой, давно забытый, кроткий старичок учитель, который в Швейцарии преподавал Пьеру географию. «Постой», – сказал старичок. И он показал Пьеру глобус. Глобус этот был живой, колеблющийся шар, не имеющий размеров. Вся поверхность шара состояла из капель, плотно сжатых между собой. И капли эти все двигались, перемещались и то сливались из нескольких в одну, то из одной разделялись на многие. Каждая капля стремилась разлиться, захватить наибольшее пространство, но другие, стремясь к тому же, сжимали ее, иногда уничтожали, иногда сливались с нею.
– Вот жизнь, – сказал старичок учитель.
«Как это просто и ясно, – подумал Пьер. – Как я мог не знать этого прежде».
– В середине бог, и каждая капля стремится расшириться, чтобы в наибольших размерах отражать его. И растет, сливается, и сжимается, и уничтожается на поверхности, уходит в глубину и опять всплывает. Вот он, Каратаев, вот разлился и исчез. – Vous avez compris, mon enfant, [Понимаешь ты.] – сказал учитель.
