Галстян, Погос Артушович

Погос Галстян
Общая информация
Полное имя	Погос Артушович Галстян
Родился	10 января 1961(1961-01-10) (63 года) Ереван, Армянская ССР, СССР
Гражданство	СССР Армения Россия
Рост	176 см
Вес	74 кг
Позиция	полузащитник
Информация о клубе
Клуб	Актобе
Должность	тренер
Карьера
Клубная карьера*
1982—1984	Арарат	57 (9)
1985	Карабах (Степанакерт)	11 (5)
1986—1989	Арарат	54 (5)
1989—1990	Котайк	64 (13)
1991	Арарат	15 (1)
1992	АОСС	33 (26)
1992—1994	Оменмен	? (?)
1994	Котайк	15 (3)
Национальная сборная**
1994	Армения	1 (0)
Тренерская карьера
1997	Цемент (Арарат)
1999	Звартноц-ААЛ	начальник команды
1999	Звартноц-ААЛ
2005—2006	Ника (Москва)
2007	Луч-Энергия	тренер
2008	Кубань	и. о.
2008—2009	Кубань	тренер
2009	Ника (Москва)
2009	Кубань	тренер
2009	Кубань	и. о.
2010	Ника (Москва)
2012	Химки	тренер
2013	Акжайык
2013	Химки	тренер
2014—2015	Урал	тренер
2015—н.в.	Актобе	тренер
* Количество игр и голов за профессиональный клуб считается только для различных лиг национальных чемпионатов. ** Количество игр и голов за национальную сборную в официальных матчах.

Пого́с Арту́шович Галстя́н (арм. Պողոս Արտուշի Գալստյան; 10 января 1961, Ереван, Армянская ССР, СССР) — советский и армянский футболист, полузащитник, российский тренер. Мастер спорта СССР с 1983 года.

Карьера

Клубная

С 1982 по 1991 (с перерывами) играл в Высшей лиге чемпионата СССР за ереванский «Арарат». С 1989 по 1990 год выступал за «Котайк» из Абовяна. В 1992 году играл в составе многократного чемпиона Армении клуба «Киликия» (тогда он именовался АОСС). В 1992—1994 годах играл в Ливане, в команде армянской общины «Оменмен» (Бейрут).

В сборной

В составе главной национальной сборной Армении сыграл один раз 16 июля 1994 года в товарищеском матче со сборной Мальты в Ереване.

Тренерская

С 2005 по 2006 год занимал должность главного тренера в клубе «Ника» из Москвы, в 2007 году работал тренером в клубе «Луч-Энергия». В 2008 году перешёл на тренерскую должность в «Кубань», а 10 августа того же года, после увольнения Сергея Павлова, был назначен исполняющим обязанности главного тренера команды, которая провела первый официальный матч под его руководством уже 12 августа против ростовского СКА (3:0). После назначения 1 октября на должность главного тренера «Кубани» Олега Протасова Галстян остался в тренерском штабе в качестве одного из помощников главного тренера. В конце мая 2009 года Галстян покинул «Кубань» по семейным обстоятельствам. 7 июля 2009 года был заявлен в качестве главного тренера московского клуба «Ника», в котором уже работал ранее. 10 августа 2009 года в качестве старшего тренера вернулся в «Кубань», в которой за день до этого был отправлен в отставку Сергей Овчинников. По завершении сезона оставил пост, а затем покинул «Кубань» и вернулся в «Нику». 12 декабря 2010 года в Москве окончил 240-часовое обучение на тренерских курсах и получил лицензию Pro.

Статистика

Сезон	Клуб	Матчи	Голы
1982	Арарат	30	8
1983	Арарат	24	1
1984	Арарат	3	0
1985	Карабах (Степанакерт)	11	5
1986	Арарат	29	3
1987	Арарат	10	2
1988	Арарат	13	0
1989	Арарат	2	0
	Котайк	38	13
1990	Котайк	26	0
1991	Арарат	15	1
1992	АОСС	33	26
1992/93	Оменмен	?	?
1993/94	Оменмен	?	?
1994	Котайк	15	3

Достижения

• игрока:
• АОСС
  • Чемпион Армении: 1992
  • Обладатель Кубка Армении: 1992
• тренера:
• «Кубань»
  • Серебряный призёр в Первом дивизионе России (выход в Высший дивизион): 2008

Личная жизнь

Сын Погоса — Артуш Галстян — также футболист, родился 22 января 1990 года, играл на позиции полузащитника в молодёжном составе «Кубани».

Ссылки

• [armfootball.tripod.com/id228.html Профиль игрока на сайте Armfootball.tripod.com]  (англ.)

Отрывок, характеризующий Галстян, Погос Артушович

Дрова наломали, надавили, поддули ртами и полами шинелей, и пламя зашипело и затрещало. Солдаты, придвинувшись, закурили трубки. Молодой, красивый солдат, который притащил дрова, подперся руками в бока и стал быстро и ловко топотать озябшими ногами на месте.
– Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да в мушкатера… – припевал он, как будто икая на каждом слоге песни.
– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.


Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.