Галузо, Илларион Григорьевич

Галузо Илларион Григорьевич
Дата рождения:	27 марта (8 апреля) 1899(1899-04-08)
Место рождения:	д. Даргейки, Сенненский уезд, Могилёвская губерния, Российская империя
Дата смерти:	10 октября 1977(1977-10-10) (78 лет)
Страна:	СССР СССР
Научная сфера:	биолог
Учёная степень:	доктор сельскохозяйственных наук (1946)
Альма-матер:	Ленинградский ветеринарный институт
Награды и премии:

Илларион Григорьевич Галу́зо (1899 — 1977) — паразитолог, академик АН КазССР (1946).

Биография

Родился 27 марта (8 апреля) 1899 года в бывшей деревне Даргейки (ныне Сенненский район, Витебская область, Беларусь). В 1926 году окончил Ленинградский ветеринарный институт. В 1926 — 1930 годах заведовал отделом Среднеазиатского НИИ ветеринарии. В 1933 году окончил аспирантуру ИЗАН. Старший научный сотрудник Таджикской базы АН СССР (1930—1933).

В 1946 году участвовал в создании АН КазССР, где был академиком-секретарём до 1951 года. Заведующий лабораторией Института зоологии АН КазССР (1946—1977).

Брат — Галузо, Пётр Григорьевич.

Награды и премии

• Сталинская премия третьей степени (1951) — за научный труд в 4 томах «Кровососущие клещи Казахстана» (1946—1949)
• орден Ленина
• орден Трудового Красного Знамени
• орден «Знак Почёта»
• медали
• Почётные грамоты Верховного Совета КазССР
• Золотая медаль имени академика Е. Н. Павловского.

Основные научные работы

Труды по фауне, экологии и мерам борьбы с клещами — переносчиками болезней животных.

• Кровососущие клещи Казахстана. В 5-ти томах. Алма-Ата, 1946—1953.
• Токсоплазмоз животных. Алма-Ата, 1965.
• Диагностика токсоплазмоза. Алма-Ата, 1971.
• Жизненный цикл токсоплазм. Алма-Ата, 1974.

Отрывок, характеризующий Галузо, Илларион Григорьевич

Все в том же положении, не хуже и не лучше, разбитый параличом, старый князь три недели лежал в Богучарове в новом, построенном князем Андреем, доме. Старый князь был в беспамятстве; он лежал, как изуродованный труп. Он не переставая бормотал что то, дергаясь бровями и губами, и нельзя было знать, понимал он или нет то, что его окружало. Одно можно было знать наверное – это то, что он страдал и, чувствовал потребность еще выразить что то. Но что это было, никто не мог понять; был ли это какой нибудь каприз больного и полусумасшедшего, относилось ли это до общего хода дел, или относилось это до семейных обстоятельств?
Доктор говорил, что выражаемое им беспокойство ничего не значило, что оно имело физические причины; но княжна Марья думала (и то, что ее присутствие всегда усиливало его беспокойство, подтверждало ее предположение), думала, что он что то хотел сказать ей. Он, очевидно, страдал и физически и нравственно.
Надежды на исцеление не было. Везти его было нельзя. И что бы было, ежели бы он умер дорогой? «Не лучше ли бы было конец, совсем конец! – иногда думала княжна Марья. Она день и ночь, почти без сна, следила за ним, и, страшно сказать, она часто следила за ним не с надеждой найти призкаки облегчения, но следила, часто желая найти признаки приближения к концу.
Как ни странно было княжне сознавать в себе это чувство, но оно было в ней. И что было еще ужаснее для княжны Марьи, это было то, что со времени болезни ее отца (даже едва ли не раньше, не тогда ли уж, когда она, ожидая чего то, осталась с ним) в ней проснулись все заснувшие в ней, забытые личные желания и надежды. То, что годами не приходило ей в голову – мысли о свободной жизни без вечного страха отца, даже мысли о возможности любви и семейного счастия, как искушения дьявола, беспрестанно носились в ее воображении. Как ни отстраняла она от себя, беспрестанно ей приходили в голову вопросы о том, как она теперь, после того, устроит свою жизнь. Это были искушения дьявола, и княжна Марья знала это. Она знала, что единственное орудие против него была молитва, и она пыталась молиться. Она становилась в положение молитвы, смотрела на образа, читала слова молитвы, но не могла молиться. Она чувствовала, что теперь ее охватил другой мир – житейской, трудной и свободной деятельности, совершенно противоположный тому нравственному миру, в который она была заключена прежде и в котором лучшее утешение была молитва. Она не могла молиться и не могла плакать, и житейская забота охватила ее.