Галушкин, Николай Васильевич

Николай Васильевич Галушкин
Дата рождения	24 апреля 1893(1893-04-24)
Место рождения	Санкт-Петербург
Дата смерти	6 июля 1964(1964-07-06) (71 год)
Место смерти	Лос-Анджелес, США
Принадлежность	Российская империя Российская империя
Род войск	казачьи войска
Годы службы	1911—1920
Звание	войсковой старшина
Сражения/войны	Первая мировая война, Гражданская война, Вторая мировая война
Награды и премии	ГО

Никола́й Васи́льевич Галу́шкин (1893—1964) — офицер Собственного Е. И. В. Конвоя, герой Первой мировой войны, участник Белого движения.

Биография

Казак станицы Темнолесской Кубанского казачьего войска. Сын офицера казачьей сотни юнкеров Николаевского кавалерийского училища. Старший брат Михаил (1889—1960) — полковник, военный педагог, в эмиграции во Франции.

Окончил Воронежский кадетский корпус (1911) и Николаевское кавалерийское училище (1913), откуда выпущен был хорунжим в 1-й Екатеринодарский казачий полк. С началом Первой мировой войны был назначен во 2-й Екатеринодарский казачий полк. Высочайшим приказом от 23 октября 1916 года пожалован Георгиевским оружием

За то, что, будучи младшим офицером 2-го Екатеринодарского полка Кубанского казачьего войска и находясь с полусотней казаков 2-й сотни при 125-м пехотном Курском полку, во время боя 12-го ноября 1914 года при д. Ситовец, когда этот последний полк пошел в атаку, он, с вверенными ему казаками бросился во фланг противника, чем способствовал успеху атаки. 19-го ноября 1914 года, по приказанию командира бригады, генерал-майора барона Бера, хорунжий Галушкин с разъездом в 12 человек отправился для снятия кроки с укрепленной Краковской позиции. Пройдя с. Величку, разъезд был обстрелян артиллерийским огнём противника со стороны с. Богенице, а когда разъезд переменил направление на с. Кржисковице, то наткнулся на пехоту противника, которая из окопов обстреляла его сильным ружейным огнём. Отойдя назад хорунжий Галушкин, спешившись, отправил разъезд в с. Величка, а сам с вахмистром Кошенским и урядником Полянским пешком направился к неприятельским окопам; по дороге встретил двух австрийских дозорных, которых вмиг схватил, обезоружил и отправил с урядником Полянским к разъезду в с. Величка, сам же с вахмистром Кошенским ползком миновал неприятельские окопы и залег в пункте, с которого легко было снять один форт и целый ряд окопов, составляющих крепостную укрепленную позицию. Сняв кроки, хорунжий Галушкин принужден был оставаться до наступления темноты, так как почти везде ходили дозорные противника, а ночью благополучно возвратился в с. Величка и представил снятые кроки укреплений командиру 125-го пехотного Курского полка.

Временно командовал сотней 2-го Екатеринодарского полка. С 12 января 1916 года был прикомандирован к Собственному Е. И. В. Конвою, произведен в сотники, а 4 октября 1916 года переведен хорунжим в лейб-гвардии 2-ю Кубанскую казачью сотню Собственного Е. И. В. Конвоя. После Февральской революции и переформирования Конвоя в Кубанский и Терский гвардейские казачьи дивизионы, хорунжий Галушкин был перечислен в Кубанский гвардейский казачий дивизион.

В Гражданскую войну участвовал в Белом движении на Юге России. В составе отряда из офицеров Конвоя вступил в 1-й Кубанский поход Добровольческой армии. В 1918 году был произведен в есаулы. В Вооруженных силах Юга России и Русской армии барона Врангеля служил в Кубанском гвардейском дивизионе (в эмиграции именовался Дивизион лейб-гвардии Кубанских и Терской сотен или Гвардейский дивизион). На 1920 год — войсковой старшина, помощник командира дивизиона полковника В. Э. Зборовского. В ноябре 1920 года эвакуировался из Крыма на остров Лемнос, в 1921 году — в составе своего дивизиона в лагере Калоераки.

В эмиграции в Югославии. Состоял помощником командира 3-го Сводно-Кубанского полка, затем помощником командира Дивизиона лейб-гвардии Кубанских и Терской сотен. Вместе с генерал-майором Зборовским сумел сохранить Гвардейский дивизион как строевую воинскую часть. К 1941 году с чинами дивизиона находился на работах в местечке Белище близ Осиека. С началом формирования Русского корпуса 29 октября 1941 года прибыл с дивизионом в Топчидерские казармы Белграда. По воспоминаниям К. Ф. Синькевича:

В Корпус под командой полковника Галушкина прибыл и Гвардейский дивизион, чины которого сохранили свои формы, холодное оружие, штандарты, знамена. Появление гвардейцев со знаменами, своим оркестром на правом фланге вызвало восторг присутствующих, слезы на глазах добровольцев.

31 октября 1941 года назначен командиром Гвардейской сотни 1-го полка. 1 января 1943 года произведен в полковники. 15 февраля 1944 года назначен командиром 1-го батальона 5-го полка. Отличился в бою с партизанами 1—2 мая 1944 года в районе села Мравинци, отбив все атаки превосходных сил противника и несколько раз переходя в контратаку. Был тяжело ранен в бою у Зеницы 11 декабря 1944 года и эвакуирован на излечение в Мюнхен. После окончания Второй мировой войны переехал в США. Состоял помощником командира дивизиона Конвоя А. И. Рогожина. Занимался организационной работой в Союзе чинов Русского корпуса, к 150-летию своей части составил исторический обзор «Собственный Его Императорского Величества Конвой» (Сан-Франциско, 1961).

Скончался в 1964 году в Лос-Анджелесе. Похоронен на Голливудском кладбище. Был женат на Евгении Карамановне Ардишвили (1896—1989).

Источники

• Галушкин Н. В. Собственный Его Императорского Величества Конвой / под ред. П. Н. Стрелянова (Калабухова). — М., 2004.
• С. В. Волков, П. Н. Стрелянов (Калабухов) Чины Русского корпуса: биографический справочник в фотографиях. — М., 2009. — С. 86.
• Синькевич К. Ф. Вне Родины. — М., 2004. — С. 299.
• Александров Е. А. [www.tez-rus.net/ViewGood38451.html Русские в Северной Америке.] — Хэмден (США) — Сан-Франциско (США) — Санкт-Петербург (Россия), 2005.

Отрывок, характеризующий Галушкин, Николай Васильевич

Потом описывают нам величие души маршалов, в особенности Нея, величие души, состоящее в том, что он ночью пробрался лесом в обход через Днепр и без знамен и артиллерии и без девяти десятых войска прибежал в Оршу.
И, наконец, последний отъезд великого императора от геройской армии представляется нам историками как что то великое и гениальное. Даже этот последний поступок бегства, на языке человеческом называемый последней степенью подлости, которой учится стыдиться каждый ребенок, и этот поступок на языке историков получает оправдание.
Тогда, когда уже невозможно дальше растянуть столь эластичные нити исторических рассуждений, когда действие уже явно противно тому, что все человечество называет добром и даже справедливостью, является у историков спасительное понятие о величии. Величие как будто исключает возможность меры хорошего и дурного. Для великого – нет дурного. Нет ужаса, который бы мог быть поставлен в вину тому, кто велик.
– «C'est grand!» [Это величественно!] – говорят историки, и тогда уже нет ни хорошего, ни дурного, а есть «grand» и «не grand». Grand – хорошо, не grand – дурно. Grand есть свойство, по их понятиям, каких то особенных животных, называемых ими героями. И Наполеон, убираясь в теплой шубе домой от гибнущих не только товарищей, но (по его мнению) людей, им приведенных сюда, чувствует que c'est grand, и душа его покойна.
«Du sublime (он что то sublime видит в себе) au ridicule il n'y a qu'un pas», – говорит он. И весь мир пятьдесят лет повторяет: «Sublime! Grand! Napoleon le grand! Du sublime au ridicule il n'y a qu'un pas». [величественное… От величественного до смешного только один шаг… Величественное! Великое! Наполеон великий! От величественного до смешного только шаг.]
И никому в голову не придет, что признание величия, неизмеримого мерой хорошего и дурного, есть только признание своей ничтожности и неизмеримой малости.
Для нас, с данной нам Христом мерой хорошего и дурного, нет неизмеримого. И нет величия там, где нет простоты, добра и правды.


Кто из русских людей, читая описания последнего периода кампании 1812 года, не испытывал тяжелого чувства досады, неудовлетворенности и неясности. Кто не задавал себе вопросов: как не забрали, не уничтожили всех французов, когда все три армии окружали их в превосходящем числе, когда расстроенные французы, голодая и замерзая, сдавались толпами и когда (как нам рассказывает история) цель русских состояла именно в том, чтобы остановить, отрезать и забрать в плен всех французов.
Каким образом то русское войско, которое, слабее числом французов, дало Бородинское сражение, каким образом это войско, с трех сторон окружавшее французов и имевшее целью их забрать, не достигло своей цели? Неужели такое громадное преимущество перед нами имеют французы, что мы, с превосходными силами окружив, не могли побить их? Каким образом это могло случиться?
История (та, которая называется этим словом), отвечая на эти вопросы, говорит, что это случилось оттого, что Кутузов, и Тормасов, и Чичагов, и тот то, и тот то не сделали таких то и таких то маневров.
Но отчего они не сделали всех этих маневров? Отчего, ежели они были виноваты в том, что не достигнута была предназначавшаяся цель, – отчего их не судили и не казнили? Но, даже ежели и допустить, что виною неудачи русских были Кутузов и Чичагов и т. п., нельзя понять все таки, почему и в тех условиях, в которых находились русские войска под Красным и под Березиной (в обоих случаях русские были в превосходных силах), почему не взято в плен французское войско с маршалами, королями и императорами, когда в этом состояла цель русских?
Объяснение этого странного явления тем (как то делают русские военные историки), что Кутузов помешал нападению, неосновательно потому, что мы знаем, что воля Кутузова не могла удержать войска от нападения под Вязьмой и под Тарутиным.
Почему то русское войско, которое с слабейшими силами одержало победу под Бородиным над неприятелем во всей его силе, под Красным и под Березиной в превосходных силах было побеждено расстроенными толпами французов?
Если цель русских состояла в том, чтобы отрезать и взять в плен Наполеона и маршалов, и цель эта не только не была достигнута, и все попытки к достижению этой цели всякий раз были разрушены самым постыдным образом, то последний период кампании совершенно справедливо представляется французами рядом побед и совершенно несправедливо представляется русскими историками победоносным.
Русские военные историки, настолько, насколько для них обязательна логика, невольно приходят к этому заключению и, несмотря на лирические воззвания о мужестве и преданности и т. д., должны невольно признаться, что отступление французов из Москвы есть ряд побед Наполеона и поражений Кутузова.
Но, оставив совершенно в стороне народное самолюбие, чувствуется, что заключение это само в себе заключает противуречие, так как ряд побед французов привел их к совершенному уничтожению, а ряд поражений русских привел их к полному уничтожению врага и очищению своего отечества.
Источник этого противуречия лежит в том, что историками, изучающими события по письмам государей и генералов, по реляциям, рапортам, планам и т. п., предположена ложная, никогда не существовавшая цель последнего периода войны 1812 года, – цель, будто бы состоявшая в том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с маршалами и армией.
Цели этой никогда не было и не могло быть, потому что она не имела смысла, и достижение ее было совершенно невозможно.
Цель эта не имела никакого смысла, во первых, потому, что расстроенная армия Наполеона со всей возможной быстротой бежала из России, то есть исполняла то самое, что мог желать всякий русский. Для чего же было делать различные операции над французами, которые бежали так быстро, как только они могли?
Во вторых, бессмысленно было становиться на дороге людей, всю свою энергию направивших на бегство.
В третьих, бессмысленно было терять свои войска для уничтожения французских армий, уничтожавшихся без внешних причин в такой прогрессии, что без всякого загораживания пути они не могли перевести через границу больше того, что они перевели в декабре месяце, то есть одну сотую всего войска.
В четвертых, бессмысленно было желание взять в плен императора, королей, герцогов – людей, плен которых в высшей степени затруднил бы действия русских, как то признавали самые искусные дипломаты того времени (J. Maistre и другие). Еще бессмысленнее было желание взять корпуса французов, когда свои войска растаяли наполовину до Красного, а к корпусам пленных надо было отделять дивизии конвоя, и когда свои солдаты не всегда получали полный провиант и забранные уже пленные мерли с голода.