Гамалея, Григорий Михайлович
| Григорий Михайлович Гамалея (укр. Григорій Гамалія)<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;">  </td></tr>
<tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Холст, масло, неизвестный художник. Портрет конца XVII века. Национальный художественный музей Украины</td></tr><tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"> | |||
| |||
|---|---|---|---|
| 1664 — 1688 (с перерывами) | |||
| Преемник: | Леонтий Свечка | ||
| |||
| 1674 — 1674 | |||
| Смерть: | 1702 | ||
| Род: | Гамалеи | ||
| Отец: | Михаил Высоцкий | ||
Григорий Михайлович Гамалея (укр. Григорій Гамалія; ? — † 1702) — лубенский полковник Войска Запорожского, генеральный есаул в войсках гетмана Дорошенко.
Содержание
Биография
По своему происхождению Михаил Гамалея принадлежал Подолии, откуда вышел в Левобережье при Богдане Хмельницком и довольно быстро занял видное положение в войске; отец его еще в 1649 году был записан в казацкий реестр Черкасской полковой сотни, а затем был и Черкасским полковником (1662)[1]; брат Андрея Гамалея[2].
В 1665 году взял у поляков город Корсунь; в 1664 году, начальствуя передовым отрядом Брюховецкого, взял город Черкассы, а в следующем году ездил вместе с гетманом в Москву «ударить челом великому государю всеми городами малороссийскими».
Когда Брюховецкий отпал от Москвы и стал искать покровительства у турецкого султана, к нему было отправлено посольство в 1668 году — в числе послов находился Григорий Гамалея, возведённый в звание генерального старшины.
В 1669 году Гамалея перешёл на сторону гетмана Правобережной Украины Дорошенко, где пользовался значительным влиянием и был поставлен сперва Паволоцким полковником (1672—1674), а затем генеральным есаулом (1674), бывая в то же время и наказным гетманом. В этой роли Гамалея в 1674 году командовал отрядом, посланным Дорошенком на оборону Корсуна от Самойловича; отряд этот состоял из полков: Корсунского, Тарговицкого, Уманского, Браславскаго, Подольского, Могилевского, Кальницкого и Паволоцкого. Видное положение, занимаемое им в числе старшины Дорошенко, не удержало его, однако, от переселения на левый берег Днепра (1675). Очевидно, Гамалея, как и большинство других сторонников Дорошенко, в конце концов разочаровался в своем патроне и убедился в полной безуспешности его основной идеи — образования единой и независимой Украины[1].
Переселившись в Левобережье, Гамалея жил в Лохвице и долгое время, более десяти лет, не занимал никакого уряда и числился лишь знатным войсковым товарищем. Видимо, гетман Самойлович не доверял ему. Лишь в 1687 году, при низложении Самойловича на Коломаке, Гамалея, как один из участников доноса старшины князю Голицыну, был поставлен от Мазепы полковником, и притом вновь в Лубны. Но и Мазепа побаивался и не доверял ему, и Гамалея, пробыв на этот раз Лубенским полковником, менее года, был лишен уряда и снова обратился в знатного войскового товарища. Однако, Гамалея, который являлся одним из старейших и заслуженнейших старшин, Мазепа не мог оставить без всякого внимания, и поэтому милость к нему со стороны гетмана выразилась в наделении местностями. Так, в январе 1689 г. Г. получил от Мазепы во владение село Бодакву с мельницами на Хрулевской гребле и подтверждение прав на село Хоружевку; в 1690 году гетман дал ему во владение село Хрули с тяглыми людьми[1].
Внимание Мазепы к нему, как к человеку, имевшему в обществе известное значение, выразилась еще в том, что гетман взял его, в числе других старших войсковых товарищей, с собой в Москву (1689); здесь же гетман выхлопотал Гамалее и царскую грамоту на маетности. Поездка в Москву с гетманом была последним заметным фактом в жизни Гамалея; после неё он практически удалился от дел и посвятил остаток жизни хозяйству; в имущественных сделках того времени он назывался обыкновенно громким титулом: «славетный и с породи честное урожоный и державный его милость пан»; этот титул показывает, что Гамалея до конца жизни пользовался большим уважением; последнее видно и из того, что смерть его, последовавшая в начале 1702 году, отмечена в летописных заметках известного Павла Полуботка[1].
Григорий Михайлович Гамалея умер бездетным и был погребен в Лохвице, при храме Рождества Богородицы[1].
Семья
- Отец — Михаил Высоцкий, герба Дрыя реестровый казак черкасской полковой сотни (1649).
См. также
Напишите отзыв о статье "Гамалея, Григорий Михайлович"
Примечания
- ↑ 1 2 3 4 5 Сотниченко В. Гамалея, Григорий Михайлович // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.
- ↑ Гамалея, Андрей Михайлович // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.
Литература
- Коваленко C. Гамалія Григорій // Україна під булавою Богдана Хмельницького. Енциклопедія у 3-х томах. — Т. 3. — Київ: Видавництво «Стікс», 2009. (укр.)
- Модзалевский В. Л. Малороссийский родословник. — Т. 1. — К., 1908.
- Панашенко В. В. Гамалія Григорій Михайлович // Енциклопедія історії України. — Т. 2. — К.: Наукова думка, 2004. (укр.)
- Рудаков В. Е. Гамалея, Григорий // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
Отрывок, характеризующий Гамалея, Григорий Михайлович
Пьер приехал перед самым обедом и неловко сидел посредине гостиной на первом попавшемся кресле, загородив всем дорогу. Графиня хотела заставить его говорить, но он наивно смотрел в очки вокруг себя, как бы отыскивая кого то, и односложно отвечал на все вопросы графини. Он был стеснителен и один не замечал этого. Большая часть гостей, знавшая его историю с медведем, любопытно смотрели на этого большого толстого и смирного человека, недоумевая, как мог такой увалень и скромник сделать такую штуку с квартальным.– Вы недавно приехали? – спрашивала у него графиня.
– Oui, madame, [Да, сударыня,] – отвечал он, оглядываясь.
– Вы не видали моего мужа?
– Non, madame. [Нет, сударыня.] – Он улыбнулся совсем некстати.
– Вы, кажется, недавно были в Париже? Я думаю, очень интересно.
– Очень интересно..
Графиня переглянулась с Анной Михайловной. Анна Михайловна поняла, что ее просят занять этого молодого человека, и, подсев к нему, начала говорить об отце; но так же, как и графине, он отвечал ей только односложными словами. Гости были все заняты между собой. Les Razoumovsky… ca a ete charmant… Vous etes bien bonne… La comtesse Apraksine… [Разумовские… Это было восхитительно… Вы очень добры… Графиня Апраксина…] слышалось со всех сторон. Графиня встала и пошла в залу.
– Марья Дмитриевна? – послышался ее голос из залы.
– Она самая, – послышался в ответ грубый женский голос, и вслед за тем вошла в комнату Марья Дмитриевна.
Все барышни и даже дамы, исключая самых старых, встали. Марья Дмитриевна остановилась в дверях и, с высоты своего тучного тела, высоко держа свою с седыми буклями пятидесятилетнюю голову, оглядела гостей и, как бы засучиваясь, оправила неторопливо широкие рукава своего платья. Марья Дмитриевна всегда говорила по русски.
– Имениннице дорогой с детками, – сказала она своим громким, густым, подавляющим все другие звуки голосом. – Ты что, старый греховодник, – обратилась она к графу, целовавшему ее руку, – чай, скучаешь в Москве? Собак гонять негде? Да что, батюшка, делать, вот как эти пташки подрастут… – Она указывала на девиц. – Хочешь – не хочешь, надо женихов искать.
– Ну, что, казак мой? (Марья Дмитриевна казаком называла Наташу) – говорила она, лаская рукой Наташу, подходившую к ее руке без страха и весело. – Знаю, что зелье девка, а люблю.
Она достала из огромного ридикюля яхонтовые сережки грушками и, отдав их именинно сиявшей и разрумянившейся Наташе, тотчас же отвернулась от нее и обратилась к Пьеру.
– Э, э! любезный! поди ка сюда, – сказала она притворно тихим и тонким голосом. – Поди ка, любезный…
И она грозно засучила рукава еще выше.
Пьер подошел, наивно глядя на нее через очки.
– Подойди, подойди, любезный! Я и отцу то твоему правду одна говорила, когда он в случае был, а тебе то и Бог велит.
Она помолчала. Все молчали, ожидая того, что будет, и чувствуя, что было только предисловие.
– Хорош, нечего сказать! хорош мальчик!… Отец на одре лежит, а он забавляется, квартального на медведя верхом сажает. Стыдно, батюшка, стыдно! Лучше бы на войну шел.
Она отвернулась и подала руку графу, который едва удерживался от смеха.
– Ну, что ж, к столу, я чай, пора? – сказала Марья Дмитриевна.
Впереди пошел граф с Марьей Дмитриевной; потом графиня, которую повел гусарский полковник, нужный человек, с которым Николай должен был догонять полк. Анна Михайловна – с Шиншиным. Берг подал руку Вере. Улыбающаяся Жюли Карагина пошла с Николаем к столу. За ними шли еще другие пары, протянувшиеся по всей зале, и сзади всех по одиночке дети, гувернеры и гувернантки. Официанты зашевелились, стулья загремели, на хорах заиграла музыка, и гости разместились. Звуки домашней музыки графа заменились звуками ножей и вилок, говора гостей, тихих шагов официантов.
На одном конце стола во главе сидела графиня. Справа Марья Дмитриевна, слева Анна Михайловна и другие гостьи. На другом конце сидел граф, слева гусарский полковник, справа Шиншин и другие гости мужского пола. С одной стороны длинного стола молодежь постарше: Вера рядом с Бергом, Пьер рядом с Борисом; с другой стороны – дети, гувернеры и гувернантки. Граф из за хрусталя, бутылок и ваз с фруктами поглядывал на жену и ее высокий чепец с голубыми лентами и усердно подливал вина своим соседям, не забывая и себя. Графиня так же, из за ананасов, не забывая обязанности хозяйки, кидала значительные взгляды на мужа, которого лысина и лицо, казалось ей, своею краснотой резче отличались от седых волос. На дамском конце шло равномерное лепетанье; на мужском всё громче и громче слышались голоса, особенно гусарского полковника, который так много ел и пил, всё более и более краснея, что граф уже ставил его в пример другим гостям. Берг с нежной улыбкой говорил с Верой о том, что любовь есть чувство не земное, а небесное. Борис называл новому своему приятелю Пьеру бывших за столом гостей и переглядывался с Наташей, сидевшей против него. Пьер мало говорил, оглядывал новые лица и много ел. Начиная от двух супов, из которых он выбрал a la tortue, [черепаховый,] и кулебяки и до рябчиков он не пропускал ни одного блюда и ни одного вина, которое дворецкий в завернутой салфеткою бутылке таинственно высовывал из за плеча соседа, приговаривая или «дрей мадера», или «венгерское», или «рейнвейн». Он подставлял первую попавшуюся из четырех хрустальных, с вензелем графа, рюмок, стоявших перед каждым прибором, и пил с удовольствием, всё с более и более приятным видом поглядывая на гостей. Наташа, сидевшая против него, глядела на Бориса, как глядят девочки тринадцати лет на мальчика, с которым они в первый раз только что поцеловались и в которого они влюблены. Этот самый взгляд ее иногда обращался на Пьера, и ему под взглядом этой смешной, оживленной девочки хотелось смеяться самому, не зная чему.
