Гамильтон, Ричард (художник)

Ричард Гамильтон
англ. Richard Hamilton
Место рождения:	Пимлико, Лондон
Жанр:	поп-арт
Учёба:	Королевская академия художеств Художественная школа Слейда Университетский колледж Лондона
Стиль:	поп-арт
Влияние:	Марсель Дюшан
Награды:
Премии:	Императорская премия

Ри́чард Уи́льям Га́мильтон (англ. Richard William Hamilton; 24 февраля 1922, Лондон — 13 сентября 2011, Лондон) — английский художник, чей коллаж «Так что же делает наши сегодняшние дома такими разными, такими привлекательными?» считается^[кем?] первой работой в стиле поп-арт.

Биография

Ранние годы

Родился 24 февраля 1922 года в Лондоне. Обучался в художественной школе Св. Мартина. С 1938 по 1946 год учился в школе Королевской академии. С 1948 по 1950 год учился в художественной школе Слейда.

1950-е — 1960-е

Ранние работы Гамильтона были созданы под значительным влиянием работы Д’Арси Вентворта Томпсона «О росте и форме» 1913 года. В 1952 году на первом собрании Независимой Группы, состоявшемся в ICA (Институт современного искусства), Гамильтон был представлен на семинарной презентации Эдуардо Паолоцци коллажей ранних 1940-х, поздних 1950-х годов, которые сейчас считаются первыми стандартами поп-арта. Кроме того, в 1952 году, он был представлен в записках «Зеленый ящик» Марселя Дюшана через Роланда Пенроуза, с которым Гамильтон встретился в ICA. В ICA Гамильтон был ответственным за проектирование и монтаж целого ряда выставок, в том числе «Чудо и Ужас человеческой головы» Джеймса Джойса, которую курировал Пенроуз. Также через Пенроуза Гамильтон познакомился с Виктором Пасмором, который дал ему должность преподавателя в городе Ньюкасл-апон-Тайн, где Гамильтон работал до 1966 года. Среди студентов Гамильтона были Рита Донаг, Марк Ланкастер, Тим Хэд, Брайан Ферри, основатель Roxy Music, и визуальный художник Николас Де Вилль. Влияние Гамильтона могут быть найдены в подходе и визуальном стиле Roxy Music.

В 1959 году Гамильтон выступил с докладом «Восхитительная Система Цветного Кино, Захватывающий Синемаскоп и Стереофонический Звук», названным фразой из мюзикла 1957 года «Шелковые Чулки» Коула Портера. В этой лекции, сопровождаемой поп-музыкой и демонстрацией ранних камер Polaroid, Гамильтон разбирал технологии кино, объясняя, как они помогают создавать очарование Голливуда. Позднее, в ранних 1960-х, он развил эту тему, создав серию картин, вдохновленных кадрами из фильмов и рекламными снимками.

Должность в ICA также предоставляла Гамильтону возможность продолжить дальнейшее исследование работ Дюшана, результатом которого стала публикация в 1960 году типографской версии сборника записей «Зеленый ящик», в который вошли оригинальные заметки Дюшана для проектирования и строительства его знаменитой работы «Голая Невеста и её Холостяки», также известной как «Большой Стакан». На выставке 1955 года в Ганноверской Галерее, все работы Гамильтона были так или иначе данью уважения Дюшану. В том же году Гамильтон организовал выставку Man Machine Motion в галерее Хаттон в Ньюкастле. Разработанная так, чтобы больше походить на рекламную демонстрацию, чем на обычную художественную выставку, шоу служило прообразом вклада Гамильтона в выставку «Это — Завтрашний День» в галерее Whitechapel в следующем году. «Так что же делает наши сегодняшние дома такими разными, такими привлекательными?» была создана в 1956 году для каталога «Это — Завтрашний День», в котором она была воспроизведена в черно-белом цвете, а также использовалась для плакатов к выставке. Коллаж изображает мускулистого мужчину, провокационно держащего Тутси Поп, и женщину с большой, обнаженной грудью в шляпе-абажуре, окруженных символами изобилия 1950-х годов от пылесоса до большой банки консервированный ветчины. «Так что же делает наши сегодняшние дома такими разными, такими привлекательными?» получила широкое признание в качестве одной из первых работ в стиле поп-арт, и письменное определение Гамильтона того, что такое «поп», заложило основание для всего движения. Определение Гамильтоном поп-арта из письма Алисону и Питеру Смитсонам от 16 января 1957 года: «Поп-арт это: популярное, преходящее, расходное, недорогое, серийное, молодое, остроумное, сексуальное, бесполезное, гламурное, и Большой Бизнес».

Успех «Это — Завтрашний День» обеспечил дальнейшее ассигнование обучения Гамильтона, в частности, в Королевском колледже искусств с 1957 по 1961, где он продвигал Дэвида Хокни и Питера Блейка. В этот период Гамильтон также принимал активное участие в кампании за ядерное разоружение, и создавал работы, пародирующие тогдашнего лидера Лейбористской партии Хью Гейтскелла. В начале 1960-х годов он получил грант от Совета Искусств на исследование положения «Merzbau» Курта Швиттерса в Камбрии. Исследование в конечном итоге привело к организации и охране работы Гамильтоном, и переносе её в галерею Хаттон в Ньюкаслский университет.

В 1962 году его первая жена Терри погибла в автокатастрофе, и отчасти чтобы оправиться от этого, он отправился в первый раз в США в 1963 году на ретроспективу произведений Марселя Дюшана в Музее Нортона Саймона, где помимо встреч с другими художниками, он был представлен самому Дюшану. В результате этого Гамильтон стал куратором первой, и на данный момент единственной, ретроспективы работ Дюшана в Великобритании. Его глубокое знакомство с «Зеленым ящиком» позволило ему сделать копии «Большого стакана» и других стеклянных работ, слишком хрупких для транспортации. Выставка была показана в галерее Tate в 1966 году.

В 1968 году Гамильтон появился в фильме Брайана Де Пальма «Приветствия», где он изображает поп-художника, показывающего изображение «Blow Up». Этот фильм был первым в Соединенных Штатах, получившим рейтинг X, и первым фильмом Роберта Де Ниро.

С середины 1960-х годов, Гамильтон был представлен Роберту Фрейзеру, и даже выпустил серию принтов «Подавляющий Лондон», основанную на аресте Фрейзера и Мика Джаггера за хранение наркотиков. Его связь с поп-музыкой 1960-х годов продолжилась, когда Гамильтон познакомился с Полом Маккартни, и изготовил дизайн обложки и постера для альбома Beatles «White Album».

1970-е — 2010-е

В 1970-х годах Ричард Гамильтон пользуется международным признанием на ряде крупных выставок. Он нашел нового спутника в лице художницы Риты Донаг. Вместе они преобразовали Норт Энд, ферму в сельской местности Оксфордшира, в дом и студию. «В 1970-м, очарованный новыми технологиями, Гамильтон перенаправил достижения в области промышленного дизайна в изобразительное искусство, при поддержке Xartcollection из Цюриха, молодой компании, являющейся пионером в производстве многократных цепей для принесения искусства широкой аудитории». Гамильтон реализовал ряд проектов, которые размыли границы между искусством и промышленным дизайном, в том числе картины, включенные в оформление радиоприемников и компьютера Diab. В 1980-х годах Гамильтон снова исследовал промышленный дизайн и разработал два экстерьера компьютеров: прототип компьютера Огайо (для шведской фирмы Изотрон, 1984) и DIAB DS-101 (для Dataindustrier А. Б., 1986).

С конца 1970-х годов деятельность Гамильтона была сосредоточена главным образом на исследованиях процесса изготовления эстампов, часто необычных и сложных. В 1977—1978 годах Гамильтон провел ряд совместных работ с художником Дитером Ротом.

В 1981 году Гамильтон, после просмотра телевизионного документального фильма о протесте, организованном заключенными IRA в тюрьме Лонг-Кеш, неофициально известной как «Мэйз» («Лабиринт»), начал работу над трилогией картин, основанных на конфликтах в Северной Ирландии. «Гражданин» (1981-83 годы), изображает заключенного IRA Бобби Сэндса в виде Иисуса, с длинными развевающимися волосами и бородой. «Субъект» (1988-1989 годы) показывает оранжиста, член отряда, занимавшегося сохранением Профсоюзного движения в Северной Ирландии. «Государство» (1993 год) изображает британского солдата, ведущего одиночный патруль на улице. «Гражданин» был показан в рамках совместной с Донаг выставки «Сотовый Лабиринт» 1983 года.

С конца 1940-х годов Ричард Гамильтон занимался проектом по производству набора иллюстраций к роману «Улисс» Джеймса Джойса. В 2002 году в Британском Музее состоялась выставка этих иллюстраций под названием «Imaging Ulysses». Книга иллюстраций Гамильтона была опубликована вместе с текстом Стивена Коппеля. В книге Гамильтон пояснил, что идея для иллюстраций этого сложного, экспериментального романа пришла ему в голову во время службы в армии в 1947 году. Его первые предварительные наброски были сделаны во время обучения в Slade School of Art и впоследствии уточнялись и дорабатывались в течение 50 лет. Позже иллюстрации к «Улисс» были выставлены в Ирландском музее современного искусства (Дублин) и Музее Бойманса-ван Бёнингена (Роттердаме). Выставка в Британском музее совпала как с 80-летием публикации романа Джойса, так и 80-летием Ричарда Гамильтона. Гамильтон скончался 13 сентября 2011 года. За неделю до его смерти велась работа по подготовке большой выставки ретроспективы его творчества, были запланированы поездки в четыре города Европы и США в 2013—2014 годах.

Выставки

Первая выставка картин Гамильтона была показана в Галерее Ганновера, Лондон, в 1955 году. В 1993 году Гамильтон представлял Великобританию на Венецианской биеннале и был удостоен Золотого льва. Основные ретроспективные выставки были организованы в галерее Тейт, Лондон, 1970 и 1992 годах, Музее Соломона Гуггенхайма, Нью-Йорк, 1973 году, MACBA, Барселона, Музее Людвига, Кельн, 2003 году, и Новой национальной галерее, Берлин, 1974 год. Некоторые из групповых выставок, в которых Гамильтон принимал участие: Documenta 4, Кассель, 1968 года; Биеннале искусства в Сан-Паулу, 1989 года; Documenta X, Кассель, 1997 года; Биеннале Гвангжу 2004 года, а также Шанхайская биеннале 2006 года. В 2010 году галерея Серпентайн представили «Современные Моральные Вопросы» Гамильтона, выставку с упором на его политические и протестные работы, которые были показаны ранее в 2008 году на Inverleith House в Королевском ботаническом саду Эдинбурга.

Награды

• Премия Фонда Уильяма и Нома Копли (1960 год)
• Премия Джона Мура в области «современная живопись» (1960 год)
• Talens Prize International (1970 год)
• Приз Леоне д’Оро за выставку в Британском павильоне на Венецианской Биеннале (1993 год)
• Премия Арнольда Боде на фестивале Documenta X, Кассель, (1997 год)
• Премия Макса Бекмана в области живописи (2006 год)
• Орден Кавалеров Почёта, Швейцария, 2000 год.

Собрания, в которых находятся работы Гамильтона

• Тейт Модерн, Лондон.
• Музей Соломона Гуггенхайма, Нью-Йорк.
• Музей Людвига, Кёльн.
• Музей искусств Винтертура, Винтертур, Швейцария.

Галерея

• Некоторые работы
• Ошибка создания миниатюры: Файл не найден

  «Так что же делает наши сегодняшние дома такими разными, такими привлекательными?», 1956

• The White Album.svg

  Обложка «Белого альбома» группы The Beatles, 1968

Ссылки

• [lenta.ru/photo/2011/09/14/hamilton/ Работы Ричарда Гамильтона]
• [www.krugosvet.ru/enc/kultura_i_obrazovanie/izobrazitelnoe_iskusstvo/GAMILTON_RICHARD.html Ричард Гамильтон в энциклопедии «Кругосвет»]
• [www.coll.spb.ru/public/10.php «Так что же делает наши сегодняшние дома такими разными, такими привлекательными?» на сайте www.coll.spb.ru]

Отрывок, характеризующий Гамильтон, Ричард (художник)

– Воззвание! Ах, да! – Пьер стал в карманах искать бумаг и не мог найти их. Продолжая охлопывать карманы, он поцеловал руку у вошедшей графини и беспокойно оглядывался, очевидно, ожидая Наташу, которая не пела больше, но и не приходила в гостиную.
– Ей богу, не знаю, куда я его дел, – сказал он.
– Ну уж, вечно растеряет все, – сказала графиня. Наташа вошла с размягченным, взволнованным лицом и села, молча глядя на Пьера. Как только она вошла в комнату, лицо Пьера, до этого пасмурное, просияло, и он, продолжая отыскивать бумаги, несколько раз взглядывал на нее.
– Ей богу, я съезжу, я дома забыл. Непременно…
– Ну, к обеду опоздаете.
– Ах, и кучер уехал.
Но Соня, пошедшая в переднюю искать бумаги, нашла их в шляпе Пьера, куда он их старательно заложил за подкладку. Пьер было хотел читать.
– Нет, после обеда, – сказал старый граф, видимо, в этом чтении предвидевший большое удовольствие.
За обедом, за которым пили шампанское за здоровье нового Георгиевского кавалера, Шиншин рассказывал городские новости о болезни старой грузинской княгини, о том, что Метивье исчез из Москвы, и о том, что к Растопчину привели какого то немца и объявили ему, что это шампиньон (так рассказывал сам граф Растопчин), и как граф Растопчин велел шампиньона отпустить, сказав народу, что это не шампиньон, а просто старый гриб немец.
– Хватают, хватают, – сказал граф, – я графине и то говорю, чтобы поменьше говорила по французски. Теперь не время.
– А слышали? – сказал Шиншин. – Князь Голицын русского учителя взял, по русски учится – il commence a devenir dangereux de parler francais dans les rues. [становится опасным говорить по французски на улицах.]
– Ну что ж, граф Петр Кирилыч, как ополченье то собирать будут, и вам придется на коня? – сказал старый граф, обращаясь к Пьеру.
Пьер был молчалив и задумчив во все время этого обеда. Он, как бы не понимая, посмотрел на графа при этом обращении.
– Да, да, на войну, – сказал он, – нет! Какой я воин! А впрочем, все так странно, так странно! Да я и сам не понимаю. Я не знаю, я так далек от военных вкусов, но в теперешние времена никто за себя отвечать не может.
После обеда граф уселся покойно в кресло и с серьезным лицом попросил Соню, славившуюся мастерством чтения, читать.
– «Первопрестольной столице нашей Москве.
Неприятель вошел с великими силами в пределы России. Он идет разорять любезное наше отечество», – старательно читала Соня своим тоненьким голоском. Граф, закрыв глаза, слушал, порывисто вздыхая в некоторых местах.
Наташа сидела вытянувшись, испытующе и прямо глядя то на отца, то на Пьера.
Пьер чувствовал на себе ее взгляд и старался не оглядываться. Графиня неодобрительно и сердито покачивала головой против каждого торжественного выражения манифеста. Она во всех этих словах видела только то, что опасности, угрожающие ее сыну, еще не скоро прекратятся. Шиншин, сложив рот в насмешливую улыбку, очевидно приготовился насмехаться над тем, что первое представится для насмешки: над чтением Сони, над тем, что скажет граф, даже над самым воззванием, ежели не представится лучше предлога.
Прочтя об опасностях, угрожающих России, о надеждах, возлагаемых государем на Москву, и в особенности на знаменитое дворянство, Соня с дрожанием голоса, происходившим преимущественно от внимания, с которым ее слушали, прочла последние слова: «Мы не умедлим сами стать посреди народа своего в сей столице и в других государства нашего местах для совещания и руководствования всеми нашими ополчениями, как ныне преграждающими пути врагу, так и вновь устроенными на поражение оного, везде, где только появится. Да обратится погибель, в которую он мнит низринуть нас, на главу его, и освобожденная от рабства Европа да возвеличит имя России!»
– Вот это так! – вскрикнул граф, открывая мокрые глаза и несколько раз прерываясь от сопенья, как будто к носу ему подносили склянку с крепкой уксусной солью. – Только скажи государь, мы всем пожертвуем и ничего не пожалеем.
Шиншин еще не успел сказать приготовленную им шутку на патриотизм графа, как Наташа вскочила с своего места и подбежала к отцу.
– Что за прелесть, этот папа! – проговорила она, целуя его, и она опять взглянула на Пьера с тем бессознательным кокетством, которое вернулось к ней вместе с ее оживлением.
– Вот так патриотка! – сказал Шиншин.
– Совсем не патриотка, а просто… – обиженно отвечала Наташа. – Вам все смешно, а это совсем не шутка…
– Какие шутки! – повторил граф. – Только скажи он слово, мы все пойдем… Мы не немцы какие нибудь…
– А заметили вы, – сказал Пьер, – что сказало: «для совещания».
– Ну уж там для чего бы ни было…
В это время Петя, на которого никто не обращал внимания, подошел к отцу и, весь красный, ломающимся, то грубым, то тонким голосом, сказал:
– Ну теперь, папенька, я решительно скажу – и маменька тоже, как хотите, – я решительно скажу, что вы пустите меня в военную службу, потому что я не могу… вот и всё…
Графиня с ужасом подняла глаза к небу, всплеснула руками и сердито обратилась к мужу.
– Вот и договорился! – сказала она.
Но граф в ту же минуту оправился от волнения.
– Ну, ну, – сказал он. – Вот воин еще! Глупости то оставь: учиться надо.
– Это не глупости, папенька. Оболенский Федя моложе меня и тоже идет, а главное, все равно я не могу ничему учиться теперь, когда… – Петя остановился, покраснел до поту и проговорил таки: – когда отечество в опасности.
– Полно, полно, глупости…
– Да ведь вы сами сказали, что всем пожертвуем.
– Петя, я тебе говорю, замолчи, – крикнул граф, оглядываясь на жену, которая, побледнев, смотрела остановившимися глазами на меньшого сына.
– А я вам говорю. Вот и Петр Кириллович скажет…
– Я тебе говорю – вздор, еще молоко не обсохло, а в военную службу хочет! Ну, ну, я тебе говорю, – и граф, взяв с собой бумаги, вероятно, чтобы еще раз прочесть в кабинете перед отдыхом, пошел из комнаты.
– Петр Кириллович, что ж, пойдем покурить…
Пьер находился в смущении и нерешительности. Непривычно блестящие и оживленные глаза Наташи беспрестанно, больше чем ласково обращавшиеся на него, привели его в это состояние.
– Нет, я, кажется, домой поеду…
– Как домой, да вы вечер у нас хотели… И то редко стали бывать. А эта моя… – сказал добродушно граф, указывая на Наташу, – только при вас и весела…
– Да, я забыл… Мне непременно надо домой… Дела… – поспешно сказал Пьер.
– Ну так до свидания, – сказал граф, совсем уходя из комнаты.
– Отчего вы уезжаете? Отчего вы расстроены? Отчего?.. – спросила Пьера Наташа, вызывающе глядя ему в глаза.
«Оттого, что я тебя люблю! – хотел он сказать, но он не сказал этого, до слез покраснел и опустил глаза.
– Оттого, что мне лучше реже бывать у вас… Оттого… нет, просто у меня дела.
– Отчего? нет, скажите, – решительно начала было Наташа и вдруг замолчала. Они оба испуганно и смущенно смотрели друг на друга. Он попытался усмехнуться, но не мог: улыбка его выразила страдание, и он молча поцеловал ее руку и вышел.
Пьер решил сам с собою не бывать больше у Ростовых.


Петя, после полученного им решительного отказа, ушел в свою комнату и там, запершись от всех, горько плакал. Все сделали, как будто ничего не заметили, когда он к чаю пришел молчаливый и мрачный, с заплаканными глазами.
На другой день приехал государь. Несколько человек дворовых Ростовых отпросились пойти поглядеть царя. В это утро Петя долго одевался, причесывался и устроивал воротнички так, как у больших. Он хмурился перед зеркалом, делал жесты, пожимал плечами и, наконец, никому не сказавши, надел фуражку и вышел из дома с заднего крыльца, стараясь не быть замеченным. Петя решился идти прямо к тому месту, где был государь, и прямо объяснить какому нибудь камергеру (Пете казалось, что государя всегда окружают камергеры), что он, граф Ростов, несмотря на свою молодость, желает служить отечеству, что молодость не может быть препятствием для преданности и что он готов… Петя, в то время как он собирался, приготовил много прекрасных слов, которые он скажет камергеру.
Петя рассчитывал на успех своего представления государю именно потому, что он ребенок (Петя думал даже, как все удивятся его молодости), а вместе с тем в устройстве своих воротничков, в прическе и в степенной медлительной походке он хотел представить из себя старого человека. Но чем дальше он шел, чем больше он развлекался все прибывающим и прибывающим у Кремля народом, тем больше он забывал соблюдение степенности и медлительности, свойственных взрослым людям. Подходя к Кремлю, он уже стал заботиться о том, чтобы его не затолкали, и решительно, с угрожающим видом выставил по бокам локти. Но в Троицких воротах, несмотря на всю его решительность, люди, которые, вероятно, не знали, с какой патриотической целью он шел в Кремль, так прижали его к стене, что он должен был покориться и остановиться, пока в ворота с гудящим под сводами звуком проезжали экипажи. Около Пети стояла баба с лакеем, два купца и отставной солдат. Постояв несколько времени в воротах, Петя, не дождавшись того, чтобы все экипажи проехали, прежде других хотел тронуться дальше и начал решительно работать локтями; но баба, стоявшая против него, на которую он первую направил свои локти, сердито крикнула на него:
– Что, барчук, толкаешься, видишь – все стоят. Что ж лезть то!
– Так и все полезут, – сказал лакей и, тоже начав работать локтями, затискал Петю в вонючий угол ворот.
Петя отер руками пот, покрывавший его лицо, и поправил размочившиеся от пота воротнички, которые он так хорошо, как у больших, устроил дома.
Петя чувствовал, что он имеет непрезентабельный вид, и боялся, что ежели таким он представится камергерам, то его не допустят до государя. Но оправиться и перейти в другое место не было никакой возможности от тесноты. Один из проезжавших генералов был знакомый Ростовых. Петя хотел просить его помощи, но счел, что это было бы противно мужеству. Когда все экипажи проехали, толпа хлынула и вынесла и Петю на площадь, которая была вся занята народом. Не только по площади, но на откосах, на крышах, везде был народ. Только что Петя очутился на площади, он явственно услыхал наполнявшие весь Кремль звуки колоколов и радостного народного говора.
Одно время на площади было просторнее, но вдруг все головы открылись, все бросилось еще куда то вперед. Петю сдавили так, что он не мог дышать, и все закричало: «Ура! урра! ура!Петя поднимался на цыпочки, толкался, щипался, но ничего не мог видеть, кроме народа вокруг себя.
На всех лицах было одно общее выражение умиления и восторга. Одна купчиха, стоявшая подле Пети, рыдала, и слезы текли у нее из глаз.
– Отец, ангел, батюшка! – приговаривала она, отирая пальцем слезы.
– Ура! – кричали со всех сторон. С минуту толпа простояла на одном месте; но потом опять бросилась вперед.
Петя, сам себя не помня, стиснув зубы и зверски выкатив глаза, бросился вперед, работая локтями и крича «ура!», как будто он готов был и себя и всех убить в эту минуту, но с боков его лезли точно такие же зверские лица с такими же криками «ура!».
«Так вот что такое государь! – думал Петя. – Нет, нельзя мне самому подать ему прошение, это слишком смело!Несмотря на то, он все так же отчаянно пробивался вперед, и из за спин передних ему мелькнуло пустое пространство с устланным красным сукном ходом; но в это время толпа заколебалась назад (спереди полицейские отталкивали надвинувшихся слишком близко к шествию; государь проходил из дворца в Успенский собор), и Петя неожиданно получил в бок такой удар по ребрам и так был придавлен, что вдруг в глазах его все помутилось и он потерял сознание. Когда он пришел в себя, какое то духовное лицо, с пучком седевших волос назади, в потертой синей рясе, вероятно, дьячок, одной рукой держал его под мышку, другой охранял от напиравшей толпы.