Гангстерский фильм

Гангстерский фильм (англ. Gangster film или Mob film, от англ. mob — банда, шайка) — поджанр боевика, криминального фильма, рассказывающий об организованной преступности. В большинстве классических примеров этого направления действие происходит в США в 1920-е — 1950-е годы — период расцвета гангстерских группировок. В отличие от так называемых полицейских фильмов, в гангстерской драме главными персонажами выступают не служители правопорядка, а преступники и лидеры криминальных сообществ, что часто приводит к попытке оправдания их действий и романтизации их образа жизни.

История развития

США

Кинокритик и публицист Алексей Гусев, схематично выстраивая вехи истории развития жанра, полагает, что классическая эпоха гангстерского фильма в США началась картиной «Подполье» (англ. Underworld, Джозеф фон Штернберг, 1927 год) и завершилась лентой «Ревущие двадцатые» (англ. The Roaring Twenties, Рауль Уолш, 1939 год). Позже о тематике забыли вплоть до триумфа «Крёстного отца» (Фрэнсис Форд Коппола, 1972 год). В последние годы гангстеры наиболее часто встречаются в фильмах в стиле ретро: «Проклятый путь» (Сэм Мендес, 2002 год), «Чёрная орхидея» (Брайан Де Пальма, 2006 год), «Подпольная империя» (2010 год) и так далее.

Вероятно, что некоторые этапы развития жанра необходимо рассмотреть шире и подробнее. В качестве первого примера фильма о преступности историки кино называют 11-минутную картину 1906 года «Чёрная рука» (англ. The Black Hand ), в которой два вымогателя угрожают хозяину мясной лавки и его семье расправой в случае невыплаты определённой денежной суммы. Другим часто упоминаемым гангстерским фильмом начала века является лента «Мушкетёры аллеи Пиг» (или «Мушкетёры Свиной аллеи», англ. Musketeers of Pig alley, 1912од).

Интерес к гангстерскому фильму нарастал одновременно с подъёмом нелегального рынка алкоголя во времена «сухого закона», и достиг своего первого пика популярности в годы Великой депрессии. Были выпущены «жанрообразующие» картины: «Маленький Цезарь» (Мервин Лерой, 1931 год), «Враг общества» (Уильям Уэллман, 1931 год) и «Лицо со шрамом» (Говард Хоукс, 1932 год). Персонажей этих фильмов звали по-разному: Рико Банделло, Том Пауэрс или Тони Камонте, но зрители легко угадывали в них Джона Диллинджера или Аль Капоне.

Период, когда режиссёры начали создавать образы известных преступников под настоящими именами, начался во второй половине ХХ века. Это, например, «Пулемётчик Келли» (Роджер Корман, 1958 год), «Резня в день Святого Валентина» (Роджер Корман, 1967 год), «Диллинджер» (Джон Милиус, 1973 год) и другие. Роджер Корман, руководивший съёмками невероятного количества фильмов (более 400) в определённом смысле стал наставником для целого поколения режиссёров «школы Кормана». Среди них называют и Фрэнсиса Форда Копполу, который вывел фильмы об организованной преступности на уровень высокохудожественного, эпического произведения, «гангстерской саги». Три части «Крёстного отца» не только получили около 50 высших фестивальных наград, но и включены в верхние строчки практически всех кинематографических рейтингов: AFI, 250 лучших фильмов по версии IMDb, Sight & Sound.

Другой этапный фильм, настоящий гангстерский эпос — картина Серджо Леоне «Однажды в Америке» (1983 год), которая стала «антологией, энциклопедией приёмов и выразительных средств гангстерского фильма». Также чрезвычайно успешно работал в этом направлении режиссёр Брайан Де Пальма, создавший более современную версию ленты «Лицо со шрамом» (1983 год), «Неприкасаемые» (1987 год), «Путь Карлито» (1993 год). Классические образцы жанра были поставлены Мартином Скорсезе — «Злые улицы» (1973 год), «Славные парни» (1990 год), «Казино» (1995 год). Характерно то, что все четыре мастера гангстерского кино, обратившиеся к воссозданию истории Маленькой Италии, — этнические итальянцы.

С начала 1970-х годов некоторые специалисты выделяют два направления, в которых стал развиваться гангстерский фильм: ретро-стилизация, часто с комедийным уклоном, с одной стороны, «эстетизация и интеллектуализация» с другой. К первому направлению можно отнести ленты «Афера» (Джордж Рой Хилл, 1973 год), «Клуб „Коттон“» (Ф. Ф. Коппола, 1984 год), «Замужем за мафией» (Джонатан Демми, 1988 год) и другие. Ко второму — «Французский связной» (Уильям Фридкин), «Убийство китайского букмекера» (Джон Кассаветис, 1976 год) и другие. О повышении значимости гангстерского фильма в голливудской иерархии жанров свидетельствует тот факт, что 4 года подряд (с 1971 по 1974) «Оскар» за лучший фильм присуждался произведениям этого жанра («Афера», «Крёстный отец», «Крёстный отец 2» и «Французский связной»).

Франция, Италия

Из европейских стран кинопроизводство гангстреских фильмов было наиболее востребовано во Франции и Италии. В отличие от американских образцов, главными персонажами там становились не лидеры «семей» мафии, преступных сообществ, а один — два партнёра, по стечению обстоятельств противопоставляющих себя всему миру. Вершинами европейского гангстерского кино считаются ленты «Не тронь добычу» (Жак Беккер, 1954 год) с Жаном Габеном, «Месть Марсельца» (Жак Беккер, 1961 год) с Бельмондо, «Самурай» (Жан-Пьер Мельвиль, 1967 год) с Аленом Делоном. На протяжении почти 30 лет Бельмондо и Делон оставались наиболее узнаваемыми лицами гангстерского кино «европейского разлива»: от «Борсалино» (1970 год) до «Один шанс на двоих» (1998 год).

Россия

Преступность — злободневная проблема 1990-х годов, — просуществовала как популярная тема в кинематографе России достаточно недолго. Поджанр пережил рождение, взросление и стремительный закат буквально в течение одного десятилетия. Несколько относительно ярких фильмов и многочисленные ленты массовой культуры не смогли сформировать самостоятельное внятное направление бандитского («братского») кино и противопоставить его американскому гангстерскому фильму. Леворадикальная пресса при полемичности социальных выводов даёт точную оценку творческой вторичности российских фильмов об организованной преступности:

Любое значительное произведение искусства появляется на свет как выразитель тех общественных процессов, которые в данный момент доминируют в обществе. Вот и знаменитые гангстерские саги в кино — «Крёстный отец», «Однажды в Америке» (обе — США) и «Бригада» (Россия) — появились не из воздуха, а пришли к нам благодаря тем процессам, которые были характерны для преступного мира двух стран — США и России. Термин «два мира — две преступности» потерял в России свою актуальность, результатом чего и стало появление сериала «Бригада» — фактической «кальки» с американских фильмов «Крёстный отец» и «Однажды в Америке». С последним у неё родство сюжетное, с первым — концептуальное. Настолько разительно похожи социальные причины, благодаря которым все эти фильмы появились на свет.

Критики отмечают многочисленные технические недоработки, допускаемые в процессе кинопроизводства российских «бандитских» фильмов (съёмки на видео с последующей цифровой обработкой, грязный звук с посторонними шумами и т. п.). Кроме того, имеются серъёзные претензии к сюжетам, авторы которых используют навязчивые штампы, черпая их из «книг и фильмов такого же уровня».

См. также

• Десятка лучших гангстерских фильмов по версии AFI

Литература

• John Baxter. The Gangster Film (Screen Series). — A. S. Barnes, 1970. — 160 с. — ISBN 0498077144.

Ссылки

• [www.imdb.com/list/0kvmDAaAr7M/ 30 лучших фильмов о мафии по версии IMDb]
• [www.italymob.com/?do=cat&category=filmi Список гангстерских фильмов]

Отрывок, характеризующий Гангстерский фильм

Одни из них копали лопатами гору, другие возили по доскам землю в тачках, третьи стояли, ничего не делая.
Два офицера стояли на кургане, распоряжаясь ими. Увидав этих мужиков, очевидно, забавляющихся еще своим новым, военным положением, Пьер опять вспомнил раненых солдат в Можайске, и ему понятно стало то, что хотел выразить солдат, говоривший о том, что всем народом навалиться хотят. Вид этих работающих на поле сражения бородатых мужиков с их странными неуклюжими сапогами, с их потными шеями и кое у кого расстегнутыми косыми воротами рубах, из под которых виднелись загорелые кости ключиц, подействовал на Пьера сильнее всего того, что он видел и слышал до сих пор о торжественности и значительности настоящей минуты.


Пьер вышел из экипажа и мимо работающих ополченцев взошел на тот курган, с которого, как сказал ему доктор, было видно поле сражения.
Было часов одиннадцать утра. Солнце стояло несколько влево и сзади Пьера и ярко освещало сквозь чистый, редкий воздух огромную, амфитеатром по поднимающейся местности открывшуюся перед ним панораму.
Вверх и влево по этому амфитеатру, разрезывая его, вилась большая Смоленская дорога, шедшая через село с белой церковью, лежавшее в пятистах шагах впереди кургана и ниже его (это было Бородино). Дорога переходила под деревней через мост и через спуски и подъемы вилась все выше и выше к видневшемуся верст за шесть селению Валуеву (в нем стоял теперь Наполеон). За Валуевым дорога скрывалась в желтевшем лесу на горизонте. В лесу этом, березовом и еловом, вправо от направления дороги, блестел на солнце дальний крест и колокольня Колоцкого монастыря. По всей этой синей дали, вправо и влево от леса и дороги, в разных местах виднелись дымящиеся костры и неопределенные массы войск наших и неприятельских. Направо, по течению рек Колочи и Москвы, местность была ущелиста и гориста. Между ущельями их вдали виднелись деревни Беззубово, Захарьино. Налево местность была ровнее, были поля с хлебом, и виднелась одна дымящаяся, сожженная деревня – Семеновская.
Все, что видел Пьер направо и налево, было так неопределенно, что ни левая, ни правая сторона поля не удовлетворяла вполне его представлению. Везде было не доле сражения, которое он ожидал видеть, а поля, поляны, войска, леса, дымы костров, деревни, курганы, ручьи; и сколько ни разбирал Пьер, он в этой живой местности не мог найти позиции и не мог даже отличить ваших войск от неприятельских.
«Надо спросить у знающего», – подумал он и обратился к офицеру, с любопытством смотревшему на его невоенную огромную фигуру.
– Позвольте спросить, – обратился Пьер к офицеру, – это какая деревня впереди?
– Бурдино или как? – сказал офицер, с вопросом обращаясь к своему товарищу.
– Бородино, – поправляя, отвечал другой.
Офицер, видимо, довольный случаем поговорить, подвинулся к Пьеру.
– Там наши? – спросил Пьер.
– Да, а вон подальше и французы, – сказал офицер. – Вон они, вон видны.
– Где? где? – спросил Пьер.
– Простым глазом видно. Да вот, вот! – Офицер показал рукой на дымы, видневшиеся влево за рекой, и на лице его показалось то строгое и серьезное выражение, которое Пьер видел на многих лицах, встречавшихся ему.
– Ах, это французы! А там?.. – Пьер показал влево на курган, около которого виднелись войска.
– Это наши.
– Ах, наши! А там?.. – Пьер показал на другой далекий курган с большим деревом, подле деревни, видневшейся в ущелье, у которой тоже дымились костры и чернелось что то.
– Это опять он, – сказал офицер. (Это был Шевардинский редут.) – Вчера было наше, а теперь его.
– Так как же наша позиция?
– Позиция? – сказал офицер с улыбкой удовольствия. – Я это могу рассказать вам ясно, потому что я почти все укрепления наши строил. Вот, видите ли, центр наш в Бородине, вот тут. – Он указал на деревню с белой церковью, бывшей впереди. – Тут переправа через Колочу. Вот тут, видите, где еще в низочке ряды скошенного сена лежат, вот тут и мост. Это наш центр. Правый фланг наш вот где (он указал круто направо, далеко в ущелье), там Москва река, и там мы три редута построили очень сильные. Левый фланг… – и тут офицер остановился. – Видите ли, это трудно вам объяснить… Вчера левый фланг наш был вот там, в Шевардине, вон, видите, где дуб; а теперь мы отнесли назад левое крыло, теперь вон, вон – видите деревню и дым? – это Семеновское, да вот здесь, – он указал на курган Раевского. – Только вряд ли будет тут сраженье. Что он перевел сюда войска, это обман; он, верно, обойдет справа от Москвы. Ну, да где бы ни было, многих завтра не досчитаемся! – сказал офицер.
Старый унтер офицер, подошедший к офицеру во время его рассказа, молча ожидал конца речи своего начальника; но в этом месте он, очевидно, недовольный словами офицера, перебил его.
– За турами ехать надо, – сказал он строго.
Офицер как будто смутился, как будто он понял, что можно думать о том, сколь многих не досчитаются завтра, но не следует говорить об этом.
– Ну да, посылай третью роту опять, – поспешно сказал офицер.
– А вы кто же, не из докторов?
– Нет, я так, – отвечал Пьер. И Пьер пошел под гору опять мимо ополченцев.
– Ах, проклятые! – проговорил следовавший за ним офицер, зажимая нос и пробегая мимо работающих.
– Вон они!.. Несут, идут… Вон они… сейчас войдут… – послышались вдруг голоса, и офицеры, солдаты и ополченцы побежали вперед по дороге.
Из под горы от Бородина поднималось церковное шествие. Впереди всех по пыльной дороге стройно шла пехота с снятыми киверами и ружьями, опущенными книзу. Позади пехоты слышалось церковное пение.
Обгоняя Пьера, без шапок бежали навстречу идущим солдаты и ополченцы.
– Матушку несут! Заступницу!.. Иверскую!..
– Смоленскую матушку, – поправил другой.
Ополченцы – и те, которые были в деревне, и те, которые работали на батарее, – побросав лопаты, побежали навстречу церковному шествию. За батальоном, шедшим по пыльной дороге, шли в ризах священники, один старичок в клобуке с причтом и певчпми. За ними солдаты и офицеры несли большую, с черным ликом в окладе, икону. Это была икона, вывезенная из Смоленска и с того времени возимая за армией. За иконой, кругом ее, впереди ее, со всех сторон шли, бежали и кланялись в землю с обнаженными головами толпы военных.
Взойдя на гору, икона остановилась; державшие на полотенцах икону люди переменились, дьячки зажгли вновь кадила, и начался молебен. Жаркие лучи солнца били отвесно сверху; слабый, свежий ветерок играл волосами открытых голов и лентами, которыми была убрана икона; пение негромко раздавалось под открытым небом. Огромная толпа с открытыми головами офицеров, солдат, ополченцев окружала икону. Позади священника и дьячка, на очищенном месте, стояли чиновные люди. Один плешивый генерал с Георгием на шее стоял прямо за спиной священника и, не крестясь (очевидно, пемец), терпеливо дожидался конца молебна, который он считал нужным выслушать, вероятно, для возбуждения патриотизма русского народа. Другой генерал стоял в воинственной позе и потряхивал рукой перед грудью, оглядываясь вокруг себя. Между этим чиновным кружком Пьер, стоявший в толпе мужиков, узнал некоторых знакомых; но он не смотрел на них: все внимание его было поглощено серьезным выражением лиц в этой толпе солдат и оиолченцев, однообразно жадно смотревших на икону. Как только уставшие дьячки (певшие двадцатый молебен) начинали лениво и привычно петь: «Спаси от бед рабы твоя, богородице», и священник и дьякон подхватывали: «Яко вси по бозе к тебе прибегаем, яко нерушимой стене и предстательству», – на всех лицах вспыхивало опять то же выражение сознания торжественности наступающей минуты, которое он видел под горой в Можайске и урывками на многих и многих лицах, встреченных им в это утро; и чаще опускались головы, встряхивались волоса и слышались вздохи и удары крестов по грудям.
Толпа, окружавшая икону, вдруг раскрылась и надавила Пьера. Кто то, вероятно, очень важное лицо, судя по поспешности, с которой перед ним сторонились, подходил к иконе.
Это был Кутузов, объезжавший позицию. Он, возвращаясь к Татариновой, подошел к молебну. Пьер тотчас же узнал Кутузова по его особенной, отличавшейся от всех фигуре.
В длинном сюртуке на огромном толщиной теле, с сутуловатой спиной, с открытой белой головой и с вытекшим, белым глазом на оплывшем лице, Кутузов вошел своей ныряющей, раскачивающейся походкой в круг и остановился позади священника. Он перекрестился привычным жестом, достал рукой до земли и, тяжело вздохнув, опустил свою седую голову. За Кутузовым был Бенигсен и свита. Несмотря на присутствие главнокомандующего, обратившего на себя внимание всех высших чинов, ополченцы и солдаты, не глядя на него, продолжали молиться.
Когда кончился молебен, Кутузов подошел к иконе, тяжело опустился на колена, кланяясь в землю, и долго пытался и не мог встать от тяжести и слабости. Седая голова его подергивалась от усилий. Наконец он встал и с детски наивным вытягиванием губ приложился к иконе и опять поклонился, дотронувшись рукой до земли. Генералитет последовал его примеру; потом офицеры, и за ними, давя друг друга, топчась, пыхтя и толкаясь, с взволнованными лицами, полезли солдаты и ополченцы.


Покачиваясь от давки, охватившей его, Пьер оглядывался вокруг себя.
– Граф, Петр Кирилыч! Вы как здесь? – сказал чей то голос. Пьер оглянулся.
Борис Друбецкой, обчищая рукой коленки, которые он запачкал (вероятно, тоже прикладываясь к иконе), улыбаясь подходил к Пьеру. Борис был одет элегантно, с оттенком походной воинственности. На нем был длинный сюртук и плеть через плечо, так же, как у Кутузова.