Гандзасар

Монастырь
Гандзасар Գանձասար
Монастырь Гандзасар
Страна	Нагорно-Карабахская Республика/Азербайджан
Район	Мартакертский/Кельбаджарский
Конфессия	Армянская апостольская церковь
Епархия	Арцахская епархия
Основатель	Гасан-Джалал Дола
Первое упоминание	X
Дата основания	1216—1238, гавит — 1261
Основные даты: 1551, 1781, 1907, 1999 — годы реконструкции (реставрации) монастыря
Здания: Собор, Семинария Гандзасара, кельи, гавит, приемная Католикосата Агванка, трапезная
Известные насельники	Есаи Гасан-Джалалян
Настоятель	Паргев (Мартиросян), архиепископ Арцахский
Состояние	хорошее
Сайт	[www.gandzasar.ru/ Официальный сайт]

Гандзаса́р (арм. Գանձասար — досл. «гора сокровища», Гандзасарский монастырь) — армянский монастырь, выдающийся памятник армянской культуры, действующий монастырь Армянской апостольской церкви. Расположен на левом берегу реки Хачен, близ деревни Ванк в Нагорном Карабахе. Согласно административно-территориальному делению непризнанной Нагорно-Карабахской Республики, фактически контролирующей монастырь, расположен в Мартакертском районе НКР, согласно административно-территориальному делению Азербайджана — в Кельбаджарском районе Азербайджана.

История

По армянскому народному преданию, монастырь получил своё название по имени горы, которую местные жители называли Гандзасар, из-за серебряных рудников в ней (по армянски гандз — сокровище, сар — гора).

Гандзасар впервые упоминается армянским католикосом Ананием Мокаци в середине X века. Новый, известный в настоящее время храм, построен князем Гасан-Джалал Дола «мужем благочестивым, богобоязненным и скромным, армянином по происхождению» на месте старого храма, упоминаемого в X веке, и торжественно освящён 22 июля 1240 года. Согласно преданию, в усыпальнице храма захоронена отрубленная Иродом голова Иоанна Крестителя, принесённая сюда из Киликийской Армении во время одного из крестовых походов, из-за чего храм получил название Сурб Ованес Мкртыч (св. Иоанна Крестителя).

Сведения о строительстве и освещении храма имеются у армянского историка XIII века Киракоса Гандзакеци:

При монастыре, называвшемся Гандзасаром, напротив Хоханаберда, там, где находился их [родовой] склеп, [князь Гасан] построил церковь с прекрасными украшениями - небоподобный храм славы божией, где все время приносили в жертву агнца божьего, искореняющего грехи мира сего. Много лет работали над нею. Когда [работы] пришли к концу, было устроено пышное торжество для освящения церкви. Присутствовал там и католикос агванский   владыка Нерсес вместе со многими епископами, а также великий вардапет Ванакан и множество учителей вместе с ним.

—

Строительство храма велось с 1216 по 1238 год, о чём сообщается на могильной плите Гасана Джалала. Об этом свидетельствует также надпись, сохранившаяся внутри монастыря над купелью.

Именем Святой Троицы — Отца, и Сына, и Святого Духа — я, слуга божий Джалал Дола, сын Вахтанга, внук Великого Асана, царь Хоханаберда с обширными провинциями, повелел сделать эту надпись. Отец мой перед своей смертью завещал мне и матери моей Хоришах, дочери великого князя Саргиса, построить церковь и кладбище отцов наших в Гандзасаре, [строительство] которого началось в 765 году армянского летоисчисления (1216 г.) с помощью Дарителя Благ, и, когда возвели восточную стену до окон, мать моя, отказавшись от светской жизни, в третий раз отправилась в Иерусалим, где, надев власяницу и проведя многие годы в отшельничестве у врат Храма [Гроба] Господня, ушла в мир иной в День Воскресения Христа, и там же была похоронена. Мы же, помня о напастях, подстерегающих нас в жизни, поспешили завершить строительство и закончили её милостью и благословением Всемилосердного Господа (в 1238 году).

—

Притвор (Гавит) построен в 1266 году.

Гандзасар служил резиденцией и семейной гробницей княжеского рода Гасан-Джалалянов, правителей Хаченского княжества. В XIV веке стал резиденцией Агванского Католикосата Армянской Церкви. Упоминания о монастыре содержатся также в персидских средневековых документах. В одном из них, относящегося к 1487 году сказано: «… с давних времён и согласно хартии Сиса, предводительство и главенство над всеми местностями Агванка принадлежит католикосу Матевосу. Надлежит, чтобы его признавали, как раньше, предводителем и главой армян этого вилайета … чтобы армяне Гандзасара в Агванке признали его своим предводителем и главой …».

Гадзсарасский католикосат сохранил свой статус до 1815 года, когда по распоряжению российских властей Агванский Католикосат был преобразован в митрополию, а затем (с 1857 года) разделён на две епархии: Карабахскую и Шемахинскую.

Из Гандзасара в 1701 году Петру Первому были отправлены знаменитые обращения восточных армян с просьбой о принятии российского подданства и военной помощи в освобождении от персидско-турецкого ига (XVIII век). Значительную в этом деле роль сыграл, в частности, католикос Есаи Гасан-Джалалян. В одном из своих писем Есаи Гасан-Джалалян писал: Мы по Иисусе смиренный раб Исайя, от четырёх един соборный патриарх страны Арменския, нарицаемыя Агван, имеющий власть над християны народа армянского…

Вход в Гавит		Общий вид		Гавит, 1261 год.

Хачен в XIII веке

В XII—XIII веках в Арцахе возвысилось армянское феодальное княжество Хачен с армянским населением. Центр Арцах—Хаченского княжества занимал бассейн рек Хаченагет, Каркар и Трту. В 1214 году сюзеренным князем Хачена становится Гасан-Джалал Дола (1215—1261) — потомок армянских князей поздних Араншахов, один из потомков Сахл Смбатяна (Сахл ибн Сунбат ал-Армани).

Персидский хронист той же эпохи отмечает:

"Хачен страна труднодоступная, среди гор и лесов. Это одна из областей Аррана, где проживают армяне. Люди Абхаза называют их падишаха «тагавер»

Гасан Джалал был сюзеренным князем Хачена и Арцаха (отчасти) и находился в вассальной зависимости от Грузинского царства и армянского княжества Закарянов. В армянских синхронных источниках, а также в эпиграфических надписях, Гасан Джалал наделен высокими титулами — «великий князь Хачена и местностей Арцаха», «самодержный князь князей, владыка Хачена» и т. д.. В титулатуре князей Хачена иногда встречается термин «Албания-Агванк», однако пережиточно, в составе потерявших реальное значение титулов. Сам Гасан Джалал титуловался царем, самодержцем.

Самый пышный титул имеется в надписи 1240 года в Гандзасарском монастыре: «Я, смиренный раб Божий Гасан Джалал сын Вахтанга, внук великого Гасана, законный самодержавный царь высокой и великой страны Арцахской, имеющей обширные пределы». Отец Гасан Джалала Вахтанг II Тангик происходил из князей Араншахов, мать — Хоришах была сестрой знаменитых Иване и Закаре Закарянов. Жена Гасан Джалала Мамкан была из рода сюникского царя Сенекерима. Родственные связи Гасан Джалала с влиятельными домами той эпохи, несомненно характеризуют высокое положение Хачено-Арцахского владетеля.

Архитектура

См. также: Армянская архитектура

Центральный собор святого Иоанна Крестителя своими архитектурными особенностями воспроизводит характерную для Армении ещё с X века форму церкви: купольный зал с двухэтажными приделами в углах. В монастырях Гандзасар и Гтичаванк шатер на куполе имеет зонтичную форму, которая первоначально применялась архитекторами города Ани в X веке, и впоследствии широко использовалась во многих других областях Армении.

Храм украшен барельефами, изображающими Распятие, Адама и Еву и множество других каменных фигур, включая скульптуры князей Хачена, держащих над головой модели собора. Примечательным в архитектуре собора является купол, увенчанный зонтичной кровлей. Шестнадцатигранный барабан купола покрыт разнообразной по орнаментальным мотивам и виртуозной по исполнению резьбой, о которой известный археолог А. Л. Якобсон писал, что

она служит как бы ювелирной оправой архитектурной формы, обогащает её, при этом нисколько не заслоняя и не нарушая архитектурных линий, в чём заключается одна из замечательных особенностей армянского зодчества того времени, полностью проявившаяся и здесь.

Профессор Шарль Диль (1859—1944) из Парижского университета, известный французский историк искусства, включил Гандзасар в список пяти шедевров армянского монументального искусства, которые вошли в сокровищницу мирового зодчества.

Мемориальные памятники

В монастыре был похоронен Гасан Джалал Вахтангян, а также князи Хаченского княжества и епископы их рода. Могила Гасана Джалала расположена в гавите, перед входом в главный зал собора Св. Иоанна Крестителя. Плита надгробья сделана из белого мрамора и украшена тремя резными сферическими фигурами, среди них: Звезда Давида, в центре которой находится изображение Колеса Вечности — древнего индоарийского знака, который широко применяли армяне в средневековье, например в Ани. Колесо обрамлено шестью фрагментами растительного орнамента, два из которых представляют так называемую «французскую лилию» (флер-де-лиз). Данный редкий символ — объединяющий Звезду Давида и Колесо Вечности, также встречается на строениях Монастыря Цахац-Кар в Вайоц-Дзоре, то есть на тех территориях где правили родственные Асан Джалалу династии Орбелян и Прошян. Вторая сфера — звезда с щестнадцатью лучами — что-то среднее между восточноазиатской версией Колеса Вечности (индийский символ Ашока Чакра) и македонским символом Виргинской Звезды. До сих пор не известно, что эта сфера означает. Третья резная фигура олицетворяет в Армении «Солнце» (арм. արև) — выпуклая сфера с орнаментами, которую очень часто изображают в нижней части хачкаров. Солнце является древним символом армянской дохристианской веры, который сохранился в Армянской церкви чудом.

На надгробной плите написано: «ԱՅՍ է ՀԱՆԳԻՍՏ ՄԵԾԻՆ ՋԱԼԱԼԻՆ: ԱՂԱԻԹՍ ՅԻՇԵՑԵՔ։ ԹՎ ՊՁ». В переводе с армянского это означает: «Здесь покоится Великий Джалал; вспоминайте его в своих молитвах; 1431 год».

Рядом с надгробием Гасана Джалала расположены могилы верховных предводителей Святого Престола Гандзасара. На левой стороне находится могила Католикоса Еремии Асан-Джалаляна (годы правления — 1676—1700) и Католикоса Есаи Асан-Джалаляна (годы правления — 1702—1728). Последний известен как историк и лидер армянского национально-освободительного движения в 1720-е годы. На правой стороне находятся два других надгробия: Католикоса Ованнеса Гандзасареци (годы правления — 1763—1768) и Саргиса Гандзасареци (годы правления — 1810—1828)—последнего иерарха Святого Престола Гандзасара с титулом Католикоса.

Около них располагается могила Митрополита Багдасара Асан-Джалаляна (годы жизни — 1775—1854) — одного из главных создателей Арцахской Епархии Армянской Апостольской Церкви в XIХ-ом веке. Все надписи на данных надгробиях начинаются и заканчиваются одинаковыми словами: «Под этим надгробием покоится … принадлежащий к роду Гасана-Джалала Долы». В гавите также находятся более ранние могилы Католикоса Давита, Католикоса Григора и Католикоса Ованнеса.

Во внутреннем дворе Собора находятся различные мемориальные памятники, в том числе и многочисленные хачкары. Возле северной стены расположена могила Хатун, которая, видимо, была дочерью Асан Джалала и погибла ещё в младенчестве. На нижней части этого хачкара выгравирована надпись: «Я, Асан, сын Вахтанга, установил этот Крест в память о моей дочери Хатун, от своего имени и от имени её матери-княгини — дочери Царя Бахка». Мать Хатун и жена Асан Джалала, Мамкан, была дочерью последнего правителя Сюникского царства, юго-западнее Хачена.

Монастырь в наши дни

В результате преднамереной бомбардировки азербайджанской дальнобойной артиллерии и военной авиации монастырь в ходе Карабахского военного конфликта в 1991—1994 сильно пострадал. 20 января 1993 года монастырь был подвергнут ракетным ударам с воздуха, в результате чего серьёзно повреждён главный храм комплекса и разрушено монашеское здание. В настоящее время монастырь в целом восстановлен, ведется строительство учебного комплекса семинарии.

16 октября 2008 года в Нагорном Карабахе прошла «большая свадьба»: из 687 пар, 550 обвенчались в соборе Казанчецоц, a остальные 137 — в монастыре Гандзасар.

11 июля 2010 года исполнилось 770 лет со дня создания монастыря. Руководство и духовенство НКР подготовило к этом случаю большой праздник. Паргев Мартиросян — руководитель Арцахской Епархии ААЦ отслужил литургию в соборе Св. Иоанна Крестителя, в Степанакерте была проведена выставка работ, посвященная Гандзасару, в монастыре и столице НКР Степанакерте выступали культурные коллективы, было приглашено много высоких гостей как из Армении и зарубежных стран.

Жизнь в монастыре

На сегодняшний день монастырь действующий. Кроме собора на территории Гандзасара находятся несколько монашеских келий, библиотека, трапезная и здание Семинарии Гандзасара, которое было расширено в 1898 году, а также хозяйственные постройки, церковная лавка со свечами и сувенирами. В монастыре находится также приемная Католикосата Агванка, построенная Католикосом Еремией Асан-Джалаляном в 18-ом веке.

В Гандзасаре по старинной традиции производится трехзвездочный коньяк «Гандзасар».

В филателии

• Stamps of Azerbaijan, 2014-1181.jpg

  Марка Азербайджана с изображением монастыря, 2014

Комментарии

[Комм.1]↑ Речь идет об "Агванском католикосате" Армянской церкви (Вл. Минорский, Р. Томсон). Регион был населен армянами (И. Петрушевский, «История Востока», Р. Томсон), и, как отмечают А. Якобсон, В. Шнирельман и другие, термины «Агвания» или «агванский» не имели какого-либо этнического смысла, являясь лишь результатом консервативности церковной традиции.

См. также

• Армянская архитектура.

Ссылки

• [gandzasar.com/ Gandzasar.com: История и Архитектура Гандзасарского Монастыря].
• [imyerevan.com/ru/society/view/2950 «История бессмертия»]

Отрывок, характеризующий Гандзасар

Он схватил его за руку своею костлявою маленькою кистью, потряс ее, взглянул прямо в лицо сына своими быстрыми глазами, которые, как казалось, насквозь видели человека, и опять засмеялся своим холодным смехом.
Сын вздохнул, признаваясь этим вздохом в том, что отец понял его. Старик, продолжая складывать и печатать письма, с своею привычною быстротой, схватывал и бросал сургуч, печать и бумагу.
– Что делать? Красива! Я всё сделаю. Ты будь покоен, – говорил он отрывисто во время печатания.
Андрей молчал: ему и приятно и неприятно было, что отец понял его. Старик встал и подал письмо сыну.
– Слушай, – сказал он, – о жене не заботься: что возможно сделать, то будет сделано. Теперь слушай: письмо Михайлу Иларионовичу отдай. Я пишу, чтоб он тебя в хорошие места употреблял и долго адъютантом не держал: скверная должность! Скажи ты ему, что я его помню и люблю. Да напиши, как он тебя примет. Коли хорош будет, служи. Николая Андреича Болконского сын из милости служить ни у кого не будет. Ну, теперь поди сюда.
Он говорил такою скороговоркой, что не доканчивал половины слов, но сын привык понимать его. Он подвел сына к бюро, откинул крышку, выдвинул ящик и вынул исписанную его крупным, длинным и сжатым почерком тетрадь.
– Должно быть, мне прежде тебя умереть. Знай, тут мои записки, их государю передать после моей смерти. Теперь здесь – вот ломбардный билет и письмо: это премия тому, кто напишет историю суворовских войн. Переслать в академию. Здесь мои ремарки, после меня читай для себя, найдешь пользу.
Андрей не сказал отцу, что, верно, он проживет еще долго. Он понимал, что этого говорить не нужно.
– Всё исполню, батюшка, – сказал он.
– Ну, теперь прощай! – Он дал поцеловать сыну свою руку и обнял его. – Помни одно, князь Андрей: коли тебя убьют, мне старику больно будет… – Он неожиданно замолчал и вдруг крикливым голосом продолжал: – а коли узнаю, что ты повел себя не как сын Николая Болконского, мне будет… стыдно! – взвизгнул он.
– Этого вы могли бы не говорить мне, батюшка, – улыбаясь, сказал сын.
Старик замолчал.
– Еще я хотел просить вас, – продолжал князь Андрей, – ежели меня убьют и ежели у меня будет сын, не отпускайте его от себя, как я вам вчера говорил, чтоб он вырос у вас… пожалуйста.
– Жене не отдавать? – сказал старик и засмеялся.
Они молча стояли друг против друга. Быстрые глаза старика прямо были устремлены в глаза сына. Что то дрогнуло в нижней части лица старого князя.
– Простились… ступай! – вдруг сказал он. – Ступай! – закричал он сердитым и громким голосом, отворяя дверь кабинета.
– Что такое, что? – спрашивали княгиня и княжна, увидев князя Андрея и на минуту высунувшуюся фигуру кричавшего сердитым голосом старика в белом халате, без парика и в стариковских очках.
Князь Андрей вздохнул и ничего не ответил.
– Ну, – сказал он, обратившись к жене.
И это «ну» звучало холодною насмешкой, как будто он говорил: «теперь проделывайте вы ваши штуки».
– Andre, deja! [Андрей, уже!] – сказала маленькая княгиня, бледнея и со страхом глядя на мужа.
Он обнял ее. Она вскрикнула и без чувств упала на его плечо.
Он осторожно отвел плечо, на котором она лежала, заглянул в ее лицо и бережно посадил ее на кресло.
– Adieu, Marieie, [Прощай, Маша,] – сказал он тихо сестре, поцеловался с нею рука в руку и скорыми шагами вышел из комнаты.
Княгиня лежала в кресле, m lle Бурьен терла ей виски. Княжна Марья, поддерживая невестку, с заплаканными прекрасными глазами, всё еще смотрела в дверь, в которую вышел князь Андрей, и крестила его. Из кабинета слышны были, как выстрелы, часто повторяемые сердитые звуки стариковского сморкания. Только что князь Андрей вышел, дверь кабинета быстро отворилась и выглянула строгая фигура старика в белом халате.
– Уехал? Ну и хорошо! – сказал он, сердито посмотрев на бесчувственную маленькую княгиню, укоризненно покачал головою и захлопнул дверь.



В октябре 1805 года русские войска занимали села и города эрцгерцогства Австрийского, и еще новые полки приходили из России и, отягощая постоем жителей, располагались у крепости Браунау. В Браунау была главная квартира главнокомандующего Кутузова.
11 го октября 1805 года один из только что пришедших к Браунау пехотных полков, ожидая смотра главнокомандующего, стоял в полумиле от города. Несмотря на нерусскую местность и обстановку (фруктовые сады, каменные ограды, черепичные крыши, горы, видневшиеся вдали), на нерусский народ, c любопытством смотревший на солдат, полк имел точно такой же вид, какой имел всякий русский полк, готовившийся к смотру где нибудь в середине России.
С вечера, на последнем переходе, был получен приказ, что главнокомандующий будет смотреть полк на походе. Хотя слова приказа и показались неясны полковому командиру, и возник вопрос, как разуметь слова приказа: в походной форме или нет? в совете батальонных командиров было решено представить полк в парадной форме на том основании, что всегда лучше перекланяться, чем не докланяться. И солдаты, после тридцативерстного перехода, не смыкали глаз, всю ночь чинились, чистились; адъютанты и ротные рассчитывали, отчисляли; и к утру полк, вместо растянутой беспорядочной толпы, какою он был накануне на последнем переходе, представлял стройную массу 2 000 людей, из которых каждый знал свое место, свое дело и из которых на каждом каждая пуговка и ремешок были на своем месте и блестели чистотой. Не только наружное было исправно, но ежели бы угодно было главнокомандующему заглянуть под мундиры, то на каждом он увидел бы одинаково чистую рубаху и в каждом ранце нашел бы узаконенное число вещей, «шильце и мыльце», как говорят солдаты. Было только одно обстоятельство, насчет которого никто не мог быть спокоен. Это была обувь. Больше чем у половины людей сапоги были разбиты. Но недостаток этот происходил не от вины полкового командира, так как, несмотря на неоднократные требования, ему не был отпущен товар от австрийского ведомства, а полк прошел тысячу верст.
Полковой командир был пожилой, сангвинический, с седеющими бровями и бакенбардами генерал, плотный и широкий больше от груди к спине, чем от одного плеча к другому. На нем был новый, с иголочки, со слежавшимися складками мундир и густые золотые эполеты, которые как будто не книзу, а кверху поднимали его тучные плечи. Полковой командир имел вид человека, счастливо совершающего одно из самых торжественных дел жизни. Он похаживал перед фронтом и, похаживая, подрагивал на каждом шагу, слегка изгибаясь спиною. Видно, было, что полковой командир любуется своим полком, счастлив им, что все его силы душевные заняты только полком; но, несмотря на то, его подрагивающая походка как будто говорила, что, кроме военных интересов, в душе его немалое место занимают и интересы общественного быта и женский пол.
– Ну, батюшка Михайло Митрич, – обратился он к одному батальонному командиру (батальонный командир улыбаясь подался вперед; видно было, что они были счастливы), – досталось на орехи нынче ночью. Однако, кажется, ничего, полк не из дурных… А?
Батальонный командир понял веселую иронию и засмеялся.
– И на Царицыном лугу с поля бы не прогнали.
– Что? – сказал командир.
В это время по дороге из города, по которой расставлены были махальные, показались два верховые. Это были адъютант и казак, ехавший сзади.
Адъютант был прислан из главного штаба подтвердить полковому командиру то, что было сказано неясно во вчерашнем приказе, а именно то, что главнокомандующий желал видеть полк совершенно в том положении, в котором oн шел – в шинелях, в чехлах и без всяких приготовлений.
К Кутузову накануне прибыл член гофкригсрата из Вены, с предложениями и требованиями итти как можно скорее на соединение с армией эрцгерцога Фердинанда и Мака, и Кутузов, не считая выгодным это соединение, в числе прочих доказательств в пользу своего мнения намеревался показать австрийскому генералу то печальное положение, в котором приходили войска из России. С этою целью он и хотел выехать навстречу полку, так что, чем хуже было бы положение полка, тем приятнее было бы это главнокомандующему. Хотя адъютант и не знал этих подробностей, однако он передал полковому командиру непременное требование главнокомандующего, чтобы люди были в шинелях и чехлах, и что в противном случае главнокомандующий будет недоволен. Выслушав эти слова, полковой командир опустил голову, молча вздернул плечами и сангвиническим жестом развел руки.
– Наделали дела! – проговорил он. – Вот я вам говорил же, Михайло Митрич, что на походе, так в шинелях, – обратился он с упреком к батальонному командиру. – Ах, мой Бог! – прибавил он и решительно выступил вперед. – Господа ротные командиры! – крикнул он голосом, привычным к команде. – Фельдфебелей!… Скоро ли пожалуют? – обратился он к приехавшему адъютанту с выражением почтительной учтивости, видимо относившейся к лицу, про которое он говорил.
– Через час, я думаю.
– Успеем переодеть?
– Не знаю, генерал…
Полковой командир, сам подойдя к рядам, распорядился переодеванием опять в шинели. Ротные командиры разбежались по ротам, фельдфебели засуетились (шинели были не совсем исправны) и в то же мгновение заколыхались, растянулись и говором загудели прежде правильные, молчаливые четвероугольники. Со всех сторон отбегали и подбегали солдаты, подкидывали сзади плечом, через голову перетаскивали ранцы, снимали шинели и, высоко поднимая руки, натягивали их в рукава.
Через полчаса всё опять пришло в прежний порядок, только четвероугольники сделались серыми из черных. Полковой командир, опять подрагивающею походкой, вышел вперед полка и издалека оглядел его.
– Это что еще? Это что! – прокричал он, останавливаясь. – Командира 3 й роты!..
– Командир 3 й роты к генералу! командира к генералу, 3 й роты к командиру!… – послышались голоса по рядам, и адъютант побежал отыскивать замешкавшегося офицера.
Когда звуки усердных голосов, перевирая, крича уже «генерала в 3 ю роту», дошли по назначению, требуемый офицер показался из за роты и, хотя человек уже пожилой и не имевший привычки бегать, неловко цепляясь носками, рысью направился к генералу. Лицо капитана выражало беспокойство школьника, которому велят сказать невыученный им урок. На красном (очевидно от невоздержания) носу выступали пятна, и рот не находил положения. Полковой командир с ног до головы осматривал капитана, в то время как он запыхавшись подходил, по мере приближения сдерживая шаг.
– Вы скоро людей в сарафаны нарядите! Это что? – крикнул полковой командир, выдвигая нижнюю челюсть и указывая в рядах 3 й роты на солдата в шинели цвета фабричного сукна, отличавшегося от других шинелей. – Сами где находились? Ожидается главнокомандующий, а вы отходите от своего места? А?… Я вас научу, как на смотр людей в казакины одевать!… А?…
Ротный командир, не спуская глаз с начальника, всё больше и больше прижимал свои два пальца к козырьку, как будто в одном этом прижимании он видел теперь свое спасенье.
– Ну, что ж вы молчите? Кто у вас там в венгерца наряжен? – строго шутил полковой командир.
– Ваше превосходительство…
– Ну что «ваше превосходительство»? Ваше превосходительство! Ваше превосходительство! А что ваше превосходительство – никому неизвестно.
– Ваше превосходительство, это Долохов, разжалованный… – сказал тихо капитан.
– Что он в фельдмаршалы, что ли, разжалован или в солдаты? А солдат, так должен быть одет, как все, по форме.
– Ваше превосходительство, вы сами разрешили ему походом.
– Разрешил? Разрешил? Вот вы всегда так, молодые люди, – сказал полковой командир, остывая несколько. – Разрешил? Вам что нибудь скажешь, а вы и… – Полковой командир помолчал. – Вам что нибудь скажешь, а вы и… – Что? – сказал он, снова раздражаясь. – Извольте одеть людей прилично…
И полковой командир, оглядываясь на адъютанта, своею вздрагивающею походкой направился к полку. Видно было, что его раздражение ему самому понравилось, и что он, пройдясь по полку, хотел найти еще предлог своему гневу. Оборвав одного офицера за невычищенный знак, другого за неправильность ряда, он подошел к 3 й роте.
– Кааак стоишь? Где нога? Нога где? – закричал полковой командир с выражением страдания в голосе, еще человек за пять не доходя до Долохова, одетого в синеватую шинель.
Долохов медленно выпрямил согнутую ногу и прямо, своим светлым и наглым взглядом, посмотрел в лицо генерала.
– Зачем синяя шинель? Долой… Фельдфебель! Переодеть его… дря… – Он не успел договорить.
– Генерал, я обязан исполнять приказания, но не обязан переносить… – поспешно сказал Долохов.
– Во фронте не разговаривать!… Не разговаривать, не разговаривать!…
– Не обязан переносить оскорбления, – громко, звучно договорил Долохов.
Глаза генерала и солдата встретились. Генерал замолчал, сердито оттягивая книзу тугой шарф.
– Извольте переодеться, прошу вас, – сказал он, отходя.


– Едет! – закричал в это время махальный.
Полковой командир, покраснел, подбежал к лошади, дрожащими руками взялся за стремя, перекинул тело, оправился, вынул шпагу и с счастливым, решительным лицом, набок раскрыв рот, приготовился крикнуть. Полк встрепенулся, как оправляющаяся птица, и замер.
– Смир р р р на! – закричал полковой командир потрясающим душу голосом, радостным для себя, строгим в отношении к полку и приветливым в отношении к подъезжающему начальнику.
По широкой, обсаженной деревьями, большой, бесшоссейной дороге, слегка погромыхивая рессорами, шибкою рысью ехала высокая голубая венская коляска цугом. За коляской скакали свита и конвой кроатов. Подле Кутузова сидел австрийский генерал в странном, среди черных русских, белом мундире. Коляска остановилась у полка. Кутузов и австрийский генерал о чем то тихо говорили, и Кутузов слегка улыбнулся, в то время как, тяжело ступая, он опускал ногу с подножки, точно как будто и не было этих 2 000 людей, которые не дыша смотрели на него и на полкового командира.
Раздался крик команды, опять полк звеня дрогнул, сделав на караул. В мертвой тишине послышался слабый голос главнокомандующего. Полк рявкнул: «Здравья желаем, ваше го го го го ство!» И опять всё замерло. Сначала Кутузов стоял на одном месте, пока полк двигался; потом Кутузов рядом с белым генералом, пешком, сопутствуемый свитою, стал ходить по рядам.
По тому, как полковой командир салютовал главнокомандующему, впиваясь в него глазами, вытягиваясь и подбираясь, как наклоненный вперед ходил за генералами по рядам, едва удерживая подрагивающее движение, как подскакивал при каждом слове и движении главнокомандующего, – видно было, что он исполнял свои обязанности подчиненного еще с большим наслаждением, чем обязанности начальника. Полк, благодаря строгости и старательности полкового командира, был в прекрасном состоянии сравнительно с другими, приходившими в то же время к Браунау. Отсталых и больных было только 217 человек. И всё было исправно, кроме обуви.
Кутузов прошел по рядам, изредка останавливаясь и говоря по нескольку ласковых слов офицерам, которых он знал по турецкой войне, а иногда и солдатам. Поглядывая на обувь, он несколько раз грустно покачивал головой и указывал на нее австрийскому генералу с таким выражением, что как бы не упрекал в этом никого, но не мог не видеть, как это плохо. Полковой командир каждый раз при этом забегал вперед, боясь упустить слово главнокомандующего касательно полка. Сзади Кутузова, в таком расстоянии, что всякое слабо произнесенное слово могло быть услышано, шло человек 20 свиты. Господа свиты разговаривали между собой и иногда смеялись. Ближе всех за главнокомандующим шел красивый адъютант. Это был князь Болконский. Рядом с ним шел его товарищ Несвицкий, высокий штаб офицер, чрезвычайно толстый, с добрым, и улыбающимся красивым лицом и влажными глазами; Несвицкий едва удерживался от смеха, возбуждаемого черноватым гусарским офицером, шедшим подле него. Гусарский офицер, не улыбаясь, не изменяя выражения остановившихся глаз, с серьезным лицом смотрел на спину полкового командира и передразнивал каждое его движение. Каждый раз, как полковой командир вздрагивал и нагибался вперед, точно так же, точь в точь так же, вздрагивал и нагибался вперед гусарский офицер. Несвицкий смеялся и толкал других, чтобы они смотрели на забавника.
Кутузов шел медленно и вяло мимо тысячей глаз, которые выкатывались из своих орбит, следя за начальником. Поровнявшись с 3 й ротой, он вдруг остановился. Свита, не предвидя этой остановки, невольно надвинулась на него.
– А, Тимохин! – сказал главнокомандующий, узнавая капитана с красным носом, пострадавшего за синюю шинель.
Казалось, нельзя было вытягиваться больше того, как вытягивался Тимохин, в то время как полковой командир делал ему замечание. Но в эту минуту обращения к нему главнокомандующего капитан вытянулся так, что, казалось, посмотри на него главнокомандующий еще несколько времени, капитан не выдержал бы; и потому Кутузов, видимо поняв его положение и желая, напротив, всякого добра капитану, поспешно отвернулся. По пухлому, изуродованному раной лицу Кутузова пробежала чуть заметная улыбка.
– Еще измайловский товарищ, – сказал он. – Храбрый офицер! Ты доволен им? – спросил Кутузов у полкового командира.
И полковой командир, отражаясь, как в зеркале, невидимо для себя, в гусарском офицере, вздрогнул, подошел вперед и отвечал:
– Очень доволен, ваше высокопревосходительство.
– Мы все не без слабостей, – сказал Кутузов, улыбаясь и отходя от него. – У него была приверженность к Бахусу.
Полковой командир испугался, не виноват ли он в этом, и ничего не ответил. Офицер в эту минуту заметил лицо капитана с красным носом и подтянутым животом и так похоже передразнил его лицо и позу, что Несвицкий не мог удержать смеха.
Кутузов обернулся. Видно было, что офицер мог управлять своим лицом, как хотел: в ту минуту, как Кутузов обернулся, офицер успел сделать гримасу, а вслед за тем принять самое серьезное, почтительное и невинное выражение.
Третья рота была последняя, и Кутузов задумался, видимо припоминая что то. Князь Андрей выступил из свиты и по французски тихо сказал:
– Вы приказали напомнить о разжалованном Долохове в этом полку.
– Где тут Долохов? – спросил Кутузов.
Долохов, уже переодетый в солдатскую серую шинель, не дожидался, чтоб его вызвали. Стройная фигура белокурого с ясными голубыми глазами солдата выступила из фронта. Он подошел к главнокомандующему и сделал на караул.
– Претензия? – нахмурившись слегка, спросил Кутузов.
– Это Долохов, – сказал князь Андрей.
– A! – сказал Кутузов. – Надеюсь, что этот урок тебя исправит, служи хорошенько. Государь милостив. И я не забуду тебя, ежели ты заслужишь.
Голубые ясные глаза смотрели на главнокомандующего так же дерзко, как и на полкового командира, как будто своим выражением разрывая завесу условности, отделявшую так далеко главнокомандующего от солдата.
– Об одном прошу, ваше высокопревосходительство, – сказал он своим звучным, твердым, неспешащим голосом. – Прошу дать мне случай загладить мою вину и доказать мою преданность государю императору и России.
Кутузов отвернулся. На лице его промелькнула та же улыбка глаз, как и в то время, когда он отвернулся от капитана Тимохина. Он отвернулся и поморщился, как будто хотел выразить этим, что всё, что ему сказал Долохов, и всё, что он мог сказать ему, он давно, давно знает, что всё это уже прискучило ему и что всё это совсем не то, что нужно. Он отвернулся и направился к коляске.
Полк разобрался ротами и направился к назначенным квартирам невдалеке от Браунау, где надеялся обуться, одеться и отдохнуть после трудных переходов.
– Вы на меня не претендуете, Прохор Игнатьич? – сказал полковой командир, объезжая двигавшуюся к месту 3 ю роту и подъезжая к шедшему впереди ее капитану Тимохину. Лицо полкового командира выражало после счастливо отбытого смотра неудержимую радость. – Служба царская… нельзя… другой раз во фронте оборвешь… Сам извинюсь первый, вы меня знаете… Очень благодарил! – И он протянул руку ротному.
– Помилуйте, генерал, да смею ли я! – отвечал капитан, краснея носом, улыбаясь и раскрывая улыбкой недостаток двух передних зубов, выбитых прикладом под Измаилом.
– Да господину Долохову передайте, что я его не забуду, чтоб он был спокоен. Да скажите, пожалуйста, я всё хотел спросить, что он, как себя ведет? И всё…
– По службе очень исправен, ваше превосходительство… но карахтер… – сказал Тимохин.
– А что, что характер? – спросил полковой командир.
– Находит, ваше превосходительство, днями, – говорил капитан, – то и умен, и учен, и добр. А то зверь. В Польше убил было жида, изволите знать…
– Ну да, ну да, – сказал полковой командир, – всё надо пожалеть молодого человека в несчастии. Ведь большие связи… Так вы того…
– Слушаю, ваше превосходительство, – сказал Тимохин, улыбкой давая чувствовать, что он понимает желания начальника.
– Ну да, ну да.
Полковой командир отыскал в рядах Долохова и придержал лошадь.
– До первого дела – эполеты, – сказал он ему.
Долохов оглянулся, ничего не сказал и не изменил выражения своего насмешливо улыбающегося рта.
– Ну, вот и хорошо, – продолжал полковой командир. – Людям по чарке водки от меня, – прибавил он, чтобы солдаты слышали. – Благодарю всех! Слава Богу! – И он, обогнав роту, подъехал к другой.
– Что ж, он, право, хороший человек; с ним служить можно, – сказал Тимохин субалтерн офицеру, шедшему подле него.
– Одно слово, червонный!… (полкового командира прозвали червонным королем) – смеясь, сказал субалтерн офицер.
Счастливое расположение духа начальства после смотра перешло и к солдатам. Рота шла весело. Со всех сторон переговаривались солдатские голоса.
– Как же сказывали, Кутузов кривой, об одном глазу?
– А то нет! Вовсе кривой.
– Не… брат, глазастее тебя. Сапоги и подвертки – всё оглядел…
– Как он, братец ты мой, глянет на ноги мне… ну! думаю…
– А другой то австрияк, с ним был, словно мелом вымазан. Как мука, белый. Я чай, как амуницию чистят!
– Что, Федешоу!… сказывал он, что ли, когда стражения начнутся, ты ближе стоял? Говорили всё, в Брунове сам Бунапарте стоит.
– Бунапарте стоит! ишь врет, дура! Чего не знает! Теперь пруссак бунтует. Австрияк его, значит, усмиряет. Как он замирится, тогда и с Бунапартом война откроется. А то, говорит, в Брунове Бунапарте стоит! То то и видно, что дурак. Ты слушай больше.
– Вишь черти квартирьеры! Пятая рота, гляди, уже в деревню заворачивает, они кашу сварят, а мы еще до места не дойдем.
– Дай сухарика то, чорт.
– А табаку то вчера дал? То то, брат. Ну, на, Бог с тобой.
– Хоть бы привал сделали, а то еще верст пять пропрем не емши.
– То то любо было, как немцы нам коляски подавали. Едешь, знай: важно!
– А здесь, братец, народ вовсе оголтелый пошел. Там всё как будто поляк был, всё русской короны; а нынче, брат, сплошной немец пошел.
– Песенники вперед! – послышался крик капитана.
И перед роту с разных рядов выбежало человек двадцать. Барабанщик запевало обернулся лицом к песенникам, и, махнув рукой, затянул протяжную солдатскую песню, начинавшуюся: «Не заря ли, солнышко занималося…» и кончавшуюся словами: «То то, братцы, будет слава нам с Каменскиим отцом…» Песня эта была сложена в Турции и пелась теперь в Австрии, только с тем изменением, что на место «Каменскиим отцом» вставляли слова: «Кутузовым отцом».