Ганнибал

Запрос «Ганнибал» перенаправляется сюда; см. также другие значения.

Ганнибал
Бюст Ганнибала. Национальный музей Неаполя
Дата рождения	247 до н. э.(-247)
Место рождения	Карфаген
Дата смерти	183 до н. э.(-183)
Место смерти	Либисса, Вифиния
Принадлежность	Карфаген
Командовал	карфагенскими войсками во второй Пунической войне
Сражения/войны	Вторая Пуническая война (218 — 201 до н. э.) осада Сагунта (219 — 218 до н. э.) битва при Тицине (218 до н. э.) битва при Треббии (218 до н. э.) битва при Тразименском озере (217 до н. э.) битва при Каннах (216 до н. э.) битва при Силарусе (212 до н. э.) Битва при Гердонии (212 до н. э.) битва при Заме (202 до н. э.)
Связи	Гамилькар Барка, Гасдрубал Барка, Магон

Ганниба́л (247—183 до н. э.) — карфагенский полководец. Считается одним из величайших полководцев и государственных деятелей древности. Был заклятым врагом Римской республики и последним значимым лидером Карфагена перед его падением в серии Пунических войн.

Ганнибал родился в 247 году до н. э. в семье карфагенского полководца Гамилькара. В возрасте девяти лет дал клятву быть врагом Рима. Став главнокомандующим карфагенскими войсками в Испании, развязал вторую Пуническую войну, напав на Сагунт. В 218 году до н. э. вторгся в Италию и нанёс римлянам несколько поражений, в том числе при Каннах. Но римляне сумели перехватить инициативу и перейти в наступление в Испании, а затем и в Африке. Вызванный на помощь Карфагену в Африку, Ганнибал потерпел поражение при Заме, после которого Карфаген был вынужден заключить мир с Римом. В 196 году до н. э. был обвинён в антиримских настроениях и ушёл в изгнание. Покончил жизнь самоубийством в 183 году до н. э., не желая сдаваться римлянам.

Ганнибал считается одним из величайших военных стратегов в истории Европы, а также одним из величайших полководцев древности, наряду с Александром Македонским, Юлием Цезарем, Сципионом и Пирром Эпирским. Военный историк Теодор Айро Додж даже назвал Ганнибала «отцом стратегии», так как его враги, римляне, заимствовали у него некоторые элементы его стратегии. Такая оценка создала ему высокую репутацию в современном мире, он считается великим стратегом, наряду с Наполеоном Бонапартом.

Этимология имени

Имя Ганнибала на финикийском языке писалось без гласных — ḤNBʻL. Вокализм этого слова в разговорной речи является спорным вопросом. Существуют различные версии этимологии:

1. Ḥannibaʻ(a)l, что означает «Баал милостив» или «дар Баала»
2. Ḥannobaʻal, с тем же значением,
3. ʼDNBʻL ʼAdnibaʻal, что означает «Баал — мой господин»; на греческом — греч. Ἁννίβας, Hanníbas.

Детство и юность

Ганнибал родился в 247 году до н. э. в Карфагене в семье полководца Гамилькара Барки. Имя матери новорождённого неизвестно. Он был первым сыном в семье, после него родились ещё два мальчика (Гасдрубал и Магон). У Ганнибала было ещё три старшие сестры, но их имена неизвестны. Известно, что одна из них в 238 году до н. э. была замужем за Бомилькаром и уже имела сына, Ганнона. Другая сестра Ганнибала была замужем за Гасдрубалом Красивым. Ещё одна сестра, вероятно, младшая, вышла замуж за нумидийского царевича Нараваса. Немецкий учёный Я. Зейберт на основании свидетельств Валерия Максима и Кассиодора высказывал предположение, что у Гамилькара был и четвёртый сын, который был принесён в жертву около 240 года до н. э. Гамилькар и его сыновья известны под прозвищем Барка. Это прозвище, которое означает «молния», дали им римские историки. Скорее всего, это прозвище Гамилькар получил за свою тактику борьбы против римских войск на Сицилии. В эллинистических государствах также было популярно прозвище «Керавн», что в переводе с греческого означало «молния». Политическую группировку, которая поддерживала Гамилькара и его сыновей, в историографии обычно называют Баркидами. Род Ганнибала, принадлежавший к числу высших карфагенских аристократических родов, возводил свою родословную к одному из спутников легендарной основательницы города Элиссы.

В том же году Гамилькар был отправлен карфагенским советом старейшин на Сицилию воевать с римлянами, поэтому маленький Ганнибал не часто виделся с отцом. Гамилькар возлагал большие надежды на сыновей. По рассказу Валерия Максима, однажды он, смотря на увлечённо игравших сыновей, воскликнул: «Вот львята, которых я ращу на погибель Риму!»

В возрасте девяти лет отец взял Ганнибала с собой в Испанию, где хотел возместить своему городу потери, понесённые в ходе Первой Пунической войны. Точно неизвестно, отправился ли Гамилькар в Испанию по собственной инициативе или был отправлен карфагенским правительством. Перед отправлением в поход отец приносил жертвы богам, а после жертвоприношения он позвал к себе Ганнибала и спросил, хочет ли он отправиться с ним. Когда мальчик с радостью согласился, Гамилькар заставил его поклясться перед алтарём, что он всю жизнь будет непримиримым врагом Рима. По словам Полибия и некоторых других историков, Ганнибал сам рассказал сирийскому царю Антиоху III эту историю. Фраза «Ганнибалова клятва» стала крылатой. Кроме того, что Гамилькар хотел, чтобы его сын продолжил борьбу с Римом, он ещё, как выходец из военной аристократии, хотел, чтобы Ганнибал пошёл по стопам отца.

Прибыв в Гадес, карфагенскую колонию в Испании (Иберии), Гамилькар начал проводить завоевательные походы. Его задачей было «поправить в Иберии дела Карфагена». Ганнибал жил в лагере, рос и воспитывался среди воинов. В Испании Ганнибал подружился с Магоном Самнитом, Ганноном и Ганнибалом по прозвищу Мономах, которые позже сопровождали его во время Италийской кампании. Позднее в Испанию прибыли его братья Гасдрубал и Магон. Ганнибал получил разностороннее образование. Его учителями были, по-видимому, и карфагеняне, и нанятые греки. В частности, спартанец Сосил обучал его греческому языку. Кроме того, Ганнибал, судя по всему, говорил на диалектах некоторых иберийских племён.

Ганнибал со временем начал принимать участие в походах отца, где приобретал необходимый военный опыт. Первым делом Гамилькар отвоевал золотые и серебряные рудники сьерры Морена и возобновил чеканку серебряной монеты, необходимой для выплаты контрибуции Риму. Около 230 года до н. э. Гамилькар основал новый город Акра Левка с целью создания надёжного тыла и усиления карфагенского влияния. Зимой 229/228 годов до н. э. Гамилькар осадил город Гелику. Первоначально осада проходила благоприятно для карфагенян, и их командующий решил отправить большую часть своей армии и слонов на зимовку в Акра Левке. Но затем вождь племени оретанов (ориссов), бывший, как казалось, союзником карфагенян, неожиданно пришёл на помощь Гелике, и войска Гамилькара были вынуждены отступить. Для спасения Ганнибала и Гасдрубала, находившихся в войске, Гамилькар отвлёк на себя оретанов и отправил сыновей с другой частью армии по другой дороге. Преследуемый оретанами, он утонул в реке, а его сыновья невредимыми добрались до Акра Левки.

После смерти Гамилькара главнокомандующим карфагенских войск в Испании стал его зять Гасдрубал, долгое время бывший его «правой рукой». Гасдрубал продолжил завоевание Иберии. Первым делом новый главнокомандующий разгромил оретанов и отомстил им за смерть тестя. Карфагенские владения в Испании были расширены до верховьев реки Анас. Гасдрубал женился на дочери одного из иберийских вождей и был провозглашён этими вождями царём. Согласно Титу Ливию, Ганнибал вместе с братьями после смерти отца покинул Испанию и вернулся в Карфаген. Он, возможно, провёл в Карфагене около пяти лет и в 224 году до н. э. прибыл в Испанию. Ганнибал начал службу в должности начальника конницы под командованием Гасдрубала. За время службы при Гасдрубале Ганнибал приобрёл репутацию отличного воина и храброго командира. Гасдрубал основал город Новый Карфаген, который стал столицей карфагенской Иберии. В 223 году до н. э. в городе Сагунт начались волнения, и его власти обратились за помощью в Рим. Римские войска навели в городе порядок, изгнав сторонников Карфагена. Таким образом, Сагунт стал римским протекторатом. В начале 221 года до н. э. Гасдрубал был убит своим слугой, мстившим за своего бывшего хозяина, убитого по приказу Гасдрубала.

Главнокомандующий в Испании

После смерти Гасдрубала солдаты избрали новым главнокомандующим Ганнибала. Этот выбор был утверждён карфагенским народным собранием, а спустя несколько месяцев — советом старейшин.

В течение двух лет (221—220 гг. до н. э.) Ганнибал расширял карфагенские владения на северо-западе Пиренейского полуострова. В 221 году до н. э. он провёл кампанию против племени олькадов и взял штурмом их столицу — Альталию у Полибия, Карталу у Тита Ливия. Успех карфагенян заставил и другие города олькадов признать власть Карфагена. После зимовки в Новом Карфагене Ганнибал продвинулся ещё дальше, покорил ваккеев и захватил важнейшие их города — Саламантику и Арбокалу. На обратном пути через южную Гвадарраму на него напали карпетаны, которых побудили выступить беженцы из числа ваккеев и олькадов. Ганнибал сумел уйти от них, а затем нанёс им поражение, когда карпетаны переправлялись через реку Таг. Затем были подчинены и карпетаны. Все территории к югу от Ибера теперь были под карфагенским владычеством. В том же году Ганнибал женился на иберийке из Кастулона по имени Имилька.

Обеспокоенные карфагенской экспансией и провокациями соседних иберийских племён жители Сагунта отправили послов в Рим. Кроме того, в Сагунте вспыхнула борьба между проримской и прокарфагенской партиями. Из Рима было отправлено посольство в Испанию. Прибыв в Сагунт в конце лета 220 года до н. э., римляне прекратили смуты и приказали казнить некоторых членов прокарфагенской партии. На встрече с Ганнибалом римские послы потребовали воздержаться от враждебных акций в отношении Сагунта. Ганнибал принял послов весьма надменно, заявив, что «карфагеняне искони блюдут правило защищать всех угнетённых». Не добившись прямого ответа от Ганнибала, послы отправились в Карфаген. Ганнибал пытался вызвать нарушение мира со стороны испанской колонии Сагунта, чтобы со стороны казалось, что в войну его втянули сагунтцы.

Ганнибал послал в Карфаген извещения, что сагунтцы стали теснить карфагенских подданных, торболетов. Карфагенские власти уполномочили его действовать так, как он сочтёт нужным. Зимой 219 года до н. э., после провала переговоров, начал военные действия. В самом начале осады Ганнибал получил ранение в бедро, неосторожно подойдя к крепостной стене. Сагунт ожесточённо оборонялся. Летом 219 года до н. э. к Ганнибалу прибыло римское посольство, но он даже не принял его, и послы отправились в Карфаген. После 8-месячной упорной осады Сагунт пал осенью. Взрослые мужчины-сагунтинцы были убиты по приказу Ганнибала, а женщины и дети проданы в рабство. Сагунт был заселён финикийскими колонистами. Римские послы потребовали в Карфагене выдачи Ганнибала и, не получив от совета старейшин ответа, объявили войну.

После падения Сагунта Ганнибал отвёл свою армию на зимние квартиры в Новый Карфаген. Тогда у него уже созрел план вторжения в Италию. Собственно, у него не было выбора: римляне направили консулов в Испанию и на Сицилию, чтобы затем вторгнуться в Африку. Он должен был отвлечь римлян от Африки, чтобы получить шанс на победу. Он распустил по домам солдат из иберийских племён, а затем отправил некоторых из них в Африку для укрепления тамошних гарнизонов. Зимой Ганнибал предпринял энергичную разведывательную и дипломатическую деятельность. Были отправлены послы к галлам. Многие из них высказывали поддержку карфагенянам.

Хотя римляне объявили войну в марте, Ганнибал не сразу отправился в поход на Италию. В Цизальпинской Галлии он спровоцировал восстание бойев против римского господства, которое началось в апреле или мае. Карфагенский флот атаковал Сицилию и Южную Италию, в результате чего консул Тиберий Семпроний Лонг отказался от вторжения в Африку.

Италийская кампания

От Испании до Италии

Ганнибал выступил из Нового Карфагена в конце апреля или начале мая 218 года до н. э., возможно, даже в начале июня. Согласно Полибию, его армия состояла из 90 тысяч пехотинцев, 12 тысяч всадников и 37 слонов. Однако современные историки считают, что из Нового Карфагена вышло 60—70 тысяч солдат. Затем Полибий писал, что через Пиренеи Ганнибал повёл 50 тысяч пехотинцев и 9 тысяч всадников. 10 тысяч пеших и 1 тысячу всадников во главе с Ганноном он оставил в Каталонии и такое же количество отпустил домой. Выходит, что он потерял в боях между Эбро и Пиренеями 21 тысячу человек, что маловероятно. Между Эбро и Пиренеями Ганнибал встретился с сопротивлением илергетов, бергусиев, авсетанов, эреносийцев и андосинов. Карфагеняне перешли Пиренеи через Сердань и далее через перевал Перш и долину Теты. Некоторые народы, жившие на территории современного Русильона, воспротивились продвижению пунийцев и собрали объединённое войско в Русциноне (ныне Кастель-Русильон). Но Ганнибал щедро одарил вождей и получил от них разрешение беспрепятственно пройти мимо Русцинона.

К концу августа Ганнибал вышел к берегам Роны. Между тем консул Публий Корнелий Сципион продвигался по морю вдоль побережий Этрурии и Лигурии и остановился в Массилии, направляясь в Испанию. Ганнибал переправился через Рону чуть выше её слияния с Дюранс. Ему попыталось помешать переправиться племя вольков, но он отправил им в тыл конный отряд испанцев, который вынудил вольков отступить. Сразу после переправы Ганнибал отправил отряд нумидийских всадников с целью разведать планы римлян. Нумидийцы встретили отряд римских всадников, посланных с аналогичным заданием, и вступили с ним в бой. В стычке победили римляне, а нумидийцы были вынуждены отступить. Сципион, стоявший в долине Кро, снялся с места и двинулся навстречу Ганнибалу. Ганнибал отступил вверх по левому берегу Роны. Сципион не стал его преследовать и отправился с некоторой частью армии в долину По, чтобы подготовиться к её обороне, а другую часть направил в Испанию.

Речь Ганнибала перед воинами после перехода через Альпы

«Теперь вы одолеваете ... стены не Италии только, но и Рима. Отныне всё пойдет как по ровному, отлогому склону; одна или, много, две битвы отдадут в наши руки, под нашу власть крепость и столицу Италии».

Ганнибал несколько дней продвигался вверх по течению Роны, дойдя до её слияния с Изером, а затем повернул на восток. Он шёл вдоль Изера до её слияния с Арком, где начиналась гористая альпийская местность. В боях с горцами Ганнибал переходил Альпы. На девятый день с начала подъёма, в конце октября, Ганнибал стоял на вершине перевала. Спуск продолжался около 6 дней, и наконец, Ганнибал спустился в верхнюю долину Мориены. У него осталось 20 тысяч пехотинцев и 6 тысяч всадников.

Карфагенский «блицкриг»

После спуска с Альп карфагеняне захватили столицу племени тавринов (будущий Турин), взяв его после трёхдневной осады. Появление Ганнибала в Италии стало неожиданностью для римлян. Они немедленно вызвали второго консула Тиберия Семпрония Лонга из Лилибея. Некоторые галльские племена начали переходить на сторону карфагенян, но присутствие римлян мешало другим племенам присоединиться к Ганнибалу. Сципион, находившийся в Плаценции, перешёл реку По и двинулся навстречу Ганнибалу. Ганнибал тоже рассчитывал на сражение, надеясь, что после победы галлы перейдут на его сторону. Карфагеняне и римляне встретились у северного берега реки По, между реками Сесией и Тицином. Перед битвой Ганнибал устроил своим воинам «гладиаторские бои», в которых сражались пленные горцы. Этим он хотел показать им, что в битве их ждёт победа или смерть. В битве карфагеняне одержали победу. Это была кавалерийская стычка, в которой также принимали участие римские пращники. Нумидийцы зашли в тыл римской конницы и вынудили её бежать. Сципион быстро отступил к Плаценции. В его армии взбунтовались галлы и перешли на сторону Ганнибала. Следуя своей линии поведения в отношении италийских союзников Рима, Ганнибал приказал чрезвычайно мягко обращаться с пленными, захваченными в Кластидии.

В середине декабря к Треббии подошла армия Тиберия Семпрония Лонга. Семпроний рвался в бой, надеясь разгромить Ганнибала до окончания его консульских полномочий. Сципион считал, что не нужно торопить события, так как время работает на римлян. Но Сципион заболел, и Семпроний фактически стал единоличным командующим. Ганнибал заставил римлян переправиться через Треббию, разгорелось ожесточённое сражение, которое продолжалось, пока из засады не выскочил кавалерийский отряд под командованием Магона, который атаковал тыл римлян. Битва закончилась сокрушительным поражением римлян. Победа при Требии отдала ему Цизальпинскую Галлию и позволила привлечь на свою сторону все племена, населявшие этот регион. После этой победы Ганнибал переправился через Треббию и направился в Болонью, где и провёл зиму.

С наступлением весны 217 года до н. э. Ганнибал двинулся к Апеннинам, перешёл их через перевал Порретта и вышел к Пистое. В Риме консулами были избраны Гай Фламиний и Гней Сервилий Гемин. В начале кампании 217 года до н. э. две римские армии — Фламиния и Сервилия — были выставлены на путях наступления Ганнибала к Риму: первый — у Арретия, второй — возле Аримина. Но он, обойдя с левого крыла армию Фламиния, стал угрожать её сообщениям с Римом, выбрав кратчайший путь — на Парму и через Клузийские болота, затопленные в это время разлитием реки Арно. Во время перехода через болота у Ганнибала началось тяжелейшее воспаление глаз, вследствие чего он лишился одного глаза, и в течение всей жизни ему приходилось носить повязку. Из болот Арна Ганнибал вышел в район Фьезоле. Он совершил несколько набегов на область Кьянти. Узнавший об этом Фламиний пошёл навстречу Ганнибалу, который стал притворно отступать. Пользуясь оплошностью своего противника, Ганнибал устроил засаду у Тразименского озера и в кровопролитной битве, где погиб сам Фламиний, нанёс неприятелю поражение. Тем временем Гней Сервилий отправил на помощь Фламинию 4000 всадников под командованием пропретора Гая Центения. Узнав об исходе Тразименской битвы, Центений повернул в Умбрию. Ганнибал отправил против них конницу Магарбала, которая разгромила римских всадников. После этого Ганнибал двинулся через Умбрию, пересёк Фламиниеву дорогу и повернул на восток, к Адриатическому морю. Идя вдоль побережья Адриатики, он пришёл в Апулию. После победы при Тразименском озере Ганнибал находился всего лишь в 80 милях от Рима, и между ним и городом не было каких-либо значительных сил римлян. Его армия насчитывала 50—55 тысяч человек. Кроме того, в Этрурию, недалеко от лагеря Ганнибала, прибыл карфагенский флот из 70 кораблей. Возможно, целью, с которой прибыла эта флотилия, было нападение на Рим. Однако Ганнибал не пошёл на Рим. Современные историки выдвигают предположение, что численность армии Ганнибала была мала для того, чтобы напасть на такой большой и укреплённый город, и указывают на невозможность блокады Рима из-за господства римского флота на море. Возможно, Ганнибал считал, что, связав себя осадой, станет мишенью для других римских армий.

Ввиду опасности, в которой очутилось отечество, римляне вручили диктаторскую власть Фабию Максиму (впоследствии прозванному Кунктатором, то есть медлителем). Сенаторы поставили вопрос о диктатуре в народном собрании, и был избран Фабий. Его помощник, начальник конницы, также был избран на народном собрании. Им стал Марк Минуций Руф. Фабий, приняв консульскую армию Сервилия, прибыл в Апулию. Узнав о его прибытии, Ганнибал в тот же день вывел свои войска из лагеря и выстроил их для нового сражения, однако Фабий не поддался на эту провокацию. Римский диктатор перешёл к новой тактике — тактике изматывания противника небольшими стычками и своего рода партизанскими налётами. Ганнибал, согласно Титу Ливию, был обеспокоен тем, что римляне отказываются вступать в бой, и, стараясь вынудить их принять бой, стал грабить и разорять Апулию, но Фабий был непреклонен. Тогда Ганнибал решил двинуться на юг. Двинувшись в Самний, разорив земли Беневента и заняв город Телесию, Ганнибал решил направиться в Кампанию по приглашению антиримски настроенных кампанцев. Собираясь двинуться к Казину, он по ошибке прибыл в Казилин и оказался в стране, со всех сторон окружённой горами и реками. Тем временем Фабий занял горные проходы, но Ганнибал с помощью хитрости вырвался из ловушки и занял Героний. Марк Минуций Руф был настроен более решительно и хотел битвы с карфагенянами. Когда Фабий отбыл в Рим для участия в религиозных обрядах, Ганнибал втянул его в битву, а потом отступил, чтобы внушить ему, что он одержал победу. Сторонники Минуция в Риме потребовали равных прав для диктатора и начальника конницы. Было решено так и сделать. Римская армия была разделена на две: армию Фабия и армию Минуция. Минуций вступил в бой с Ганнибалом и попался в его ловушку, так как Ганнибал оставил в засаде карфагенян, которые ударили в тыл римлян. Пришедший на помощь Минуцию Фабий вынудил Ганнибала прекратить бой. Не дав Ганнибалу вновь разгромить римскую армию, Фабий «промедленьем спас положение» (Cunctando restituit rem).

По окончании срока диктатуры Фабия командование армией вновь приняли консулы, Гней Сервилий Гемин и Марк Атилий Регул. В боевых действиях у Герония они придерживались тактики Фабия. Карфагеняне начали испытывать острый недостаток в продовольствии. В 216 году до н. э. были избраны новые консулы: Гай Теренций Варрон и Луций Эмилий Павел. Армия Римской республики насчитывала 87—92 000 человек. Войска Ганнибала были истощены походами, из Карфагена подкреплений не присылалось. К концу лета съестные припасы в Геронии закончились, и Ганнибал двинулся в Канны. Битва при Каннах в корне изменила соотношения сторон. Карфагеняне были выстроены в форме серпа, в центре которого находилась пехота, а по краям — африканская конница. Римские пехотинцы начали медленно пробивать оборону в центре, когда кавалерия Ганнибала полностью уничтожила конницу противника. Поравнявшись с последними рядами римлян, африканцы ударили в тыл. Плотный строй окружённых римлян был почти полностью уничтожен. В ходе битвы римляне потеряли около 50 тысяч человек, а карфагеняне — 6 тысяч.

После битвы начальник карфагенской конницы Магарбал сказал, что мечтает через четыре дня пировать на римском Капитолии. Ганнибал ответил, что ему нужно подумать. Тогда Магарбал произнёс: «Ты умеешь побеждать, Ганнибал, но не умеешь пользоваться победой». Ганнибал видел цель войны не в уничтожении противника, а в установлении гегемонии Карфагена в Западном Средиземноморье и возврате Сицилии, Корсики и Сардинии. Кроме того, Рим был очень укреплённым городом, для его осады потребовалась бы техника, которой у Ганнибала не было. Но, вероятно, карфагенские инженеры могли построить осадные машины, тем более что в некоторых других местах он их использовал. Он ждал предложения мира от римлян, но его не последовало. Ганнибал предложил римскому сенату выкупить пленных и тем начать подготовку к мирным переговорам, но сенат ответил отказом. Тогда он начал активную дипломатическую деятельность, в результате чего на его сторону перешли апулийцы, самниты, луканцы и бруттии.

От первой битвы при Ноле до падения Капуи

После битвы при Каннах Ганнибал двинулся к Неаполю, но не решился его штурмовать, и направился к Капуе. Капуя, в которой возобладали антиримские настроения, перешла на сторону Ганнибала. Оставив в Капуе гарнизон, карфагенский полководец захватил Нуцерию и попытался взять Нолу, но Марцелл отстоял город и нанёс Ганнибалу поражение. Затем карфагеняне безуспешно попытались склонить Ацерры к сдаче, но когда их жители отказались, они разграбили и сожгли город. После неудачной попытки взять Казилин Ганнибал ушёл на зимние квартиры в Капую.

Тит Ливий о «прелестях Капуи»

Тех, кого не победили никакие лишения, погубили слишком обильные удобства и неумеренные удовольствия — и это тем больше, чем с большей жадностью они с непривычки в них погрузились. Дело в том, что сон, и вино, и пиршества, и блудницы, и бани, и безделье, по привычке изо дня в день все более привлекательные, так ослабили их тела и души, что позже их больше поддерживали прежние победы, чем наличные силы.

В 215 году до н. э. Марцелл, Гракх и Фабий во главе трёх армий должны были окружить Капую, где находился Ганнибал. Карфагеняне захватили Казилин, Петелию и Консенцию. Бруттии захватили греческий город Кротон, а затем и Локры, куда вскоре прибыло подкрепление из Карфагена. Весной или летом в Бруттии высадилось македонское посольство с целью заключить союз с Карфагеном. Союз был заключён. Он предусматривал взаимную помощь: Филиппу от Ганнибала — в Греции, Ганнибалу от Филиппа — в Италии. Сиракузский царь Гиероним под давлением своего окружения отправил послов к Ганнибалу и в Карфаген и заключил с ними союз. К концу лета Ганнибал вновь попытался захватить Нолу, но потерпел поражение. Тогда он ушёл в Апулию, на полуостров Гаргано на зимние квартиры, оставив некоторую часть войска осаждать город. Пребывание карфагенских войск на зимних квартирах в Капуе римская анналистическая традиция считала одной из наиболее серьёзных стратегических ошибок Ганнибала, способствовавшей разложению его армии. Некоторые современные историки отрицают это, аргументируя тем, что и после зимовки в Капуе Ганнибал в течение многих лет воевал на юге Италии и одерживал победы.

Весной 214 года до н. э. Ганнибал вернулся в свой старый лагерь на горе Тифата, недалеко от Капуи. Затем он разорил Кумы и безуспешно пытался захватить Путеолы и Неаполь. Нолу снова отстоял Марк Клавдий Марцелл. К карфагенскому полководцу пришла делегация молодых аристократов из Тарента, которая предлагала сдать город карфагенянам. Ганнибал двинулся к Таренту, но консул Марк Валерий Левин успел подготовить город к обороне. Осенью Ганнибал вернулся в Апулию и остановился на зиму в городке Салапия. Здесь у Ганнибала, согласно Плинию Старшему, завязалась связь с местной проституткой.

Значительную часть лета 213 года до н. э. он провёл в области Саленто. В январе 212 года до н. э. Ганнибал хитростью взял Тарент. Вскоре Ганнибалу сдались города Метапонт и Фурии. В Кампании война велась с переменным успехом. Капуя была осаждена римлянами. Ганнибал нанёс поражение римлянам при Гердонии. После этого он подошёл к Капуе и снял блокаду. Но как только Ганнибал ушёл в Апулию, город опять был осаждён. Зиму 212/211 г. карфагенский полководец провёл в Бруттии.

В 211 году до н. э. он попытался снять осаду с Капуи, но потерпел поражение от римских войск, осаждавших город. После этого он решил провести отвлекающий манёвр на Рим, надеясь, что римляне уйдут от Капуи. В окрестностях Рима карфагеняне стали угрожать городу штурмом. Ганнибал не стал осаждать Рим, так как последний был очень укреплённым городом, и подготовка к его осаде заняла бы около года. Простояв некоторое время под Римом, он отступил. Фраза «Ганнибал у ворот» (Hannibal ante portas) стала крылатой. Капуя сдалась римлянам. Это была серьёзная неудача Ганнибала. Расправа римлян над капуанцами устрашила жителей других городов, перешедших на сторону Ганнибала. Падение Капуи показало бессилие Ганнибала, не сумевшего предотвратить захват самого сильного и влиятельного италийского союзника. Его авторитет среди италийских союзников заметно упал. Во многих из них начались проримские волнения.

От второй битвы при Гердонии до отплытия Ганнибала

В 210 году до н. э. Ганнибал нанёс поражение римлянам во второй битве при Гердонии, а затем война шла в Апулии с переменным успехом. Салапия, одной из первых перешедшая на сторону карфагенян, изменила им и вернулась к римлянам.

В начале лета 209 года до н. э. Квинт Фабий Максим осадил Тарент. Ганнибал, стоявший в Бруттии, намеревался помешать ему. Марцелл получил задание отвлечь Ганнибала. Он преследовал Ганнибала до Апулии, где возле Канусия произошло сражение, в котором победили римляне. Когда Ганнибал пришёл к Таренту, город уже был взят Фабием с помощью измены. Тогда он попытался вызвать Фабия на бой близ Метапонта, но тот не поддался на уловку.

В 208 году до н. э. консул Тит Квинкций Криспин попытался захватить Локры, но Ганнибал помешал ему. Тогда Криспин объединился с Марцеллом. Оба консула хотели дать Ганнибалу решающее сражение. Ганнибал устроил засаду римлянам, в которой погиб консул Марцелл и был серьёзно ранен другой консул Тит Квинкций Криспин. После этого Ганнибал попытался хитростью взять Салапию, но ему это не удалось: его замысел был раскрыт. Двинувшись к Локрам, карфагеняне атаковали осаждавших город римлян и вынудили их отступить.

Свои надежды на продолжение успешной войны в Италии Ганнибал возлагал на соединение со своим братом Гасдрубалом, шедшим из Испании. Консул Гай Клавдий Нерон двинулся против Ганнибала и одержал победу при Грументе. Тем временем Гасдрубал пришёл в Италию, но его письмо брату было перехвачено римлянами. Нерон соединился с другим консулом Ливием Салинатором и нанёс поражение Гасдрубалу, а сам Гасдрубал погиб в бою. Карфаген не имел больше возможности направить войска на помощь Ганнибалу, и ему пришлось покинуть Апулию и Луканию и отступить в Бруттий.

Слова Ганнибала после получения приказа об отзыве на родину

«Уже без хитростей, уже открыто отзывают меня те, кто давно уже силился меня отсюда убрать, отказывая в деньгах и солдатах. Победил Ганнибала не римский народ, столько раз мною битый и обращенный в бегство, а карфагенский сенат своей злобной завистью. Сципион не так будет превозносить себя и радоваться моему бесславному уходу, как Ганнон, который не смог ничего со мной сделать, кроме как погубив Карфаген, только бы погрести под его развалинами мой дом».

Лето 205 года до н. э. Ганнибал провёл у храма Юноны Лацинийской. Там он воздвиг жертвенник с надписью на финикийском и греческом языках, в которой рассказывал о своих деяниях. В том же году сенат поручил консулу Публию Корнелию Сципиону подготовку к высадке в Африке. Локры были взяты римлянами. Туда же пришёл и Сципион, направлявшийся на Сицилию. Ганнибал не стал нападать на Локры и отступил. В 204 году до н. э. Сципион высадился в Африке и вскоре нанёс там несколько поражений карфагенским войскам. Тем временем Ганнибал вёл оборонительную войну против римлян в Бруттии. Карфаген заключил перемирие со Сципионом, чтобы призвать Ганнибала.

Война в Африке

Получив приказ вернуться в Африку, Ганнибал посадил своих солдат на корабли в Кротоне. Осенью 203 года до н. э. он беспрепятственно достиг Лептиса с 24-тысячной армией и расквартировал свою армию в Гадрумете. На зимние квартиры он устроил своих солдат в Бизации. В течение зимы он усиленно готовился к началу кампании. Он делал запасы хлеба, закупал коней, заключал союзы с нумидийскими племенами.

Кампания 202 года до н. э. началась с нарушения перемирия карфагенянами. Сципион сразу же призвал нумидийского царя Массиниссу, а сам совершил опустошительный рейд по долине реки Баград (Меджерда) и занял сухопутные подступы к Карфагену. Совет Карфагена отправил депутацию к Ганнибалу в Гадрумет, прося немедленно выступить против Сципиона. Хотя немедленное наступление не входило в планы Ганнибала, он был вынужден выступить в район города Зама, который находился в пяти днях ходьбы от Карфагена.

Подойдя к Заме, Ганнибал выслал разведчиков в римский лагерь. Однако они были задержаны римлянами и препровождены к Сципиону. Проконсул приказал трибуну сопроводить шпионов и показать им римский лагерь. После этого Сципион отпустил карфагенян и посоветовал обо всем рассказать начальству. Этим поступком Сципион повторил такой же жест персидского царя Ксеркса, о котором он мог прочитать у Геродота. Такая смелость и уверенность пробудили у Ганнибала любопытство, и он предложил Сципиону устроить встречу. В это же время Массинисса прибыл в римский лагерь. На встрече Ганнибал предложил Сципиону принять его условия, но Сципион отказался.

На следующий день началась битва. В битве карфагенские слоны, осыпаемые дротиками и стрелами, расстроили карфагенскую тяжёлую кавалерию. Сильная нумидийская конница Массиниссы обратила в бегство карфагенскую конницу. Вернувшаяся в бой нумидийская конница ударила в тыл карфагенской пехоты. Ганнибал с небольшим отрядом всадников бежал в Гадрумет.

Когда его срочно вызвали в Карфаген, он уже потерял надежду на успешное продолжение войны и ехал с целью заключить мир. Члены же поддерживавшей его группировки Баркидов всё ещё не считали войну проигранной. В то же время Сципион начал подготовку к осаде Карфагена. Но во время подготовки к нему прибыли карфагенские послы с предложением мира. В Тунете начались переговоры. Сципион предложил условия мира: Карфаген отказывается от территорий вне Африки, выдаёт все боевые корабли, кроме десяти, не будет воевать без согласия Рима, возвратит Массиниссе его имущество и владения. Эти условия Ганнибал считал нужным принять. По-видимому, он полагал, что если карфагеняне продолжат войну, то будут уничтожены, а в мирный период можно восстановить силы. В Карфагене разгорелись дебаты между сторонниками и противниками мира. Дошло даже до того, что когда некий Гискон говорил перед послами Народного собрания о неприемлемости мира, Ганнибал бесцеремонно стащил его с трибуны, что в те времена было неслыханной дерзостью и неуважением, за что он, испугавшись, извинился.. Карфагенские послы отправились в Рим, и сенат уполномочил Сципиона заключить мир. В лагере Сципиона договор был скреплён подписями и печатями. Вторая Пуническая война закончилась.

Карфагенский политик

Неизвестно, чем занимался Ганнибал в годы, непосредственно следовавшие за подписанием мирного договора. Благодаря Сципиону Ганнибал смог остаться на свободе, хотя римляне ещё в 218 году до н. э. требовали выдачи его как зачинщика войны. Согласно Диону Кассию, его привлекли к суду за то, что он не овладел Римом и присвоил себе военную добычу. Ганнибала, несмотря на поражение, продолжали считать национальным героем. Он не подвергся никаким наказаниям за поражение благодаря тому, что группировка Баркидов сохранила своё влияние, и к тому же Карфагену был необходим полководец, способный удержать наёмников, чтобы не повторилась ситуация после окончания первой Пунической войны. Корнелий Непот писал, что он по-прежнему возглавлял армию. Однако упоминание о младшем брате Ганнибала, Магоне, якобы служившем под его началом, хотя точно известно, что Магон умер в 203 г. до н. э., делает это утверждение недостоверным. Непот также писал, что Ганнибал продолжал вести войну в Африке вплоть до 200 года до н. э., но непонятно, против кого. Римский писатель Секст Аврелий Виктор передал легенду о том, что Ганнибал, опасаясь, что в мирное время его солдаты могут морально разложиться, заставил их трудиться на оливковых плантациях. По-видимому, Ганнибал официально возглавлял армию до 199 года до н. э.

В 196 году до н. э. Ганнибал был избран суффетом — высшим должностным лицом Карфагена. Имя его товарища по должности неизвестно. Есть предположение, что Ганнибал стал в этот год единственным суффетом. Сначала он добился с помощью Народного собрания того, чтобы судьи избирались каждый год, причём судья не мог занимать должность два срока подряд. До этой реформы должность судьи была пожизненной, а проход в судейское сословие осуществлялся после занятия должности, которую Тит Ливий по аналогии с Римом именует квестором. Реформа была направлена против олигархов с целью лишить совет старейшин реальной власти. Эта реформа была важной внутриполитической победой Ганнибала.

Карфагену не хватало денег для выплаты контрибуции Риму, и правительство планировало ввести новый налог. Тогда Ганнибал, проверяя финансовые отчётности, обнаружил большое количество нарушений и махинаций, которые позволяли олигархам наживаться за счёт казны. Перед народным собранием Ганнибал заявил, что заставит олигархов вернуть присвоенные суммы. Олигархи, по-видимому, были вынуждены вернуть какую-то часть денег. Этими действиями Ганнибал нажил много врагов. Представители враждебной Баркидам фракции в совете обвинили в Риме Ганнибала в тайных сношениях с сирийским царём Антиохом III, целью которых было развязывание войны с Римом. Римский сенат принял решение отправить посольство, которое должно было призвать Ганнибала к ответу перед Советом старейшин. Ганнибал предвидел вероятность того, что ему придётся бежать, и успел приготовиться. Ночью Ганнибал выехал верхом в своё приморское имение, где уже стоял в готовности корабль. На этом судне Ганнибал доплыл до острова Керкина. На вопросы узнававших его он отвечал, что направляется с важной миссией в Тир. С Керкины Ганнибал уплыл в Тир, который в это время входил в державу Селевкидов.

Изгнание

В Тире Ганнибал завёл ряд знакомств, впоследствии оказавшихся полезными. Затем он отправился в Антиохию, где намеревался встретиться с царём Антиохом III, но сирийский царь уже выехал в Эфес. К осени 195 года до н. э. Ганнибал наконец встретился с Антиохом в Эфесе.

Антиох вёл в то время «холодную войну» с Римом. Он проводил завоевательную политику, всё более приближаясь к находящейся под римским протекторатом Греции. Антиох опасался возрастания влияния Ганнибала, которое непременно бы произошло, если бы Антиох назначил Ганнибала главнокомандующим.

Зимой 194/193 годов до н. э. Антиох начал переговоры с Римом, надеясь заставить римлян признать его территориальные приобретения. Однако переговоры ни к чему не привели. Осенью 193 года до н. э. переговоры возобновились, но закончились ссорой. Римский посол Публий Виллий Таппул пытался выведать планы Ганнибала, а заодно и скомпрометировать его в глазах Антиоха. Тит Ливий, а следом за ним Аппиан и Плутарх передают рассказ о встрече Ганнибала и Сципиона, произошедшей в Эфесе в конце 193 года до н. э. Вот как выглядит рассказ об этой встрече в изложении Плутарха:

«Рассказывают, что в Эфесе они встретились ещё раз, и когда они вместе прогуливались, Ганнибал шёл впереди, хотя почётное место более приличествовало Сципиону как победителю, но Сципион смолчал и шёл как ни в чём не бывало. А потом он заговорил о полководцах, и Ганнибал объявил, что лучшим из полководцев был Александр, за ним Пирр, а третьим назвал себя. И тут Сципион, тихо улыбнувшись, спросил: „А что бы ты сказал, если бы я не победил тебя?“ — на что Ганнибал ответил: „Тогда бы не третьим, а первым считал я себя среди полководцев“».

Ганнибал предложил Антиоху отправить в Африку экспедиционный корпус, который должен был подтолкнуть Карфаген к войне с Римом. Он отправил в Карфаген своего агента, тирийского купца Аристона, который должен был вести агитацию. Но римляне узнали про его план, и он провалился. После эфесской встречи положение Ганнибала при дворе сирийского царя ухудшилось. Антиох стал подозревать его в проримских симпатиях. Ганнибал развеял его сомнения, рассказав про свою клятву, но их отношения не стали намного лучше. В начале 192 года до н. э. Ганнибал предложил Антиоху сосредоточить войска в Эпире и начать подготовку ко вторжению в Италию.

В 192 году до нашей эры началась Сирийская война: Антиох повёл свою армию в Грецию, но потерпел поражение при Фермопилах и был вынужден отступить в Азию. Между тем и сирийский флот серьёзно пострадал в боях с римским флотом. Поэтому Антиох отправил Ганнибала в Тир, поручив ему собрать и оснастить новую эскадру. Ганнибал собрал флот и двинулся в Эгейское море. Близ устья реки Эвримедонт родосский флот встретил флотилию Ганнибала. В завязавшемся сражении родосцы нанесли поражение финикийцам и блокировали их флот в Коракесии. Между тем сирийские войска под командованием Антиоха потерпели в январе 189 года до н. э. поражение при Магнесии. Царь был вынужден заключить мир на условиях римлян, одним из которых была выдача Ганнибала.

Последние годы жизни

Узнав об этом, Ганнибал, по-видимому, уплыл в город Гортина на Крите. Упоминание о его пребывании на Крите есть лишь у Корнелия Непота и Юстина. В связи с этим есть легенда о том, как Ганнибал прятал своё золото от алчных критян:

«Тут этот самый хитрый человек на свете заметил, что угодит в большую беду из-за алчности критян, если не придумает какой-нибудь выход. Дело в том, что он привёз с собой большие богатства и знал, что слух о них уже распространился. Тогда он придумал такой способ: взял множество амфор и наполнил их свинцом, присыпав сверху золотом и серебром. Эти сосуды в присутствии знатнейших граждан он поместил в храме Дианы, притворись, будто вверяет своё состояние честности критян. Введя их в заблуждение, все свои деньги засыпал он в медные статуи, что привёз с собою, и бросил эти фигуры во дворе дома. И вот критяне с великим рвением охраняют храм не столько от чужаков, сколько от Ганнибала, опасаясь, чтобы он без их ведома не извлёк сокровища и не увёз их с собой».

После этого Ганнибал отправился в Армению, провозгласившую независимость от империи Селевкидов. Царь Армении Арташес I по совету Ганнибала основал город Артаксату и поручил ему руководство строительными работами.
Примерно в 186 году до н. э. Ганнибал перебрался к царю Вифинии Прусию, который в это время начал войну с пергамским царём Эвменом, союзником римлян. Об участии Ганнибала ничего достоверно не известно, но Корнелий Непот передаёт рассказ о его хитростях в морском бою с пергамским флотом.

«Когда обе эскадры построились, но не был дан ещё сигнал к бою, Ганнибал выслал вперед гонца с жезлом, дабы открыть своим людям местонахождение Эвмена. Подплыв к судам противника, посол предъявил письмо и заявил, что должен вручить его царю. Поскольку никто не усомнился, что в послании содержатся какие-то мирные предложения, его тотчас доставили к царю, а он, обнаружив для своих корабль командующего, возвратился туда, откуда прибыл. Эвмен же, вскрыв письмо, не нашёл в нём ничего, кроме оскорблений. Изумляясь и недоумевая о цели такого посольства, он всё же не замедлил тотчас начать бой. При столкновении противников вифинцы, следуя наказу Ганнибала, дружно атаковали судно Эвмена. Оказавшись не в состоянии выдержать их натиск, тот стал искать спасения в бегстве, и не нашёл бы его, если бы не укрылся в одной из своих укреплённых гаваней, которые были расположены на ближайшем берегу. Остальные пергамские корабли всё ожесточённее теснили противника, как вдруг на них посыпались глиняные горшки, о которых я упомянул выше. Эти метательные снаряды сначала вызвали у бойцов смех, поскольку невозможно было понять, что всё это означает. Когда же они увидели, что суда их кишат змеями, то пришли в ужас от нового оружия и, не зная от чего спасаться в первую очередь, пустились в бегство и возвратились на свои стоянки. Так Ганнибал хитроумно одолел пергамскую рать. И не только в этом бою, но и во многих других уже сухопутных сражениях побеждал он неприятеля с помощью таких же уловок».

В это время Прусий вознамерился основать новую столицу своего царства, которая должна была располагаться южнее старой. Неизвестно, кому принадлежала идея построить город в предгорьях горы Улудаг. Город получил название Пруса, а сегодня носит название Брусса. Считается, что первый камень в его основание заложил сам Ганнибал.

В 183 году до н. э. Эвмен отправил послов в Рим. Послы заявили, что вифинский царь Прусий обратился за помощью к Филиппу Македонскому, и в свою очередь просили помощи. Сенат решил отправить Тита Квинкция Фламинина в Вифинию. Плутарх, Аппиан и Тит Ливий писали, что римляне не знали о том, что Ганнибал находится при дворе Прусия, а Фламинин узнал об этом уже в Вифинии. Корнелий Непот писал другое: Фламинин узнал об этом в Риме от вифинских послов и донёс об этом сенату, и сенат отправил его в Вифинию. В Вифинии Фламинин потребовал от Прусия выдачи Ганнибала. Возможно, сам Прусий выдал Ганнибала, желая выслужиться перед римлянами. Вифинские солдаты окружили укрытие Ганнибала в Либиссе, чуть западнее Никомедии. Ганнибал послал проверить пути отступления. Все выходы были блокированы воинами Прусия. Тогда Ганнибал принял яд из перстня, который на всякий случай носил при себе.

Хронология жизни Ганнибала (247—183 до н. э.)

<timeline> ImageSize = width:500 height:1100 PlotArea = left:40 right:10 top:10 bottom:10 DateFormat = yyyy TimeAxis = orientation:vertical format:yyyy Period = from:180 till:250 AlignBars = early ScaleMajor = unit:year increment:5 start:250 ScaleMinor = unit:year increment:1 start:180

Colors =

 id:gray value:gray(0.7)
 id:lightsteelblue value:rgb(0.418, 0.609, 0.800)

Define $dx = 20 # shift text to right side of bar

PlotData =

 bar:event width:20 color:gray shift:($dx,-4)

 from:start till:end color:lightsteelblue

 mark:(line,white)
 at:247 text:247 до н. э. - родился Ганнибал
 at:240 text:ок. 240 до н. э. - Восстание наёмников в Карфагене
 at:228 text:228 до н. э. - Гамилькар убит в битве, Гасдрубал становится главнокомандующим
 at:221 text:221 до н. э. - Гасдрубал убит, Ганнибал становится главнокомандующим
 at:220 text:ок. 220 до н. э. - Рим заключает союз с Сагунтом
 at:218 text:218 до н. э. - падение Сагунта, начало второй Пунической войны
 at:217 text:июнь 217 до н. э. - победа при Тразименском озере
 at:216 text:август 216 до н. э. - поражение римлян при Каннах; Капуя сдаётся
 at:215 text:215 до н. э. - неудачное нападение на Нолу
 at:214 text:214 до н. э. - последняя неудачная попытка захватить Нолу
 at:212 text:212 до н. э. - победа при Силаре; начало осады Капуи; падение Сиракуз
 at:211 text:211 до н. э. - падение Капуи
 at:210 text:210 до н. э. - победа над римлянами при Гердонии
 at:209 text:209 до н. э. - битва при Канузии
 at:208 text:208 до н. э. - смерть Марцелла в результате засады
 at:207 text:207 до н. э. - битва при Грументе
 at:206 text:206 до н. э. - Ганнибал в Бруттии
 at:204 text:204 до н. э. - Битва при Кротоне
 at:203 text:203 до н. э. - Ганнибал покидает Италию и высаживаеся в Африке
 at:202 text:октябрь 202 до н. э. - Ганнибал терпит поражение при Заме
 at:201 text:202 до н. э. - мирный договор; окончание Второй Пунической войны
 at:196 text:196 до н. э. - Ганнибал — суффет. Изгнание
 at:195 text:195 до н. э. - Ганнибал прибывает в Тир, а затем в Эфес
 at:193 text:193 до н. э. - Переговоры Сирии и Рима. Встреча Ганнибала и Сципиона в Эфесе
 at:189 text:189 до н. э. - Ганнибал на Крите
 at:187 text:около 187 до н. э. - Ганнибал в Армении
 at:186 text:около 186 до н. э. - прибытие в Вифинию
 at:183 text:183 до н. э. - самоубийство Ганнибала

TextData =

 tabs:(10-left)
 pos:(100,710)
 fontsize:6
 text:" "

</timeline>

Личность

Римский историк Тит Ливий так описывал Ганнибала:

«Никогда ещё душа одного и того же человека не была так равномерно приспособлена к обеим, столь разнородным, обязанностям — повелеванию и повиновению; трудно было поэтому различить, кто им более дорожил, главнокомандующий ли, или войско. Никого Гасдрубал не назначал охотнее начальником отряда, которому поручалось дело, требующее отваги и стойкости; но и воины ни под чьим начальством не были более уверенны и более храбры. Насколько он был смел, бросаясь в опасность, настолько же был он осмотрителен в самой опасности. Не было такого труда, при котором он уставал бы телом или падал духом. И зной и холод он переносил с равным терпением; ел и пил столько, сколько требовала природа, а не для удовольствия; распределяя время для бодрствования и сна, не обращая внимания на день и ночь, — он уделял покою те часы, которые у него оставались свободными от работы; притом он не пользовался мягкой постелью и не требовал тишины, чтобы легче заснуть; часто видели его, как он, завернувшись в военный плащ, спал среди воинов, стоявших на карауле или в пикете. Одеждой он ничуть не отличался от ровесников; только по вооружению да по коню его можно было узнать. Как в коннице, так и в пехоте он далеко оставил за собой всех прочих: первым устремлялся в бой, последним после сражения оставлял поле. Но в одинаковой мере с этими высокими достоинствами обладал он и ужасными пороками. Его жестокость доходила до бесчеловечности, его вероломство превосходило даже пресловутое „пуническое“ вероломство. Он не знал ни правды, ни добродетели, не боялся богов, не соблюдал клятвы, не уважал святыни».

Это «программный портрет» Ганнибала, который представлен у римских историков. Они описывали личность Ганнибала предвзято и необъективно. Признавая его военный талант, они спешат подчеркнуть его недостатки. Это может быть следствием традиционного римского консерватизма. Римские историки подчёркивали достоинства римлян и отсутствие таковых у противника.

В римской историографии появились определённые стереотипы описания Ганнибала, которые ясно видны в описании Тита Ливия. Греческий историк Полибий попытался в своём сочинении опровергнуть некоторые обвинения римских авторов.

Эти обвинения включают в себя жадность, жестокость и зверства, сексуальную распущенность и каннибализм. Полибий писал, что обвинения в жадности он слышал от политических противников Баркидов и Массиниссы. По поводу жестокости Полибий считал, что нельзя судить о жестокости полководца, игнорируя конкретные обстоятельства её применения. Многие проявления жестокости Ганнибала, описанные римскими историками, «это жалкие выдумки, сами себя опровергающие», но некоторые обвинения правомерны. При этом римские авторы не останавливают своё внимание на проявлениях жестокости со стороны римских полководцев.

Личная жизнь

О личной жизни Ганнибала известно мало. Тит Ливий сообщил, что время своего пребывания в Испании Ганнибал женился на иберийке родом из Кастулона, но имени её не назвал. Поэт Силий Италик называет её Имилькой. Ганнибал оставил её в Испании, когда уходил в италийский поход, и больше никогда с ней не виделся.

Среди обвинений, выдвинутых римскими историками против Ганнибала, есть обвинение в сексуальной распущенности. Так, Аппиан обвинял Ганнибала в том, что он «предаётся роскоши и любви» в Лукании, а Плиний писал, что в Апулии «есть город под названием Салапия, известный, потому что там у Ганнибала была совершенно особенная проститутка».

Полководческий талант

Ганнибал является одним из крупных полководцев Древнего мира, внёсшим значительный вклад в развитие военного искусства. Стратегия Ганнибала характеризуется умением правильно оценивать военно-политическую обстановку и использовать противоречия в лагере противника; заботой о тыле армии; обеспечением устойчивости коммуникаций и баз снабжения; тщательной организацией разведки и глубоким изучением поля битвы и театра военных действий; всесторонней подготовкой и обеспечением продолжительных переходов войск. Основой армии Ганнибал считал сухопутные войска, главной ударной силой которых была кавалерия. Характерными чертами тактики Ганнибала являются хорошее знание противника и умение использовать его слабые стороны; тщательная подготовка битвы; смелый манёвр силами и стремление к полному разгрому противника; умелое применение внезапности и новых способов действий; учёт особенностей местности. Венцом полководческого искусства Ганнибала является битва при Каннах, ставшая новым этапом в развитии тактики, первым примером окружения крупных сил противника и его полного уничтожения.

Религиозные взгляды

Римские историки обвиняли Ганнибала в вероломстве и неуважении к богам. При этом Тит Ливий противоречит себе, описывая, как Ганнибал поклоняется финикийским богам. Так, Тит Ливий писал, что перед тем, как покинуть Испанию, Ганнибал ездил в Гадес, чтобы вознести дары по обету Мелькарта и «взять на себя новый обет». Мелькарт занимал особое место в семейном пантеоне Баркидов. Историк Д. Пикард считал, что Ливий, часто приводящий примеры религиозности Ганнибала, просто повторил упрёк, зародившийся среди его врагов-карфагенян, и не сумел его критически оценить, потому что плохо разбирался в тонкостях теологических споров карфагенян. По другой версии, Ливий повторил появившееся среди римских историков обвинение в безбожии. В трудах римских историков приводятся и другие примеры религиозности Ганнибала. После перехода через Альпы Ганнибал вознёс благодарственные молитвы. В Италии он демонстрировал уважение к религиозным святыням и не раз спасал храмы от разрушения своими же солдатами. В храме Юноны Лацинии в Кротоне он оставил на алтаре богини надпись с перечислением совершённых подвигов.

Литературное наследие

К вифинскому периоду жизни Ганнибала относятся приписываемые ему сочинения. Корнелий Непот писал:

«Добавим, что этот великий муж, обременённый великими военными предприятиями, не жалел времени на учёные занятия, ибо после него осталось несколько сочинений на греческом языке, в том числе книга к родосцам о деяниях Гнея Манлия Вульсона в Азии».

Первый известный текст — послание Ганнибала к родосцам в связи с политикой Гнея Манлия Вульсона в Малой Азии. Послание не могло быть написано намного позже 189 года до н. э., когда Вульсон начал Галатскую войну. Ганнибал в своём письме, скорее всего, обращал внимание родосцев на жестокости, творимые римскими солдатами. Текст не сохранился до нашего времени.

До нас дошло фальшивое послание Ганнибала к афинянам на папирусах, ныне хранящихся в Гамбурге. В нём автор от имени Ганнибала представляется «царём карфагенян» и призывает начать восстание греков против Рима. Современные исследователи пришли к выводу, что этот документ был написан между 190 и 185 годами до н. э. Возможно, это письмо было написано и получило распространение сразу после смерти Ганнибала.

Память

Плиний Старший писал, что в его время (середина I века) недалеко от места, где Ганнибал покончил с собой, ещё можно было видеть могильный холм. Византийский историк Цец упоминал, что в правление Септимия Севера, который происходил из Африки, холм был обнесён беломраморной облицовкой. Это событие вполне могло иметь место, так как Септимий Север в 193—195 годах находился близ этих мест, осаждая Византий, где находились сторонники его соперника Песценния Нигера.

Римские историки описывали личность Ганнибала предвзято и необъективно. Признавая его военный талант, они спешат подчеркнуть его недостатки. В римской историографии сложились определённые стереотипы описания Ганнибала, которые ясно видны в описании Тита Ливия. Римская историография, начиная с Ливия, отказалась от критического осмысления сложившего образа, в результате чего образ Ганнибал приобрёл карикатурные черты «военного преступника». Особое значение в его характеристике заняло вероломство, которое, по мнению римлян, сочеталось с характерной чертой всех финикийцев («пунийское вероломство»). Этот эпитет позже стали ассоциировать именно с Ганнибалом, так что Овидию, жившему во времена Августа, не нужно было называть имя, чтобы читатели поняли, о ком он говорит. Также важное место в характеристике Ганнибала в римской традиции заняла его жестокость. Цицерон, сравнивая Ганнибала с Пирром, противопоставлял жестокость первого человечности и мягкосердечию последнего. В том же I веке до н. э. римские писатели сравнивали времена гражданских войн и Ганнибалову войну. Флор в пересказе Тита Ливия отмечал, что вторжения Пирра и Ганнибала принесли Италии меньше горя и разрушений, чем Союзническая война. Цицерон сравнивал поход Цезаря на Рим в 49 году до н. э. с походом Ганнибала, а Марка Антония называл вторым Ганнибалом, нанёсшим больше вреда Италии, чем его предшественник. Лукан сопоставил переход Ганнибала через Альпы и переход Цезаря через Рубикон как два равнозначных подвига. Гораций писал, что Ганнибал был менее опасен, чем продолжавшиеся гражданские войны.

С началом принципата негативный образ Ганнибала стал постепенно тускнеть. Город Карфаген был восстановлен и заново отстроен в I веке до н. э. Когда Римская империя вступила в эпоху расцвета, уже не требовался пугающий образ карфагенского полководца, однако некоторые стереотипы сохранились. Уже Ювенал излагал историю походов Ганнибала в ироническом и насмешливом духе.

В эпоху классицизма образ Ганнибала был не очень популярным. Вероятно, это объясняется тем, что в художественной портретистике господствовало эпическое начало и исторические персонажи представали в первую очередь как действующие лица великих битв. Литературный образ Ганнибала «оказался… заперт в рамках единственного амплуа — амплуа эпического героя, трагически гибнущего в последнем акте». Он упоминается в пьесе Пьера Корнеля «Никомед» и является главным героем пьесы Тома Корнеля «Смерть Аннибала». Показать внутренний трагизм судьбы карфагенского полководца попытался Мариво, но эта попытка не увенчалась успехом.

На рубеже XVIII и XIX веков происходит резкий поворот в трактовке образа Ганнибала. Уже Монтескье в «Размышлениях о причинах величия и падения римлян» обнаружил некоторое сходство Карфагена с современной ему Англией. Шатобриан развил это сравнение, проведя параллель между герцогом Мальборо и Ганнибалом. Кардинальный же пересмотр роли и значения Ганнибала пришёлся на наполеоновскую эпоху. Этот пересмотр нашёл своё отражение в официальной портретистике того времени. Художник Давид в левом углу своей картины «Наполеон при переходе через Сен Бернар» начертал имена Ганнибала и Каролинга. Винченцо Монти в «Прометее» (1797) назвал Наполеона «вторым Ганнибалом и освободителем Италии». Сам Наполеон, находясь на острове Святой Елены, сравнивал себя с Ганнибалом. Лишь со второй половины XIX века Ганнибалом заинтересовались историки.

Художественная литература

Ганнибал оставил большой след в искусстве и культуре, как человек, повлиявший на ход европейский истории. Его переход через Альпы остаётся одним из самых монументальных военных подвигов древности, который вдохновлял многих (в том числе деятелей искусства).

Ганнибалу посвящены несколько исторических романов, в частности «Ганнибал» Джека Линдсея, «Ганнибал, сын Гамилькара» Георгия Гулиа, «Слоны Ганнибала» Александра Немировского, «Ганнибал» Р. Лекки и «Я шёл с Ганнибалом» Ганса Баумана.

Кинематограф

Год	Фильм	Примечания
2006	Ганнибал (Hannibal — Rome’s Worst Nightmare)	Телевизионный фильм производства BBC с Александром Сиддигом
2005	Ганнибал против Рима	Американский документальный фильм производства National Geographic Channel
2005	Правдивая история Ганнибала	Американский документальный фильм
2001	Ганнибал — человек, который ненавидел Рим	Британский документальный фильм
1997	Великие битвы Ганнибала	Английский документальный фильм
1996	Путешествия Гулливера	Ганнибал является Гулливеру в магическом зеркале.
1959	Ганнибал (Annibale)	Итальянский художественный фильм с Виктором Матуре
1955	Возлюбленная Юпитера	Американский художественный фильм с Говардом Килом
1937	Сципион Африканский — поражение Ганнибала (Scipione l’africano)	Итальянский художественный фильм
1914	Кабирия	Итальянский немой художественный фильм

Литература

Первоисточники

• Полибий. Всеобщая история в сорока книгах.
• Тит Ливий. История от основания города.
• Диодор Сицилийский. Историческая библиотека.
• Корнелий Непот. О великих иноземных полководцах. Ганнибал.
• Аппиан. Сирийская война.
• Плутарх. Сравнительные жизнеописания. Фабий, Марцелл

Вторичные источники

на русском языке

• Габриэль Р. А. Ганнибал. Военная биография величайшего врага Рима = Hannibal: The Military Biography of Rome's Greatest Enemy. — М.: Центрполиграф, 2012. — 318 с. — 3 000 экз. — ISBN 978-5-227-03130-3.
• Бир Гейвин де. Ганнибал: борьба за власть в Средиземноморье. — Смоленск: Русич, 2005. — 416 с. — (Популярная историческая библиотека). — 4000 экз.
• Кораблев И. Ш. [www.sno.pro1.ru/lib/korab/index.htm Ганнибал]. — М.: Наука, 1976.
• Лансель С. Ганнибал. — М.: Молодая гвардия, 2002. — 356 с. — (Жизнь замечательных людей).
• Шустов В. Е. Войны и сражения Древнего мира. — Ростов-на-Дону: Феникс, 2006. — 521 с. — ISBN 5-222-09075-2.
• Аннибал, сын Амилькара // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

на английском языке

• Badian E. Rome and Antiochos the Great: A Study in Cold War // Classical Philology. — Chicago: The University of Chicago Press, 1959. — Вып. 54. — № 2. — С. 81—99.
• De Beer G. Hannibal: Challenging Rome’s Supremacy. — New York: Viking Press, 1969.
• Hoyos D. Hannibal’s Dinasty: Power and Politics in the Western Mediterranean, 247 — 183 BC. — London: Routledge, 2003.
• Lazenby J. F. Hannibal’s War: A Military History of the Second Punic War. — Norman: Unversity of Oklahoma Press, 1994.

на французском языке

• Picard G. Hannibal. — Paris, 1967.

на итальянском языке

• Brizzi G. Annibale. Strategia e immagine. — Perouse, 1984.

Ссылки

• [www.hrono.ru/biograf/bio_g/ganibal.php Ганнибал] (рус.). Хронос. Проверено 27 января 2012. [www.webcitation.org/65EAaXSU3 Архивировано из первоисточника 5 февраля 2012].
• [www.ruslanka.ru/hist/gannibal.html Состав карфагенского войска во второй Пунической войне]. Проверено 11 октября 2012. [www.webcitation.org/6BS2NlTqE Архивировано из первоисточника 16 октября 2012].
• [www.echo.msk.ru/programs/vsetak/578275-echo/#element-text Ганнибал: верность клятве. Программа «Эха Москвы» из цикла «Всё так»]. Проверено 11 октября 2012. [www.webcitation.org/6BS2OIxJz Архивировано из первоисточника 16 октября 2012].

Отрывок, характеризующий Ганнибал

– Вы не видали еще? или: – вы не знакомы с ma tante [с моей тетушкой]? – говорила Анна Павловна приезжавшим гостям и весьма серьезно подводила их к маленькой старушке в высоких бантах, выплывшей из другой комнаты, как скоро стали приезжать гости, называла их по имени, медленно переводя глаза с гостя на ma tante [тетушку], и потом отходила.
Все гости совершали обряд приветствования никому неизвестной, никому неинтересной и ненужной тетушки. Анна Павловна с грустным, торжественным участием следила за их приветствиями, молчаливо одобряя их. Ma tante каждому говорила в одних и тех же выражениях о его здоровье, о своем здоровье и о здоровье ее величества, которое нынче было, слава Богу, лучше. Все подходившие, из приличия не выказывая поспешности, с чувством облегчения исполненной тяжелой обязанности отходили от старушки, чтобы уж весь вечер ни разу не подойти к ней.
Молодая княгиня Болконская приехала с работой в шитом золотом бархатном мешке. Ее хорошенькая, с чуть черневшимися усиками верхняя губка была коротка по зубам, но тем милее она открывалась и тем еще милее вытягивалась иногда и опускалась на нижнюю. Как это всегда бывает у вполне привлекательных женщин, недостаток ее – короткость губы и полуоткрытый рот – казались ее особенною, собственно ее красотой. Всем было весело смотреть на эту, полную здоровья и живости, хорошенькую будущую мать, так легко переносившую свое положение. Старикам и скучающим, мрачным молодым людям, смотревшим на нее, казалось, что они сами делаются похожи на нее, побыв и поговорив несколько времени с ней. Кто говорил с ней и видел при каждом слове ее светлую улыбочку и блестящие белые зубы, которые виднелись беспрестанно, тот думал, что он особенно нынче любезен. И это думал каждый.
Маленькая княгиня, переваливаясь, маленькими быстрыми шажками обошла стол с рабочею сумочкою на руке и, весело оправляя платье, села на диван, около серебряного самовара, как будто всё, что она ни делала, было part de plaisir [развлечением] для нее и для всех ее окружавших.
– J'ai apporte mon ouvrage [Я захватила работу], – сказала она, развертывая свой ридикюль и обращаясь ко всем вместе.
– Смотрите, Annette, ne me jouez pas un mauvais tour, – обратилась она к хозяйке. – Vous m'avez ecrit, que c'etait une toute petite soiree; voyez, comme je suis attifee. [Не сыграйте со мной дурной шутки; вы мне писали, что у вас совсем маленький вечер. Видите, как я одета дурно.]
И она развела руками, чтобы показать свое, в кружевах, серенькое изящное платье, немного ниже грудей опоясанное широкою лентой.
– Soyez tranquille, Lise, vous serez toujours la plus jolie [Будьте спокойны, вы всё будете лучше всех], – отвечала Анна Павловна.
– Vous savez, mon mari m'abandonne, – продолжала она тем же тоном, обращаясь к генералу, – il va se faire tuer. Dites moi, pourquoi cette vilaine guerre, [Вы знаете, мой муж покидает меня. Идет на смерть. Скажите, зачем эта гадкая война,] – сказала она князю Василию и, не дожидаясь ответа, обратилась к дочери князя Василия, к красивой Элен.
– Quelle delicieuse personne, que cette petite princesse! [Что за прелестная особа эта маленькая княгиня!] – сказал князь Василий тихо Анне Павловне.
Вскоре после маленькой княгини вошел массивный, толстый молодой человек с стриженою головой, в очках, светлых панталонах по тогдашней моде, с высоким жабо и в коричневом фраке. Этот толстый молодой человек был незаконный сын знаменитого Екатерининского вельможи, графа Безухого, умиравшего теперь в Москве. Он нигде не служил еще, только что приехал из за границы, где он воспитывался, и был в первый раз в обществе. Анна Павловна приветствовала его поклоном, относящимся к людям самой низшей иерархии в ее салоне. Но, несмотря на это низшее по своему сорту приветствие, при виде вошедшего Пьера в лице Анны Павловны изобразилось беспокойство и страх, подобный тому, который выражается при виде чего нибудь слишком огромного и несвойственного месту. Хотя, действительно, Пьер был несколько больше других мужчин в комнате, но этот страх мог относиться только к тому умному и вместе робкому, наблюдательному и естественному взгляду, отличавшему его от всех в этой гостиной.
– C'est bien aimable a vous, monsieur Pierre , d'etre venu voir une pauvre malade, [Очень любезно с вашей стороны, Пьер, что вы пришли навестить бедную больную,] – сказала ему Анна Павловна, испуганно переглядываясь с тетушкой, к которой она подводила его. Пьер пробурлил что то непонятное и продолжал отыскивать что то глазами. Он радостно, весело улыбнулся, кланяясь маленькой княгине, как близкой знакомой, и подошел к тетушке. Страх Анны Павловны был не напрасен, потому что Пьер, не дослушав речи тетушки о здоровье ее величества, отошел от нее. Анна Павловна испуганно остановила его словами:
– Вы не знаете аббата Морио? он очень интересный человек… – сказала она.
– Да, я слышал про его план вечного мира, и это очень интересно, но едва ли возможно…
– Вы думаете?… – сказала Анна Павловна, чтобы сказать что нибудь и вновь обратиться к своим занятиям хозяйки дома, но Пьер сделал обратную неучтивость. Прежде он, не дослушав слов собеседницы, ушел; теперь он остановил своим разговором собеседницу, которой нужно было от него уйти. Он, нагнув голову и расставив большие ноги, стал доказывать Анне Павловне, почему он полагал, что план аббата был химера.
– Мы после поговорим, – сказала Анна Павловна, улыбаясь.
И, отделавшись от молодого человека, не умеющего жить, она возвратилась к своим занятиям хозяйки дома и продолжала прислушиваться и приглядываться, готовая подать помощь на тот пункт, где ослабевал разговор. Как хозяин прядильной мастерской, посадив работников по местам, прохаживается по заведению, замечая неподвижность или непривычный, скрипящий, слишком громкий звук веретена, торопливо идет, сдерживает или пускает его в надлежащий ход, так и Анна Павловна, прохаживаясь по своей гостиной, подходила к замолкнувшему или слишком много говорившему кружку и одним словом или перемещением опять заводила равномерную, приличную разговорную машину. Но среди этих забот всё виден был в ней особенный страх за Пьера. Она заботливо поглядывала на него в то время, как он подошел послушать то, что говорилось около Мортемара, и отошел к другому кружку, где говорил аббат. Для Пьера, воспитанного за границей, этот вечер Анны Павловны был первый, который он видел в России. Он знал, что тут собрана вся интеллигенция Петербурга, и у него, как у ребенка в игрушечной лавке, разбегались глаза. Он всё боялся пропустить умные разговоры, которые он может услыхать. Глядя на уверенные и изящные выражения лиц, собранных здесь, он всё ждал чего нибудь особенно умного. Наконец, он подошел к Морио. Разговор показался ему интересен, и он остановился, ожидая случая высказать свои мысли, как это любят молодые люди.


Вечер Анны Павловны был пущен. Веретена с разных сторон равномерно и не умолкая шумели. Кроме ma tante, около которой сидела только одна пожилая дама с исплаканным, худым лицом, несколько чужая в этом блестящем обществе, общество разбилось на три кружка. В одном, более мужском, центром был аббат; в другом, молодом, красавица княжна Элен, дочь князя Василия, и хорошенькая, румяная, слишком полная по своей молодости, маленькая княгиня Болконская. В третьем Мортемар и Анна Павловна.
Виконт был миловидный, с мягкими чертами и приемами, молодой человек, очевидно считавший себя знаменитостью, но, по благовоспитанности, скромно предоставлявший пользоваться собой тому обществу, в котором он находился. Анна Павловна, очевидно, угощала им своих гостей. Как хороший метрд`отель подает как нечто сверхъестественно прекрасное тот кусок говядины, который есть не захочется, если увидать его в грязной кухне, так в нынешний вечер Анна Павловна сервировала своим гостям сначала виконта, потом аббата, как что то сверхъестественно утонченное. В кружке Мортемара заговорили тотчас об убиении герцога Энгиенского. Виконт сказал, что герцог Энгиенский погиб от своего великодушия, и что были особенные причины озлобления Бонапарта.
– Ah! voyons. Contez nous cela, vicomte, [Расскажите нам это, виконт,] – сказала Анна Павловна, с радостью чувствуя, как чем то a la Louis XV [в стиле Людовика XV] отзывалась эта фраза, – contez nous cela, vicomte.
Виконт поклонился в знак покорности и учтиво улыбнулся. Анна Павловна сделала круг около виконта и пригласила всех слушать его рассказ.
– Le vicomte a ete personnellement connu de monseigneur, [Виконт был лично знаком с герцогом,] – шепнула Анна Павловна одному. – Le vicomte est un parfait conteur [Bиконт удивительный мастер рассказывать], – проговорила она другому. – Comme on voit l'homme de la bonne compagnie [Как сейчас виден человек хорошего общества], – сказала она третьему; и виконт был подан обществу в самом изящном и выгодном для него свете, как ростбиф на горячем блюде, посыпанный зеленью.
Виконт хотел уже начать свой рассказ и тонко улыбнулся.
– Переходите сюда, chere Helene, [милая Элен,] – сказала Анна Павловна красавице княжне, которая сидела поодаль, составляя центр другого кружка.
Княжна Элен улыбалась; она поднялась с тою же неизменяющеюся улыбкой вполне красивой женщины, с которою она вошла в гостиную. Слегка шумя своею белою бальною робой, убранною плющем и мохом, и блестя белизною плеч, глянцем волос и брильянтов, она прошла между расступившимися мужчинами и прямо, не глядя ни на кого, но всем улыбаясь и как бы любезно предоставляя каждому право любоваться красотою своего стана, полных плеч, очень открытой, по тогдашней моде, груди и спины, и как будто внося с собою блеск бала, подошла к Анне Павловне. Элен была так хороша, что не только не было в ней заметно и тени кокетства, но, напротив, ей как будто совестно было за свою несомненную и слишком сильно и победительно действующую красоту. Она как будто желала и не могла умалить действие своей красоты. Quelle belle personne! [Какая красавица!] – говорил каждый, кто ее видел.
Как будто пораженный чем то необычайным, виконт пожал плечами и о опустил глаза в то время, как она усаживалась перед ним и освещала и его всё тою же неизменною улыбкой.
– Madame, je crains pour mes moyens devant un pareil auditoire, [Я, право, опасаюсь за свои способности перед такой публикой,] сказал он, наклоняя с улыбкой голову.
Княжна облокотила свою открытую полную руку на столик и не нашла нужным что либо сказать. Она улыбаясь ждала. Во все время рассказа она сидела прямо, посматривая изредка то на свою полную красивую руку, которая от давления на стол изменила свою форму, то на еще более красивую грудь, на которой она поправляла брильянтовое ожерелье; поправляла несколько раз складки своего платья и, когда рассказ производил впечатление, оглядывалась на Анну Павловну и тотчас же принимала то самое выражение, которое было на лице фрейлины, и потом опять успокоивалась в сияющей улыбке. Вслед за Элен перешла и маленькая княгиня от чайного стола.
– Attendez moi, je vais prendre mon ouvrage, [Подождите, я возьму мою работу,] – проговорила она. – Voyons, a quoi pensez vous? – обратилась она к князю Ипполиту: – apportez moi mon ridicule. [О чем вы думаете? Принесите мой ридикюль.]
Княгиня, улыбаясь и говоря со всеми, вдруг произвела перестановку и, усевшись, весело оправилась.
– Теперь мне хорошо, – приговаривала она и, попросив начинать, принялась за работу.
Князь Ипполит перенес ей ридикюль, перешел за нею и, близко придвинув к ней кресло, сел подле нее.
Le charmant Hippolyte [Очаровательный Ипполит] поражал своим необыкновенным сходством с сестрою красавицей и еще более тем, что, несмотря на сходство, он был поразительно дурен собой. Черты его лица были те же, как и у сестры, но у той все освещалось жизнерадостною, самодовольною, молодою, неизменною улыбкой жизни и необычайною, античною красотой тела; у брата, напротив, то же лицо было отуманено идиотизмом и неизменно выражало самоуверенную брюзгливость, а тело было худощаво и слабо. Глаза, нос, рот – все сжималось как будто в одну неопределенную и скучную гримасу, а руки и ноги всегда принимали неестественное положение.
– Ce n'est pas une histoire de revenants? [Это не история о привидениях?] – сказал он, усевшись подле княгини и торопливо пристроив к глазам свой лорнет, как будто без этого инструмента он не мог начать говорить.
– Mais non, mon cher, [Вовсе нет,] – пожимая плечами, сказал удивленный рассказчик.
– C'est que je deteste les histoires de revenants, [Дело в том, что я терпеть не могу историй о привидениях,] – сказал он таким тоном, что видно было, – он сказал эти слова, а потом уже понял, что они значили.
Из за самоуверенности, с которой он говорил, никто не мог понять, очень ли умно или очень глупо то, что он сказал. Он был в темнозеленом фраке, в панталонах цвета cuisse de nymphe effrayee, [бедра испуганной нимфы,] как он сам говорил, в чулках и башмаках.
Vicomte [Виконт] рассказал очень мило о том ходившем тогда анекдоте, что герцог Энгиенский тайно ездил в Париж для свидания с m lle George, [мадмуазель Жорж,] и что там он встретился с Бонапарте, пользовавшимся тоже милостями знаменитой актрисы, и что там, встретившись с герцогом, Наполеон случайно упал в тот обморок, которому он был подвержен, и находился во власти герцога, которой герцог не воспользовался, но что Бонапарте впоследствии за это то великодушие и отмстил смертью герцогу.
Рассказ был очень мил и интересен, особенно в том месте, где соперники вдруг узнают друг друга, и дамы, казалось, были в волнении.
– Charmant, [Очаровательно,] – сказала Анна Павловна, оглядываясь вопросительно на маленькую княгиню.
– Charmant, – прошептала маленькая княгиня, втыкая иголку в работу, как будто в знак того, что интерес и прелесть рассказа мешают ей продолжать работу.
Виконт оценил эту молчаливую похвалу и, благодарно улыбнувшись, стал продолжать; но в это время Анна Павловна, все поглядывавшая на страшного для нее молодого человека, заметила, что он что то слишком горячо и громко говорит с аббатом, и поспешила на помощь к опасному месту. Действительно, Пьеру удалось завязать с аббатом разговор о политическом равновесии, и аббат, видимо заинтересованный простодушной горячностью молодого человека, развивал перед ним свою любимую идею. Оба слишком оживленно и естественно слушали и говорили, и это то не понравилось Анне Павловне.
– Средство – Европейское равновесие и droit des gens [международное право], – говорил аббат. – Стоит одному могущественному государству, как Россия, прославленному за варварство, стать бескорыстно во главе союза, имеющего целью равновесие Европы, – и она спасет мир!
– Как же вы найдете такое равновесие? – начал было Пьер; но в это время подошла Анна Павловна и, строго взглянув на Пьера, спросила итальянца о том, как он переносит здешний климат. Лицо итальянца вдруг изменилось и приняло оскорбительно притворно сладкое выражение, которое, видимо, было привычно ему в разговоре с женщинами.
– Я так очарован прелестями ума и образования общества, в особенности женского, в которое я имел счастье быть принят, что не успел еще подумать о климате, – сказал он.
Не выпуская уже аббата и Пьера, Анна Павловна для удобства наблюдения присоединила их к общему кружку.


В это время в гостиную вошло новое лицо. Новое лицо это был молодой князь Андрей Болконский, муж маленькой княгини. Князь Болконский был небольшого роста, весьма красивый молодой человек с определенными и сухими чертами. Всё в его фигуре, начиная от усталого, скучающего взгляда до тихого мерного шага, представляло самую резкую противоположность с его маленькою, оживленною женой. Ему, видимо, все бывшие в гостиной не только были знакомы, но уж надоели ему так, что и смотреть на них и слушать их ему было очень скучно. Из всех же прискучивших ему лиц, лицо его хорошенькой жены, казалось, больше всех ему надоело. С гримасой, портившею его красивое лицо, он отвернулся от нее. Он поцеловал руку Анны Павловны и, щурясь, оглядел всё общество.
– Vous vous enrolez pour la guerre, mon prince? [Вы собираетесь на войну, князь?] – сказала Анна Павловна.
– Le general Koutouzoff, – сказал Болконский, ударяя на последнем слоге zoff , как француз, – a bien voulu de moi pour aide de camp… [Генералу Кутузову угодно меня к себе в адъютанты.]
– Et Lise, votre femme? [А Лиза, ваша жена?]
– Она поедет в деревню.
– Как вам не грех лишать нас вашей прелестной жены?
– Andre, [Андрей,] – сказала его жена, обращаясь к мужу тем же кокетливым тоном, каким она обращалась к посторонним, – какую историю нам рассказал виконт о m lle Жорж и Бонапарте!
Князь Андрей зажмурился и отвернулся. Пьер, со времени входа князя Андрея в гостиную не спускавший с него радостных, дружелюбных глаз, подошел к нему и взял его за руку. Князь Андрей, не оглядываясь, морщил лицо в гримасу, выражавшую досаду на того, кто трогает его за руку, но, увидав улыбающееся лицо Пьера, улыбнулся неожиданно доброй и приятной улыбкой.
– Вот как!… И ты в большом свете! – сказал он Пьеру.
– Я знал, что вы будете, – отвечал Пьер. – Я приеду к вам ужинать, – прибавил он тихо, чтобы не мешать виконту, который продолжал свой рассказ. – Можно?
– Нет, нельзя, – сказал князь Андрей смеясь, пожатием руки давая знать Пьеру, что этого не нужно спрашивать.
Он что то хотел сказать еще, но в это время поднялся князь Василий с дочерью, и два молодых человека встали, чтобы дать им дорогу.
– Вы меня извините, мой милый виконт, – сказал князь Василий французу, ласково притягивая его за рукав вниз к стулу, чтоб он не вставал. – Этот несчастный праздник у посланника лишает меня удовольствия и прерывает вас. Очень мне грустно покидать ваш восхитительный вечер, – сказал он Анне Павловне.
Дочь его, княжна Элен, слегка придерживая складки платья, пошла между стульев, и улыбка сияла еще светлее на ее прекрасном лице. Пьер смотрел почти испуганными, восторженными глазами на эту красавицу, когда она проходила мимо него.
– Очень хороша, – сказал князь Андрей.
– Очень, – сказал Пьер.
Проходя мимо, князь Василий схватил Пьера за руку и обратился к Анне Павловне.
– Образуйте мне этого медведя, – сказал он. – Вот он месяц живет у меня, и в первый раз я его вижу в свете. Ничто так не нужно молодому человеку, как общество умных женщин.


Анна Павловна улыбнулась и обещалась заняться Пьером, который, она знала, приходился родня по отцу князю Василью. Пожилая дама, сидевшая прежде с ma tante, торопливо встала и догнала князя Василья в передней. С лица ее исчезла вся прежняя притворность интереса. Доброе, исплаканное лицо ее выражало только беспокойство и страх.
– Что же вы мне скажете, князь, о моем Борисе? – сказала она, догоняя его в передней. (Она выговаривала имя Борис с особенным ударением на о ). – Я не могу оставаться дольше в Петербурге. Скажите, какие известия я могу привезти моему бедному мальчику?
Несмотря на то, что князь Василий неохотно и почти неучтиво слушал пожилую даму и даже выказывал нетерпение, она ласково и трогательно улыбалась ему и, чтоб он не ушел, взяла его за руку.
– Что вам стоит сказать слово государю, и он прямо будет переведен в гвардию, – просила она.
– Поверьте, что я сделаю всё, что могу, княгиня, – отвечал князь Василий, – но мне трудно просить государя; я бы советовал вам обратиться к Румянцеву, через князя Голицына: это было бы умнее.
Пожилая дама носила имя княгини Друбецкой, одной из лучших фамилий России, но она была бедна, давно вышла из света и утратила прежние связи. Она приехала теперь, чтобы выхлопотать определение в гвардию своему единственному сыну. Только затем, чтоб увидеть князя Василия, она назвалась и приехала на вечер к Анне Павловне, только затем она слушала историю виконта. Она испугалась слов князя Василия; когда то красивое лицо ее выразило озлобление, но это продолжалось только минуту. Она опять улыбнулась и крепче схватила за руку князя Василия.
– Послушайте, князь, – сказала она, – я никогда не просила вас, никогда не буду просить, никогда не напоминала вам о дружбе моего отца к вам. Но теперь, я Богом заклинаю вас, сделайте это для моего сына, и я буду считать вас благодетелем, – торопливо прибавила она. – Нет, вы не сердитесь, а вы обещайте мне. Я просила Голицына, он отказал. Soyez le bon enfant que vous аvez ete, [Будьте добрым малым, как вы были,] – говорила она, стараясь улыбаться, тогда как в ее глазах были слезы.
– Папа, мы опоздаем, – сказала, повернув свою красивую голову на античных плечах, княжна Элен, ожидавшая у двери.
Но влияние в свете есть капитал, который надо беречь, чтоб он не исчез. Князь Василий знал это, и, раз сообразив, что ежели бы он стал просить за всех, кто его просит, то вскоре ему нельзя было бы просить за себя, он редко употреблял свое влияние. В деле княгини Друбецкой он почувствовал, однако, после ее нового призыва, что то вроде укора совести. Она напомнила ему правду: первыми шагами своими в службе он был обязан ее отцу. Кроме того, он видел по ее приемам, что она – одна из тех женщин, особенно матерей, которые, однажды взяв себе что нибудь в голову, не отстанут до тех пор, пока не исполнят их желания, а в противном случае готовы на ежедневные, ежеминутные приставания и даже на сцены. Это последнее соображение поколебало его.
– Chere Анна Михайловна, – сказал он с своею всегдашнею фамильярностью и скукой в голосе, – для меня почти невозможно сделать то, что вы хотите; но чтобы доказать вам, как я люблю вас и чту память покойного отца вашего, я сделаю невозможное: сын ваш будет переведен в гвардию, вот вам моя рука. Довольны вы?
– Милый мой, вы благодетель! Я иного и не ждала от вас; я знала, как вы добры.
Он хотел уйти.
– Постойте, два слова. Une fois passe aux gardes… [Раз он перейдет в гвардию…] – Она замялась: – Вы хороши с Михаилом Иларионовичем Кутузовым, рекомендуйте ему Бориса в адъютанты. Тогда бы я была покойна, и тогда бы уж…
Князь Василий улыбнулся.
– Этого не обещаю. Вы не знаете, как осаждают Кутузова с тех пор, как он назначен главнокомандующим. Он мне сам говорил, что все московские барыни сговорились отдать ему всех своих детей в адъютанты.
– Нет, обещайте, я не пущу вас, милый, благодетель мой…
– Папа! – опять тем же тоном повторила красавица, – мы опоздаем.
– Ну, au revoir, [до свиданья,] прощайте. Видите?
– Так завтра вы доложите государю?
– Непременно, а Кутузову не обещаю.
– Нет, обещайте, обещайте, Basile, [Василий,] – сказала вслед ему Анна Михайловна, с улыбкой молодой кокетки, которая когда то, должно быть, была ей свойственна, а теперь так не шла к ее истощенному лицу.
Она, видимо, забыла свои годы и пускала в ход, по привычке, все старинные женские средства. Но как только он вышел, лицо ее опять приняло то же холодное, притворное выражение, которое было на нем прежде. Она вернулась к кружку, в котором виконт продолжал рассказывать, и опять сделала вид, что слушает, дожидаясь времени уехать, так как дело ее было сделано.
– Но как вы находите всю эту последнюю комедию du sacre de Milan? [миланского помазания?] – сказала Анна Павловна. Et la nouvelle comedie des peuples de Genes et de Lucques, qui viennent presenter leurs voeux a M. Buonaparte assis sur un trone, et exaucant les voeux des nations! Adorable! Non, mais c'est a en devenir folle! On dirait, que le monde entier a perdu la tete. [И вот новая комедия: народы Генуи и Лукки изъявляют свои желания господину Бонапарте. И господин Бонапарте сидит на троне и исполняет желания народов. 0! это восхитительно! Нет, от этого можно с ума сойти. Подумаешь, что весь свет потерял голову.]
Князь Андрей усмехнулся, прямо глядя в лицо Анны Павловны.
– «Dieu me la donne, gare a qui la touche», – сказал он (слова Бонапарте, сказанные при возложении короны). – On dit qu'il a ete tres beau en prononcant ces paroles, [Бог мне дал корону. Беда тому, кто ее тронет. – Говорят, он был очень хорош, произнося эти слова,] – прибавил он и еще раз повторил эти слова по итальянски: «Dio mi la dona, guai a chi la tocca».
– J'espere enfin, – продолжала Анна Павловна, – que ca a ete la goutte d'eau qui fera deborder le verre. Les souverains ne peuvent plus supporter cet homme, qui menace tout. [Надеюсь, что это была, наконец, та капля, которая переполнит стакан. Государи не могут более терпеть этого человека, который угрожает всему.]
– Les souverains? Je ne parle pas de la Russie, – сказал виконт учтиво и безнадежно: – Les souverains, madame! Qu'ont ils fait pour Louis XVII, pour la reine, pour madame Elisabeth? Rien, – продолжал он одушевляясь. – Et croyez moi, ils subissent la punition pour leur trahison de la cause des Bourbons. Les souverains? Ils envoient des ambassadeurs complimenter l'usurpateur. [Государи! Я не говорю о России. Государи! Но что они сделали для Людовика XVII, для королевы, для Елизаветы? Ничего. И, поверьте мне, они несут наказание за свою измену делу Бурбонов. Государи! Они шлют послов приветствовать похитителя престола.]
И он, презрительно вздохнув, опять переменил положение. Князь Ипполит, долго смотревший в лорнет на виконта, вдруг при этих словах повернулся всем телом к маленькой княгине и, попросив у нее иголку, стал показывать ей, рисуя иголкой на столе, герб Конде. Он растолковывал ей этот герб с таким значительным видом, как будто княгиня просила его об этом.
– Baton de gueules, engrele de gueules d'azur – maison Conde, [Фраза, не переводимая буквально, так как состоит из условных геральдических терминов, не вполне точно употребленных. Общий смысл такой : Герб Конде представляет щит с красными и синими узкими зазубренными полосами,] – говорил он.
Княгиня, улыбаясь, слушала.
– Ежели еще год Бонапарте останется на престоле Франции, – продолжал виконт начатый разговор, с видом человека не слушающего других, но в деле, лучше всех ему известном, следящего только за ходом своих мыслей, – то дела пойдут слишком далеко. Интригой, насилием, изгнаниями, казнями общество, я разумею хорошее общество, французское, навсегда будет уничтожено, и тогда…
Он пожал плечами и развел руками. Пьер хотел было сказать что то: разговор интересовал его, но Анна Павловна, караулившая его, перебила.
– Император Александр, – сказала она с грустью, сопутствовавшей всегда ее речам об императорской фамилии, – объявил, что он предоставит самим французам выбрать образ правления. И я думаю, нет сомнения, что вся нация, освободившись от узурпатора, бросится в руки законного короля, – сказала Анна Павловна, стараясь быть любезной с эмигрантом и роялистом.
– Это сомнительно, – сказал князь Андрей. – Monsieur le vicomte [Господин виконт] совершенно справедливо полагает, что дела зашли уже слишком далеко. Я думаю, что трудно будет возвратиться к старому.
– Сколько я слышал, – краснея, опять вмешался в разговор Пьер, – почти всё дворянство перешло уже на сторону Бонапарта.
– Это говорят бонапартисты, – сказал виконт, не глядя на Пьера. – Теперь трудно узнать общественное мнение Франции.
– Bonaparte l'a dit, [Это сказал Бонапарт,] – сказал князь Андрей с усмешкой.
(Видно было, что виконт ему не нравился, и что он, хотя и не смотрел на него, против него обращал свои речи.)
– «Je leur ai montre le chemin de la gloire» – сказал он после недолгого молчания, опять повторяя слова Наполеона: – «ils n'en ont pas voulu; je leur ai ouvert mes antichambres, ils se sont precipites en foule»… Je ne sais pas a quel point il a eu le droit de le dire. [Я показал им путь славы: они не хотели; я открыл им мои передние: они бросились толпой… Не знаю, до какой степени имел он право так говорить.]
– Aucun, [Никакого,] – возразил виконт. – После убийства герцога даже самые пристрастные люди перестали видеть в нем героя. Si meme ca a ete un heros pour certaines gens, – сказал виконт, обращаясь к Анне Павловне, – depuis l'assassinat du duc il y a un Marietyr de plus dans le ciel, un heros de moins sur la terre. [Если он и был героем для некоторых людей, то после убиения герцога одним мучеником стало больше на небесах и одним героем меньше на земле.]
Не успели еще Анна Павловна и другие улыбкой оценить этих слов виконта, как Пьер опять ворвался в разговор, и Анна Павловна, хотя и предчувствовавшая, что он скажет что нибудь неприличное, уже не могла остановить его.
– Казнь герцога Энгиенского, – сказал мсье Пьер, – была государственная необходимость; и я именно вижу величие души в том, что Наполеон не побоялся принять на себя одного ответственность в этом поступке.
– Dieul mon Dieu! [Боже! мой Боже!] – страшным шопотом проговорила Анна Павловна.
– Comment, M. Pierre, vous trouvez que l'assassinat est grandeur d'ame, [Как, мсье Пьер, вы видите в убийстве величие души,] – сказала маленькая княгиня, улыбаясь и придвигая к себе работу.
– Ah! Oh! – сказали разные голоса.
– Capital! [Превосходно!] – по английски сказал князь Ипполит и принялся бить себя ладонью по коленке.
Виконт только пожал плечами. Пьер торжественно посмотрел поверх очков на слушателей.
– Я потому так говорю, – продолжал он с отчаянностью, – что Бурбоны бежали от революции, предоставив народ анархии; а один Наполеон умел понять революцию, победить ее, и потому для общего блага он не мог остановиться перед жизнью одного человека.
– Не хотите ли перейти к тому столу? – сказала Анна Павловна.
Но Пьер, не отвечая, продолжал свою речь.
– Нет, – говорил он, все более и более одушевляясь, – Наполеон велик, потому что он стал выше революции, подавил ее злоупотребления, удержав всё хорошее – и равенство граждан, и свободу слова и печати – и только потому приобрел власть.
– Да, ежели бы он, взяв власть, не пользуясь ею для убийства, отдал бы ее законному королю, – сказал виконт, – тогда бы я назвал его великим человеком.
– Он бы не мог этого сделать. Народ отдал ему власть только затем, чтоб он избавил его от Бурбонов, и потому, что народ видел в нем великого человека. Революция была великое дело, – продолжал мсье Пьер, выказывая этим отчаянным и вызывающим вводным предложением свою великую молодость и желание всё полнее высказать.
– Революция и цареубийство великое дело?…После этого… да не хотите ли перейти к тому столу? – повторила Анна Павловна.
– Contrat social, [Общественный договор,] – с кроткой улыбкой сказал виконт.
– Я не говорю про цареубийство. Я говорю про идеи.
– Да, идеи грабежа, убийства и цареубийства, – опять перебил иронический голос.
– Это были крайности, разумеется, но не в них всё значение, а значение в правах человека, в эманципации от предрассудков, в равенстве граждан; и все эти идеи Наполеон удержал во всей их силе.
– Свобода и равенство, – презрительно сказал виконт, как будто решившийся, наконец, серьезно доказать этому юноше всю глупость его речей, – всё громкие слова, которые уже давно компрометировались. Кто же не любит свободы и равенства? Еще Спаситель наш проповедывал свободу и равенство. Разве после революции люди стали счастливее? Напротив. Mы хотели свободы, а Бонапарте уничтожил ее.
Князь Андрей с улыбкой посматривал то на Пьера, то на виконта, то на хозяйку. В первую минуту выходки Пьера Анна Павловна ужаснулась, несмотря на свою привычку к свету; но когда она увидела, что, несмотря на произнесенные Пьером святотатственные речи, виконт не выходил из себя, и когда она убедилась, что замять этих речей уже нельзя, она собралась с силами и, присоединившись к виконту, напала на оратора.
– Mais, mon cher m r Pierre, [Но, мой милый Пьер,] – сказала Анна Павловна, – как же вы объясняете великого человека, который мог казнить герцога, наконец, просто человека, без суда и без вины?
– Я бы спросил, – сказал виконт, – как monsieur объясняет 18 брюмера. Разве это не обман? C'est un escamotage, qui ne ressemble nullement a la maniere d'agir d'un grand homme. [Это шулерство, вовсе не похожее на образ действий великого человека.]
– А пленные в Африке, которых он убил? – сказала маленькая княгиня. – Это ужасно! – И она пожала плечами.
– C'est un roturier, vous aurez beau dire, [Это проходимец, что бы вы ни говорили,] – сказал князь Ипполит.
Мсье Пьер не знал, кому отвечать, оглянул всех и улыбнулся. Улыбка у него была не такая, какая у других людей, сливающаяся с неулыбкой. У него, напротив, когда приходила улыбка, то вдруг, мгновенно исчезало серьезное и даже несколько угрюмое лицо и являлось другое – детское, доброе, даже глуповатое и как бы просящее прощения.
Виконту, который видел его в первый раз, стало ясно, что этот якобинец совсем не так страшен, как его слова. Все замолчали.
– Как вы хотите, чтобы он всем отвечал вдруг? – сказал князь Андрей. – Притом надо в поступках государственного человека различать поступки частного лица, полководца или императора. Мне так кажется.
– Да, да, разумеется, – подхватил Пьер, обрадованный выступавшею ему подмогой.
– Нельзя не сознаться, – продолжал князь Андрей, – Наполеон как человек велик на Аркольском мосту, в госпитале в Яффе, где он чумным подает руку, но… но есть другие поступки, которые трудно оправдать.
Князь Андрей, видимо желавший смягчить неловкость речи Пьера, приподнялся, сбираясь ехать и подавая знак жене.

Вдруг князь Ипполит поднялся и, знаками рук останавливая всех и прося присесть, заговорил:
– Ah! aujourd'hui on m'a raconte une anecdote moscovite, charmante: il faut que je vous en regale. Vous m'excusez, vicomte, il faut que je raconte en russe. Autrement on ne sentira pas le sel de l'histoire. [Сегодня мне рассказали прелестный московский анекдот; надо вас им поподчивать. Извините, виконт, я буду рассказывать по русски, иначе пропадет вся соль анекдота.]
И князь Ипполит начал говорить по русски таким выговором, каким говорят французы, пробывшие с год в России. Все приостановились: так оживленно, настоятельно требовал князь Ипполит внимания к своей истории.
– В Moscou есть одна барыня, une dame. И она очень скупа. Ей нужно было иметь два valets de pied [лакея] за карета. И очень большой ростом. Это было ее вкусу. И она имела une femme de chambre [горничную], еще большой росту. Она сказала…
Тут князь Ипполит задумался, видимо с трудом соображая.
– Она сказала… да, она сказала: «девушка (a la femme de chambre), надень livree [ливрею] и поедем со мной, за карета, faire des visites». [делать визиты.]
Тут князь Ипполит фыркнул и захохотал гораздо прежде своих слушателей, что произвело невыгодное для рассказчика впечатление. Однако многие, и в том числе пожилая дама и Анна Павловна, улыбнулись.
– Она поехала. Незапно сделался сильный ветер. Девушка потеряла шляпа, и длинны волоса расчесались…
Тут он не мог уже более держаться и стал отрывисто смеяться и сквозь этот смех проговорил:
– И весь свет узнал…
Тем анекдот и кончился. Хотя и непонятно было, для чего он его рассказывает и для чего его надо было рассказать непременно по русски, однако Анна Павловна и другие оценили светскую любезность князя Ипполита, так приятно закончившего неприятную и нелюбезную выходку мсье Пьера. Разговор после анекдота рассыпался на мелкие, незначительные толки о будущем и прошедшем бале, спектакле, о том, когда и где кто увидится.


Поблагодарив Анну Павловну за ее charmante soiree, [очаровательный вечер,] гости стали расходиться.
Пьер был неуклюж. Толстый, выше обыкновенного роста, широкий, с огромными красными руками, он, как говорится, не умел войти в салон и еще менее умел из него выйти, то есть перед выходом сказать что нибудь особенно приятное. Кроме того, он был рассеян. Вставая, он вместо своей шляпы захватил трехугольную шляпу с генеральским плюмажем и держал ее, дергая султан, до тех пор, пока генерал не попросил возвратить ее. Но вся его рассеянность и неуменье войти в салон и говорить в нем выкупались выражением добродушия, простоты и скромности. Анна Павловна повернулась к нему и, с христианскою кротостью выражая прощение за его выходку, кивнула ему и сказала:
– Надеюсь увидать вас еще, но надеюсь тоже, что вы перемените свои мнения, мой милый мсье Пьер, – сказала она.
Когда она сказала ему это, он ничего не ответил, только наклонился и показал всем еще раз свою улыбку, которая ничего не говорила, разве только вот что: «Мнения мнениями, а вы видите, какой я добрый и славный малый». И все, и Анна Павловна невольно почувствовали это.
Князь Андрей вышел в переднюю и, подставив плечи лакею, накидывавшему ему плащ, равнодушно прислушивался к болтовне своей жены с князем Ипполитом, вышедшим тоже в переднюю. Князь Ипполит стоял возле хорошенькой беременной княгини и упорно смотрел прямо на нее в лорнет.
– Идите, Annette, вы простудитесь, – говорила маленькая княгиня, прощаясь с Анной Павловной. – C'est arrete, [Решено,] – прибавила она тихо.
Анна Павловна уже успела переговорить с Лизой о сватовстве, которое она затевала между Анатолем и золовкой маленькой княгини.
– Я надеюсь на вас, милый друг, – сказала Анна Павловна тоже тихо, – вы напишете к ней и скажете мне, comment le pere envisagera la chose. Au revoir, [Как отец посмотрит на дело. До свидания,] – и она ушла из передней.
Князь Ипполит подошел к маленькой княгине и, близко наклоняя к ней свое лицо, стал полушопотом что то говорить ей.
Два лакея, один княгинин, другой его, дожидаясь, когда они кончат говорить, стояли с шалью и рединготом и слушали их, непонятный им, французский говор с такими лицами, как будто они понимали, что говорится, но не хотели показывать этого. Княгиня, как всегда, говорила улыбаясь и слушала смеясь.
– Я очень рад, что не поехал к посланнику, – говорил князь Ипполит: – скука… Прекрасный вечер, не правда ли, прекрасный?
– Говорят, что бал будет очень хорош, – отвечала княгиня, вздергивая с усиками губку. – Все красивые женщины общества будут там.
– Не все, потому что вас там не будет; не все, – сказал князь Ипполит, радостно смеясь, и, схватив шаль у лакея, даже толкнул его и стал надевать ее на княгиню.
От неловкости или умышленно (никто бы не мог разобрать этого) он долго не опускал рук, когда шаль уже была надета, и как будто обнимал молодую женщину.
Она грациозно, но всё улыбаясь, отстранилась, повернулась и взглянула на мужа. У князя Андрея глаза были закрыты: так он казался усталым и сонным.
– Вы готовы? – спросил он жену, обходя ее взглядом.
Князь Ипполит торопливо надел свой редингот, который у него, по новому, был длиннее пяток, и, путаясь в нем, побежал на крыльцо за княгиней, которую лакей подсаживал в карету.
– Рrincesse, au revoir, [Княгиня, до свиданья,] – кричал он, путаясь языком так же, как и ногами.
Княгиня, подбирая платье, садилась в темноте кареты; муж ее оправлял саблю; князь Ипполит, под предлогом прислуживания, мешал всем.
– Па звольте, сударь, – сухо неприятно обратился князь Андрей по русски к князю Ипполиту, мешавшему ему пройти.
– Я тебя жду, Пьер, – ласково и нежно проговорил тот же голос князя Андрея.
Форейтор тронулся, и карета загремела колесами. Князь Ипполит смеялся отрывисто, стоя на крыльце и дожидаясь виконта, которого он обещал довезти до дому.

– Eh bien, mon cher, votre petite princesse est tres bien, tres bien, – сказал виконт, усевшись в карету с Ипполитом. – Mais tres bien. – Он поцеловал кончики своих пальцев. – Et tout a fait francaise. [Ну, мой дорогой, ваша маленькая княгиня очень мила! Очень мила и совершенная француженка.]
Ипполит, фыркнув, засмеялся.
– Et savez vous que vous etes terrible avec votre petit air innocent, – продолжал виконт. – Je plains le pauvre Mariei, ce petit officier, qui se donne des airs de prince regnant.. [А знаете ли, вы ужасный человек, несмотря на ваш невинный вид. Мне жаль бедного мужа, этого офицерика, который корчит из себя владетельную особу.]
Ипполит фыркнул еще и сквозь смех проговорил:
– Et vous disiez, que les dames russes ne valaient pas les dames francaises. Il faut savoir s'y prendre. [А вы говорили, что русские дамы хуже французских. Надо уметь взяться.]
Пьер, приехав вперед, как домашний человек, прошел в кабинет князя Андрея и тотчас же, по привычке, лег на диван, взял первую попавшуюся с полки книгу (это были Записки Цезаря) и принялся, облокотившись, читать ее из середины.
– Что ты сделал с m lle Шерер? Она теперь совсем заболеет, – сказал, входя в кабинет, князь Андрей и потирая маленькие, белые ручки.
Пьер поворотился всем телом, так что диван заскрипел, обернул оживленное лицо к князю Андрею, улыбнулся и махнул рукой.
– Нет, этот аббат очень интересен, но только не так понимает дело… По моему, вечный мир возможен, но я не умею, как это сказать… Но только не политическим равновесием…
Князь Андрей не интересовался, видимо, этими отвлеченными разговорами.
– Нельзя, mon cher, [мой милый,] везде всё говорить, что только думаешь. Ну, что ж, ты решился, наконец, на что нибудь? Кавалергард ты будешь или дипломат? – спросил князь Андрей после минутного молчания.
Пьер сел на диван, поджав под себя ноги.
– Можете себе представить, я всё еще не знаю. Ни то, ни другое мне не нравится.
– Но ведь надо на что нибудь решиться? Отец твой ждет.
Пьер с десятилетнего возраста был послан с гувернером аббатом за границу, где он пробыл до двадцатилетнего возраста. Когда он вернулся в Москву, отец отпустил аббата и сказал молодому человеку: «Теперь ты поезжай в Петербург, осмотрись и выбирай. Я на всё согласен. Вот тебе письмо к князю Василью, и вот тебе деньги. Пиши обо всем, я тебе во всем помога». Пьер уже три месяца выбирал карьеру и ничего не делал. Про этот выбор и говорил ему князь Андрей. Пьер потер себе лоб.
– Но он масон должен быть, – сказал он, разумея аббата, которого он видел на вечере.
– Всё это бредни, – остановил его опять князь Андрей, – поговорим лучше о деле. Был ты в конной гвардии?…
– Нет, не был, но вот что мне пришло в голову, и я хотел вам сказать. Теперь война против Наполеона. Ежели б это была война за свободу, я бы понял, я бы первый поступил в военную службу; но помогать Англии и Австрии против величайшего человека в мире… это нехорошо…
Князь Андрей только пожал плечами на детские речи Пьера. Он сделал вид, что на такие глупости нельзя отвечать; но действительно на этот наивный вопрос трудно было ответить что нибудь другое, чем то, что ответил князь Андрей.
– Ежели бы все воевали только по своим убеждениям, войны бы не было, – сказал он.
– Это то и было бы прекрасно, – сказал Пьер.
Князь Андрей усмехнулся.
– Очень может быть, что это было бы прекрасно, но этого никогда не будет…
– Ну, для чего вы идете на войну? – спросил Пьер.
– Для чего? я не знаю. Так надо. Кроме того я иду… – Oн остановился. – Я иду потому, что эта жизнь, которую я веду здесь, эта жизнь – не по мне!


В соседней комнате зашумело женское платье. Как будто очнувшись, князь Андрей встряхнулся, и лицо его приняло то же выражение, какое оно имело в гостиной Анны Павловны. Пьер спустил ноги с дивана. Вошла княгиня. Она была уже в другом, домашнем, но столь же элегантном и свежем платье. Князь Андрей встал, учтиво подвигая ей кресло.
– Отчего, я часто думаю, – заговорила она, как всегда, по французски, поспешно и хлопотливо усаживаясь в кресло, – отчего Анет не вышла замуж? Как вы все глупы, messurs, что на ней не женились. Вы меня извините, но вы ничего не понимаете в женщинах толку. Какой вы спорщик, мсье Пьер.
– Я и с мужем вашим всё спорю; не понимаю, зачем он хочет итти на войну, – сказал Пьер, без всякого стеснения (столь обыкновенного в отношениях молодого мужчины к молодой женщине) обращаясь к княгине.
Княгиня встрепенулась. Видимо, слова Пьера затронули ее за живое.
– Ах, вот я то же говорю! – сказала она. – Я не понимаю, решительно не понимаю, отчего мужчины не могут жить без войны? Отчего мы, женщины, ничего не хотим, ничего нам не нужно? Ну, вот вы будьте судьею. Я ему всё говорю: здесь он адъютант у дяди, самое блестящее положение. Все его так знают, так ценят. На днях у Апраксиных я слышала, как одна дама спрашивает: «c'est ca le fameux prince Andre?» Ma parole d'honneur! [Это знаменитый князь Андрей? Честное слово!] – Она засмеялась. – Он так везде принят. Он очень легко может быть и флигель адъютантом. Вы знаете, государь очень милостиво говорил с ним. Мы с Анет говорили, это очень легко было бы устроить. Как вы думаете?
Пьер посмотрел на князя Андрея и, заметив, что разговор этот не нравился его другу, ничего не отвечал.
– Когда вы едете? – спросил он.
– Ah! ne me parlez pas de ce depart, ne m'en parlez pas. Je ne veux pas en entendre parler, [Ах, не говорите мне про этот отъезд! Я не хочу про него слышать,] – заговорила княгиня таким капризно игривым тоном, каким она говорила с Ипполитом в гостиной, и который так, очевидно, не шел к семейному кружку, где Пьер был как бы членом. – Сегодня, когда я подумала, что надо прервать все эти дорогие отношения… И потом, ты знаешь, Andre? – Она значительно мигнула мужу. – J'ai peur, j'ai peur! [Мне страшно, мне страшно!] – прошептала она, содрогаясь спиною.
Муж посмотрел на нее с таким видом, как будто он был удивлен, заметив, что кто то еще, кроме его и Пьера, находился в комнате; и он с холодною учтивостью вопросительно обратился к жене:
– Чего ты боишься, Лиза? Я не могу понять, – сказал он.
– Вот как все мужчины эгоисты; все, все эгоисты! Сам из за своих прихотей, Бог знает зачем, бросает меня, запирает в деревню одну.
– С отцом и сестрой, не забудь, – тихо сказал князь Андрей.
– Всё равно одна, без моих друзей… И хочет, чтобы я не боялась.
Тон ее уже был ворчливый, губка поднялась, придавая лицу не радостное, а зверское, беличье выраженье. Она замолчала, как будто находя неприличным говорить при Пьере про свою беременность, тогда как в этом и состояла сущность дела.
– Всё таки я не понял, de quoi vous avez peur, [Чего ты боишься,] – медлительно проговорил князь Андрей, не спуская глаз с жены.
Княгиня покраснела и отчаянно взмахнула руками.
– Non, Andre, je dis que vous avez tellement, tellement change… [Нет, Андрей, я говорю: ты так, так переменился…]
– Твой доктор велит тебе раньше ложиться, – сказал князь Андрей. – Ты бы шла спать.
Княгиня ничего не сказала, и вдруг короткая с усиками губка задрожала; князь Андрей, встав и пожав плечами, прошел по комнате.
Пьер удивленно и наивно смотрел через очки то на него, то на княгиню и зашевелился, как будто он тоже хотел встать, но опять раздумывал.
– Что мне за дело, что тут мсье Пьер, – вдруг сказала маленькая княгиня, и хорошенькое лицо ее вдруг распустилось в слезливую гримасу. – Я тебе давно хотела сказать, Andre: за что ты ко мне так переменился? Что я тебе сделала? Ты едешь в армию, ты меня не жалеешь. За что?
– Lise! – только сказал князь Андрей; но в этом слове были и просьба, и угроза, и, главное, уверение в том, что она сама раскается в своих словах; но она торопливо продолжала:
– Ты обращаешься со мной, как с больною или с ребенком. Я всё вижу. Разве ты такой был полгода назад?
– Lise, я прошу вас перестать, – сказал князь Андрей еще выразительнее.
Пьер, всё более и более приходивший в волнение во время этого разговора, встал и подошел к княгине. Он, казалось, не мог переносить вида слез и сам готов был заплакать.
– Успокойтесь, княгиня. Вам это так кажется, потому что я вас уверяю, я сам испытал… отчего… потому что… Нет, извините, чужой тут лишний… Нет, успокойтесь… Прощайте…
Князь Андрей остановил его за руку.
– Нет, постой, Пьер. Княгиня так добра, что не захочет лишить меня удовольствия провести с тобою вечер.
– Нет, он только о себе думает, – проговорила княгиня, не удерживая сердитых слез.
– Lise, – сказал сухо князь Андрей, поднимая тон на ту степень, которая показывает, что терпение истощено.
Вдруг сердитое беличье выражение красивого личика княгини заменилось привлекательным и возбуждающим сострадание выражением страха; она исподлобья взглянула своими прекрасными глазками на мужа, и на лице ее показалось то робкое и признающееся выражение, какое бывает у собаки, быстро, но слабо помахивающей опущенным хвостом.
– Mon Dieu, mon Dieu! [Боже мой, Боже мой!] – проговорила княгиня и, подобрав одною рукой складку платья, подошла к мужу и поцеловала его в лоб.
– Bonsoir, Lise, [Доброй ночи, Лиза,] – сказал князь Андрей, вставая и учтиво, как у посторонней, целуя руку.


Друзья молчали. Ни тот, ни другой не начинал говорить. Пьер поглядывал на князя Андрея, князь Андрей потирал себе лоб своею маленькою рукой.
– Пойдем ужинать, – сказал он со вздохом, вставая и направляясь к двери.
Они вошли в изящно, заново, богато отделанную столовую. Всё, от салфеток до серебра, фаянса и хрусталя, носило на себе тот особенный отпечаток новизны, который бывает в хозяйстве молодых супругов. В середине ужина князь Андрей облокотился и, как человек, давно имеющий что нибудь на сердце и вдруг решающийся высказаться, с выражением нервного раздражения, в каком Пьер никогда еще не видал своего приятеля, начал говорить:
– Никогда, никогда не женись, мой друг; вот тебе мой совет: не женись до тех пор, пока ты не скажешь себе, что ты сделал всё, что мог, и до тех пор, пока ты не перестанешь любить ту женщину, какую ты выбрал, пока ты не увидишь ее ясно; а то ты ошибешься жестоко и непоправимо. Женись стариком, никуда негодным… А то пропадет всё, что в тебе есть хорошего и высокого. Всё истратится по мелочам. Да, да, да! Не смотри на меня с таким удивлением. Ежели ты ждешь от себя чего нибудь впереди, то на каждом шагу ты будешь чувствовать, что для тебя всё кончено, всё закрыто, кроме гостиной, где ты будешь стоять на одной доске с придворным лакеем и идиотом… Да что!…
Он энергически махнул рукой.
Пьер снял очки, отчего лицо его изменилось, еще более выказывая доброту, и удивленно глядел на друга.
– Моя жена, – продолжал князь Андрей, – прекрасная женщина. Это одна из тех редких женщин, с которою можно быть покойным за свою честь; но, Боже мой, чего бы я не дал теперь, чтобы не быть женатым! Это я тебе одному и первому говорю, потому что я люблю тебя.
Князь Андрей, говоря это, был еще менее похож, чем прежде, на того Болконского, который развалившись сидел в креслах Анны Павловны и сквозь зубы, щурясь, говорил французские фразы. Его сухое лицо всё дрожало нервическим оживлением каждого мускула; глаза, в которых прежде казался потушенным огонь жизни, теперь блестели лучистым, ярким блеском. Видно было, что чем безжизненнее казался он в обыкновенное время, тем энергичнее был он в эти минуты почти болезненного раздражения.
– Ты не понимаешь, отчего я это говорю, – продолжал он. – Ведь это целая история жизни. Ты говоришь, Бонапарте и его карьера, – сказал он, хотя Пьер и не говорил про Бонапарте. – Ты говоришь Бонапарте; но Бонапарте, когда он работал, шаг за шагом шел к цели, он был свободен, у него ничего не было, кроме его цели, – и он достиг ее. Но свяжи себя с женщиной – и как скованный колодник, теряешь всякую свободу. И всё, что есть в тебе надежд и сил, всё только тяготит и раскаянием мучает тебя. Гостиные, сплетни, балы, тщеславие, ничтожество – вот заколдованный круг, из которого я не могу выйти. Я теперь отправляюсь на войну, на величайшую войну, какая только бывала, а я ничего не знаю и никуда не гожусь. Je suis tres aimable et tres caustique, [Я очень мил и очень едок,] – продолжал князь Андрей, – и у Анны Павловны меня слушают. И это глупое общество, без которого не может жить моя жена, и эти женщины… Ежели бы ты только мог знать, что это такое toutes les femmes distinguees [все эти женщины хорошего общества] и вообще женщины! Отец мой прав. Эгоизм, тщеславие, тупоумие, ничтожество во всем – вот женщины, когда показываются все так, как они есть. Посмотришь на них в свете, кажется, что что то есть, а ничего, ничего, ничего! Да, не женись, душа моя, не женись, – кончил князь Андрей.
– Мне смешно, – сказал Пьер, – что вы себя, вы себя считаете неспособным, свою жизнь – испорченною жизнью. У вас всё, всё впереди. И вы…
Он не сказал, что вы , но уже тон его показывал, как высоко ценит он друга и как много ждет от него в будущем.
«Как он может это говорить!» думал Пьер. Пьер считал князя Андрея образцом всех совершенств именно оттого, что князь Андрей в высшей степени соединял все те качества, которых не было у Пьера и которые ближе всего можно выразить понятием – силы воли. Пьер всегда удивлялся способности князя Андрея спокойного обращения со всякого рода людьми, его необыкновенной памяти, начитанности (он всё читал, всё знал, обо всем имел понятие) и больше всего его способности работать и учиться. Ежели часто Пьера поражало в Андрее отсутствие способности мечтательного философствования (к чему особенно был склонен Пьер), то и в этом он видел не недостаток, а силу.
В самых лучших, дружеских и простых отношениях лесть или похвала необходимы, как подмазка необходима для колес, чтоб они ехали.
– Je suis un homme fini, [Я человек конченный,] – сказал князь Андрей. – Что обо мне говорить? Давай говорить о тебе, – сказал он, помолчав и улыбнувшись своим утешительным мыслям.
Улыбка эта в то же мгновение отразилась на лице Пьера.
– А обо мне что говорить? – сказал Пьер, распуская свой рот в беззаботную, веселую улыбку. – Что я такое? Je suis un batard [Я незаконный сын!] – И он вдруг багрово покраснел. Видно было, что он сделал большое усилие, чтобы сказать это. – Sans nom, sans fortune… [Без имени, без состояния…] И что ж, право… – Но он не сказал, что право . – Я cвободен пока, и мне хорошо. Я только никак не знаю, что мне начать. Я хотел серьезно посоветоваться с вами.
Князь Андрей добрыми глазами смотрел на него. Но во взгляде его, дружеском, ласковом, всё таки выражалось сознание своего превосходства.
– Ты мне дорог, особенно потому, что ты один живой человек среди всего нашего света. Тебе хорошо. Выбери, что хочешь; это всё равно. Ты везде будешь хорош, но одно: перестань ты ездить к этим Курагиным, вести эту жизнь. Так это не идет тебе: все эти кутежи, и гусарство, и всё…
– Que voulez vous, mon cher, – сказал Пьер, пожимая плечами, – les femmes, mon cher, les femmes! [Что вы хотите, дорогой мой, женщины, дорогой мой, женщины!]
– Не понимаю, – отвечал Андрей. – Les femmes comme il faut, [Порядочные женщины,] это другое дело; но les femmes Курагина, les femmes et le vin, [женщины Курагина, женщины и вино,] не понимаю!
Пьер жил y князя Василия Курагина и участвовал в разгульной жизни его сына Анатоля, того самого, которого для исправления собирались женить на сестре князя Андрея.
– Знаете что, – сказал Пьер, как будто ему пришла неожиданно счастливая мысль, – серьезно, я давно это думал. С этою жизнью я ничего не могу ни решить, ни обдумать. Голова болит, денег нет. Нынче он меня звал, я не поеду.
– Дай мне честное слово, что ты не будешь ездить?
– Честное слово!


Уже был второй час ночи, когда Пьер вышел oт своего друга. Ночь была июньская, петербургская, бессумрачная ночь. Пьер сел в извозчичью коляску с намерением ехать домой. Но чем ближе он подъезжал, тем более он чувствовал невозможность заснуть в эту ночь, походившую более на вечер или на утро. Далеко было видно по пустым улицам. Дорогой Пьер вспомнил, что у Анатоля Курагина нынче вечером должно было собраться обычное игорное общество, после которого обыкновенно шла попойка, кончавшаяся одним из любимых увеселений Пьера.
«Хорошо бы было поехать к Курагину», подумал он.
Но тотчас же он вспомнил данное князю Андрею честное слово не бывать у Курагина. Но тотчас же, как это бывает с людьми, называемыми бесхарактерными, ему так страстно захотелось еще раз испытать эту столь знакомую ему беспутную жизнь, что он решился ехать. И тотчас же ему пришла в голову мысль, что данное слово ничего не значит, потому что еще прежде, чем князю Андрею, он дал также князю Анатолю слово быть у него; наконец, он подумал, что все эти честные слова – такие условные вещи, не имеющие никакого определенного смысла, особенно ежели сообразить, что, может быть, завтра же или он умрет или случится с ним что нибудь такое необыкновенное, что не будет уже ни честного, ни бесчестного. Такого рода рассуждения, уничтожая все его решения и предположения, часто приходили к Пьеру. Он поехал к Курагину.
Подъехав к крыльцу большого дома у конно гвардейских казарм, в которых жил Анатоль, он поднялся на освещенное крыльцо, на лестницу, и вошел в отворенную дверь. В передней никого не было; валялись пустые бутылки, плащи, калоши; пахло вином, слышался дальний говор и крик.
Игра и ужин уже кончились, но гости еще не разъезжались. Пьер скинул плащ и вошел в первую комнату, где стояли остатки ужина и один лакей, думая, что его никто не видит, допивал тайком недопитые стаканы. Из третьей комнаты слышались возня, хохот, крики знакомых голосов и рев медведя.
Человек восемь молодых людей толпились озабоченно около открытого окна. Трое возились с молодым медведем, которого один таскал на цепи, пугая им другого.
– Держу за Стивенса сто! – кричал один.
– Смотри не поддерживать! – кричал другой.
– Я за Долохова! – кричал третий. – Разними, Курагин.
– Ну, бросьте Мишку, тут пари.
– Одним духом, иначе проиграно, – кричал четвертый.
– Яков, давай бутылку, Яков! – кричал сам хозяин, высокий красавец, стоявший посреди толпы в одной тонкой рубашке, раскрытой на средине груди. – Стойте, господа. Вот он Петруша, милый друг, – обратился он к Пьеру.
Другой голос невысокого человека, с ясными голубыми глазами, особенно поражавший среди этих всех пьяных голосов своим трезвым выражением, закричал от окна: «Иди сюда – разойми пари!» Это был Долохов, семеновский офицер, известный игрок и бретёр, живший вместе с Анатолем. Пьер улыбался, весело глядя вокруг себя.
– Ничего не понимаю. В чем дело?
– Стойте, он не пьян. Дай бутылку, – сказал Анатоль и, взяв со стола стакан, подошел к Пьеру.
– Прежде всего пей.
Пьер стал пить стакан за стаканом, исподлобья оглядывая пьяных гостей, которые опять столпились у окна, и прислушиваясь к их говору. Анатоль наливал ему вино и рассказывал, что Долохов держит пари с англичанином Стивенсом, моряком, бывшим тут, в том, что он, Долохов, выпьет бутылку рому, сидя на окне третьего этажа с опущенными наружу ногами.
– Ну, пей же всю! – сказал Анатоль, подавая последний стакан Пьеру, – а то не пущу!
– Нет, не хочу, – сказал Пьер, отталкивая Анатоля, и подошел к окну.
Долохов держал за руку англичанина и ясно, отчетливо выговаривал условия пари, обращаясь преимущественно к Анатолю и Пьеру.
Долохов был человек среднего роста, курчавый и с светлыми, голубыми глазами. Ему было лет двадцать пять. Он не носил усов, как и все пехотные офицеры, и рот его, самая поразительная черта его лица, был весь виден. Линии этого рта были замечательно тонко изогнуты. В средине верхняя губа энергически опускалась на крепкую нижнюю острым клином, и в углах образовывалось постоянно что то вроде двух улыбок, по одной с каждой стороны; и всё вместе, а особенно в соединении с твердым, наглым, умным взглядом, составляло впечатление такое, что нельзя было не заметить этого лица. Долохов был небогатый человек, без всяких связей. И несмотря на то, что Анатоль проживал десятки тысяч, Долохов жил с ним и успел себя поставить так, что Анатоль и все знавшие их уважали Долохова больше, чем Анатоля. Долохов играл во все игры и почти всегда выигрывал. Сколько бы он ни пил, он никогда не терял ясности головы. И Курагин, и Долохов в то время были знаменитостями в мире повес и кутил Петербурга.
Бутылка рому была принесена; раму, не пускавшую сесть на наружный откос окна, выламывали два лакея, видимо торопившиеся и робевшие от советов и криков окружавших господ.
Анатоль с своим победительным видом подошел к окну. Ему хотелось сломать что нибудь. Он оттолкнул лакеев и потянул раму, но рама не сдавалась. Он разбил стекло.
– Ну ка ты, силач, – обратился он к Пьеру.
Пьер взялся за перекладины, потянул и с треском выворотип дубовую раму.
– Всю вон, а то подумают, что я держусь, – сказал Долохов.
– Англичанин хвастает… а?… хорошо?… – говорил Анатоль.
– Хорошо, – сказал Пьер, глядя на Долохова, который, взяв в руки бутылку рома, подходил к окну, из которого виднелся свет неба и сливавшихся на нем утренней и вечерней зари.
Долохов с бутылкой рома в руке вскочил на окно. «Слушать!»
крикнул он, стоя на подоконнике и обращаясь в комнату. Все замолчали.
– Я держу пари (он говорил по французски, чтоб его понял англичанин, и говорил не слишком хорошо на этом языке). Держу пари на пятьдесят империалов, хотите на сто? – прибавил он, обращаясь к англичанину.
– Нет, пятьдесят, – сказал англичанин.
– Хорошо, на пятьдесят империалов, – что я выпью бутылку рома всю, не отнимая ото рта, выпью, сидя за окном, вот на этом месте (он нагнулся и показал покатый выступ стены за окном) и не держась ни за что… Так?…
– Очень хорошо, – сказал англичанин.
Анатоль повернулся к англичанину и, взяв его за пуговицу фрака и сверху глядя на него (англичанин был мал ростом), начал по английски повторять ему условия пари.
– Постой! – закричал Долохов, стуча бутылкой по окну, чтоб обратить на себя внимание. – Постой, Курагин; слушайте. Если кто сделает то же, то я плачу сто империалов. Понимаете?
Англичанин кивнул головой, не давая никак разуметь, намерен ли он или нет принять это новое пари. Анатоль не отпускал англичанина и, несмотря на то что тот, кивая, давал знать что он всё понял, Анатоль переводил ему слова Долохова по английски. Молодой худощавый мальчик, лейб гусар, проигравшийся в этот вечер, взлез на окно, высунулся и посмотрел вниз.
– У!… у!… у!… – проговорил он, глядя за окно на камень тротуара.
– Смирно! – закричал Долохов и сдернул с окна офицера, который, запутавшись шпорами, неловко спрыгнул в комнату.
Поставив бутылку на подоконник, чтобы было удобно достать ее, Долохов осторожно и тихо полез в окно. Спустив ноги и расперевшись обеими руками в края окна, он примерился, уселся, опустил руки, подвинулся направо, налево и достал бутылку. Анатоль принес две свечки и поставил их на подоконник, хотя было уже совсем светло. Спина Долохова в белой рубашке и курчавая голова его были освещены с обеих сторон. Все столпились у окна. Англичанин стоял впереди. Пьер улыбался и ничего не говорил. Один из присутствующих, постарше других, с испуганным и сердитым лицом, вдруг продвинулся вперед и хотел схватить Долохова за рубашку.
– Господа, это глупости; он убьется до смерти, – сказал этот более благоразумный человек.
Анатоль остановил его:
– Не трогай, ты его испугаешь, он убьется. А?… Что тогда?… А?…
Долохов обернулся, поправляясь и опять расперевшись руками.
– Ежели кто ко мне еще будет соваться, – сказал он, редко пропуская слова сквозь стиснутые и тонкие губы, – я того сейчас спущу вот сюда. Ну!…
Сказав «ну»!, он повернулся опять, отпустил руки, взял бутылку и поднес ко рту, закинул назад голову и вскинул кверху свободную руку для перевеса. Один из лакеев, начавший подбирать стекла, остановился в согнутом положении, не спуская глаз с окна и спины Долохова. Анатоль стоял прямо, разинув глаза. Англичанин, выпятив вперед губы, смотрел сбоку. Тот, который останавливал, убежал в угол комнаты и лег на диван лицом к стене. Пьер закрыл лицо, и слабая улыбка, забывшись, осталась на его лице, хоть оно теперь выражало ужас и страх. Все молчали. Пьер отнял от глаз руки: Долохов сидел всё в том же положении, только голова загнулась назад, так что курчавые волосы затылка прикасались к воротнику рубахи, и рука с бутылкой поднималась всё выше и выше, содрогаясь и делая усилие. Бутылка видимо опорожнялась и с тем вместе поднималась, загибая голову. «Что же это так долго?» подумал Пьер. Ему казалось, что прошло больше получаса. Вдруг Долохов сделал движение назад спиной, и рука его нервически задрожала; этого содрогания было достаточно, чтобы сдвинуть всё тело, сидевшее на покатом откосе. Он сдвинулся весь, и еще сильнее задрожали, делая усилие, рука и голова его. Одна рука поднялась, чтобы схватиться за подоконник, но опять опустилась. Пьер опять закрыл глаза и сказал себе, что никогда уж не откроет их. Вдруг он почувствовал, что всё вокруг зашевелилось. Он взглянул: Долохов стоял на подоконнике, лицо его было бледно и весело.
– Пуста!
Он кинул бутылку англичанину, который ловко поймал ее. Долохов спрыгнул с окна. От него сильно пахло ромом.
– Отлично! Молодцом! Вот так пари! Чорт вас возьми совсем! – кричали с разных сторон.
Англичанин, достав кошелек, отсчитывал деньги. Долохов хмурился и молчал. Пьер вскочил на окно.
Господа! Кто хочет со мною пари? Я то же сделаю, – вдруг крикнул он. – И пари не нужно, вот что. Вели дать бутылку. Я сделаю… вели дать.
– Пускай, пускай! – сказал Долохов, улыбаясь.
– Что ты? с ума сошел? Кто тебя пустит? У тебя и на лестнице голова кружится, – заговорили с разных сторон.
– Я выпью, давай бутылку рому! – закричал Пьер, решительным и пьяным жестом ударяя по столу, и полез в окно.
Его схватили за руки; но он был так силен, что далеко оттолкнул того, кто приблизился к нему.
– Нет, его так не уломаешь ни за что, – говорил Анатоль, – постойте, я его обману. Послушай, я с тобой держу пари, но завтра, а теперь мы все едем к***.
– Едем, – закричал Пьер, – едем!… И Мишку с собой берем…
И он ухватил медведя, и, обняв и подняв его, стал кружиться с ним по комнате.


Князь Василий исполнил обещание, данное на вечере у Анны Павловны княгине Друбецкой, просившей его о своем единственном сыне Борисе. О нем было доложено государю, и, не в пример другим, он был переведен в гвардию Семеновского полка прапорщиком. Но адъютантом или состоящим при Кутузове Борис так и не был назначен, несмотря на все хлопоты и происки Анны Михайловны. Вскоре после вечера Анны Павловны Анна Михайловна вернулась в Москву, прямо к своим богатым родственникам Ростовым, у которых она стояла в Москве и у которых с детства воспитывался и годами живал ее обожаемый Боренька, только что произведенный в армейские и тотчас же переведенный в гвардейские прапорщики. Гвардия уже вышла из Петербурга 10 го августа, и сын, оставшийся для обмундирования в Москве, должен был догнать ее по дороге в Радзивилов.
У Ростовых были именинницы Натальи, мать и меньшая дочь. С утра, не переставая, подъезжали и отъезжали цуги, подвозившие поздравителей к большому, всей Москве известному дому графини Ростовой на Поварской. Графиня с красивой старшею дочерью и гостями, не перестававшими сменять один другого, сидели в гостиной.
Графиня была женщина с восточным типом худого лица, лет сорока пяти, видимо изнуренная детьми, которых у ней было двенадцать человек. Медлительность ее движений и говора, происходившая от слабости сил, придавала ей значительный вид, внушавший уважение. Княгиня Анна Михайловна Друбецкая, как домашний человек, сидела тут же, помогая в деле принимания и занимания разговором гостей. Молодежь была в задних комнатах, не находя нужным участвовать в приеме визитов. Граф встречал и провожал гостей, приглашая всех к обеду.
«Очень, очень вам благодарен, ma chere или mon cher [моя дорогая или мой дорогой] (ma сherе или mon cher он говорил всем без исключения, без малейших оттенков как выше, так и ниже его стоявшим людям) за себя и за дорогих именинниц. Смотрите же, приезжайте обедать. Вы меня обидите, mon cher. Душевно прошу вас от всего семейства, ma chere». Эти слова с одинаковым выражением на полном веселом и чисто выбритом лице и с одинаково крепким пожатием руки и повторяемыми короткими поклонами говорил он всем без исключения и изменения. Проводив одного гостя, граф возвращался к тому или той, которые еще были в гостиной; придвинув кресла и с видом человека, любящего и умеющего пожить, молодецки расставив ноги и положив на колена руки, он значительно покачивался, предлагал догадки о погоде, советовался о здоровье, иногда на русском, иногда на очень дурном, но самоуверенном французском языке, и снова с видом усталого, но твердого в исполнении обязанности человека шел провожать, оправляя редкие седые волосы на лысине, и опять звал обедать. Иногда, возвращаясь из передней, он заходил через цветочную и официантскую в большую мраморную залу, где накрывали стол на восемьдесят кувертов, и, глядя на официантов, носивших серебро и фарфор, расставлявших столы и развертывавших камчатные скатерти, подзывал к себе Дмитрия Васильевича, дворянина, занимавшегося всеми его делами, и говорил: «Ну, ну, Митенька, смотри, чтоб всё было хорошо. Так, так, – говорил он, с удовольствием оглядывая огромный раздвинутый стол. – Главное – сервировка. То то…» И он уходил, самодовольно вздыхая, опять в гостиную.
– Марья Львовна Карагина с дочерью! – басом доложил огромный графинин выездной лакей, входя в двери гостиной.
Графиня подумала и понюхала из золотой табакерки с портретом мужа.
– Замучили меня эти визиты, – сказала она. – Ну, уж ее последнюю приму. Чопорна очень. Проси, – сказала она лакею грустным голосом, как будто говорила: «ну, уж добивайте!»
Высокая, полная, с гордым видом дама с круглолицей улыбающейся дочкой, шумя платьями, вошли в гостиную.
«Chere comtesse, il y a si longtemps… elle a ete alitee la pauvre enfant… au bal des Razoumowsky… et la comtesse Apraksine… j'ai ete si heureuse…» [Дорогая графиня, как давно… она должна была пролежать в постеле, бедное дитя… на балу у Разумовских… и графиня Апраксина… была так счастлива…] послышались оживленные женские голоса, перебивая один другой и сливаясь с шумом платьев и передвиганием стульев. Начался тот разговор, который затевают ровно настолько, чтобы при первой паузе встать, зашуметь платьями, проговорить: «Je suis bien charmee; la sante de maman… et la comtesse Apraksine» [Я в восхищении; здоровье мамы… и графиня Апраксина] и, опять зашумев платьями, пройти в переднюю, надеть шубу или плащ и уехать. Разговор зашел о главной городской новости того времени – о болезни известного богача и красавца Екатерининского времени старого графа Безухого и о его незаконном сыне Пьере, который так неприлично вел себя на вечере у Анны Павловны Шерер.
– Я очень жалею бедного графа, – проговорила гостья, – здоровье его и так плохо, а теперь это огорченье от сына, это его убьет!
– Что такое? – спросила графиня, как будто не зная, о чем говорит гостья, хотя она раз пятнадцать уже слышала причину огорчения графа Безухого.
– Вот нынешнее воспитание! Еще за границей, – проговорила гостья, – этот молодой человек предоставлен был самому себе, и теперь в Петербурге, говорят, он такие ужасы наделал, что его с полицией выслали оттуда.
– Скажите! – сказала графиня.
– Он дурно выбирал свои знакомства, – вмешалась княгиня Анна Михайловна. – Сын князя Василия, он и один Долохов, они, говорят, Бог знает что делали. И оба пострадали. Долохов разжалован в солдаты, а сын Безухого выслан в Москву. Анатоля Курагина – того отец как то замял. Но выслали таки из Петербурга.
– Да что, бишь, они сделали? – спросила графиня.
– Это совершенные разбойники, особенно Долохов, – говорила гостья. – Он сын Марьи Ивановны Долоховой, такой почтенной дамы, и что же? Можете себе представить: они втроем достали где то медведя, посадили с собой в карету и повезли к актрисам. Прибежала полиция их унимать. Они поймали квартального и привязали его спина со спиной к медведю и пустили медведя в Мойку; медведь плавает, а квартальный на нем.