Ганц, Эдуард Мориц

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Эдуард Мориц Ганц (нем. Eduard Moritz Ganz; 13 сентября 1802[1], Майнц — 22 января 1868, Берлин) — немецкий виолончелист и композитор. Брат Адольфа и Леопольда Ганцев.

Учился музыке у своего отца, скрипача и дирижёра герцогского летнего оркестра в Висбадене. Далее изучал виолончель во Франкфурте-на-Майне под руководством Иоганна Штястного. В 11-летнем возрасте выступил с исполнением концерта Бернхарда Ромберга перед великим герцогом Людвигом Гессенским. О выступлении 14-летнего Ганца с большим одобрением отозвался Луи Шпор. Вернувшись в Майнц и пройдя курс теории музыки под руководством Готфрида Вебера, Ганц играл в оркестре Майнцской оперы и гастролировал вместе с братом-скрипачом Леопольдом. В 1827 году занял место первой виолончели в Берлинской королевской капелле, в 1836 году был удостоен звания королевского концертмейстера. Музицировал на виолончели вместе с князем Антоном Радзивиллом, гостил у него в Польше. В 1837 г. вместе с братом Леопольдом предпринял гастрольную поездку в Лондон, в 1856 году братья повторили её вместе со своим племянником, пианистом Эдуардом Ганцем. Уроки у Ганца в разное время брали Жак Оффенбах и Юлиус Риц. Сочинения Ганца включают виолончельные концерты, различные камерные ансамбли с участием виолончели; дуэт для скрипки и виолончели написан им вместе с братом. Среди выполненных Ганцем переложений — «Карнавал в Венеции» Николо Паганини в транскрипции для виолончели и фортепиано.

Напишите отзыв о статье "Ганц, Эдуард Мориц"



Примечания

  1. В некоторых источниках 1804 или 1806.

Литература

  • Deutsche Biographische Enzyklopädie / Hrsg. von Rudolf Vierhaus. 2. überarbeitete und erweiterte Ausgabe. — De Gruyter Saur, 2006. — Bd. 3. — S. 680.  (нем.)

Отрывок, характеризующий Ганц, Эдуард Мориц

– Ах, ты только всё портишь мне. Ну, иди, иди.
Опять всё замолкло, но князь Андрей знал, что она всё еще сидит тут, он слышал иногда тихое шевеленье, иногда вздохи.
– Ах… Боже мой! Боже мой! что ж это такое! – вдруг вскрикнула она. – Спать так спать! – и захлопнула окно.
«И дела нет до моего существования!» подумал князь Андрей в то время, как он прислушивался к ее говору, почему то ожидая и боясь, что она скажет что нибудь про него. – «И опять она! И как нарочно!» думал он. В душе его вдруг поднялась такая неожиданная путаница молодых мыслей и надежд, противоречащих всей его жизни, что он, чувствуя себя не в силах уяснить себе свое состояние, тотчас же заснул.


На другой день простившись только с одним графом, не дождавшись выхода дам, князь Андрей поехал домой.
Уже было начало июня, когда князь Андрей, возвращаясь домой, въехал опять в ту березовую рощу, в которой этот старый, корявый дуб так странно и памятно поразил его. Бубенчики еще глуше звенели в лесу, чем полтора месяца тому назад; всё было полно, тенисто и густо; и молодые ели, рассыпанные по лесу, не нарушали общей красоты и, подделываясь под общий характер, нежно зеленели пушистыми молодыми побегами.
Целый день был жаркий, где то собиралась гроза, но только небольшая тучка брызнула на пыль дороги и на сочные листья. Левая сторона леса была темна, в тени; правая мокрая, глянцовитая блестела на солнце, чуть колыхаясь от ветра. Всё было в цвету; соловьи трещали и перекатывались то близко, то далеко.
«Да, здесь, в этом лесу был этот дуб, с которым мы были согласны», подумал князь Андрей. «Да где он», подумал опять князь Андрей, глядя на левую сторону дороги и сам того не зная, не узнавая его, любовался тем дубом, которого он искал. Старый дуб, весь преображенный, раскинувшись шатром сочной, темной зелени, млел, чуть колыхаясь в лучах вечернего солнца. Ни корявых пальцев, ни болячек, ни старого недоверия и горя, – ничего не было видно. Сквозь жесткую, столетнюю кору пробились без сучков сочные, молодые листья, так что верить нельзя было, что этот старик произвел их. «Да, это тот самый дуб», подумал князь Андрей, и на него вдруг нашло беспричинное, весеннее чувство радости и обновления. Все лучшие минуты его жизни вдруг в одно и то же время вспомнились ему. И Аустерлиц с высоким небом, и мертвое, укоризненное лицо жены, и Пьер на пароме, и девочка, взволнованная красотою ночи, и эта ночь, и луна, – и всё это вдруг вспомнилось ему.