Ган, Алексей Михайлович
Алексей Михайлович Ган (Имберх) (1887[1]—1942[1][2]) — советский художник и теоретик искусства.
Содержание
Биография
Один из ведущих деятелей конструктивизма, возглавлял наиболее радикальное крыло движения, стремясь полностью заменить традиционные виды творчества дизайном и кино. Особенно активно экспериментировал в области полиграфии и кинематографа.
Был дружен с Родченко и его женой Варварой Степановой, Тышлером, Андреем Гончаровым, Кулешовым, Элем Лисицким, Стенбергами, Телингатером, Сергеем Юткевичем.
Издавал журнал «Кино-фот» (1922—1923), был членом «Общества современных архитекторов». Оформлял как художник печатный орган общества, журнал «Современная архитектура» (СА), был членом его редколлегии.
Страдал запойной формой алкоголизма. В конце 1920-х лечился от него в соловьевской больнице у доктора Лапидуса.
Где-то между 1933-м и 1935-м годами одно издательство подписало с Ганом договор о работе на Дальнем Востоке в Хабаровске. Говорили, что к возвращению челюскинцев он замечательно оформил порт.
По свидетельству очевидца в середине 1930-х годов на Дальнем Востоке Ган, в очередной раз срываясь, громко, при людях, материл Сталина, называл его «рябой сволочью». Предположительно умер в ссылке.
Жена Алексея Гана — режиссёр-документалист Эсфирь Шуб.
Библиография
Публикации Алексея Гана
- Ган А. М. [teatr-lib.ru/Library/O_teatre_1922/O_teatre#_Toc195098132 Борьба за «Массовое Действо»] // О театре. Тверь, 1922.
Об Алексее Гане
- Лаврентьев А. Н. Алексей Ган. — М.: . Э. Гордеев, 2010. — 192 с. — (Творцы авангарда). — 150 экз. — ISBN 978-5-91566-032-7.
- Алексей Ган: Беспредметность [предисл. К. Ромберг] // Формальный метод : Антология русского модернизма / сост. С. Ушакин. — Москва ; Екатеринбург: Кабинетный ученый, 2016. — Т. 1. — С. 845-940. — 956 с. — ISBN 978-5-7525-2995-5.
Напишите отзыв о статье "Ган, Алексей Михайлович"
Примечания
Ссылки
- [www.kinozapiski.ru/ru/article/sendvalues/371/ Алексей Михайлович Ган. (Публикация А.Б.Коноплева)]
Отрывок, характеризующий Ган, Алексей Михайлович
Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, – так же, как он никак не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: «родимая, березанька и тошненько мне», но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова.
Получив от Николая известие о том, что брат ее находится с Ростовыми, в Ярославле, княжна Марья, несмотря на отговариванья тетки, тотчас же собралась ехать, и не только одна, но с племянником. Трудно ли, нетрудно, возможно или невозможно это было, она не спрашивала и не хотела знать: ее обязанность была не только самой быть подле, может быть, умирающего брата, но и сделать все возможное для того, чтобы привезти ему сына, и она поднялась ехать. Если князь Андрей сам не уведомлял ее, то княжна Марья объясняла ото или тем, что он был слишком слаб, чтобы писать, или тем, что он считал для нее и для своего сына этот длинный переезд слишком трудным и опасным.
В несколько дней княжна Марья собралась в дорогу. Экипажи ее состояли из огромной княжеской кареты, в которой она приехала в Воронеж, брички и повозки. С ней ехали m lle Bourienne, Николушка с гувернером, старая няня, три девушки, Тихон, молодой лакей и гайдук, которого тетка отпустила с нею.
Ехать обыкновенным путем на Москву нельзя было и думать, и потому окольный путь, который должна была сделать княжна Марья: на Липецк, Рязань, Владимир, Шую, был очень длинен, по неимению везде почтовых лошадей, очень труден и около Рязани, где, как говорили, показывались французы, даже опасен.
Во время этого трудного путешествия m lle Bourienne, Десаль и прислуга княжны Марьи были удивлены ее твердостью духа и деятельностью. Она позже всех ложилась, раньше всех вставала, и никакие затруднения не могли остановить ее. Благодаря ее деятельности и энергии, возбуждавшим ее спутников, к концу второй недели они подъезжали к Ярославлю.
В последнее время своего пребывания в Воронеже княжна Марья испытала лучшее счастье в своей жизни. Любовь ее к Ростову уже не мучила, не волновала ее. Любовь эта наполняла всю ее душу, сделалась нераздельною частью ее самой, и она не боролась более против нее. В последнее время княжна Марья убедилась, – хотя она никогда ясно словами определенно не говорила себе этого, – убедилась, что она была любима и любила. В этом она убедилась в последнее свое свидание с Николаем, когда он приехал ей объявить о том, что ее брат был с Ростовыми. Николай ни одним словом не намекнул на то, что теперь (в случае выздоровления князя Андрея) прежние отношения между ним и Наташей могли возобновиться, но княжна Марья видела по его лицу, что он знал и думал это. И, несмотря на то, его отношения к ней – осторожные, нежные и любовные – не только не изменились, но он, казалось, радовался тому, что теперь родство между ним и княжной Марьей позволяло ему свободнее выражать ей свою дружбу любовь, как иногда думала княжна Марья. Княжна Марья знала, что она любила в первый и последний раз в жизни, и чувствовала, что она любима, и была счастлива, спокойна в этом отношении.
