Ган, Павел Васильевич

Павел Васильевич Ган нем. Paul Baron von Hahn <tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Лифляндский губернатор
27.11.1827 — 17.04.1829
Предшественник:	Осип Осипович Дюгамель
Преемник:	Егор Фёдорович Фелькерлан
Курляндский губернатор
06.02.1824 — 27.11.1827
Предшественник:	Эммануил Яковлевич Станеке
Преемник:	Христофор Иванович Бреверн
Рождение:	29 июля 1793(1793-07-29) Митава
Смерть:	18 января 1862(1862-01-18) (68 лет) Мангейм
Род:	фон Ган
Отец:	Адольф Георг Вильгельм фон Ган
Мать:	Мария Юлиана Шарлотта фон Фрикс
Супруга:	София Анна Франциска фон Граймберг
Награды:	Георгиевский крест

Барон Па́вел Васи́льевич (Пауль Теодор) Ган (нем. Paul von Hahn; 29 июля 1793, Митава — 18 января 1862, Мангейм) — тайный советник, сенатор, член Государственного Совета.

Биография

Происходил из древнего курляндского рода, сын действительного статского советника Адольфа Георга Вильгельма (1749—1823) от брака с Шарлоттой Фиркс (1759—1831), родился в Митаве 29 июля 1793 г., учился на филологическом факультете Дерптского университета и в Москве. В ноябре 1812 г. он поступил юнкером в Гродненский гусарский полк, принял участие в военных действиях против французов и был в делах при Кенигсберге, Данциге, Берлине и Шпандау; за отличие при осаде Данцига получил знак отличия Военного ордена; затем состоял бессменным ординарцем при немецком генерале бароне В. К. Ф. Дёрнберге, командовавшем отдельным летучим отрядом.

13 мая 1814 года Ган был уволен от военной службы за ранами с чином и мундиром, совершил путешествие по Англии, Шотландии и Франции, а 31 августа 1815 г. поступил на гражданскую службу переводчиком в Коллегию иностранных дел. 24 августа 1816 г. он назначен состоять при миссии во Флоренции в должности канцелярского служителя, а 22 января следующего года переведён в Рим, где оставался до 1822 г., состоя с 1819 года в должности секретаря миссии; за это время награждён орденами Св. Иоанна Иерусалимского (17 декабря 1817 г.) и Св. Анны 3-й (29 ноября 1819 г.) и 2-й (3 декабря 1821 г., алмазные знаки к этому ордену пожалованы 9 декабря 1822 г.) степеней, званием камер-юнкера (13 августа 1818 г.) и чинами титулярного советника (31 августа 1818 г.), коллежского асессора «во уважение приобретенных им познаний по части дипломатической и изданных им полезных сочинений» (5 сентября 1819 г.) и надворного советника (12 декабря 1820 г.). Сочинения, за которые Ган получил награду, были следующие: «Livourne et son commerce dans l’annèe 1818» (Rome, 1819) и «Mémoire sur les établissements de bienfaisance en Toscane» (Rome, 1819).

После отозыва в Санкт-Петербург он был назначен 6 февраля 1824 года Курляндским гражданским губернатором с производством в статские советники. Состоя в этой должности, Ган был произведён в действительные статские советники (22 августа 1826 г.) и награждён орденом Св. Анны 1-й степени (31 октября 1827 г.). 27 ноября 1827 г. он был перемещён на должность Лифляндского гражданского губернатора, которую занимал до 26 апреля 1829 г., когда вышел в отставку вследствие неприятностей с дворянством и Рижским генерал-губернатором маркизом Паулуччи. Ган отправился за границу, слушал лекции в Гейдельбергском университете и затем объехал всю Европу до Турции и Греции включительно.

Вновь на службу вернулся он только в феврале 1836 г. и был назначен членом Совета Министра внутренних дел. В августе того же года он назначен членом статистического отделения при этом же Совете, а 5 декабря произведён в тайные советники с назначением сенатором. Вскоре на его долю выпала важная задача — реформа управления Закавказского края. 11 марта 1837 г. он был назначен председателем комиссии для рассмотрения на месте всех предположений и для составления Положения об управлении Закавказьем. Исполняя возложенное на него поручение, Ган в то же время ревностно содействовал обнаружению злоупотреблений в крае и во время поездки Императора Николая I на Кавказ представил ему доклад о них.

11 октября того же года на Гана возложено было также составление проекта преобразования финансовой части в Закавказском крае. Уже 4 февраля 1838 г. Ган донёс военному министру, что комиссией составлен проект Положения об управлении Закавказьем, и 22 февраля по его представлению комиссия была закрыта. Проект был представлен Ганом 24 октября в Закавказский комитет. Наградой за составление им проекта была ежегодная прибавка к жалованью в 12000 руб. (10 ноября) и орден Белого Орла (6 декабря). Между тем Закавказский комитет, рассмотрев проект, нашёл его вполне удовлетворительным и заслуживающим всякого одобрения, но, несмотря на это, признал нужным, вместо того чтобы осуществить проект Гана, ввести в крае особое устройство, по возможности примененное к общему губернскому учреждению, но с изменениями соответственно местным особенностям края. Составление нового проекта согласно указаниям комитета было возложено 8 января 1840 г. на особую комиссию, в которую вошли главноначальствующий на Кавказе, статс-секретарь Позен и Ган, который к этому времени закончил и свой проект преобразования финансовой части, представленный затем (10 января) Государю и найденный им заслуживающим особенного внимания. Новый проект Положения об управлении Закавказьем был составлен в несколько недель и внесен в Государственный Совет; по Высочайшей воле Ган присутствовал там при его обсуждении. 2 апреля на Гана Высочайше возложено совместно с главноначальствующим на Кавказе Е. А. Головиным приведение нового положения об управлении Закавказским краем в исполнение. К 1 января 1841 г. управление Закавказьем было уже преобразовано. Император Николай І, прочитав отчет о введении нового положения, сказал, что «за сим остается только желать, чтобы введенный порядок управления был сохранён ненарушимо». Наградой Гану за труды по введению в Закавказье нового гражданского устройства были орден Св. Александра Невского (4 июня 1841 г.) и 35000 руб. на уплату долгов (24 октября 1841 г.). В том же году, 28 мая, ему повелено быть членом Закавказского комитета. Ещё раньше, в 1840 г., он был назначен членом комитета для пересмотра нового свода местных законов Остзейских губерний (28 января) и членом Государственного совета (14 апреля) и избран в почетные члены Академии Наук (18 декабря), которой пожертвовал армянские рукописи (описаны Броссе в «Bulletin scientifique», 1838 г., V, 117—127).

Между тем новое устройство Закавказья вызвало неудовольствие местных жителей, и для ревизии его посланы были военный министр граф Чернышёв и статс-секретарь Позен, один из авторов проекта этого устройства. Они возвратились в Петербург в августе 1842 г., и Чернышев представил Императору доклад. На этом докладе Государь написал следующую резолюцию: «Необходимо прежде всего предъявить сей рапорт комитету министров, с тем чтобы все члены убедились как в пользе поездки вашей и статс-секретаря Позена, так и в непростительной неосновательности барона Гана, которого надменность ввела правительство в заблуждение и принуждает безотлагательно приступить к отмене ещё столь недавно утвержденного». В личной беседе с Чернышёвым Николай I так отозвался о Гане: «вижу, что Ган всегда меня обманывал; я всегда убежден был в одном: что он человек с отличнейшими дарованиями, но заносчивый хитрец, недостойный доверия. Если я вёл его далее, то потому лишь, что меня всегда окружали такими настояниями в его пользу, которым я не мог не уступить».

По приказанию Государя Ган был исключен из членов Закавказского комитета. Потеряв надежду оправдаться в обвинениях, он в 1846 г. отпросился в годичный отпуск, а в следующем году подал в отставку и 28 апреля был уволен.

Скончался он 18 января 1862 г. в Мангейме, похоронен в своём имении Ванен Тальсенского уезда Курляндской губернии.

Граф М. А. Корф дает в своих «Записках» такую характеристику Гана: «С большим образованием, с необыкновенной искательностью и ещё большей ловкостью, с особенным даром приятной беседы, он соединял в себе все то, что в человеке, посвятившем себя публичной жизни, составляет истинное искусство — стать выше толпы. Угодный всем высшим и сильным, любимый всеми равными, умевший в особенности снискать расположение к себе старушек большого света, которые были всегда самыми жаркими его заступницами, Ган имел, однако, два важных недостатка. С одной стороны, он был чрезвычайно надменен с людьми, стоявшими ниже его, разумеется, когда не было ему причины дорожить их мнением или ждать от них чего-либо в будущем. С другой стороны, его никак нельзя было назвать человеком деловым. Он знал много в теорий, но очень мало был знаком с практикой, и самая теория его вращалась более в сфере западных, несвойственных нам идей. Учившись в Германии и служив исключительно по дипломатической части и в Остзейском крае, он был очень несведущ в русских законах, в русском быте, в формах и подробностях деловой нашей жизни; самый язык наш знал очень несовершенно, как иностранец, выучившийся ему в зрелых летах, и вообще, по всему направлению ума своего, более был способен к деятельности дипломатической или придворной, нежели к практической администрации или к законодательным соображениям».

Ган был женат на баронессе Софии Львовне Граймберг и имел трёх сыновей: Адольфа (1824—1882), Николая (1827—1836), Павла (1828—1901).

Литература

• Записки графа М. А. Корфа // «Русская старина», 1900, т. І, с. 35—49.
• Ган, Павел Васильевич // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.
• Шилов Д. Н., Кузьмин Ю. А. Члены Государственного совета Российской империи. 1801—1906: Биобиблиографический справочник. СПб., 2007.

Отрывок, характеризующий Ган, Павел Васильевич

– Для этого я бы советовал вам… – начал было Борис, желая сказать ей колкость; но в ту же минуту ему пришла оскорбительная мысль, что он может уехать из Москвы, не достигнув своей цели и даром потеряв свои труды (чего с ним никогда ни в чем не бывало). Он остановился в середине речи, опустил глаза, чтоб не видать ее неприятно раздраженного и нерешительного лица и сказал: – Я совсем не с тем, чтобы ссориться с вами приехал сюда. Напротив… – Он взглянул на нее, чтобы увериться, можно ли продолжать. Всё раздражение ее вдруг исчезло, и беспокойные, просящие глаза были с жадным ожиданием устремлены на него. «Я всегда могу устроиться так, чтобы редко видеть ее», подумал Борис. «А дело начато и должно быть сделано!» Он вспыхнул румянцем, поднял на нее глаза и сказал ей: – «Вы знаете мои чувства к вам!» Говорить больше не нужно было: лицо Жюли сияло торжеством и самодовольством; но она заставила Бориса сказать ей всё, что говорится в таких случаях, сказать, что он любит ее, и никогда ни одну женщину не любил более ее. Она знала, что за пензенские имения и нижегородские леса она могла требовать этого и она получила то, что требовала.
Жених с невестой, не поминая более о деревьях, обсыпающих их мраком и меланхолией, делали планы о будущем устройстве блестящего дома в Петербурге, делали визиты и приготавливали всё для блестящей свадьбы.


Граф Илья Андреич в конце января с Наташей и Соней приехал в Москву. Графиня всё была нездорова, и не могла ехать, – а нельзя было ждать ее выздоровления: князя Андрея ждали в Москву каждый день; кроме того нужно было закупать приданое, нужно было продавать подмосковную и нужно было воспользоваться присутствием старого князя в Москве, чтобы представить ему его будущую невестку. Дом Ростовых в Москве был не топлен; кроме того они приехали на короткое время, графини не было с ними, а потому Илья Андреич решился остановиться в Москве у Марьи Дмитриевны Ахросимовой, давно предлагавшей графу свое гостеприимство.
Поздно вечером четыре возка Ростовых въехали во двор Марьи Дмитриевны в старой Конюшенной. Марья Дмитриевна жила одна. Дочь свою она уже выдала замуж. Сыновья ее все были на службе.
Она держалась всё так же прямо, говорила также прямо, громко и решительно всем свое мнение, и всем своим существом как будто упрекала других людей за всякие слабости, страсти и увлечения, которых возможности она не признавала. С раннего утра в куцавейке, она занималась домашним хозяйством, потом ездила: по праздникам к обедни и от обедни в остроги и тюрьмы, где у нее бывали дела, о которых она никому не говорила, а по будням, одевшись, дома принимала просителей разных сословий, которые каждый день приходили к ней, и потом обедала; за обедом сытным и вкусным всегда бывало человека три четыре гостей, после обеда делала партию в бостон; на ночь заставляла себе читать газеты и новые книги, а сама вязала. Редко она делала исключения для выездов, и ежели выезжала, то ездила только к самым важным лицам в городе.
Она еще не ложилась, когда приехали Ростовы, и в передней завизжала дверь на блоке, пропуская входивших с холода Ростовых и их прислугу. Марья Дмитриевна, с очками спущенными на нос, закинув назад голову, стояла в дверях залы и с строгим, сердитым видом смотрела на входящих. Можно бы было подумать, что она озлоблена против приезжих и сейчас выгонит их, ежели бы она не отдавала в это время заботливых приказаний людям о том, как разместить гостей и их вещи.
– Графские? – сюда неси, говорила она, указывая на чемоданы и ни с кем не здороваясь. – Барышни, сюда налево. Ну, вы что лебезите! – крикнула она на девок. – Самовар чтобы согреть! – Пополнела, похорошела, – проговорила она, притянув к себе за капор разрумянившуюся с мороза Наташу. – Фу, холодная! Да раздевайся же скорее, – крикнула она на графа, хотевшего подойти к ее руке. – Замерз, небось. Рому к чаю подать! Сонюшка, bonjour, – сказала она Соне, этим французским приветствием оттеняя свое слегка презрительное и ласковое отношение к Соне.
Когда все, раздевшись и оправившись с дороги, пришли к чаю, Марья Дмитриевна по порядку перецеловала всех.
– Душой рада, что приехали и что у меня остановились, – говорила она. – Давно пора, – сказала она, значительно взглянув на Наташу… – старик здесь и сына ждут со дня на день. Надо, надо с ним познакомиться. Ну да об этом после поговорим, – прибавила она, оглянув Соню взглядом, показывавшим, что она при ней не желает говорить об этом. – Теперь слушай, – обратилась она к графу, – завтра что же тебе надо? За кем пошлешь? Шиншина? – она загнула один палец; – плаксу Анну Михайловну? – два. Она здесь с сыном. Женится сын то! Потом Безухова чтоль? И он здесь с женой. Он от нее убежал, а она за ним прискакала. Он обедал у меня в середу. Ну, а их – она указала на барышень – завтра свожу к Иверской, а потом и к Обер Шельме заедем. Ведь, небось, всё новое делать будете? С меня не берите, нынче рукава, вот что! Намедни княжна Ирина Васильевна молодая ко мне приехала: страх глядеть, точно два боченка на руки надела. Ведь нынче, что день – новая мода. Да у тебя то у самого какие дела? – обратилась она строго к графу.
– Всё вдруг подошло, – отвечал граф. – Тряпки покупать, а тут еще покупатель на подмосковную и на дом. Уж ежели милость ваша будет, я времечко выберу, съезжу в Маринское на денек, вам девчат моих прикину.
– Хорошо, хорошо, у меня целы будут. У меня как в Опекунском совете. Я их и вывезу куда надо, и побраню, и поласкаю, – сказала Марья Дмитриевна, дотрогиваясь большой рукой до щеки любимицы и крестницы своей Наташи.
На другой день утром Марья Дмитриевна свозила барышень к Иверской и к m me Обер Шальме, которая так боялась Марьи Дмитриевны, что всегда в убыток уступала ей наряды, только бы поскорее выжить ее от себя. Марья Дмитриевна заказала почти всё приданое. Вернувшись она выгнала всех кроме Наташи из комнаты и подозвала свою любимицу к своему креслу.
– Ну теперь поговорим. Поздравляю тебя с женишком. Подцепила молодца! Я рада за тебя; и его с таких лет знаю (она указала на аршин от земли). – Наташа радостно краснела. – Я его люблю и всю семью его. Теперь слушай. Ты ведь знаешь, старик князь Николай очень не желал, чтоб сын женился. Нравный старик! Оно, разумеется, князь Андрей не дитя, и без него обойдется, да против воли в семью входить нехорошо. Надо мирно, любовно. Ты умница, сумеешь обойтись как надо. Ты добренько и умненько обойдись. Вот всё и хорошо будет.
Наташа молчала, как думала Марья Дмитриевна от застенчивости, но в сущности Наташе было неприятно, что вмешивались в ее дело любви князя Андрея, которое представлялось ей таким особенным от всех людских дел, что никто, по ее понятиям, не мог понимать его. Она любила и знала одного князя Андрея, он любил ее и должен был приехать на днях и взять ее. Больше ей ничего не нужно было.
– Ты видишь ли, я его давно знаю, и Машеньку, твою золовку, люблю. Золовки – колотовки, ну а уж эта мухи не обидит. Она меня просила ее с тобой свести. Ты завтра с отцом к ней поедешь, да приласкайся хорошенько: ты моложе ее. Как твой то приедет, а уж ты и с сестрой и с отцом знакома, и тебя полюбили. Так или нет? Ведь лучше будет?
– Лучше, – неохотно отвечала Наташа.


На другой день, по совету Марьи Дмитриевны, граф Илья Андреич поехал с Наташей к князю Николаю Андреичу. Граф с невеселым духом собирался на этот визит: в душе ему было страшно. Последнее свидание во время ополчения, когда граф в ответ на свое приглашение к обеду выслушал горячий выговор за недоставление людей, было памятно графу Илье Андреичу. Наташа, одевшись в свое лучшее платье, была напротив в самом веселом расположении духа. «Не может быть, чтобы они не полюбили меня, думала она: меня все всегда любили. И я так готова сделать для них всё, что они пожелают, так готова полюбить его – за то, что он отец, а ее за то, что она сестра, что не за что им не полюбить меня!»
Они подъехали к старому, мрачному дому на Вздвиженке и вошли в сени.
– Ну, Господи благослови, – проговорил граф, полу шутя, полу серьезно; но Наташа заметила, что отец ее заторопился, входя в переднюю, и робко, тихо спросил, дома ли князь и княжна. После доклада о их приезде между прислугой князя произошло смятение. Лакей, побежавший докладывать о них, был остановлен другим лакеем в зале и они шептали о чем то. В залу выбежала горничная девушка, и торопливо тоже говорила что то, упоминая о княжне. Наконец один старый, с сердитым видом лакей вышел и доложил Ростовым, что князь принять не может, а княжна просит к себе. Первая навстречу гостям вышла m lle Bourienne. Она особенно учтиво встретила отца с дочерью и проводила их к княжне. Княжна с взволнованным, испуганным и покрытым красными пятнами лицом выбежала, тяжело ступая, навстречу к гостям, и тщетно пытаясь казаться свободной и радушной. Наташа с первого взгляда не понравилась княжне Марье. Она ей показалась слишком нарядной, легкомысленно веселой и тщеславной. Княжна Марья не знала, что прежде, чем она увидала свою будущую невестку, она уже была дурно расположена к ней по невольной зависти к ее красоте, молодости и счастию и по ревности к любви своего брата. Кроме этого непреодолимого чувства антипатии к ней, княжна Марья в эту минуту была взволнована еще тем, что при докладе о приезде Ростовых, князь закричал, что ему их не нужно, что пусть княжна Марья принимает, если хочет, а чтоб к нему их не пускали. Княжна Марья решилась принять Ростовых, но всякую минуту боялась, как бы князь не сделал какую нибудь выходку, так как он казался очень взволнованным приездом Ростовых.
– Ну вот, я вам, княжна милая, привез мою певунью, – сказал граф, расшаркиваясь и беспокойно оглядываясь, как будто он боялся, не взойдет ли старый князь. – Уж как я рад, что вы познакомились… Жаль, жаль, что князь всё нездоров, – и сказав еще несколько общих фраз он встал. – Ежели позволите, княжна, на четверть часика вам прикинуть мою Наташу, я бы съездил, тут два шага, на Собачью Площадку, к Анне Семеновне, и заеду за ней.
Илья Андреич придумал эту дипломатическую хитрость для того, чтобы дать простор будущей золовке объясниться с своей невесткой (как он сказал это после дочери) и еще для того, чтобы избежать возможности встречи с князем, которого он боялся. Он не сказал этого дочери, но Наташа поняла этот страх и беспокойство своего отца и почувствовала себя оскорбленною. Она покраснела за своего отца, еще более рассердилась за то, что покраснела и смелым, вызывающим взглядом, говорившим про то, что она никого не боится, взглянула на княжну. Княжна сказала графу, что очень рада и просит его только пробыть подольше у Анны Семеновны, и Илья Андреич уехал.
M lle Bourienne, несмотря на беспокойные, бросаемые на нее взгляды княжны Марьи, желавшей с глазу на глаз поговорить с Наташей, не выходила из комнаты и держала твердо разговор о московских удовольствиях и театрах. Наташа была оскорблена замешательством, происшедшим в передней, беспокойством своего отца и неестественным тоном княжны, которая – ей казалось – делала милость, принимая ее. И потом всё ей было неприятно. Княжна Марья ей не нравилась. Она казалась ей очень дурной собою, притворной и сухою. Наташа вдруг нравственно съёжилась и приняла невольно такой небрежный тон, который еще более отталкивал от нее княжну Марью. После пяти минут тяжелого, притворного разговора, послышались приближающиеся быстрые шаги в туфлях. Лицо княжны Марьи выразило испуг, дверь комнаты отворилась и вошел князь в белом колпаке и халате.
– Ах, сударыня, – заговорил он, – сударыня, графиня… графиня Ростова, коли не ошибаюсь… прошу извинить, извинить… не знал, сударыня. Видит Бог не знал, что вы удостоили нас своим посещением, к дочери зашел в таком костюме. Извинить прошу… видит Бог не знал, – повторил он так не натурально, ударяя на слово Бог и так неприятно, что княжна Марья стояла, опустив глаза, не смея взглянуть ни на отца, ни на Наташу. Наташа, встав и присев, тоже не знала, что ей делать. Одна m lle Bourienne приятно улыбалась.