Гараж (фильм, 1979)

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Гараж (фильм)»)
Перейти к: навигация, поиск
Гараж
Гараж
Жанр

трагикомедия

Режиссёр

Эльдар Рязанов

Автор
сценария

Эмиль Брагинский
Эльдар Рязанов

В главных
ролях

Валентин Гафт
Светлана Немоляева
Лия Ахеджакова

Оператор

Владимир Нахабцев

Композитор

Андрей Петров

Кинокомпания

Мосфильм

Длительность

96 мин.

Страна

СССР СССР

Язык

русский

Год

1979

IMDb

ID 0079193

К:Фильмы 1979 года

«Гараж» — советский сатирический комедийный фильм 1979 года.





История создания фильма

В основу сюжета фильма легла реальная история — собрание гаражно-строительного кооператива «Мосфильма», участником которого был Эльдар Рязанов. И так же, как в фильме, на собрании гаражно-строительного кооператива в связи со строительством трассы, которая должна была пройти по территории, выделенной ранее под строительство гаражей, решался вопрос об исключении нескольких «лишних» пайщиков. Неожиданное и парадоксальное поведение коллег глубоко поразило Рязанова и навело на мысль о написании сценария на основе произошедших событий. Строительство трассы, исключение части пайщиков, непорядочное поведение людей в сложившейся ситуации — реальные события.

Роль Сидорина режиссёр предлагал Анатолию Кузнецову, но за день до этого актёр дал согласие на участие в съемках чехословацкого фильма «Гордубал» и отказался. На эту роль претендовал Александр Ширвиндт, но он опаздывал на репетицию. Поэтому Рязанов пригласил Валентина Гафта.[1]

Краткое содержание

Действие происходит в СССР в конце 1970-х годов в вымышленном НИИ «Охраны животных от окружающей среды». Сотрудники института организовали гаражный кооператив «Фауна», и сюжет фильма посвящён заседанию членов кооператива. По территории, где идёт строительство, должно пройти скоростное шоссе, в связи с чем необходимо сократить количество гаражей. На заседании пайщиков предстоит выбрать четырёх «крайних». Но выбора, в общем-то, и нет — руководство кооператива (замдиректора института Аникеева и ветеринар института Сидорин) уже составило список сокращаемых, который собранию надо лишь утвердить.

Голосование «списком» прошло бы гладко, и больной вопрос удалось бы решить, если бы не активное сопротивление ущемленных (лаборант Хвостов, техник Фетисов, заслуженный пенсионер и ветеран войны Якубов, многие годы отработавший в институте, жена научного сотрудника Гуськова, отсутствующего на собрании по уважительной причине) и вмешательство одной из пайщиц кооператива — младшего научного сотрудника института Елены Павловны Малаевой (Л. Ахеджакова). Она решила, что правление поступило несправедливо, выбрав четверых самых беззащитных, а по справедливости надо обсудить каждого пайщика и решить, кто достоин исключения за наименьший вклад в строительство. Членам кооператива всё равно, правление не даёт высказать Малаевой, но выясняется, что кто-то из участников собрания похитил ключ, запер дверь, и никто не может покинуть помещение. Малаева признается, что ключ спрятала она, так что придется правлению дать ей слово, если они хотят ключ назад.

Раздражённым участникам затянувшегося собрания поневоле приходится выслушать предложение Малаевой и продолжить заседание. Разбирательство с деятельностью правления приводит к тому, что на свет выходят неприглядные факты. В состав кооператива, помимо тех, кто не является сотрудником института, но за кого голосовали на общем собрании пайщиков (тромбонист оркестра Гостелерадио, полковник и дипломат, все проживают в соседних с гаражом домах), были приняты «блатные» — люди, ставшие пайщиками кооператива за взятку или по протекции (директор рынка Кушакова и сын крупного чиновника Милосердова, поддерживающего стройку «сверху»). Обстановка накаляется, так как часть «блатных» и четверка несправедливо исключенных отнюдь не собираются сдавать свои позиции, требуя свои гаражи. Члены кооператива в перепалке скатываются до оскорблений, хамских заключений о чужой личной жизни и моральных качествах, в чем немало преуспевают Аникеева, Сидорин, Кушакова и примкнувший к ним научный сотрудник Карпухин, ибо он «из большинства». Дело чуть не доходит до драки стенка на стенку. Собрание затягивается за полночь. Один из пайщиков, профессор Смирновский, предлагает бросить жребий, но правление заявляет, что это «не наш метод».

Уже под утро появляется плохая новость — у Аникеевой угнали машину, о чем сообщает прибежавший в здание музея её взволнованный супруг. Так как, согласно уставу гаражного кооператива человек, не имеющий машины, не может быть членом кооператива, Сидорин провозглашает, что Аникеева, несмотря на должности и регалии как сотрудник института, выбывает из списка пайщиков и должна покинуть помещение. Кроме того, решают исключить двух «блатных», на что сын Милосердова благосклонно согласен, а Кушакова разражается новым взрывом базарного хамства.

По окончательному предложению лаборанта Хвостова, пайщики кооператива таки тянут жребий (бумажки из шапки), так как один человек всё-таки лишний. Им оказывается начальник отдела насекомых (Э. Рязанов), который проспал всё заседание. Все согласны, что справедливость восторжествовала.

Места съёмок

В ролях

Съёмочная группа

отрывок музыкальной темы фильма «Гараж»
Композитор: Андрей Петров
Помощь по воспроизведению

Технические данные

  • Производство: «Мосфильм» СССР, отреставрирован в 2004 году. Фильм снят на плёнке «Свема».
  • Творческое объединение музыкальных и комедийных фильмов.
  • Художественный фильм, цветной.
  • Издание на VHS: 1 VHS, звук моно (Hi-Fi Stereo), PAL, издатель: «Крупный план», 1990 г.
  • Издание на DVD: 1 DVD, звук 2.0, PAL, 5-я зона, издатель: «Крупный план» 2003 г.

Напишите отзыв о статье "Гараж (фильм, 1979)"

Примечания

  1. ТВ Центр: Фильм про фильм. («Гараж», или Ночь в музее), Россия, 2011

Ссылки

В Викицитатнике есть страница по теме
Гараж (фильм, 1979)
  • [cinema.mosfilm.ru/films/film/1970-1979/garazh/ «Гараж»] на сайте «Мосфильма»
  • [2011.russiancinema.ru/index.php?e_dept_id=2&e_movie_id=1278 «Гараж»] на сайте «Энциклопедия отечественного кино»

  Кино

Отрывок, характеризующий Гараж (фильм, 1979)

– Готов, ваше сиятельство, – сказал адъютант.
Растопчин опять подошел к двери балкона.
– Да чего они хотят? – спросил он у полицеймейстера.
– Ваше сиятельство, они говорят, что собрались идти на французов по вашему приказанью, про измену что то кричали. Но буйная толпа, ваше сиятельство. Я насилу уехал. Ваше сиятельство, осмелюсь предложить…
– Извольте идти, я без вас знаю, что делать, – сердито крикнул Растопчин. Он стоял у двери балкона, глядя на толпу. «Вот что они сделали с Россией! Вот что они сделали со мной!» – думал Растопчин, чувствуя поднимающийся в своей душе неудержимый гнев против кого то того, кому можно было приписать причину всего случившегося. Как это часто бывает с горячими людьми, гнев уже владел им, но он искал еще для него предмета. «La voila la populace, la lie du peuple, – думал он, глядя на толпу, – la plebe qu'ils ont soulevee par leur sottise. Il leur faut une victime, [„Вот он, народец, эти подонки народонаселения, плебеи, которых они подняли своею глупостью! Им нужна жертва“.] – пришло ему в голову, глядя на размахивающего рукой высокого малого. И по тому самому это пришло ему в голову, что ему самому нужна была эта жертва, этот предмет для своего гнева.
– Готов экипаж? – в другой раз спросил он.
– Готов, ваше сиятельство. Что прикажете насчет Верещагина? Он ждет у крыльца, – отвечал адъютант.
– А! – вскрикнул Растопчин, как пораженный каким то неожиданным воспоминанием.
И, быстро отворив дверь, он вышел решительными шагами на балкон. Говор вдруг умолк, шапки и картузы снялись, и все глаза поднялись к вышедшему графу.
– Здравствуйте, ребята! – сказал граф быстро и громко. – Спасибо, что пришли. Я сейчас выйду к вам, но прежде всего нам надо управиться с злодеем. Нам надо наказать злодея, от которого погибла Москва. Подождите меня! – И граф так же быстро вернулся в покои, крепко хлопнув дверью.
По толпе пробежал одобрительный ропот удовольствия. «Он, значит, злодеев управит усех! А ты говоришь француз… он тебе всю дистанцию развяжет!» – говорили люди, как будто упрекая друг друга в своем маловерии.
Через несколько минут из парадных дверей поспешно вышел офицер, приказал что то, и драгуны вытянулись. Толпа от балкона жадно подвинулась к крыльцу. Выйдя гневно быстрыми шагами на крыльцо, Растопчин поспешно оглянулся вокруг себя, как бы отыскивая кого то.
– Где он? – сказал граф, и в ту же минуту, как он сказал это, он увидал из за угла дома выходившего между, двух драгун молодого человека с длинной тонкой шеей, с до половины выбритой и заросшей головой. Молодой человек этот был одет в когда то щегольской, крытый синим сукном, потертый лисий тулупчик и в грязные посконные арестантские шаровары, засунутые в нечищеные, стоптанные тонкие сапоги. На тонких, слабых ногах тяжело висели кандалы, затруднявшие нерешительную походку молодого человека.
– А ! – сказал Растопчин, поспешно отворачивая свой взгляд от молодого человека в лисьем тулупчике и указывая на нижнюю ступеньку крыльца. – Поставьте его сюда! – Молодой человек, брянча кандалами, тяжело переступил на указываемую ступеньку, придержав пальцем нажимавший воротник тулупчика, повернул два раза длинной шеей и, вздохнув, покорным жестом сложил перед животом тонкие, нерабочие руки.
Несколько секунд, пока молодой человек устанавливался на ступеньке, продолжалось молчание. Только в задних рядах сдавливающихся к одному месту людей слышались кряхтенье, стоны, толчки и топот переставляемых ног.
Растопчин, ожидая того, чтобы он остановился на указанном месте, хмурясь потирал рукою лицо.
– Ребята! – сказал Растопчин металлически звонким голосом, – этот человек, Верещагин – тот самый мерзавец, от которого погибла Москва.
Молодой человек в лисьем тулупчике стоял в покорной позе, сложив кисти рук вместе перед животом и немного согнувшись. Исхудалое, с безнадежным выражением, изуродованное бритою головой молодое лицо его было опущено вниз. При первых словах графа он медленно поднял голову и поглядел снизу на графа, как бы желая что то сказать ему или хоть встретить его взгляд. Но Растопчин не смотрел на него. На длинной тонкой шее молодого человека, как веревка, напружилась и посинела жила за ухом, и вдруг покраснело лицо.
Все глаза были устремлены на него. Он посмотрел на толпу, и, как бы обнадеженный тем выражением, которое он прочел на лицах людей, он печально и робко улыбнулся и, опять опустив голову, поправился ногами на ступеньке.
– Он изменил своему царю и отечеству, он передался Бонапарту, он один из всех русских осрамил имя русского, и от него погибает Москва, – говорил Растопчин ровным, резким голосом; но вдруг быстро взглянул вниз на Верещагина, продолжавшего стоять в той же покорной позе. Как будто взгляд этот взорвал его, он, подняв руку, закричал почти, обращаясь к народу: – Своим судом расправляйтесь с ним! отдаю его вам!
Народ молчал и только все теснее и теснее нажимал друг на друга. Держать друг друга, дышать в этой зараженной духоте, не иметь силы пошевелиться и ждать чего то неизвестного, непонятного и страшного становилось невыносимо. Люди, стоявшие в передних рядах, видевшие и слышавшие все то, что происходило перед ними, все с испуганно широко раскрытыми глазами и разинутыми ртами, напрягая все свои силы, удерживали на своих спинах напор задних.
– Бей его!.. Пускай погибнет изменник и не срамит имя русского! – закричал Растопчин. – Руби! Я приказываю! – Услыхав не слова, но гневные звуки голоса Растопчина, толпа застонала и надвинулась, но опять остановилась.
– Граф!.. – проговорил среди опять наступившей минутной тишины робкий и вместе театральный голос Верещагина. – Граф, один бог над нами… – сказал Верещагин, подняв голову, и опять налилась кровью толстая жила на его тонкой шее, и краска быстро выступила и сбежала с его лица. Он не договорил того, что хотел сказать.
– Руби его! Я приказываю!.. – прокричал Растопчин, вдруг побледнев так же, как Верещагин.
– Сабли вон! – крикнул офицер драгунам, сам вынимая саблю.
Другая еще сильнейшая волна взмыла по народу, и, добежав до передних рядов, волна эта сдвинула переднии, шатая, поднесла к самым ступеням крыльца. Высокий малый, с окаменелым выражением лица и с остановившейся поднятой рукой, стоял рядом с Верещагиным.
– Руби! – прошептал почти офицер драгунам, и один из солдат вдруг с исказившимся злобой лицом ударил Верещагина тупым палашом по голове.
«А!» – коротко и удивленно вскрикнул Верещагин, испуганно оглядываясь и как будто не понимая, зачем это было с ним сделано. Такой же стон удивления и ужаса пробежал по толпе.
«О господи!» – послышалось чье то печальное восклицание.
Но вслед за восклицанием удивления, вырвавшимся У Верещагина, он жалобно вскрикнул от боли, и этот крик погубил его. Та натянутая до высшей степени преграда человеческого чувства, которая держала еще толпу, прорвалось мгновенно. Преступление было начато, необходимо было довершить его. Жалобный стон упрека был заглушен грозным и гневным ревом толпы. Как последний седьмой вал, разбивающий корабли, взмыла из задних рядов эта последняя неудержимая волна, донеслась до передних, сбила их и поглотила все. Ударивший драгун хотел повторить свой удар. Верещагин с криком ужаса, заслонясь руками, бросился к народу. Высокий малый, на которого он наткнулся, вцепился руками в тонкую шею Верещагина и с диким криком, с ним вместе, упал под ноги навалившегося ревущего народа.
Одни били и рвали Верещагина, другие высокого малого. И крики задавленных людей и тех, которые старались спасти высокого малого, только возбуждали ярость толпы. Долго драгуны не могли освободить окровавленного, до полусмерти избитого фабричного. И долго, несмотря на всю горячечную поспешность, с которою толпа старалась довершить раз начатое дело, те люди, которые били, душили и рвали Верещагина, не могли убить его; но толпа давила их со всех сторон, с ними в середине, как одна масса, колыхалась из стороны в сторону и не давала им возможности ни добить, ни бросить его.
«Топором то бей, что ли?.. задавили… Изменщик, Христа продал!.. жив… живущ… по делам вору мука. Запором то!.. Али жив?»
Только когда уже перестала бороться жертва и вскрики ее заменились равномерным протяжным хрипеньем, толпа стала торопливо перемещаться около лежащего, окровавленного трупа. Каждый подходил, взглядывал на то, что было сделано, и с ужасом, упреком и удивлением теснился назад.
«О господи, народ то что зверь, где же живому быть!» – слышалось в толпе. – И малый то молодой… должно, из купцов, то то народ!.. сказывают, не тот… как же не тот… О господи… Другого избили, говорят, чуть жив… Эх, народ… Кто греха не боится… – говорили теперь те же люди, с болезненно жалостным выражением глядя на мертвое тело с посиневшим, измазанным кровью и пылью лицом и с разрубленной длинной тонкой шеей.
Полицейский старательный чиновник, найдя неприличным присутствие трупа на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная, измазанная в пыли, мертвая бритая голова на длинной шее, подворачиваясь, волочилась по земле. Народ жался прочь от трупа.
В то время как Верещагин упал и толпа с диким ревом стеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел, и вместо того чтобы идти к заднему крыльцу, у которого ждали его лошади, он, сам не зная куда и зачем, опустив голову, быстрыми шагами пошел по коридору, ведущему в комнаты нижнего этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся, как в лихорадке, нижнюю челюсть.
– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.