Гарве, Эдуард Васильевич

Эдуард Васильевич Гарве
Edward Harvey
Дата рождения:	25 января (5 февраля) 1798(1798-02-05)
Место рождения:	Лондон
Подданство:	Российская империя Российская империя
Дата смерти:	8 (20) февраля 1874(1874-02-20) (76 лет)
Место смерти:	Москва
Дети:	Елизавета Эдуардовна Гарве (Редкина)

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Эдуард Васильевич Гарве (Гарвей; Edward Harvey, 5 февраля (25 января) 1798, Лондон — 20 (8) февраля 1874) — лектор английского языка и словесности в Московском университете.

Биография

Эдуард Гарве родился 5 февраля 1798 года в городе Лондоне; родители его происходили от небогатых помещиков графства Эссекс. Они имели трех сыновей и одну дочь. Эдуард Гарве в раннем детстве лишился отца и на десятом или одиннадцатом году от роду матерью отдан был в одно из лучших частных учебных заведений Лондона. По окончании его, он вместе со своим старшим братом, познакомившись с некоторыми лицами свиты Александра I, во время пребывания его в Англии в 1814 году, приехал в Россию. В 1816 году поступил домашним учителем в знатное петербургское семейство, став воспитателем будущего декабриста В. С. Толстого. Здесь он продолжал заниматься изучением древних и новых языков. Переехав в Москву со своим воспитанником, Гарве в 1822 году выдержал при 1-й Московской гимназии экзамен на звание домашнего учителя, затем занялся частными уроками, а в 1826 году поступил учителем английского языка в Благородный пансион при Московском университете.

Из воспоминаний Ф. Боденштедта следует, что Гарве пользовался в Москве наибольшей известностью среди преподавателей английского языка, одно время был учителем языка у Т. В. Васильчиковой, жены кн. И. В. Васильчикова.

В 1827 году был назначен учителем того же языка в Московское коммерческое училище.

30 (18) апреля 1828 года определён лектором английского языка в Московский университет. 13 (1) июля 1831 г. по случаю преобразования Благородного пансиона в гимназию уволен от должности в пансионе, а в 1851 году, по прошению, и из коммерческого училища. В 1851 году Гарве со своим семейством принял присягу на подданство России и, приобретя службой права русского дворянства, 23 (11) марта 1852 года был утверждён в дворянстве Московским дворянским депутатским собранием. Попечитель Московского университета граф А. Н. Панин так отзывался о его деятельности в Московском университете: «Знает язык английский основательно и учит хорошо, но имеет мало слушателей».

Лекции Гарве в Московском университете посещал М. Ю. Лермонтов (которому, вероятно, Гарве был знаком ещё по Благородному пансиону). Он присутствовал на занятиях старшего курса, где Гарве читал историю английской литературы, в первом семестре 1831/32 учебного года. В ведомости Гарве с 10 сентября по 23 декабря 1831 года указано, что Лермонтов получил по английской литературе четвёрку — высший балл. В это время Гарве читал «с критическим разбором и объяснениями отрывки из лорда Байрона, Вальтера Скотта и Томаса Мура». Целиком за весь 1831/32 учебный год Лермонтов у Гарве не был аттестован. Другим известным студентом Гарве был В. Г. Белинский (1830).

Гарве составил хрестоматию: «The English student’s Manual or miscellaneous pieces selected from the best English prose writers, preceded by а sketch of the rise progress of the English Language and followed by а copious English-French and Russian Dictionnary of all the words, contained in the body of the work», 2 тома, и «Краткую английскую грамматику», служащую дополнением к хрестоматии. Сверх того, занимался переводами различных статей с русского на английский язык.

Эдуард Васильевич Гарве умер 20 февраля 1874 года в городе Москве.

Личная жизнь

Женат (не позднее 1825 г.) на своей соотечественнице, Елизавете Гарве (1796—1830).

С 23 апреля 1848 года на дочери Гарве, Елизавете Эдуардовне (1826—1861), был женат московский профессор-юрист (и автор статей о Байроне) Пётр Григорьевич Редкин, впоследствии ректор Санкт-Петербургского университета.

Память

Похоронен на Ваганьковском кладбище.

Труды

• Edward Harvey. The English Student’s Manual or Miscellaneous pieces selected from the best English prose writers, preceded by a sketch of the rise and progress of the English Language, and followed by a copious English-French and Russian Dictionary of all the words contained in the body of the work. — Moscow. — 1835. — 2 Vol.: Vol. I, 262 p.; Vol. II, 172 p. (Dictionary) + 46 p. (Грамматика). — Printed by Seliwanoffsky. — 8°.

Литература

• Биографический словарь профессоров и преподавателей Императорского Московского университета. — [starieknigi.info/Knigi/B/Biograficheskij_slovar_professorov_Moskovskogo_imp_universiteta_1_1855.pdf Ч. 1.] — 1855. — С. 175—177.
• Гарве, Эдуард Васильевич // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.
• М. П. Алексеев. [az.lib.ru/p/pawlowa_k_k/text_0060.shtml Московские дневники и письма Клер Клермонт] / Русско-английские литературные связи: XVIII век — первая половина XIX в. / АН СССР. Ин-т мировой лит. им. А. М. Горького; Исслед. акад. М. П. Алексеева; Ред. тома И. С. Зильберштейн; Худож. Е. А. Михельсон. — М.: Наука, 1982. — 863 с.: ил. — (Лит. наследство / Ред.: Г. П. Бердников, Д. Д. Благой, А. Н. Дубовиков, И. С. Зильберштейн, А. С. Курилов, С. А. Макашин, К. Д. Муратова, П. В. Палиевский, Л. А. Спиридонова, Л. И. Тимофеев, Н. А. Трифонов, М. Б. Храпченко, В. Р. Щербина (глав. ред.); [feb-web.ru/feb/litnas/default.asp?/feb/litnas/texts/l91/l91.html Т. 91]).
• А. Б. Шишкин. [dic.academic.ru/dic.nsf/lermontov/287/%D0%93%D0%B0%D1%80%D0%B2%D0%B5 Гарве Эдуард Васильевич]/ Лермонтовская энциклопедия / АН СССР. Ин-т рус. лит. (Пушкин. Дом); Науч.-ред. совет изд-ва «Сов. Энцикл.»; Гл. ред. Мануйлов В. А., Редкол.: Андроников И. Л., Базанов В. Г., Бушмин А. С., Вацуро В. Э., Жданов В. В., Храпченко М. Б. — М.: Сов. Энцикл., 1981.

Отрывок, характеризующий Гарве, Эдуард Васильевич

Пьер вдруг нашел исход своему одушевлению. Он ожесточился против сенатора, вносящего эту правильность и узкость воззрений в предстоящие занятия дворянства. Пьер выступил вперед и остановил его. Он сам не знал, что он будет говорить, но начал оживленно, изредка прорываясь французскими словами и книжно выражаясь по русски.
– Извините меня, ваше превосходительство, – начал он (Пьер был хорошо знаком с этим сенатором, но считал здесь необходимым обращаться к нему официально), – хотя я не согласен с господином… (Пьер запнулся. Ему хотелось сказать mon tres honorable preopinant), [мой многоуважаемый оппонент,] – с господином… que je n'ai pas L'honneur de connaitre; [которого я не имею чести знать] но я полагаю, что сословие дворянства, кроме выражения своего сочувствия и восторга, призвано также для того, чтобы и обсудить те меры, которыми мы можем помочь отечеству. Я полагаю, – говорил он, воодушевляясь, – что государь был бы сам недоволен, ежели бы он нашел в нас только владельцев мужиков, которых мы отдаем ему, и… chair a canon [мясо для пушек], которую мы из себя делаем, но не нашел бы в нас со… со… совета.
Многие поотошли от кружка, заметив презрительную улыбку сенатора и то, что Пьер говорит вольно; только Илья Андреич был доволен речью Пьера, как он был доволен речью моряка, сенатора и вообще всегда тою речью, которую он последнею слышал.
– Я полагаю, что прежде чем обсуждать эти вопросы, – продолжал Пьер, – мы должны спросить у государя, почтительнейше просить его величество коммюникировать нам, сколько у нас войска, в каком положении находятся наши войска и армии, и тогда…
Но Пьер не успел договорить этих слов, как с трех сторон вдруг напали на него. Сильнее всех напал на него давно знакомый ему, всегда хорошо расположенный к нему игрок в бостон, Степан Степанович Апраксин. Степан Степанович был в мундире, и, от мундира ли, или от других причин, Пьер увидал перед собой совсем другого человека. Степан Степанович, с вдруг проявившейся старческой злобой на лице, закричал на Пьера:
– Во первых, доложу вам, что мы не имеем права спрашивать об этом государя, а во вторых, ежели было бы такое право у российского дворянства, то государь не может нам ответить. Войска движутся сообразно с движениями неприятеля – войска убывают и прибывают…
Другой голос человека, среднего роста, лет сорока, которого Пьер в прежние времена видал у цыган и знал за нехорошего игрока в карты и который, тоже измененный в мундире, придвинулся к Пьеру, перебил Апраксина.
– Да и не время рассуждать, – говорил голос этого дворянина, – а нужно действовать: война в России. Враг наш идет, чтобы погубить Россию, чтобы поругать могилы наших отцов, чтоб увезти жен, детей. – Дворянин ударил себя в грудь. – Мы все встанем, все поголовно пойдем, все за царя батюшку! – кричал он, выкатывая кровью налившиеся глаза. Несколько одобряющих голосов послышалось из толпы. – Мы русские и не пожалеем крови своей для защиты веры, престола и отечества. А бредни надо оставить, ежели мы сыны отечества. Мы покажем Европе, как Россия восстает за Россию, – кричал дворянин.
Пьер хотел возражать, но не мог сказать ни слова. Он чувствовал, что звук его слов, независимо от того, какую они заключали мысль, был менее слышен, чем звук слов оживленного дворянина.
Илья Андреич одобривал сзади кружка; некоторые бойко поворачивались плечом к оратору при конце фразы и говорили:
– Вот так, так! Это так!
Пьер хотел сказать, что он не прочь ни от пожертвований ни деньгами, ни мужиками, ни собой, но что надо бы знать состояние дел, чтобы помогать ему, но он не мог говорить. Много голосов кричало и говорило вместе, так что Илья Андреич не успевал кивать всем; и группа увеличивалась, распадалась, опять сходилась и двинулась вся, гудя говором, в большую залу, к большому столу. Пьеру не только не удавалось говорить, но его грубо перебивали, отталкивали, отворачивались от него, как от общего врага. Это не оттого происходило, что недовольны были смыслом его речи, – ее и забыли после большого количества речей, последовавших за ней, – но для одушевления толпы нужно было иметь ощутительный предмет любви и ощутительный предмет ненависти. Пьер сделался последним. Много ораторов говорило после оживленного дворянина, и все говорили в том же тоне. Многие говорили прекрасно и оригинально.
Издатель Русского вестника Глинка, которого узнали («писатель, писатель! – послышалось в толпе), сказал, что ад должно отражать адом, что он видел ребенка, улыбающегося при блеске молнии и при раскатах грома, но что мы не будем этим ребенком.
– Да, да, при раскатах грома! – повторяли одобрительно в задних рядах.
Толпа подошла к большому столу, у которого, в мундирах, в лентах, седые, плешивые, сидели семидесятилетние вельможи старики, которых почти всех, по домам с шутами и в клубах за бостоном, видал Пьер. Толпа подошла к столу, не переставая гудеть. Один за другим, и иногда два вместе, прижатые сзади к высоким спинкам стульев налегающею толпой, говорили ораторы. Стоявшие сзади замечали, чего не досказал говоривший оратор, и торопились сказать это пропущенное. Другие, в этой жаре и тесноте, шарили в своей голове, не найдется ли какая мысль, и торопились говорить ее. Знакомые Пьеру старички вельможи сидели и оглядывались то на того, то на другого, и выражение большей части из них говорило только, что им очень жарко. Пьер, однако, чувствовал себя взволнованным, и общее чувство желания показать, что нам всё нипочем, выражавшееся больше в звуках и выражениях лиц, чем в смысле речей, сообщалось и ему. Он не отрекся от своих мыслей, но чувствовал себя в чем то виноватым и желал оправдаться.
– Я сказал только, что нам удобнее было бы делать пожертвования, когда мы будем знать, в чем нужда, – стараясь перекричать другие голоса, проговорил он.
Один ближайший старичок оглянулся на него, но тотчас был отвлечен криком, начавшимся на другой стороне стола.
– Да, Москва будет сдана! Она будет искупительницей! – кричал один.
– Он враг человечества! – кричал другой. – Позвольте мне говорить… Господа, вы меня давите…


В это время быстрыми шагами перед расступившейся толпой дворян, в генеральском мундире, с лентой через плечо, с своим высунутым подбородком и быстрыми глазами, вошел граф Растопчин.
– Государь император сейчас будет, – сказал Растопчин, – я только что оттуда. Я полагаю, что в том положении, в котором мы находимся, судить много нечего. Государь удостоил собрать нас и купечество, – сказал граф Растопчин. – Оттуда польются миллионы (он указал на залу купцов), а наше дело выставить ополчение и не щадить себя… Это меньшее, что мы можем сделать!
Начались совещания между одними вельможами, сидевшими за столом. Все совещание прошло больше чем тихо. Оно даже казалось грустно, когда, после всего прежнего шума, поодиночке были слышны старые голоса, говорившие один: «согласен», другой для разнообразия: «и я того же мнения», и т. д.