Гардемарины, вперёд!

Гардемарины, вперёд!
Жанр	исторический фильм приключенческий фильм
Режиссёр	Светлана Дружинина
Автор сценария	Светлана Дружинина Юрий Нагибин Нина Соротокина
В главных ролях	Сергей Жигунов Дмитрий Харатьян Владимир Шевельков Татьяна Лютаева Ольга Машная Михаил Боярский
Оператор	Виктор Шейнин
Композитор	Виктор Лебедев
Кинокомпания	Киностудия «Мосфильм». Творческое объединение телевизионных фильмов
Длительность	290 мин.
Страна	СССР СССР
Год	1987
Следующий фильм	Виват, гардемарины!
IMDb	ID 0125111
Выход фильма «Гардемарины, вперёд!»

К:Фильмы 1987 года

«Гардемари́ны, вперёд!» — первый фильм кинотрилогии о гардемаринах. Фильм снимался в период с 1986 года по 1987 год. Премьера состоялась 1 января 1988 года. Фильм снят по роману Нины Соротокиной «Трое из Навигацкой школы».

Сюжет

Россия, 1742 год. На российском престоле — дочь Петра I, Елизавета. Захватившая власть в стране путём дворцового переворота, императрица подозревает заговоры и смуту.

Этой мнительностью решает воспользоваться «профранцузская» группировка во главе с лейб-медиком Лестоком, личным врачом Елизаветы, которому та безраздельно доверяет. Главной мишенью Лестока становится вице-канцлер Алексей Бестужев. Ловкий и беспринципный политик, Бестужев, тем не менее, служит «…прежде всего России, а потом уж самому себе». К тому же Бестужев склоняется к союзу с Австрией против Франции и её союзницы — Пруссии. Лесток вынашивает замысел свалить Бестужева.

В Париже кардинал де Флёри узнаёт, что у Бестужева имеется архив (личные письма и дипломатическая переписка с английским и австрийским дворами). Архив поручается добыть французскому дипломату де Брильи, который влюбляется в русскую красавицу Анастасию Ягужинскую. Отныне у шевалье в России две цели — бумаги и Анастасия.

В это время в Навигацкой школе проходят курс наук три юных гардемарина: Алёша Корсак, Никита Оленев и Саша Белов. Все трое оказываются вовлечены в события, связанных с Бестужевым и его архивом.

Тем временем в Петербурге начались аресты — по доносу курляндца Бергера (прикормленного Лестоком) схвачен его товарищ Иван Лопухин, мать Ивана Наталья и её подруга Анна Бестужева. Их обвиняют в заговоре с целью свержения императрицы и воцарения малолетнего Иоанна Антоновича. Реальная же цель этой комбинации — свалить вице-канцлера, родственницей которого является Анна Бестужева. Дочь Анны Бестужевой от первого брака Анастасия Ягужинская пока помещена под домашний арест, но для неё невыносима жизнь под оком соглядатаев, бродящих вокруг её дома. Именно в этот момент на её пороге появляется кавалер де Брильи, он предлагает Анастасии бежать с ним. В тот же вечер под окнами Ягужинской бродит и гардемарин Александр Белов, влюблённый в неё. Анастасия принимает его за соглядатая. Белов видит, как Ягужинская уезжает с незнакомцем. Когда карета отбывает, Ягужинская с видит, что молодой человек кланяется ей вслед.

Одновременно выясняется, что и друг Белова Корсак был связан с Анной Бестужевой: она по-матерински покровительствовала юноше, он же исполнял её поручения, в частности, относил по её указанию записки. Ненавидящий Корсака надзиратель школы штык-юнкер Котов сообщает «куда следует» о тесном знакомстве своего питомца с заговорщицей. Над Корсаком нависает угроза ареста, и он решает бежать в Кронштадт.

Переодетый в женское платье, Корсак считает, что он не привлекает ничьего внимания. Но на постоялом дворе Ягужинская узнаёт в нём любимца матери и принимает его под своё покровительство. Оленев и Белов решают спасти друга. На деньги Оленева и бальзам они выкупают паспорт Корсака у писаря и собираются ехать в Петербург, но Белов уезжает раньше вслед за Анастасией, оставив Никите записку, договорившись встретиться в Петербурге в доме Оленева. Тем временем в Петербурге Бестужев узнаёт о том, что из его дома в Москве похищен архив. Он даёт указание своему секретарю Яковлеву разыскать бумаги и подключить к этому делу какого-нибудь «преданного человека из Тайной канцелярии».

Решившая покинуть Россию, Анастасия Ягужинская в сопровождении Брильи и «мадмуазель Анны» (Корсака) заезжает проститься к своей тётке — настоятельнице монастыря матери Леонидии. Игуменья предлагает Анастасии укрыться у неё, стать монахиней. Но Анастасия отвергает её предложение. Корсак в образе «мадмуазель Анны» знакомится в монастыре с дворянкой Софьей Зотовой. Её, богатую наследницу, готовят на постриг с целью заполучить её деньги, но девушка противится этому. Софья уговаривает «Аннушку» взять её с собой. Утром Корсак вместе с новой своей знакомой тайно покидают монастырь.

Тем временем де Брильи привозит Анастасию в охотничий домик на болотах, где они должны ждать разрешения на выезд из России. Похищенные бумаги находятся у де Брильи, он нервничает, что, не мешает ему ухаживать за Ягужинской. Анастасия не слишком влюблена во француза, но она понимает, что другого выхода у неё нет. В беседе Брильи случайно проговаривается, и Анастасия понимает, что шевалье везёт во Францию что-то очень важное. Пока де Брильи подвергается помывке в русской бане, Анастасия обыскивает его багаж и в подкладке камзола находит бумаги. Ягужинская изымает письма вице-канцлера и зашивает в камзол страницы из книги.

Саша Белов прибывает в Петербург. Он случайно знакомится с офицером Тайной канцелярии Василием Лядащевым, к которому имеет рекомендательное письмо. По стечению обстоятельств Саша попадает и в поле зрения Лестока: придя с рекомендательным письмом в дом графа Путятина, юноша оказывается задержан и подвергается допросу, на котором показывает, что видел «второй арест» Анастасии Ягужинской неким «чрезвычайно носатым» господином. Белов понимает, что это был не арест, а его свидетельство оказывается угрозой для Анастасии.

Видя, что даже «заговор» не сумел поколебать доверие к Бестужеву, лейб-медик решает разыграть новую карту. Он складывает похищение Ягужинской и содержание перехваченной французской шифровки, в которой говорится о бумагах Бестужева, которые везёт в Париж некий «нос». Лесток понимает, что бумаги украл де Брильи, который влюблён в Ягужинскую и готов рисковать ради неё, и решает заполучить архив Бестужева в обмен на Ягужинскую. Лесток вызывает своего подручного Бергера и поручает ему отправиться к де Брильи и предложить французу сделку. Белову приказано отправиться вместе с Бергером, чтобы опознать, тот ли это «нос».

Корсак сопровождает Софью до Новгорода, где живёт её тётка. Гардемарин влюблён в девушку, но не спешит открываться ей. В Новгороде Софья отправляется к тётке в надежде обрести у неё защиту от преследований сребролюбивых служительниц церкви. Однако тётка уже успела поручить своей служанке Агафье выдать Софью монахиням, а сама уехала. Потрясённую известием о том, что «Аннушка» на самом деле мужчина, но сопротивляющуюся, Софью насильно отвозят в Микешин скит. Узнав об этом от Веры, няньки Софьи, Алёша Корсак решает освободить девушку.

Пробираясь через болота, Корсак выходит к охотничьему домику, где снова сталкивается с Ягужинской: она велит ему вернуть похищенные бумаги. Анастасия понимает, что вице-канцлер в благодарность за возвращение архива может помочь Анне Бестужевой. Уходя, Корсак сталкивается с де Брильи, которому Анастасия представляет гардемарина как «последнего русского».

Вскоре в домик на болотах прибывают Бергер и Белов. Саша подтверждает, что именно де Брильи увёз Ягужинскую. Бергер предлагает французу отдать бумаги, а взамен забрать с собой Анастасию и получить разрешение на выезд. Шевалье же считает, что сделка не хороша, между де Брильи и Бергером завязывается дуэль, Бергер оказывается серьёзно ранен. Де Брильи отбирает у него дорожный паспорт.

Тем временем Белов сталкивается с Ягужинской. Анастасия чувствует к юноше симпатию, но она понимает, что должна бежать с де Брильи. На прощанье она решается просить Белова передать её матери драгоценный крест, которым она может подкупить своих палачей — если осуждённый передавал палачу крест, то они становились крёстными братьями, и палач в этом случае обычно щадил осуждённого. Самому же Саше Анастасия дарит на память брошь — букет фиалок.

Де Брильи обнаруживает пропажу бумаг. Ягужинская признаётся, что бумаги выкрала она, но отдала их. Шевалье понимает, что бумаги мог унести только Корсак, который шёл в Микешин скит. Француз бросается в погоню за Корсаком. Белов начинает преследовать де Брильи.

В это время Корсак находит Софью и признаётся ей в любви. Софья, уже подписавшая дарственную на все свои богатства монастырю, кажется сломленной сёстрами и не решается поначалу бежать с Алёшей. Она решает его проводить. В момент, когда Софья уже готова повернуть назад, её и Корсака настигает де Брильи, которого преследует Белов. Де Брильи выстрелом ранит Сашу, которого считают убитым. Корсак и Софья успевают скрыться вместе с бумагами. Позже они встречаются с Никитой Оленевым и едут вместе с ним в Петербург.

Де Брильи вынужден отправиться в Петербург и там искать Корсака.

Анну Бестужеву приговаривают к высеканию кнутом, урезанию языка и ссылке в Сибирь. Скрывшись под густой вуалью, затерявшись в толпе зевак, Анастасия со слезами на глазах смотрит на наказание матери. Она видит, как Бестужева снимает перед казнью со своей шеи драгоценный крест и передаёт его палачу. Анастасия не может понять, как крест оказался у её матери, ведь Саша Белов погиб на её глазах. Белов наблюдает за ней в толпе, но не может подойти к из-за де Брильи. Француз уже опротивел Ягужинской, он это тоже осознаёт. На казни Белов решает проследить за де Брильи и Анастасией. Там же он встречает проезжающую карету Оленева.

Бестужев по-прежнему обеспокоен поисками своего архива. Ему недостаточно знать, что бумаги ещё в России, он хочет видеть их у себя на столе.

Корсак и Оленев воссоединяются с Беловым. Решено, что они будут скрываться в доме Никиты. У них две цели — вернуть бумаги Бестужеву, сохранив их от Лестока и де Брильи, и выручить Ягужинскую, которая, по существу, стала пленницей де Брильи. Чтобы организовать связь с Анастасией, к ней отправляется Софья. Под видом лоточницы она проникает в дом де Брильи и получает место горничной при Анастасии. На плече у Софьи брошь в виде букетика фиалок — по ней Анастасия должна понять, что Софье можно доверять. Анастасия узнаёт, что Белов жив.

Гардемарины встречают Василия Лядащева. Лядащев неожиданно предлагает свою помощь по возврату бумаг их законному владельцу. Не доверяющие ему гардемарины желают лично вручить архив Бестужеву. Ни Лесток, ни гардемарины не знают, что Лядащев — двойной агент. Он — «преданный человек из Тайной канцелярии», которому Бестужев по рекомендации секретаря Яковлева поручает добыть архив. Лядащев «подставляет» людям Лестока для ареста не гардемаринов, а фаворита Елизаветы Петровны Разумовского, её любимую фрейлину и французского посла Дальона. Государыня (получившая к тому же от вице-канцлера извлечения из писем Шетарди и Дальона, где те отзываются о ней крайне нелестно) в гневе, карьера Лестока погублена.

Гардемарины при посредстве Лядащева предстают перед Бестужевым. Они просят милости для Анастасии Ягужинской и находящейся при ней камеристки Софьи Зотовой. Бестужев решает, что раз «тот враг безопасен, который считает, что ты у него в руках», то стоит изготовить фальшивые бумаги и, вместе с парой настоящих (для достоверности), подкинуть их кардиналу де Флёри, чтобы он успокоился. Чтобы французы поверили в подлинность архива, он поручает Белову вступить в переговоры с де Брильи и обменять бумаги на Ягужинскую.

Друзья едут в Ревель, куда шевалье увёз Ягужинскую и её горничную, для обмена. Брильи отказывается, между ним и Беловым завязывается поединок. Гардемарины увозят Софью и Анастасию. Де Брильи остаётся с фальшивыми письмами.

В ролях

• Сергей Жигунов — Александр Белов (озвучивал Олег Меньшиков)
• Дмитрий Харатьян — Алёша Ко́рсак
• Владимир Шевельков — Никита Оленев (озвучивал Андрей Гриневич)
• Михаил Боярский — шевалье де Брильи
• Татьяна Лютаева — Анастасия Ягужинская (озвучивала Анна Каменкова)
• Ольга Машная — Софья Зотова
• Евгений Евстигнеев — Бестужев
• Владислав Стржельчик — Лесток
• Александр Абдулов — Лядащев
• Валерий Афанасьев — Ягупов
• Владимир Балон — Жак / учитель фехтования в Навигацкой школе
• Виктор Борцов — Гаврила
• Паул Буткевич — Бергер
• Алексей Ванин — сторож Иван
• Татьяна Гаврилова — Агафья
• Галина Демина — нянька Вера
• Римма Маркова — мать Леонидия
• Александр Назаров — сторож в Навигацкой школе
• Людмила Нильская — Марта
• Виктор Павлов — штык-юнкер Котов
• Александр Пашутин — Яковлев
• Нелли Пшённая — Анна Бестужева
• Иннокентий Смоктуновский — кардинал Флёри
• Евгений Данчевский — Шетарди
• Владимир Стеклов — следователь Гусев
• Семён Фарада — директор Навигацкой школы
• Борис Химичев — канцлер, князь Черкасский
• Елена Цыплакова — императрица Елизавета Петровна
• Игорь Ясулович — Корн
• Владимир Виноградов — Котов-младший
• Мария Садкович — девочка из Микешина Скита
• Юрий Нифонтов — Шалимов
• Николай Бриллинг — трактирщик
• Ярослава Турылёва — горбунья
• Клавдия Хабарова — монашка
• Олег Анофриев — эпизод
• Валентин Голубенко — кучер

Съёмочная группа

• Авторы сценария:
  • Юрий Нагибин
  • Нина Соротокина
  • Светлана Дружинина
• Режиссёр-постановщик: Светлана Дружинина
• Оператор-постановщик: Виктор Шейнин
• Композитор: Виктор Лебедев
• Автор текстов песен: Юрий Ряшенцев
• Постановщик трюков и фехтования: Владимир Балон

Песни, прозвучавшие в фильме

1. «Песня о дружбе» — Дмитрий Харатьян.
2. «Песня байстрюка» — исполнитель оригинальной версии неизвестен. Студийная версия — Олег Анофриев.
3. «Песня о любви» — Светлана Тарасова и Дмитрий Харатьян.
4. «Голубка (Ланфрен-ланфра)» — Михаил Боярский.
5. «Дороги» — Олег Анофриев и Виктор Борцов.
6. «Песня о разлуке» — Елена Камбурова и Дмитрий Харатьян.
7. «Не вешать нос!» — Дмитрий Харатьян и Олег Анофриев.
8. «Песня лоточницы» — Лариса Кандалова.

Съёмки

Фильм снимался в Москве, Ленинграде, Таллине и Калинине. Дом Ягужинских — это Юсуповский дворец в Москве, монастырь игуменьи Леонидии — музей «Коломенское», дом Пелагеи Дмитриевны — музей «Крутицкое подворье», императорский дворец — музей «Кусково».

• Инструментальная тема, на основе которой была написана «Песня о разлуке», ранее прозвучала в 1975 году в фильме «Дневник директора школы».К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)
• Светлана Дружинина планировала сыграть в своей картине роль Анны Бестужевой, но впоследствии поняла, что не сможет совмещать одновременно актёрскую и режиссёрскую работу, поэтому доверила эту роль Нелли Пшенной.
• На роль Никиты Оленева изначально планировался сын Дружининой Михаил Мукасей, но впоследствии он отказался от роли.
• Во время съёмок Дружинина упала с лошади и сломала ногу. В итоге съёмочный процесс пришлось приостановить на полгода.
• Первоначально Виктору Борцову предложили сыграть роль сторожа Ивана, которую в результате сыграл Алексей Ванин, но Борцов отказался и ушёл сниматься на другую картину. Затем уже Дружинина пригласила его сыграть роль Гаврилы.
• На роль Алёши Корсака пробовался и был утверждён Юрий Мороз, но в силу обстоятельств ему пришлось отказаться от этой роли, а Александра Белова должен был играть Олег Меньшиков, голосом которого и говорит герой Сергея Жигунова.
• Однажды во время съёмок с Сергеем Жигуновым произошёл несчастный случай. Сергей предложил Владимиру Балону сразиться с ним на шпагах по-настоящему. Балон долго отказывался, но, в конце концов, согласился. Во время боя Жигунов, пренебрегая правилами, подбил клинок противника — и шпага повредила ему глаз. Пришлось проходить долгий курс лечения.
• Владимир Шевельков попал на съёмки позже всех, когда стало окончательно известно, что сын Дружининой сниматься в роли Никиты Оленева не будет. Принять предложение Дружининой Шевелькова уговорили Жигунов и Харатьян. Шевельков оказался единственным из гардемаринов, кто остался недоволен своим участием в фильме — роль Никиты Оленева он считает своим актёрским провалом, несмотря на то, что его персонаж очень полюбился зрителям. В одном из интервью актёр признался: «Считаю картину не очень удачной, а своё участие в ней — случайным. „Гардемарины“ мне лично пользы не принесли и на моей актёрской карьере в определённой степени поставили крест: серьёзных ролей после подобных работ не предлагают». Возможно, причина тому неприязненное отношение самой Дружининой к Шевелькову и Жигунову. Спустя годы она «до сих пор говорит, что не знает таких актёров, как Жигунов и Шевельков». Шевельков отказался от концертов по стране после фильма, а также от съёмок в продолжении фильма, и на роль третьего гардемарина был приглашён Михаил Мамаев.
• На момент съёмок фильма Татьяна Лютаева ждала ребёнка (будущую актрису Агнию Дитковските) и в некоторых эпизодах картины она снималась, уже будучи на последних месяцах беременности, что благодаря пышным платьям незаметно.
• О романсе «Голубка» в интервью рассказал Юрий Ряшенцев: «Она была написана по просьбе Миши Боярского. Ему хотелось сыграть последнюю любовь стареющего д'Артаньяна, спеть прощальную песенку мушкетёра, попавшего в русские снега. А знаменитое «ланфрен-ланфра» — это ничего не значащая абракадабра, часто используемая в старинных французских песнях. То же самое, что и „ой-лю-ли“ — в русских».

См. также

• Виват, гардемарины!
• Гардемарины — III

Ссылки

• [2011.russiancinema.ru/index.php?e_dept_id=2&e_movie_id=1279 «Гардемарины, вперёд!»] на сайте «Энциклопедия отечественного кино»
• [www.nashfilm.ru/sovietserials/391.html Рецензия на сайте НашФильм (Дарья Печорина)]
• [gardemariny.narod.ru/placephoto.htm Места съёмок фильма «Гардемарины, вперёд!»]

Отрывок, характеризующий Гардемарины, вперёд!

Лицо княгини изменилось. Она вздохнула.
– Да, наверное, – сказала она. – Ах! Это очень страшно…
Губка Лизы опустилась. Она приблизила свое лицо к лицу золовки и опять неожиданно заплакала.
– Ей надо отдохнуть, – сказал князь Андрей, морщась. – Не правда ли, Лиза? Сведи ее к себе, а я пойду к батюшке. Что он, всё то же?
– То же, то же самое; не знаю, как на твои глаза, – отвечала радостно княжна.
– И те же часы, и по аллеям прогулки? Станок? – спрашивал князь Андрей с чуть заметною улыбкой, показывавшею, что несмотря на всю свою любовь и уважение к отцу, он понимал его слабости.
– Те же часы и станок, еще математика и мои уроки геометрии, – радостно отвечала княжна Марья, как будто ее уроки из геометрии были одним из самых радостных впечатлений ее жизни.
Когда прошли те двадцать минут, которые нужны были для срока вставанья старого князя, Тихон пришел звать молодого князя к отцу. Старик сделал исключение в своем образе жизни в честь приезда сына: он велел впустить его в свою половину во время одевания перед обедом. Князь ходил по старинному, в кафтане и пудре. И в то время как князь Андрей (не с тем брюзгливым выражением лица и манерами, которые он напускал на себя в гостиных, а с тем оживленным лицом, которое у него было, когда он разговаривал с Пьером) входил к отцу, старик сидел в уборной на широком, сафьяном обитом, кресле, в пудроманте, предоставляя свою голову рукам Тихона.
– А! Воин! Бонапарта завоевать хочешь? – сказал старик и тряхнул напудренною головой, сколько позволяла это заплетаемая коса, находившаяся в руках Тихона. – Примись хоть ты за него хорошенько, а то он эдак скоро и нас своими подданными запишет. – Здорово! – И он выставил свою щеку.
Старик находился в хорошем расположении духа после дообеденного сна. (Он говорил, что после обеда серебряный сон, а до обеда золотой.) Он радостно из под своих густых нависших бровей косился на сына. Князь Андрей подошел и поцеловал отца в указанное им место. Он не отвечал на любимую тему разговора отца – подтруниванье над теперешними военными людьми, а особенно над Бонапартом.
– Да, приехал к вам, батюшка, и с беременною женой, – сказал князь Андрей, следя оживленными и почтительными глазами за движением каждой черты отцовского лица. – Как здоровье ваше?
– Нездоровы, брат, бывают только дураки да развратники, а ты меня знаешь: с утра до вечера занят, воздержен, ну и здоров.
– Слава Богу, – сказал сын, улыбаясь.
– Бог тут не при чем. Ну, рассказывай, – продолжал он, возвращаясь к своему любимому коньку, – как вас немцы с Бонапартом сражаться по вашей новой науке, стратегией называемой, научили.
Князь Андрей улыбнулся.
– Дайте опомниться, батюшка, – сказал он с улыбкою, показывавшею, что слабости отца не мешают ему уважать и любить его. – Ведь я еще и не разместился.
– Врешь, врешь, – закричал старик, встряхивая косичкою, чтобы попробовать, крепко ли она была заплетена, и хватая сына за руку. – Дом для твоей жены готов. Княжна Марья сведет ее и покажет и с три короба наболтает. Это их бабье дело. Я ей рад. Сиди, рассказывай. Михельсона армию я понимаю, Толстого тоже… высадка единовременная… Южная армия что будет делать? Пруссия, нейтралитет… это я знаю. Австрия что? – говорил он, встав с кресла и ходя по комнате с бегавшим и подававшим части одежды Тихоном. – Швеция что? Как Померанию перейдут?
Князь Андрей, видя настоятельность требования отца, сначала неохотно, но потом все более и более оживляясь и невольно, посреди рассказа, по привычке, перейдя с русского на французский язык, начал излагать операционный план предполагаемой кампании. Он рассказал, как девяностотысячная армия должна была угрожать Пруссии, чтобы вывести ее из нейтралитета и втянуть в войну, как часть этих войск должна была в Штральзунде соединиться с шведскими войсками, как двести двадцать тысяч австрийцев, в соединении со ста тысячами русских, должны были действовать в Италии и на Рейне, и как пятьдесят тысяч русских и пятьдесят тысяч англичан высадятся в Неаполе, и как в итоге пятисоттысячная армия должна была с разных сторон сделать нападение на французов. Старый князь не выказал ни малейшего интереса при рассказе, как будто не слушал, и, продолжая на ходу одеваться, три раза неожиданно перервал его. Один раз он остановил его и закричал:
– Белый! белый!
Это значило, что Тихон подавал ему не тот жилет, который он хотел. Другой раз он остановился, спросил:
– И скоро она родит? – и, с упреком покачав головой, сказал: – Нехорошо! Продолжай, продолжай.
В третий раз, когда князь Андрей оканчивал описание, старик запел фальшивым и старческим голосом: «Malbroug s'en va t en guerre. Dieu sait guand reviendra». [Мальбрук в поход собрался. Бог знает вернется когда.]
Сын только улыбнулся.
– Я не говорю, чтоб это был план, который я одобряю, – сказал сын, – я вам только рассказал, что есть. Наполеон уже составил свой план не хуже этого.
– Ну, новенького ты мне ничего не сказал. – И старик задумчиво проговорил про себя скороговоркой: – Dieu sait quand reviendra. – Иди в cтоловую.


В назначенный час, напудренный и выбритый, князь вышел в столовую, где ожидала его невестка, княжна Марья, m lle Бурьен и архитектор князя, по странной прихоти его допускаемый к столу, хотя по своему положению незначительный человек этот никак не мог рассчитывать на такую честь. Князь, твердо державшийся в жизни различия состояний и редко допускавший к столу даже важных губернских чиновников, вдруг на архитекторе Михайле Ивановиче, сморкавшемся в углу в клетчатый платок, доказывал, что все люди равны, и не раз внушал своей дочери, что Михайла Иванович ничем не хуже нас с тобой. За столом князь чаще всего обращался к бессловесному Михайле Ивановичу.
В столовой, громадно высокой, как и все комнаты в доме, ожидали выхода князя домашние и официанты, стоявшие за каждым стулом; дворецкий, с салфеткой на руке, оглядывал сервировку, мигая лакеям и постоянно перебегая беспокойным взглядом от стенных часов к двери, из которой должен был появиться князь. Князь Андрей глядел на огромную, новую для него, золотую раму с изображением генеалогического дерева князей Болконских, висевшую напротив такой же громадной рамы с дурно сделанным (видимо, рукою домашнего живописца) изображением владетельного князя в короне, который должен был происходить от Рюрика и быть родоначальником рода Болконских. Князь Андрей смотрел на это генеалогическое дерево, покачивая головой, и посмеивался с тем видом, с каким смотрят на похожий до смешного портрет.
– Как я узнаю его всего тут! – сказал он княжне Марье, подошедшей к нему.
Княжна Марья с удивлением посмотрела на брата. Она не понимала, чему он улыбался. Всё сделанное ее отцом возбуждало в ней благоговение, которое не подлежало обсуждению.
– У каждого своя Ахиллесова пятка, – продолжал князь Андрей. – С его огромным умом donner dans ce ridicule! [поддаваться этой мелочности!]
Княжна Марья не могла понять смелости суждений своего брата и готовилась возражать ему, как послышались из кабинета ожидаемые шаги: князь входил быстро, весело, как он и всегда ходил, как будто умышленно своими торопливыми манерами представляя противоположность строгому порядку дома.
В то же мгновение большие часы пробили два, и тонким голоском отозвались в гостиной другие. Князь остановился; из под висячих густых бровей оживленные, блестящие, строгие глаза оглядели всех и остановились на молодой княгине. Молодая княгиня испытывала в то время то чувство, какое испытывают придворные на царском выходе, то чувство страха и почтения, которое возбуждал этот старик во всех приближенных. Он погладил княгиню по голове и потом неловким движением потрепал ее по затылку.
– Я рад, я рад, – проговорил он и, пристально еще взглянув ей в глаза, быстро отошел и сел на свое место. – Садитесь, садитесь! Михаил Иванович, садитесь.
Он указал невестке место подле себя. Официант отодвинул для нее стул.
– Го, го! – сказал старик, оглядывая ее округленную талию. – Поторопилась, нехорошо!
Он засмеялся сухо, холодно, неприятно, как он всегда смеялся, одним ртом, а не глазами.
– Ходить надо, ходить, как можно больше, как можно больше, – сказал он.
Маленькая княгиня не слыхала или не хотела слышать его слов. Она молчала и казалась смущенною. Князь спросил ее об отце, и княгиня заговорила и улыбнулась. Он спросил ее об общих знакомых: княгиня еще более оживилась и стала рассказывать, передавая князю поклоны и городские сплетни.
– La comtesse Apraksine, la pauvre, a perdu son Mariei, et elle a pleure les larmes de ses yeux, [Княгиня Апраксина, бедняжка, потеряла своего мужа и выплакала все глаза свои,] – говорила она, всё более и более оживляясь.
По мере того как она оживлялась, князь всё строже и строже смотрел на нее и вдруг, как будто достаточно изучив ее и составив себе ясное о ней понятие, отвернулся от нее и обратился к Михайлу Ивановичу.
– Ну, что, Михайла Иванович, Буонапарте то нашему плохо приходится. Как мне князь Андрей (он всегда так называл сына в третьем лице) порассказал, какие на него силы собираются! А мы с вами всё его пустым человеком считали.
Михаил Иванович, решительно не знавший, когда это мы с вами говорили такие слова о Бонапарте, но понимавший, что он был нужен для вступления в любимый разговор, удивленно взглянул на молодого князя, сам не зная, что из этого выйдет.
– Он у меня тактик великий! – сказал князь сыну, указывая на архитектора.
И разговор зашел опять о войне, о Бонапарте и нынешних генералах и государственных людях. Старый князь, казалось, был убежден не только в том, что все теперешние деятели были мальчишки, не смыслившие и азбуки военного и государственного дела, и что Бонапарте был ничтожный французишка, имевший успех только потому, что уже не было Потемкиных и Суворовых противопоставить ему; но он был убежден даже, что никаких политических затруднений не было в Европе, не было и войны, а была какая то кукольная комедия, в которую играли нынешние люди, притворяясь, что делают дело. Князь Андрей весело выдерживал насмешки отца над новыми людьми и с видимою радостью вызывал отца на разговор и слушал его.
– Всё кажется хорошим, что было прежде, – сказал он, – а разве тот же Суворов не попался в ловушку, которую ему поставил Моро, и не умел из нее выпутаться?
– Это кто тебе сказал? Кто сказал? – крикнул князь. – Суворов! – И он отбросил тарелку, которую живо подхватил Тихон. – Суворов!… Подумавши, князь Андрей. Два: Фридрих и Суворов… Моро! Моро был бы в плену, коли бы у Суворова руки свободны были; а у него на руках сидели хофс кригс вурст шнапс рат. Ему чорт не рад. Вот пойдете, эти хофс кригс вурст раты узнаете! Суворов с ними не сладил, так уж где ж Михайле Кутузову сладить? Нет, дружок, – продолжал он, – вам с своими генералами против Бонапарте не обойтись; надо французов взять, чтобы своя своих не познаша и своя своих побиваша. Немца Палена в Новый Йорк, в Америку, за французом Моро послали, – сказал он, намекая на приглашение, которое в этом году было сделано Моро вступить в русскую службу. – Чудеса!… Что Потемкины, Суворовы, Орловы разве немцы были? Нет, брат, либо там вы все с ума сошли, либо я из ума выжил. Дай вам Бог, а мы посмотрим. Бонапарте у них стал полководец великий! Гм!…
– Я ничего не говорю, чтобы все распоряжения были хороши, – сказал князь Андрей, – только я не могу понять, как вы можете так судить о Бонапарте. Смейтесь, как хотите, а Бонапарте всё таки великий полководец!
– Михайла Иванович! – закричал старый князь архитектору, который, занявшись жарким, надеялся, что про него забыли. – Я вам говорил, что Бонапарте великий тактик? Вон и он говорит.
– Как же, ваше сиятельство, – отвечал архитектор.
Князь опять засмеялся своим холодным смехом.
– Бонапарте в рубашке родился. Солдаты у него прекрасные. Да и на первых он на немцев напал. А немцев только ленивый не бил. С тех пор как мир стоит, немцев все били. А они никого. Только друг друга. Он на них свою славу сделал.
И князь начал разбирать все ошибки, которые, по его понятиям, делал Бонапарте во всех своих войнах и даже в государственных делах. Сын не возражал, но видно было, что какие бы доводы ему ни представляли, он так же мало способен был изменить свое мнение, как и старый князь. Князь Андрей слушал, удерживаясь от возражений и невольно удивляясь, как мог этот старый человек, сидя столько лет один безвыездно в деревне, в таких подробностях и с такою тонкостью знать и обсуживать все военные и политические обстоятельства Европы последних годов.
– Ты думаешь, я, старик, не понимаю настоящего положения дел? – заключил он. – А мне оно вот где! Я ночи не сплю. Ну, где же этот великий полководец твой то, где он показал себя?
– Это длинно было бы, – отвечал сын.
– Ступай же ты к Буонапарте своему. M lle Bourienne, voila encore un admirateur de votre goujat d'empereur! [вот еще поклонник вашего холопского императора…] – закричал он отличным французским языком.
– Vous savez, que je ne suis pas bonapartiste, mon prince. [Вы знаете, князь, что я не бонапартистка.]
– «Dieu sait quand reviendra»… [Бог знает, вернется когда!] – пропел князь фальшиво, еще фальшивее засмеялся и вышел из за стола.
Маленькая княгиня во всё время спора и остального обеда молчала и испуганно поглядывала то на княжну Марью, то на свекра. Когда они вышли из за стола, она взяла за руку золовку и отозвала ее в другую комнату.
– Сomme c'est un homme d'esprit votre pere, – сказала она, – c'est a cause de cela peut etre qu'il me fait peur. [Какой умный человек ваш батюшка. Может быть, от этого то я и боюсь его.]
– Ax, он так добр! – сказала княжна.


Князь Андрей уезжал на другой день вечером. Старый князь, не отступая от своего порядка, после обеда ушел к себе. Маленькая княгиня была у золовки. Князь Андрей, одевшись в дорожный сюртук без эполет, в отведенных ему покоях укладывался с своим камердинером. Сам осмотрев коляску и укладку чемоданов, он велел закладывать. В комнате оставались только те вещи, которые князь Андрей всегда брал с собой: шкатулка, большой серебряный погребец, два турецких пистолета и шашка, подарок отца, привезенный из под Очакова. Все эти дорожные принадлежности были в большом порядке у князя Андрея: всё было ново, чисто, в суконных чехлах, старательно завязано тесемочками.
В минуты отъезда и перемены жизни на людей, способных обдумывать свои поступки, обыкновенно находит серьезное настроение мыслей. В эти минуты обыкновенно поверяется прошедшее и делаются планы будущего. Лицо князя Андрея было очень задумчиво и нежно. Он, заложив руки назад, быстро ходил по комнате из угла в угол, глядя вперед себя, и задумчиво покачивал головой. Страшно ли ему было итти на войну, грустно ли бросить жену, – может быть, и то и другое, только, видимо, не желая, чтоб его видели в таком положении, услыхав шаги в сенях, он торопливо высвободил руки, остановился у стола, как будто увязывал чехол шкатулки, и принял свое всегдашнее, спокойное и непроницаемое выражение. Это были тяжелые шаги княжны Марьи.
– Мне сказали, что ты велел закладывать, – сказала она, запыхавшись (она, видно, бежала), – а мне так хотелось еще поговорить с тобой наедине. Бог знает, на сколько времени опять расстаемся. Ты не сердишься, что я пришла? Ты очень переменился, Андрюша, – прибавила она как бы в объяснение такого вопроса.
Она улыбнулась, произнося слово «Андрюша». Видно, ей самой было странно подумать, что этот строгий, красивый мужчина был тот самый Андрюша, худой, шаловливый мальчик, товарищ детства.
– А где Lise? – спросил он, только улыбкой отвечая на ее вопрос.
– Она так устала, что заснула у меня в комнате на диване. Ax, Andre! Que! tresor de femme vous avez, [Ax, Андрей! Какое сокровище твоя жена,] – сказала она, усаживаясь на диван против брата. – Она совершенный ребенок, такой милый, веселый ребенок. Я так ее полюбила.
Князь Андрей молчал, но княжна заметила ироническое и презрительное выражение, появившееся на его лице.
– Но надо быть снисходительным к маленьким слабостям; у кого их нет, Аndre! Ты не забудь, что она воспитана и выросла в свете. И потом ее положение теперь не розовое. Надобно входить в положение каждого. Tout comprendre, c'est tout pardonner. [Кто всё поймет, тот всё и простит.] Ты подумай, каково ей, бедняжке, после жизни, к которой она привыкла, расстаться с мужем и остаться одной в деревне и в ее положении? Это очень тяжело.
Князь Андрей улыбался, глядя на сестру, как мы улыбаемся, слушая людей, которых, нам кажется, что мы насквозь видим.
– Ты живешь в деревне и не находишь эту жизнь ужасною, – сказал он.
– Я другое дело. Что обо мне говорить! Я не желаю другой жизни, да и не могу желать, потому что не знаю никакой другой жизни. А ты подумай, Andre, для молодой и светской женщины похорониться в лучшие годы жизни в деревне, одной, потому что папенька всегда занят, а я… ты меня знаешь… как я бедна en ressources, [интересами.] для женщины, привыкшей к лучшему обществу. M lle Bourienne одна…
– Она мне очень не нравится, ваша Bourienne, – сказал князь Андрей.
– О, нет! Она очень милая и добрая,а главное – жалкая девушка.У нее никого,никого нет. По правде сказать, мне она не только не нужна, но стеснительна. Я,ты знаешь,и всегда была дикарка, а теперь еще больше. Я люблю быть одна… Mon pere [Отец] ее очень любит. Она и Михаил Иваныч – два лица, к которым он всегда ласков и добр, потому что они оба облагодетельствованы им; как говорит Стерн: «мы не столько любим людей за то добро, которое они нам сделали, сколько за то добро, которое мы им сделали». Mon pеre взял ее сиротой sur le pavе, [на мостовой,] и она очень добрая. И mon pere любит ее манеру чтения. Она по вечерам читает ему вслух. Она прекрасно читает.
– Ну, а по правде, Marie, тебе, я думаю, тяжело иногда бывает от характера отца? – вдруг спросил князь Андрей.
Княжна Марья сначала удивилась, потом испугалась этого вопроса.
– МНЕ?… Мне?!… Мне тяжело?! – сказала она.
– Он и всегда был крут; а теперь тяжел становится, я думаю, – сказал князь Андрей, видимо, нарочно, чтоб озадачить или испытать сестру, так легко отзываясь об отце.
– Ты всем хорош, Andre, но у тебя есть какая то гордость мысли, – сказала княжна, больше следуя за своим ходом мыслей, чем за ходом разговора, – и это большой грех. Разве возможно судить об отце? Да ежели бы и возможно было, какое другое чувство, кроме veneration, [глубокого уважения,] может возбудить такой человек, как mon pere? И я так довольна и счастлива с ним. Я только желала бы, чтобы вы все были счастливы, как я.
Брат недоверчиво покачал головой.
– Одно, что тяжело для меня, – я тебе по правде скажу, Andre, – это образ мыслей отца в религиозном отношении. Я не понимаю, как человек с таким огромным умом не может видеть того, что ясно, как день, и может так заблуждаться? Вот это составляет одно мое несчастие. Но и тут в последнее время я вижу тень улучшения. В последнее время его насмешки не так язвительны, и есть один монах, которого он принимал и долго говорил с ним.
– Ну, мой друг, я боюсь, что вы с монахом даром растрачиваете свой порох, – насмешливо, но ласково сказал князь Андрей.
– Аh! mon ami. [А! Друг мой.] Я только молюсь Богу и надеюсь, что Он услышит меня. Andre, – сказала она робко после минуты молчания, – у меня к тебе есть большая просьба.
– Что, мой друг?
– Нет, обещай мне, что ты не откажешь. Это тебе не будет стоить никакого труда, и ничего недостойного тебя в этом не будет. Только ты меня утешишь. Обещай, Андрюша, – сказала она, сунув руку в ридикюль и в нем держа что то, но еще не показывая, как будто то, что она держала, и составляло предмет просьбы и будто прежде получения обещания в исполнении просьбы она не могла вынуть из ридикюля это что то.
Она робко, умоляющим взглядом смотрела на брата.
– Ежели бы это и стоило мне большого труда… – как будто догадываясь, в чем было дело, отвечал князь Андрей.
– Ты, что хочешь, думай! Я знаю, ты такой же, как и mon pere. Что хочешь думай, но для меня это сделай. Сделай, пожалуйста! Его еще отец моего отца, наш дедушка, носил во всех войнах… – Она всё еще не доставала того, что держала, из ридикюля. – Так ты обещаешь мне?