Гарднер, Франц Яковлевич

Франц Яковлевич Гарднер
Francis Jacob Gardner
Род деятельности:	Купец
Место рождения:	Великобритания Великобритания
Подданство:	Великобритания Великобритания
Место смерти:	Российская империя Российская империя
Супруга:	Сарра Александровна Гарднер
Дети:	Франц Францевич Гарднер, Александр Францевич Гарднер, Пётр Францевич Гарднер

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Франц Яковлевич Гарднер (1714, Великобритания — 1796, Российская империя) — обрусевший английский купец, прибывший из графства Стаффордшир, создавший известную фарфоровую фабрику в селе Вербильцы (ныне Вербилки) Дмитровского уезда. Его имя носит Гарднеровский переулок в Москве.

Биография

Первый опыт в России

Никому ранее неизвестный английский купец Фрэнсис Джейкоб Гарднер решил начать бизнес в России. Сначала в 1746 году он приехал в столицу Санкт-Петербург и сменил имя на Франца Яковлевича. Был записан в соответствующем ведомстве как лесопромышленник. Затем Гарднер переключился на сахарное производство, купив поместья в Малороссии и Крыму. На этом он разбогател и при этом сумел породнить своих детей со знатными дворянскими родами. При своей деятельности в России, Гарднер не принял, подобно многим другим иностранным предпринимателям, российского подданства. Его семья имела дом в селе Новоникольском, который не сохранился до наших дней.

Фарфоровое производство

Обжившись в столице, Франц Гарднер решил перебраться в Москву, решив что в столице иностранных коммерсантов и так хватает, зато в Москве конкуренции с иностранцами гораздо меньше. В это время ему пришла мысль устроить фарфоровую фабрику, для чего он стал искать удобные места и делал опыты с глиной в Гжельском районе, где уже давно было производство глиняных или полуфаянсовых изделий.

Вскоре Гарднеру представилась уникальная возможность завладеть секретами русского фарфора. Брат умершего к тому времени Ивана Гребенщикова, Андрей, попал в долговую тюрьму. Франц Яковлевич выступил его поручителем, и в обмен на вызволение Андрея из казённого дома, получил семейный секрет изготовления фарфора. При этом Гарднер пригласил Гребенщикова возглавить производство, которое началось в 1754 году (за 12 лет до официального открытия фабрики). В первые годы Гарднер выпускал табачные трубки и посуду такие же, как и на фабрике Гребенщикова.

Фабрика в Вербилках

Прежде чем открыть свою фабрику, Гарднер много поездил по России — от Соловков до Сибири, выискивая особую глину для фарфора. Лучший вариант он нашёл в уже знакомой ему Малороссии — на Черниговщине (так называемую «глуховскую»). Решив вопрос с сырьём, Гарднер дал обещание «завалить» Империю собственной фарфоровой посудой, дабы не платить за импортную (например, мейсенский фарфор). Он рассчитывал получить от властей определённые льготы, например, две сотни душ крепостных, полагая, что они не расскажут секреты конкурентам. Но Гарднеру отказали. По законам Российской империи, владеть крестьянами могли лишь дворяне и резиденты, а другим это не дозволялось. В итоге Гарднер купил у князя Николая Урусова землю в Дмитровском уезде и подал в Мануфактур-коллегию при челобитной заявку с купчей на открытие фабрики в 1765 году. Уже на следующий год, в марте 1766 года, разрешение было получено и состоялось официальное открытие фабрики. В указе было сказано, что Гарднер «вознамерился таковую фабрику собственным своим иждивением… завесть и содержать». Купчую же на крестьян пришлось оформлять и вовсе на подставное лицо — на нового гарднеровского знакомого, некоего помещика Вырубова. В организации фабрики принимали участие старший сын Гарднера и профессор Женевского Университета Франц Гаттенберг, иностранец, которого вскоре вызвали в Петербург для заведования Императорским фарфоровым заводом. Обосновавшись в Вербилках, Гарднер, сначала занимался изготовлением опытного фарфора в малых количествах.

В 1777 году помещик Вырубов попал в тюрьму за воровство и Гарднеру грозила потеря всех крепостных, как части собственности осуждённого. Англичанин нашёл выход, срочно изготовив для императрицы Екатерины II орденский сервиз Георгиевский. В 1778—1783 годах было выпущено ещё три: Андреевский, Александровский и Владимирский. Все они были предназначены для приёмов в честь кавалеров этих орденов. Первый же сервиз очень понравился Екатерине II, и Гарднер удостоился высочайшей аудиенции. Хотя гордый англичанин отклонил предложение императрицы принять российское подданство, свою фабрику он спас. Сразу после приема «на самом верху» московский генерал-губернатор пожаловал Гарднеру право ставить на его изделиях изображение московского герба, своё покровительство английскому коммерсанту обещал и бывший управляющий Императорским фарфоровым заводом князь Юсупов.

Наряду с «эксклюзивом», предназначенным для императорских дворцов и домов высшей аристократии, Гарднер, обладавший прирожденным даром к коммерции, наладил и массовый выпуск фарфоровой посуды. Она высоко ценилась в России, и многие, кому не по карману было покупать импортный саксонский фарфор, охотно приобретали «родной», гарднеровский.

Когда Франц Гарднер умер, его детище считалось лучшим частным фарфоровым заводом в России. Дело продолжили наследники, в частности завод перешёл старшему сыну Францу Францевичу, ненадолго пережившему отца.

Ссылки

• [www.megabook.ru/Article.asp?AID=623288 Гарднеровский фарфор]
• [poselokverbilki.ru/verbp25.html Гарднер основатель фарфорового завода]
• [poselokverbilki.ru/userfiles/pv43.jpg Памятная доска Гарднеру]

Отрывок, характеризующий Гарднер, Франц Яковлевич

– Вот так патриотка! – сказал Шиншин.
– Совсем не патриотка, а просто… – обиженно отвечала Наташа. – Вам все смешно, а это совсем не шутка…
– Какие шутки! – повторил граф. – Только скажи он слово, мы все пойдем… Мы не немцы какие нибудь…
– А заметили вы, – сказал Пьер, – что сказало: «для совещания».
– Ну уж там для чего бы ни было…
В это время Петя, на которого никто не обращал внимания, подошел к отцу и, весь красный, ломающимся, то грубым, то тонким голосом, сказал:
– Ну теперь, папенька, я решительно скажу – и маменька тоже, как хотите, – я решительно скажу, что вы пустите меня в военную службу, потому что я не могу… вот и всё…
Графиня с ужасом подняла глаза к небу, всплеснула руками и сердито обратилась к мужу.
– Вот и договорился! – сказала она.
Но граф в ту же минуту оправился от волнения.
– Ну, ну, – сказал он. – Вот воин еще! Глупости то оставь: учиться надо.
– Это не глупости, папенька. Оболенский Федя моложе меня и тоже идет, а главное, все равно я не могу ничему учиться теперь, когда… – Петя остановился, покраснел до поту и проговорил таки: – когда отечество в опасности.
– Полно, полно, глупости…
– Да ведь вы сами сказали, что всем пожертвуем.
– Петя, я тебе говорю, замолчи, – крикнул граф, оглядываясь на жену, которая, побледнев, смотрела остановившимися глазами на меньшого сына.
– А я вам говорю. Вот и Петр Кириллович скажет…
– Я тебе говорю – вздор, еще молоко не обсохло, а в военную службу хочет! Ну, ну, я тебе говорю, – и граф, взяв с собой бумаги, вероятно, чтобы еще раз прочесть в кабинете перед отдыхом, пошел из комнаты.
– Петр Кириллович, что ж, пойдем покурить…
Пьер находился в смущении и нерешительности. Непривычно блестящие и оживленные глаза Наташи беспрестанно, больше чем ласково обращавшиеся на него, привели его в это состояние.
– Нет, я, кажется, домой поеду…
– Как домой, да вы вечер у нас хотели… И то редко стали бывать. А эта моя… – сказал добродушно граф, указывая на Наташу, – только при вас и весела…
– Да, я забыл… Мне непременно надо домой… Дела… – поспешно сказал Пьер.
– Ну так до свидания, – сказал граф, совсем уходя из комнаты.
– Отчего вы уезжаете? Отчего вы расстроены? Отчего?.. – спросила Пьера Наташа, вызывающе глядя ему в глаза.
«Оттого, что я тебя люблю! – хотел он сказать, но он не сказал этого, до слез покраснел и опустил глаза.
– Оттого, что мне лучше реже бывать у вас… Оттого… нет, просто у меня дела.
– Отчего? нет, скажите, – решительно начала было Наташа и вдруг замолчала. Они оба испуганно и смущенно смотрели друг на друга. Он попытался усмехнуться, но не мог: улыбка его выразила страдание, и он молча поцеловал ее руку и вышел.
Пьер решил сам с собою не бывать больше у Ростовых.


Петя, после полученного им решительного отказа, ушел в свою комнату и там, запершись от всех, горько плакал. Все сделали, как будто ничего не заметили, когда он к чаю пришел молчаливый и мрачный, с заплаканными глазами.
На другой день приехал государь. Несколько человек дворовых Ростовых отпросились пойти поглядеть царя. В это утро Петя долго одевался, причесывался и устроивал воротнички так, как у больших. Он хмурился перед зеркалом, делал жесты, пожимал плечами и, наконец, никому не сказавши, надел фуражку и вышел из дома с заднего крыльца, стараясь не быть замеченным. Петя решился идти прямо к тому месту, где был государь, и прямо объяснить какому нибудь камергеру (Пете казалось, что государя всегда окружают камергеры), что он, граф Ростов, несмотря на свою молодость, желает служить отечеству, что молодость не может быть препятствием для преданности и что он готов… Петя, в то время как он собирался, приготовил много прекрасных слов, которые он скажет камергеру.
Петя рассчитывал на успех своего представления государю именно потому, что он ребенок (Петя думал даже, как все удивятся его молодости), а вместе с тем в устройстве своих воротничков, в прическе и в степенной медлительной походке он хотел представить из себя старого человека. Но чем дальше он шел, чем больше он развлекался все прибывающим и прибывающим у Кремля народом, тем больше он забывал соблюдение степенности и медлительности, свойственных взрослым людям. Подходя к Кремлю, он уже стал заботиться о том, чтобы его не затолкали, и решительно, с угрожающим видом выставил по бокам локти. Но в Троицких воротах, несмотря на всю его решительность, люди, которые, вероятно, не знали, с какой патриотической целью он шел в Кремль, так прижали его к стене, что он должен был покориться и остановиться, пока в ворота с гудящим под сводами звуком проезжали экипажи. Около Пети стояла баба с лакеем, два купца и отставной солдат. Постояв несколько времени в воротах, Петя, не дождавшись того, чтобы все экипажи проехали, прежде других хотел тронуться дальше и начал решительно работать локтями; но баба, стоявшая против него, на которую он первую направил свои локти, сердито крикнула на него:
– Что, барчук, толкаешься, видишь – все стоят. Что ж лезть то!
– Так и все полезут, – сказал лакей и, тоже начав работать локтями, затискал Петю в вонючий угол ворот.
Петя отер руками пот, покрывавший его лицо, и поправил размочившиеся от пота воротнички, которые он так хорошо, как у больших, устроил дома.
Петя чувствовал, что он имеет непрезентабельный вид, и боялся, что ежели таким он представится камергерам, то его не допустят до государя. Но оправиться и перейти в другое место не было никакой возможности от тесноты. Один из проезжавших генералов был знакомый Ростовых. Петя хотел просить его помощи, но счел, что это было бы противно мужеству. Когда все экипажи проехали, толпа хлынула и вынесла и Петю на площадь, которая была вся занята народом. Не только по площади, но на откосах, на крышах, везде был народ. Только что Петя очутился на площади, он явственно услыхал наполнявшие весь Кремль звуки колоколов и радостного народного говора.
Одно время на площади было просторнее, но вдруг все головы открылись, все бросилось еще куда то вперед. Петю сдавили так, что он не мог дышать, и все закричало: «Ура! урра! ура!Петя поднимался на цыпочки, толкался, щипался, но ничего не мог видеть, кроме народа вокруг себя.
На всех лицах было одно общее выражение умиления и восторга. Одна купчиха, стоявшая подле Пети, рыдала, и слезы текли у нее из глаз.
– Отец, ангел, батюшка! – приговаривала она, отирая пальцем слезы.
– Ура! – кричали со всех сторон. С минуту толпа простояла на одном месте; но потом опять бросилась вперед.
Петя, сам себя не помня, стиснув зубы и зверски выкатив глаза, бросился вперед, работая локтями и крича «ура!», как будто он готов был и себя и всех убить в эту минуту, но с боков его лезли точно такие же зверские лица с такими же криками «ура!».
«Так вот что такое государь! – думал Петя. – Нет, нельзя мне самому подать ему прошение, это слишком смело!Несмотря на то, он все так же отчаянно пробивался вперед, и из за спин передних ему мелькнуло пустое пространство с устланным красным сукном ходом; но в это время толпа заколебалась назад (спереди полицейские отталкивали надвинувшихся слишком близко к шествию; государь проходил из дворца в Успенский собор), и Петя неожиданно получил в бок такой удар по ребрам и так был придавлен, что вдруг в глазах его все помутилось и он потерял сознание. Когда он пришел в себя, какое то духовное лицо, с пучком седевших волос назади, в потертой синей рясе, вероятно, дьячок, одной рукой держал его под мышку, другой охранял от напиравшей толпы.
– Барчонка задавили! – говорил дьячок. – Что ж так!.. легче… задавили, задавили!