Гармония (музыка)

Гармо́ния (др.-греч. ἁρμονία — связь, порядок; строй, лад; слаженность, соразмерность, стройность) — комплекс понятий теории музыки. Гармоничной называется (в том числе и в обиходной речи) приятная для слуха и постигаемая разумом слаженность звуков (музыкально-эстетическое понятие). В научной перспективе это представление приводит к композиционно-техническому понятию гармонии как объединения звуков в созвучия и их закономерного последования. Гармония как научная и учебно-практическая дисциплина изучает звуковысотную организацию музыки — как многоголосной, так и одноголосной.

Понятие и сущность гармонии

Понятие гармонии применяется для характеристики логически организованной звуковысотной системы: типа лада (модальная гармония, тональная гармония), музыкального стиля (например, «гармония барокко»), индивидуально специфического воплощения звуковысотности («гармония Скрябина», «гармония Джезуальдо»), характерной аккордики (например, «рахманиновская гармония», «шубертовская гармония»).

Понятие гармонии, однако, не следует смешивать с понятиями «сопровождение», гомофония (например, в выражении «мелодия и гармония» вместо «мелодия и аккомпанемент» или вместо «мелодия и аккордика»; «полифония и гармония» вместо «полифония и гомофония»).

Сущность музыкальной гармонии — проекция философско-эстетического понятия гармонии на область звуковых явлений. Гармония объединяет наиболее специфические для музыки художественные элементы и отношения: звукоряды и интервальные системы, аккорды и ладовые функции и т. д. (тогда как, например, метр и ритм, присутствующие в музыке, свойственны также поэзии). Осознание благозвучности гармонически упорядоченных отношений звуков явилось величайшим завоеванием художественного мышления.

При этом восприятие того или иного аккорда как «гармонии» (то есть созвучия) или как набора несвязанных звуков зависит от музыкального опыта слушателя и его эстетических предпочтений. Так, неподготовленному слушателю гармония музыки XX — XXI веков (особенно в произведениях композиторов-авангардистов) может показаться хаотичным набором звуков, «какофонией».

Объекты и категории гармонии

Первичный объект гармонии — музыкальные интервалы, художественное освоение которых составляет основной стержень исторического развития музыкального искусства. «Согласное» звучание звуков даёт первую категорию гармонии — консонанс, противопоставляемый диссонансу. Другой важнейшей категорией гармонии является звукоряд определённого интервального рода в пределах звуковой системы — «материальной основы» всякой музыки. Форма, в которой воплощаются (реализуются, разворачиваются во времени и высотном «пространстве») звукоряд и сонансы, определяет центральную категорию гармонии — лад.

Отношения между звуками (частотами звуковых колебаний) различных созвучий отвечают ряду числовых отношений, представляющих интервалы:

• 1:1 и 1:2 (унисон и октава),
• 2:3 и 3:4 (квинта и кварта),
• 4:5 и 5:6 (большая и малая терции) и т. д.

Эти интервалы реализуются в последовании (во времени) и в одновременности (образуя созвучия — аккорды и конкорды). Соответственно в музыкальной гармонии обособляются одноголосные и многоголосные звуковысотные системы. В русском музыкознании термин «гармония» традиционно относят лишь к многоголосию (прежде всего, к многоголосной музыке Нового времени), а одноголосные звуковысотные системы объявляют «ладовыми». Это различение условно, поскольку лад может быть и одноголосным и многоголосным (например, церковные лады в григорианских хоралах и в мессах франко-фламандских композиторов на те же хоралы), а равно и гармония (например, мажорно-минорная тональная) может проявить себя в одноголосии.

Становление, развитие и история гармонии

Становление многоголосной гармонии (IX—XI века) — важнейший этап эволюции музыкального мышления. Связанность всех звуков отношением к тону-устою выражается категорией лада, а дифференциация их значений — системой ладовых функций. Первичная форма многоголосия — бурдон — представляет собой гармонию в рамках монодического принципа музыкального мышления. В условиях развитого многоголосия гармония становится системой созвучий, важнейшие из неустоев монодии — неаккордовыми звуками. Многоголосная гармония в процессе развития включает как эстетически оптимальные и поэтому самостоятельные всё более сложные созвучия — от кварто-квинтовых до большесептово-тритоновых и полиаккордов (в XX—XXI веках).

Одновременно с эволюцией гармонии (и звуковой системы) внутренне реорганизуется ладовая система как совокупность и средоточие музыкально-логических значений тонов и созвучий; одним из вершинных достижений этого процесса стала классическая тональность с её тональными гармоническими функциями (тоникой, субдоминантой и доминантой).

Гармоническая (ладовая) структура в европейской музыке является одним из основополагающих средств формообразования.

Начальная история гармонии

Начальная история гармонии в музыке — развёртывание свойств консонанса—диссонанса и форм лада в монодико-ладовых системах (Древнего Китая, Индии, стран Ближнего Востока, Древней Греции и Рима и др. культур). Предформы гармонии (сонорно окрашенная гетерофония и др.) закрепляют в слуховом восприятии человека сам феномен вертикального созвучия, которое, однако, ещё не становится осознанным фактором музыкального мышления.

Гармония в Средние века и в эпоху Возрождения

В ранних формах многоголосия (органум IX—XI вв.) выдвигается новый элемент музыки — автономное созвучие; роль сонантных опор в Средневековье (например, в многоголосной музыке школы Нотр-Дам) и во времена раннего Возрождения (например, в музыке периода Арс нова) выполняют квинта и квинтоктава. С XIII века гармония обогащается терцовыми созвучиями, трактуемыми, как правило, как несовершенные (и требующие разрешения) диссонансы; позже, в эпоху Возрождения (XV-XVI века) терцовые созвучия начали употребляться свободно и, наконец, стали господствующими.

До начала XVII века господствовала модальность (старомодальная гармония). Церковная музыка (одноголосие и многоголосие) основана на восьми (с середины XVI века — двенадцати) церковных тонах с добавлением внутриладового хроматизма. Светскую музыку эпохи Возрождения зачастую также объясняют через церковные тоны, к которым, однако, она полностью не сводима (напр., категориями церковных тонов невозможно объяснить гармонию Вичентино и позднего Джезуальдо). Образец модальной гармонии эпохи Ренессанса — шансон Лассо «Се faux amour d’are» (G-миксолидийский).

Гармония Нового Времени

Гармония Нового времени (XVII—XIX вв.) основана на тональности как системе музыкального мышления особого типа, окончательно оформившейся в русле идей эпохи Просвещения и характеризующейся функциональной централизованностью, строгой рациональной выверенностью и иерархией, разветвлённостью, динамизмом тональных функций, оптимальным единообразием всех структур — от строения и расположения аккордов до монументальных тональных планов в крупных формах. Хотя еще у И. С. Баха заметны следы старинной модальности (фригийский лад во 2-й части 1-го Бранденбургского концерта), в эпоху барокко уже утверждаются мажор и минор как два господствующих лада. Господствующими они являются и в наше время (особенно в массовой культуре), несмотря на чрезвычайное усложнение гармонии в XX веке и появление атональной музыки.

Гармония в русской музыке

Предысторию гармонии в русской музыке составляют ладовые системы древних церковных распевов. С XVII века известны многоголосные записи «троестрочного пения». В том же веке в русской духовной музыке (см. партесное пение) утвердилась тональность, типологически родственная западноевропейской. Если в русской гармонии XVIII века (М. С. Березовский, Д. С. Бортнянский) национальный характер был несколько нивелирован, то в XIX веке выступила мощная тенденция к национальному своеобразию гармонии (М. И. Глинка, М. П. Мусоргский, Н. А. Римский-Корсаков и др.). В целом использующая общеевропейскую гармоническую систему, гармония русской музыки имеет характерные черты. Среди них — широкое использование плагальности (оборотов с субдоминантой), применение гармоний побочных ступеней, многочисленные модализмы и в целом — тенденция к свободе гармонической структуры. Эти и другие свойства русской гармонии в сочетании с оригинальной мелодикой и ритмикой во многом обусловливают своеобразие русской «композиторской» музыки.

Русская музыка в поисках нового в гармонии XX века характерна разнообразием гармонических стилей, сосредоточенных в сочинениях отдельных композиторов. Таковыми стали, например, гармонические стили, созданные Скрябиным, Рахманиновым, Стравинским, Прокофьевым, Шостаковичем и др.

Гармония XX—XXI веков

Общие законы гармонии XX—XXI веков:

• свобода в применении диссонанса и связанная с ней новая аккордика (гармоническая вертикаль; например, «Весна священная» Стравинского);
• автономность хроматики, то есть 12-ступенность тональной гармонии (заключительный каданс «Ромео и Джульетты» Прокофьева);
• свободная 12-тоновость (Багатели, ор. 9 Веберна);
• множественность гармонико-функциональных систем;
  • диатоническая модальная гармония («Курские песни» Свиридова);
  • хроматическая тональность (2-й виолончельный концерт Шостаковича);
  • полимодальность (пьеса «Неосязаемые звуки грёз» Мессиана);
  • техника центрального созвучия (4-я картина 3-го действия «Воццека» Берга);
  • серийная гармония (Вариации для фортепиано, ор. 27 Веберна);
  • сонорная гармония разных типов и гармония микрохроматики («Группы» для 3 оркестров Штокхаузена; «Pianissimo» Шнитке; «Звоны» Щедрина; фортепианное трио Э. В.Денисова) и т. д.

Развитие понятия гармонии

Философско-эстетическое понятие гармонии разрабатывалось с глубокой древности. У греков оно нашло отражение в учении о согласии («симфонии») противоположностей. В этом философском контексте слово «гармония» применительно к музыке употреблял (со ссылкой на Гераклита), например, неизвестный автор трактата «О мире» (Псевдо-Аристотель, I в. до н.э.):

Надо думать, природа влекома к противоположностям, и из них, а не из подобного, образует согласное (др.-греч. τὸ σύμφωνον). Так, она свела мужчину с женщиной, а не с однополым существом (равно как и женщину) и сочетала первое согласие из противоположных, а не подобных друг другу существ. Похоже, что и искусство (др.-греч. τέχνη), подражая природе, делает то же самое. Живопись, смешивая белые и черные, желтые и красные краски, создает изображения, соответствующие оригиналам. Музыка, смешав одновременно высокие и низкие, длительные и краткие звуки в различных голосах, создает единую гармонию (др.-греч. ἁρμονίαν). Грамматика, смешав гласные и согласные буквы, составила из них всё [словесное] искусство. О том же говорил и Гераклит по прозвищу Темный...

— [Аристотель]. О мире, 395b

Гармонию греки понимали как универсальную категорию бытия. Они усматривали её проявления не только в природных сущностях, а также в занятиях (искусстве-«те́хнэ») человека, но и в космосе. Отсюда возникло философско-музыкальное учение о гармонии сфер.

В V—IV вв. до н. э. отмечаются первые свидетельства применения слова «гармония» в специальном музыкально-теоретическом смысле. У Филолая и Платона «гармонией» называется октавный звукоряд (разновидности интервальной структуры консонансов получили в гармонике название «видов»), который мыслился как сцепление кварты и квинты. У Аристоксена и (позднее) Боэция «гармонией» также назван один из трёх — энармонический — родов мелоса.

Античные учебники гармоники (Клеонид, Бакхий, Гауденций, Боэций) и музыкально-теоретические исследования гармонии (наиболее значительны труды греков Аристоксена, Птолемея, Аристида Квинтилиана) содержали в обязательном порядке изложение и толкование вопросов гармонии: учение о музыкальном (высотно определённом) звуке, об интервалах (в пифагорейской традиции — обязательно в «математическом» ключе), об интервально-звуковой (в том числе о Полной двухоктавной) системе с присущими ей звукорядными («модальными») функциями, о ладовых звукорядах («тонах», «ладах»), о метаболе и др.

Впоследствии понятие гармонии сохраняло свою смысловую основу («логос»), однако конкретные представления о гармонии как звуковысотной слаженности диктовались актуальными для данной исторической эпохи оценочными критериями. По мере развития многоголосной музыки гармония разделилась на «простую» (одноголосную) и «составную» (многоголосную; в трактате английского учёного Вальтера Одингтона «Сумма теории музыки», начала XIV века). Дж. Царлино дал математическое обоснование (которое сам считал «природным») большого и малого трезвучий (которые по традиции описывал как конкорды); поделил все лады (одноголосные) на большетерцовые и малотерцовые. Ему же принадлежит знаменитая характеристика (ныне оценивающаяся как упрощённая) мажорного трезвучия как «веселого» (итал. harmonia allegra), а минорного как «грустного» (итал. harmonia mesta). М. Мерсенн определил роль баса как фундамента гармонии, описал явление обертонов в составе музыкального звука. Иоганн Липпий впервые трактовал оба трезвучия как аккорды, описав «гармоническую триаду» (лат. trias harmonica) как «истинный и триединый звучащий корень самой совершенной и полнейшей гармонии»; также впервые засвидетельствовал обращения аккордов.

Некоторые выдающиеся труды о гармонии

Жан-Филипп Рамо (1722, 1726) разработал науку о гармонии как системе аккордов (теория аккорда, фундаментального баса <basse fondamentale>, обращений, тональной связи, тональной каденции; образование тонального круга, система «тройной пропорции» S-T-D). Во многом его трактат определил тенденции тональной гармонии, основанной на терцовых созвучиях.

Кельнер Д. Верное наставление в сочинении генерал-баса. Перевод с немецкого Н.Зубрилова. Москва, 1791. Первая книга о (мажорно-минорной) гармонии на русском языке.

Франсуа-Жозеф Фетис (1844, ред. 1867) ввёл в общемировое употребление понятие тональности (в его учении термин «тональность» охватывал и старинные модальные лады и мажорно-минорную тональность), которую рассмотрел впервые в исторической перспективе — от григорианского хорала до «омнитональности» романтиков — Берлиоза и Вагнера. В отличие от пифагорейцев и рационалистов эпохи Просвещения трактовал «тональность» (в широком смысле, т.е. лад) как «чисто метафизический принцип» (principe purement métaphysique), находя в нём «тяготения», «разрешения», «устои», «притягательный консонанс» тритона и т.п.

Гуго Риман (1893), опираясь на идеи Рамо и теорию «гармонического дуализма» (мажор и минор как противоположные полюсы) А. фон Эттингена, обосновал функциональную теорию классической гармонии, дал глубокий анализ модуляции и других специфических явлений тональной гармонии.

Б. Л. Яворский (1908) и С. В. Протопопов (1930) описывали новые (называемые также «симметричными») лады, помимо мажора и минора.

Генрих Шенкер (1935) выдвинул теорию структурных уровней гармонической ткани в тональной музыке XVIII-XIX веков. Разработал алгоритм анализа, в основе которого лежит последовательное снятие, или «редукция» (Reduktion), слоёв живой музыки, вплоть до элементарного мелодико-гармонического остова (Ursatz) и, в конечном итоге, ведёт к простейшему мажорному или минорному трезвучию. Гармонический анализ Шенкера получил широкое распространение в США.

Ю. Н. Тюлин (1937) выдвинул теорию переменности тональных функций.

Пауль Хиндемит (1937) разработал эволюционное учение о гармонии, положив в его основу «природные основания», в том числе и главным образом, физико-акустическое понятие основного тона (Grundton) интервала, аккорда, любого созвучия.

Карл Дальхауз (1968) исследовал формирование классической мажорно-минорной тональности, «гармонической тональности» (harmonische Tonalität), продемонстрировал её становление на образцах многоголосной музыки Средних веков, особенно же Ренессанса и барокко.

Ю. Н. Холопов (1988) разработал всеобщую (без каких-либо хронологических и стилистических ограничений в музыкальном материале) теорию гармонии, в основу которой положил представление о двух принципах лада, модальности и тональности, некоррелятивных друг другу. Выдвинул теорию модальных функций и существенно развил римановскую теорию тональных функций. Выделил 6 универсальных, наиболее значимых в музыке типовых интервальных структур, обозначив их (по аналогии с греческими родами мелоса) обобщённо как «интервальные роды».

Литература

• Zarlino G. Le istitutioni harmoniche, Venetia, 1558; факсимильное издание: New York, [1965].
• Mersenne M. Harmonie universelle, P., 1636—37; факс. изд.: Paris, 1963.
• Rameau J. Ph. Traile de l’harmonie <…>, P., 1722; факс. изд.: Νew Υork, [1965].
• Rameau J. Ph. Nouveau Systeme de musique théorique. Paris, [1726].
• Риман Г. Упрощенная гармония…, пер. с нем. М.— Лейпциг, 1901.
• Fétis F. J. Traité complet de la théorie et de la pratique de l’harmonie. P., 1903.
• Gevaert F. Α. Traité d’harmonie théorique et pratique, v. 1—2. Paris—Bruxelles, 1905—07.
• Schenker H. Neue musikalische Theorien und Phantasien, Teil 1 — Harmonielehre. Stuttgart, 1906.
• Яворский Б. Л. Строение музыкальной речи, ч. 1—3. М., 1908.
• Катуар Г. Л. Теоретический курс гармонии, ч. 1—2. М., 1924—25.
• Протопопов С. В. Элементы строения музыкальной речи, ч. 1—2. М., 1930.
• Hindemith P. Unterweisung im Tonsatz, Bd. 1. Mainz, 1937.
• Ван дер Варден Б.Л. Пифагорейское учение о гармонии // Пробуждающаяся наука. Математика древнего Египта, Вавилона и Греции. М., 1959 (репринт: М., 2006), сс. 393-434.
• Blankenburg W. Der Harmonie-Begriff in der lutherisch-barocken Musikanschauung // Archiv für Musikwissenschaft 16 (1959), S.44-56.
• Тюлин Ю. Н. Учение о гармонии. М., 1966.
• Dahlhaus C. Untersuchungen über die Entstehung der harmonischen Tonalität. Kassel — Basel, 1968.
• Способин И. В. Лекции по курсу гармонии. М., 1969.
• Холопов Ю. Н. Очерки современной гармонии. М., 1974.
• Курт Э. Романтическая гармония и её кризис в «Тристане» Вагнера, [пер. с нем.]. М., 1975.
• Этингер Μ. Α. Раннеклассическая гармония. М., 1979.
• Motte D. de la. Harmonielehre. Ein Lese- und Arbeitsbuch. München, 1981; 17te Aufl. Kassel: Bärenreiter, 2014.
• Холопов Ю. Н. Гармония. Теоретический курс. — М.: Музыка, 1988. (Переиздание: СПб.: Издательство «Лань», 2003. — ISBN 5-8114-0516-2.).
• Холопов Ю. Н. Гармония. Практический курс. Части 1, 2. М., 2003, 2005.
• Холопов Ю. Н. Музыкально-теоретическая система Хайнриха Шенкера. М., 2006.
• Fuhrmann W. Harmonik im 15. Jahrhundert // Musiktheorie an ihren Grenzen: Neue und Alte Musik. 3. internationaler Kongress für Musiktheorie 10-12.2003, Musik-Akademie der Stadt Basel, hrsg. v. Angelika Moths u.a. Bern: Peter Lang, 2009, S.243-288.
• Amon R. Lexikon der Harmonielehre. 2. völlig neu überarbeitete und ergänzte Auflage. Wien: Doblinger, 2015. 453 SS.

Ссылки

• [cyberleninka.ru/article/n/sravnenie-prakticheskih-uchebnikov-garmonii-p-chaykovskogo-i-n-rimskogo-korsakova Рязанов П.Б. Сравнение практических учебников гармонии П.И. Чайковского и Н.А. Римского-Корсакова]
• [www.px-pict.com/7/3/2/4.html Оголевец А. С. Основы гармонического языка. М. — Л., 1941. Фрагменты.]
• Шульгин Д. И. [dishulgin.narod.ru/garmonia.html Теоретические основы современной гармонии. М., 1994.; Современная гармония. Книга I. М., 2010.]
• [www.kholopov.ru/dl_rus.html Электронная библиотека Ю.Н.Холопова] (книги и статьи о гармонии разных авторов)

Отрывок, характеризующий Гармония (музыка)

– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)
Народ беспокойно сновал по улицам.
Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями, шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем доме Ферапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжка собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.
Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и повозке. Кучер спал; он разбудил его, велел закладывать и вошел в сени. В хозяйской горнице слышался детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась в сенях, как только вошел Алпатыч.
– До смерти убил – хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!..
– За что? – спросил Алпатыч.
– Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил!
Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки.
– Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем.
– Аль уж ехать хочешь? – спросил он.
Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину.
– Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло?
Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему.
– По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он.
– Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки.
– Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил.
Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.
Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.
Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования.
Звуки падавших гранат и ядер возбуждали сначала только любопытство. Жена Ферапонтова, не перестававшая до этого выть под сараем, умолкла и с ребенком на руках вышла к воротам, молча приглядываясь к народу и прислушиваясь к звукам.
К воротам вышли кухарка и лавочник. Все с веселым любопытством старались увидать проносившиеся над их головами снаряды. Из за угла вышло несколько человек людей, оживленно разговаривая.
– То то сила! – говорил один. – И крышку и потолок так в щепки и разбило.
– Как свинья и землю то взрыло, – сказал другой. – Вот так важно, вот так подбодрил! – смеясь, сказал он. – Спасибо, отскочил, а то бы она тебя смазала.
Народ обратился к этим людям. Они приостановились и рассказывали, как подле самих их ядра попали в дом. Между тем другие снаряды, то с быстрым, мрачным свистом – ядра, то с приятным посвистыванием – гранаты, не переставали перелетать через головы народа; но ни один снаряд не падал близко, все переносило. Алпатыч садился в кибиточку. Хозяин стоял в воротах.
– Чего не видала! – крикнул он на кухарку, которая, с засученными рукавами, в красной юбке, раскачиваясь голыми локтями, подошла к углу послушать то, что рассказывали.
– Вот чуда то, – приговаривала она, но, услыхав голос хозяина, она вернулась, обдергивая подоткнутую юбку.
Опять, но очень близко этот раз, засвистело что то, как сверху вниз летящая птичка, блеснул огонь посередине улицы, выстрелило что то и застлало дымом улицу.
– Злодей, что ж ты это делаешь? – прокричал хозяин, подбегая к кухарке.
В то же мгновение с разных сторон жалобно завыли женщины, испуганно заплакал ребенок и молча столпился народ с бледными лицами около кухарки. Из этой толпы слышнее всех слышались стоны и приговоры кухарки:
– Ой о ох, голубчики мои! Голубчики мои белые! Не дайте умереть! Голубчики мои белые!..
Через пять минут никого не оставалось на улице. Кухарку с бедром, разбитым гранатным осколком, снесли в кухню. Алпатыч, его кучер, Ферапонтова жена с детьми, дворник сидели в подвале, прислушиваясь. Гул орудий, свист снарядов и жалостный стон кухарки, преобладавший над всеми звуками, не умолкали ни на мгновение. Хозяйка то укачивала и уговаривала ребенка, то жалостным шепотом спрашивала у всех входивших в подвал, где был ее хозяин, оставшийся на улице. Вошедший в подвал лавочник сказал ей, что хозяин пошел с народом в собор, где поднимали смоленскую чудотворную икону.
К сумеркам канонада стала стихать. Алпатыч вышел из подвала и остановился в дверях. Прежде ясное вечера нее небо все было застлано дымом. И сквозь этот дым странно светил молодой, высоко стоящий серп месяца. После замолкшего прежнего страшного гула орудий над городом казалась тишина, прерываемая только как бы распространенным по всему городу шелестом шагов, стонов, дальних криков и треска пожаров. Стоны кухарки теперь затихли. С двух сторон поднимались и расходились черные клубы дыма от пожаров. На улице не рядами, а как муравьи из разоренной кочки, в разных мундирах и в разных направлениях, проходили и пробегали солдаты. В глазах Алпатыча несколько из них забежали на двор Ферапонтова. Алпатыч вышел к воротам. Какой то полк, теснясь и спеша, запрудил улицу, идя назад.
– Сдают город, уезжайте, уезжайте, – сказал ему заметивший его фигуру офицер и тут же обратился с криком к солдатам:
– Я вам дам по дворам бегать! – крикнул он.
Алпатыч вернулся в избу и, кликнув кучера, велел ему выезжать. Вслед за Алпатычем и за кучером вышли и все домочадцы Ферапонтова. Увидав дым и даже огни пожаров, видневшиеся теперь в начинавшихся сумерках, бабы, до тех пор молчавшие, вдруг заголосили, глядя на пожары. Как бы вторя им, послышались такие же плачи на других концах улицы. Алпатыч с кучером трясущимися руками расправлял запутавшиеся вожжи и постромки лошадей под навесом.
Когда Алпатыч выезжал из ворот, он увидал, как в отпертой лавке Ферапонтова человек десять солдат с громким говором насыпали мешки и ранцы пшеничной мукой и подсолнухами. В то же время, возвращаясь с улицы в лавку, вошел Ферапонтов. Увидав солдат, он хотел крикнуть что то, но вдруг остановился и, схватившись за волоса, захохотал рыдающим хохотом.
– Тащи всё, ребята! Не доставайся дьяволам! – закричал он, сам хватая мешки и выкидывая их на улицу. Некоторые солдаты, испугавшись, выбежали, некоторые продолжали насыпать. Увидав Алпатыча, Ферапонтов обратился к нему.
– Решилась! Расея! – крикнул он. – Алпатыч! решилась! Сам запалю. Решилась… – Ферапонтов побежал на двор.
По улице, запружая ее всю, непрерывно шли солдаты, так что Алпатыч не мог проехать и должен был дожидаться. Хозяйка Ферапонтова с детьми сидела также на телеге, ожидая того, чтобы можно было выехать.
Была уже совсем ночь. На небе были звезды и светился изредка застилаемый дымом молодой месяц. На спуске к Днепру повозки Алпатыча и хозяйки, медленно двигавшиеся в рядах солдат и других экипажей, должны были остановиться. Недалеко от перекрестка, у которого остановились повозки, в переулке, горели дом и лавки. Пожар уже догорал. Пламя то замирало и терялось в черном дыме, то вдруг вспыхивало ярко, до странности отчетливо освещая лица столпившихся людей, стоявших на перекрестке. Перед пожаром мелькали черные фигуры людей, и из за неумолкаемого треска огня слышались говор и крики. Алпатыч, слезший с повозки, видя, что повозку его еще не скоро пропустят, повернулся в переулок посмотреть пожар. Солдаты шныряли беспрестанно взад и вперед мимо пожара, и Алпатыч видел, как два солдата и с ними какой то человек во фризовой шинели тащили из пожара через улицу на соседний двор горевшие бревна; другие несли охапки сена.
Алпатыч подошел к большой толпе людей, стоявших против горевшего полным огнем высокого амбара. Стены были все в огне, задняя завалилась, крыша тесовая обрушилась, балки пылали. Очевидно, толпа ожидала той минуты, когда завалится крыша. Этого же ожидал Алпатыч.
– Алпатыч! – вдруг окликнул старика чей то знакомый голос.
– Батюшка, ваше сиятельство, – отвечал Алпатыч, мгновенно узнав голос своего молодого князя.
Князь Андрей, в плаще, верхом на вороной лошади, стоял за толпой и смотрел на Алпатыча.
– Ты как здесь? – спросил он.
– Ваше… ваше сиятельство, – проговорил Алпатыч и зарыдал… – Ваше, ваше… или уж пропали мы? Отец…
– Как ты здесь? – повторил князь Андрей.
Пламя ярко вспыхнуло в эту минуту и осветило Алпатычу бледное и изнуренное лицо его молодого барина. Алпатыч рассказал, как он был послан и как насилу мог уехать.
– Что же, ваше сиятельство, или мы пропали? – спросил он опять.
Князь Андрей, не отвечая, достал записную книжку и, приподняв колено, стал писать карандашом на вырванном листе. Он писал сестре:
«Смоленск сдают, – писал он, – Лысые Горы будут заняты неприятелем через неделю. Уезжайте сейчас в Москву. Отвечай мне тотчас, когда вы выедете, прислав нарочного в Усвяж».
Написав и передав листок Алпатычу, он на словах передал ему, как распорядиться отъездом князя, княжны и сына с учителем и как и куда ответить ему тотчас же. Еще не успел он окончить эти приказания, как верховой штабный начальник, сопутствуемый свитой, подскакал к нему.
– Вы полковник? – кричал штабный начальник, с немецким акцентом, знакомым князю Андрею голосом. – В вашем присутствии зажигают дома, а вы стоите? Что это значит такое? Вы ответите, – кричал Берг, который был теперь помощником начальника штаба левого фланга пехотных войск первой армии, – место весьма приятное и на виду, как говорил Берг.
Князь Андрей посмотрел на него и, не отвечая, продолжал, обращаясь к Алпатычу:
– Так скажи, что до десятого числа жду ответа, а ежели десятого не получу известия, что все уехали, я сам должен буду все бросить и ехать в Лысые Горы.
– Я, князь, только потому говорю, – сказал Берг, узнав князя Андрея, – что я должен исполнять приказания, потому что я всегда точно исполняю… Вы меня, пожалуйста, извините, – в чем то оправдывался Берг.
Что то затрещало в огне. Огонь притих на мгновенье; черные клубы дыма повалили из под крыши. Еще страшно затрещало что то в огне, и завалилось что то огромное.
– Урруру! – вторя завалившемуся потолку амбара, из которого несло запахом лепешек от сгоревшего хлеба, заревела толпа. Пламя вспыхнуло и осветило оживленно радостные и измученные лица людей, стоявших вокруг пожара.
Человек во фризовой шинели, подняв кверху руку, кричал:
– Важно! пошла драть! Ребята, важно!..
– Это сам хозяин, – послышались голоса.
– Так, так, – сказал князь Андрей, обращаясь к Алпатычу, – все передай, как я тебе говорил. – И, ни слова не отвечая Бергу, замолкшему подле него, тронул лошадь и поехал в переулок.


От Смоленска войска продолжали отступать. Неприятель шел вслед за ними. 10 го августа полк, которым командовал князь Андрей, проходил по большой дороге, мимо проспекта, ведущего в Лысые Горы. Жара и засуха стояли более трех недель. Каждый день по небу ходили курчавые облака, изредка заслоняя солнце; но к вечеру опять расчищало, и солнце садилось в буровато красную мглу. Только сильная роса ночью освежала землю. Остававшиеся на корню хлеба сгорали и высыпались. Болота пересохли. Скотина ревела от голода, не находя корма по сожженным солнцем лугам. Только по ночам и в лесах пока еще держалась роса, была прохлада. Но по дороге, по большой дороге, по которой шли войска, даже и ночью, даже и по лесам, не было этой прохлады. Роса не заметна была на песочной пыли дороги, встолченной больше чем на четверть аршина. Как только рассветало, начиналось движение. Обозы, артиллерия беззвучно шли по ступицу, а пехота по щиколку в мягкой, душной, не остывшей за ночь, жаркой пыли. Одна часть этой песочной пыли месилась ногами и колесами, другая поднималась и стояла облаком над войском, влипая в глаза, в волоса, в уши, в ноздри и, главное, в легкие людям и животным, двигавшимся по этой дороге. Чем выше поднималось солнце, тем выше поднималось облако пыли, и сквозь эту тонкую, жаркую пыль на солнце, не закрытое облаками, можно было смотреть простым глазом. Солнце представлялось большим багровым шаром. Ветра не было, и люди задыхались в этой неподвижной атмосфере. Люди шли, обвязавши носы и рты платками. Приходя к деревне, все бросалось к колодцам. Дрались за воду и выпивали ее до грязи.
Князь Андрей командовал полком, и устройство полка, благосостояние его людей, необходимость получения и отдачи приказаний занимали его. Пожар Смоленска и оставление его были эпохой для князя Андрея. Новое чувство озлобления против врага заставляло его забывать свое горе. Он весь был предан делам своего полка, он был заботлив о своих людях и офицерах и ласков с ними. В полку его называли наш князь, им гордились и его любили. Но добр и кроток он был только с своими полковыми, с Тимохиным и т. п., с людьми совершенно новыми и в чужой среде, с людьми, которые не могли знать и понимать его прошедшего; но как только он сталкивался с кем нибудь из своих прежних, из штабных, он тотчас опять ощетинивался; делался злобен, насмешлив и презрителен. Все, что связывало его воспоминание с прошедшим, отталкивало его, и потому он старался в отношениях этого прежнего мира только не быть несправедливым и исполнять свой долг.
Правда, все в темном, мрачном свете представлялось князю Андрею – особенно после того, как оставили Смоленск (который, по его понятиям, можно и должно было защищать) 6 го августа, и после того, как отец, больной, должен был бежать в Москву и бросить на расхищение столь любимые, обстроенные и им населенные Лысые Горы; но, несмотря на то, благодаря полку князь Андрей мог думать о другом, совершенно независимом от общих вопросов предмете – о своем полку. 10 го августа колонна, в которой был его полк, поравнялась с Лысыми Горами. Князь Андрей два дня тому назад получил известие, что его отец, сын и сестра уехали в Москву. Хотя князю Андрею и нечего было делать в Лысых Горах, он, с свойственным ему желанием растравить свое горе, решил, что он должен заехать в Лысые Горы.
Он велел оседлать себе лошадь и с перехода поехал верхом в отцовскую деревню, в которой он родился и провел свое детство. Проезжая мимо пруда, на котором всегда десятки баб, переговариваясь, били вальками и полоскали свое белье, князь Андрей заметил, что на пруде никого не было, и оторванный плотик, до половины залитый водой, боком плавал посредине пруда. Князь Андрей подъехал к сторожке. У каменных ворот въезда никого не было, и дверь была отперта. Дорожки сада уже заросли, и телята и лошади ходили по английскому парку. Князь Андрей подъехал к оранжерее; стекла были разбиты, и деревья в кадках некоторые повалены, некоторые засохли. Он окликнул Тараса садовника. Никто не откликнулся. Обогнув оранжерею на выставку, он увидал, что тесовый резной забор весь изломан и фрукты сливы обдерганы с ветками. Старый мужик (князь Андрей видал его у ворот в детстве) сидел и плел лапоть на зеленой скамеечке.
Он был глух и не слыхал подъезда князя Андрея. Он сидел на лавке, на которой любил сиживать старый князь, и около него было развешено лычко на сучках обломанной и засохшей магнолии.
Князь Андрей подъехал к дому. Несколько лип в старом саду были срублены, одна пегая с жеребенком лошадь ходила перед самым домом между розанами. Дом был заколочен ставнями. Одно окно внизу было открыто. Дворовый мальчик, увидав князя Андрея, вбежал в дом.
Алпатыч, услав семью, один оставался в Лысых Горах; он сидел дома и читал Жития. Узнав о приезде князя Андрея, он, с очками на носу, застегиваясь, вышел из дома, поспешно подошел к князю и, ничего не говоря, заплакал, целуя князя Андрея в коленку.
Потом он отвернулся с сердцем на свою слабость и стал докладывать ему о положении дел. Все ценное и дорогое было отвезено в Богучарово. Хлеб, до ста четвертей, тоже был вывезен; сено и яровой, необыкновенный, как говорил Алпатыч, урожай нынешнего года зеленым взят и скошен – войсками. Мужики разорены, некоторый ушли тоже в Богучарово, малая часть остается.
Князь Андрей, не дослушав его, спросил, когда уехали отец и сестра, разумея, когда уехали в Москву. Алпатыч отвечал, полагая, что спрашивают об отъезде в Богучарово, что уехали седьмого, и опять распространился о долах хозяйства, спрашивая распоряжении.
– Прикажете ли отпускать под расписку командам овес? У нас еще шестьсот четвертей осталось, – спрашивал Алпатыч.
«Что отвечать ему? – думал князь Андрей, глядя на лоснеющуюся на солнце плешивую голову старика и в выражении лица его читая сознание того, что он сам понимает несвоевременность этих вопросов, но спрашивает только так, чтобы заглушить и свое горе.
– Да, отпускай, – сказал он.
– Ежели изволили заметить беспорядки в саду, – говорил Алпатыч, – то невозмежио было предотвратить: три полка проходили и ночевали, в особенности драгуны. Я выписал чин и звание командира для подачи прошения.
– Ну, что ж ты будешь делать? Останешься, ежели неприятель займет? – спросил его князь Андрей.
Алпатыч, повернув свое лицо к князю Андрею, посмотрел на него; и вдруг торжественным жестом поднял руку кверху.
– Он мой покровитель, да будет воля его! – проговорил он.
Толпа мужиков и дворовых шла по лугу, с открытыми головами, приближаясь к князю Андрею.
– Ну прощай! – сказал князь Андрей, нагибаясь к Алпатычу. – Уезжай сам, увози, что можешь, и народу вели уходить в Рязанскую или в Подмосковную. – Алпатыч прижался к его ноге и зарыдал. Князь Андрей осторожно отодвинул его и, тронув лошадь, галопом поехал вниз по аллее.