Гарсия I Иньигес

Гарсия I Иньигес баск. Gartzia I a Eneko исп. García I Íñiguez<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Гарсия Иньигес Памплонский (картина Мануэля Агирре-и-Монсальбе; XIX век)</td></tr>
Король Памплоны
851/852 — 870/882
Предшественник:	Иньиго Ариста
Преемник:	Гарсия II Хименес или Фортун Гарсес
Вероисповедание:	Христианство
Рождение:	около 810
Смерть:	870/882
Место погребения:	монастырь Сан-Сальвадор-де-Лейре
Династия:	Ариста
Отец:	Иньиго Ариста
Мать:	Онека
Супруга:	1-я: Ория (или Уррака) 2-я: Леодегунда
Дети:	От 1-го брака: сыновья: Фортун и Санчо дочери: Химена и Онека

Гарси́я I И́ньигес (баск. Gartzia I a Eneko, исп. García I Íñiguez; около 810—870/882) — король Памплоны (Наварры) (851/852—870/882) из династии Ариста, первый из правителей Наварры, принявший участие в Реконкисте.

Биография

Регентство

Гарсия I был старшим сыном первого короля Памплоны Иньиго Аристы и его жены Онеки. Своё детство он провёл в Кордове в качестве почётного заложника правителя Кордовского эмирата.

Наваррские предания говорят о тяжёлой болезни, постигшей короля Иньиго Аристу в последние годы его жизни: он оказался парализован и за него страной управляли регенты — его сын Гарсия и представитель династии Хименес, управлявшей «другой частью королевства», Химено Гарсес. Точная дата этого события неизвестна (историки называют различные даты в период 840-х годов), но начиная с 842 года в исторических хрониках в качестве военачальника, возглавлявшего наваррцев, упоминается почти всегда только Гарсия Иньигес.

В 842 году король Иньиго Ариста поддержал мятеж своего родственника Мусы II ибн Мусы, главы семьи Бану Каси, поднятый им против эмира Кордовы Абд ар-Рахмана II, и, вероятно в сентябре, соединённое войско Мусы и Гарсии Иньигеса разгромило в битве при Тсалме переправлявшееся через реку Эбро войско мавров под командованием вали Сарагосы ал-Харета ибн Вази. Однако в мае 843 года против мятежников выступило войско во главе с сыном эмира, Мухаммадом. Уже в июне Муса II, осаждённый в Туделе, был вынужден покориться Абд ар-Рахману II. Мухаммад, после победы над Мусой II, двинулся на его союзника, короля Иньиго Аристу, и в июле нанёс под Памплоной поражение большому войску наваррцев, арагонцев, галисийцев, кастильцев и алавцев, а также тех из Бану Каси, кто не смирился с капитуляцией Мусы II. В битве погибло множество христиан, в том числе дядя Гарсии, Фортун Иньигес, которого исторические хроники называли «первый воин королевства». Погиб и один из братьев Мусы ибн Мусы. Иньиго Ариста и Гарсия получили ранения и бежали с поля боя. Некоторые знатные наваррцы, а также брат графа Арагона, Веласко Гарсес, перешли к мусульманам. В 844 году в Кордову бежал и младший сын короля Памплоны, Галиндо Иньигес. В 845 и в 847 годах правители Наварры вновь оказывали поддержку Бану Каси в мятежах против эмира Кордовы и оба раза мавры совершали успешные походы на Памплону, а Муса II без согласования с королём Наварры заключал мир с эмиром. Во время похода 847 года сын эмира, Мухаммад, взял Памплону и разрушил в городе многие здания. Евлогий Кордовский, совершивший поездку в Наварру в 848 году, говорит о полном разрушении кафедрального собора Памплоны, из-за чего епископ Вилиесинд должен был искать прибежища в монастыре Сан-Сальвадор-де-Лейре. В 850 году мусульманские авторы сообщают о поддержке Наваррой нового мятежа Мусы II ибн Мусы против эмира Абд ар-Рахмана II.

Под 851 годом в «Фонтанельской хронике» содержится запись о посольстве герцогов наваррцев (историки считают, что ими могли быть Иньиго Ариста и Химено Гарсес) ко двору короля Западно-франкского королевства Карла II Лысого, к которому те прибыли с подарками и с просьбой о мире.

Испано-мусульманский историк Ибн Хаййан датирует смерть короля Иньиго Аристы 237 годом хиджры (5 июля 851—22 июня 852), говоря, что «эмир Памплоны» Гарсия Иньигес получил власть после своего отца Иньиго Иньигеса. Эта запись свидетельствует, что мусульманские авторы признавали за правителем Памплоны титул равный титулу правителя Кордовы, который в христианском государстве должен был соответствовать титулу «король».

Правление

В первые годы своего правления Гарсия I Иньигес продолжал придержиматься политики своего отца, направленный на союз с мосарабами из Бану Каси. К этому времени относится поход наваррцев и их союзников астурийцев на помощь жителям Толедо, восставшим против нового эмира Кордовы Мухаммада I. Эта военная экспедиция, организованная королями Гарсией I Иньигесом и Ордоньо I, завершилась тяжёлым поражением христиан и толедцев в битве на берегу реки Гуадаласете.

В связи с постоянным отсутствием помощи от Мусы II ибн Мусы в войнах Наварры с Кордовским халифатом во второй половине 850-х годов король Гарсия начал ещё больше сближаться с правителем Астурии Ордоньо I. В это время Астурийское королевство активизировала военные действия против мавров, в том числе и в районах, прилегающих к границам королевства Памплона: король Ордоньо, под властью которого находились некоторые из земель, населённых басками, совершил несколько успешных походов в расположенную к югу от Памплоны долину Ла-Риоха, к востоку от Наварры в области Бардулия (будущая Кастилия) король Астурии начал строительство многочисленных крепостей и установил своей контроль над Алавой, ранее, вероятно, зависевшей от королей Памплоны. В 858 году между двумя королевствами был заключён союз, скреплённый браком Гарсии I Иньигеса с дочерью Ордоньо I, Леодегундой. Одновременно произошло и сближение Мусы II с кордовским эмиром Мухаммадом I, что вызвало ещё большую взаимную отчуждённость правителей Наварры и Бану Каси.

Окончательный разрыв между Гарсией I и Мусой II произошёл в 859 году, когда глава Бану Каси в обмен на неприкосновенность своих владений пропустил направлявшийся вверх по Эбро большой отряд норманнов из числа тех, которые под предводительством конунгов Хастинга и Бьорна Железнобокого с прошлого года грабили побережье Пиренейского полуострова. Викингам удалось неожиданно напасть на Памплону и пленить короля Гарсию, который был освобождён только после получения норманнами выкупа в 70 000, а по другим данным в 90 000 золотых динаров. Одновременно Муса II ибн Муса сам выступил в поход на Памплону. Об этом стало известно королю Ордоньо I, который с войском немедленно выступил на помощь своему союзнику, королю Гарсии Иньигесу, и осадил крупный город Альбельда, принадлежащий Бану Каси. Это заставило Мусу II прервать поход и двинуться к осаждаемому городу. В последовавшей через несколько дней битве при Альбельде соединённое астурийско-наваррское войско разгромило армию Мусы II ибн Мусы. Число погибших мусульман, по разным данным, составляло от 10 000 до 12 000 воинов, сам Муса получил тяжёлые ранения и уже до самой своей смерти в 862 году не предпринимал больших походов против христиан. Альбельда была полностью разрушена. Победа христиан при Альбельде вызвала в 860 году ответный поход эмира Мухаммада I в Наварру, во время которого мавры взяли Памплону и захватили в плен Фортуна Гарсеса, сына и наследника короля Наварры. Фортун был отвезён в Кордову, где провёл в заключении следующие 20 лет своей жизни.

Согласно преданиям, король Гарсия I Иньигес был первым королём Памплоны, заботившимся о паломниках, идущих по Дороге Святого Иакова в Сантьяго-де-Компостелу, и пытавшимся обеспечить их безопасность от нападений мавров. В средневековых исторических хрониках содержатся записи, которые позволяют предполагать, что Гарсии I удалось расширить свои владения и успешно противостоять попыткам графов Барселоны захватить некоторые западные области своего королевства. К 869 или 870 году относятся свидетельства хроник XI века, происходящих из королевства Леон, о браке короля Астурии Альфонсо III Великого с Хименой Наваррской, которую считают дочерью короля Гарсии I.

Последнее известие исторических хроник, в котором фигурирует имя короля Гарсии I Иньигеса, датировано 870 годом, когда он заключил союз с Амрусом ибн Амром, поднявшим мятеж против эмира Кордовы, казнившего племянника короля Памплоны, вали Уэски Мусу ибн Галиндо. После этого года достоверных сведений, относящихся к Гарсии I, не обнаружено. Дарственная хартия, якобы данная 21 октября 880 года королём Гарсией Иньигесом и его сыном Фортуном монастырю Сан-Сальвадор-де-Лейре, большинством историков считается позднейшей подделкой. В записях хроник за 870—882 годы имя правителя Наварры или не упоминается, или упоминается без указания патронима. Отсутствие в хрониках имени Гарсии Иньигеса позволило ряду историков предположить, что он скончался в 870 году и его преемником на троне стал представитель династии Хименес король Гарсия II Хименес. Другая часть историков предполагает, что датой смерти Гарсии I является 882 год. В этом случае к правлению этого короля также относятся сообщения хроник о заключении правителем Памплоны в 871 году союза с восставшими против эмира Мухаммада I сыновьями Мусы II ибн Мусы и о гибели в 882 году короля по имени Гарсия в битве при Айбаре, где он сражался в союзе с Умаром ибн Хафсуном против эмира Кордовы. Тело короля Гарсии I было похоронено в монастыре Сан-Сальвадор-де-Лейре, семейной усыпальнице королей Наварры из династии Ариста. Новым королём Памплоны стал освобождённый из плена в 880 году сын Гарсии I Иньигеса, Фортун Гарсес.

Семья

Король Памплоны Гарсия I Иньигес был женат два раза. Первой его супругой называют Орию, предположительно являвшуюся одним лицом с упоминаемой позднейшими историческими хрониками Урракой. Вероятнее всего, что она была дочерью главы семьи Бану Каси Мусы II ибн Мусы, но также есть версии о её гасконском или арагонском происхождении. Детьми от этого брака были:

• Фортун Гарсес (около 830—906) — король Памплоны (Наварры) (882—905)
• Санчо
• Химена (умерла после 912) — жена (с 869/870) короля Астурии Альфонсо III Великого
• Онека — жена графа Арагона Аснара II Галиндеса.

Вторым браком (с 858 года) король Гарсия I был женат на Леодегунде, дочери короля Астурии Ордоньо I. Детей от этого брака у короля Наварры не было.

Карты

• [www.covadonga.narod.ru/Pamplona.html Образование Памплонского королевства (IX век)]

Литература

• de Setién y García J. M. Historia de La Rioja. Edad Media // La Dominación musulmana en La Rioja (711—1031). — Logroño: Edita Caja Rioja, 1983.
• Usunáriz Garayoa J. M. [books.google.com/books?id=LT1RaZEqhR8C&printsec=frontcover&hl=ru&source=gbs_summary_r&cad=0#PPA28,M1 Historia breve de Navarra]. — Silex Ediciones, 2006. — 359 p. — ISBN 978-8477371472.

Ссылки

• [www.covadonga.narod.ru/Navarra.html Наварра]. Реконкиста. Проверено 8 января 2012. [www.webcitation.org/65eT2FmkM Архивировано из первоисточника 23 февраля 2012].
• [www.manfred-hiebl.de/mittelalter-genealogie/mittelalter/koenige/navarra/garcias_1_iniguez_koenig_882.html Garcias I. Iniguez] (нем.). Genealogie Mittelalter. Проверено 8 января 2012. [www.webcitation.org/66YeKxaS4 Архивировано из первоисточника 31 марта 2012].
• [www.fmg.ac/Projects/MedLands/NAVARRE.htm#_Toc206999116 Navarre, kings] (англ.). Foundation for Medeval Genealogy. Проверено 8 января 2012. [www.webcitation.org/65QCGWSJR Архивировано из первоисточника 13 февраля 2012].

Отрывок, характеризующий Гарсия I Иньигес

Между тем в задах свиты императора происходило шепотом взволнованное совещание между его генералами и маршалами. Посланные за депутацией вернулись с известием, что Москва пуста, что все уехали и ушли из нее. Лица совещавшихся были бледны и взволнованны. Не то, что Москва была оставлена жителями (как ни важно казалось это событие), пугало их, но их пугало то, каким образом объявить о том императору, каким образом, не ставя его величество в то страшное, называемое французами ridicule [смешным] положение, объявить ему, что он напрасно ждал бояр так долго, что есть толпы пьяных, но никого больше. Одни говорили, что надо было во что бы то ни стало собрать хоть какую нибудь депутацию, другие оспаривали это мнение и утверждали, что надо, осторожно и умно приготовив императора, объявить ему правду.
– Il faudra le lui dire tout de meme… – говорили господа свиты. – Mais, messieurs… [Однако же надо сказать ему… Но, господа…] – Положение было тем тяжеле, что император, обдумывая свои планы великодушия, терпеливо ходил взад и вперед перед планом, посматривая изредка из под руки по дороге в Москву и весело и гордо улыбаясь.
– Mais c'est impossible… [Но неловко… Невозможно…] – пожимая плечами, говорили господа свиты, не решаясь выговорить подразумеваемое страшное слово: le ridicule…
Между тем император, уставши от тщетного ожидания и своим актерским чутьем чувствуя, что величественная минута, продолжаясь слишком долго, начинает терять свою величественность, подал рукою знак. Раздался одинокий выстрел сигнальной пушки, и войска, с разных сторон обложившие Москву, двинулись в Москву, в Тверскую, Калужскую и Дорогомиловскую заставы. Быстрее и быстрее, перегоняя одни других, беглым шагом и рысью, двигались войска, скрываясь в поднимаемых ими облаках пыли и оглашая воздух сливающимися гулами криков.
Увлеченный движением войск, Наполеон доехал с войсками до Дорогомиловской заставы, но там опять остановился и, слезши с лошади, долго ходил у Камер коллежского вала, ожидая депутации.


Москва между тем была пуста. В ней были еще люди, в ней оставалась еще пятидесятая часть всех бывших прежде жителей, но она была пуста. Она была пуста, как пуст бывает домирающий обезматочивший улей.
В обезматочившем улье уже нет жизни, но на поверхностный взгляд он кажется таким же живым, как и другие.
Так же весело в жарких лучах полуденного солнца вьются пчелы вокруг обезматочившего улья, как и вокруг других живых ульев; так же издалека пахнет от него медом, так же влетают и вылетают из него пчелы. Но стоит приглядеться к нему, чтобы понять, что в улье этом уже нет жизни. Не так, как в живых ульях, летают пчелы, не тот запах, не тот звук поражают пчеловода. На стук пчеловода в стенку больного улья вместо прежнего, мгновенного, дружного ответа, шипенья десятков тысяч пчел, грозно поджимающих зад и быстрым боем крыльев производящих этот воздушный жизненный звук, – ему отвечают разрозненные жужжания, гулко раздающиеся в разных местах пустого улья. Из летка не пахнет, как прежде, спиртовым, душистым запахом меда и яда, не несет оттуда теплом полноты, а с запахом меда сливается запах пустоты и гнили. У летка нет больше готовящихся на погибель для защиты, поднявших кверху зады, трубящих тревогу стражей. Нет больше того ровного и тихого звука, трепетанья труда, подобного звуку кипенья, а слышится нескладный, разрозненный шум беспорядка. В улей и из улья робко и увертливо влетают и вылетают черные продолговатые, смазанные медом пчелы грабительницы; они не жалят, а ускользают от опасности. Прежде только с ношами влетали, а вылетали пустые пчелы, теперь вылетают с ношами. Пчеловод открывает нижнюю колодезню и вглядывается в нижнюю часть улья. Вместо прежде висевших до уза (нижнего дна) черных, усмиренных трудом плетей сочных пчел, держащих за ноги друг друга и с непрерывным шепотом труда тянущих вощину, – сонные, ссохшиеся пчелы в разные стороны бредут рассеянно по дну и стенкам улья. Вместо чисто залепленного клеем и сметенного веерами крыльев пола на дне лежат крошки вощин, испражнения пчел, полумертвые, чуть шевелящие ножками и совершенно мертвые, неприбранные пчелы.
Пчеловод открывает верхнюю колодезню и осматривает голову улья. Вместо сплошных рядов пчел, облепивших все промежутки сотов и греющих детву, он видит искусную, сложную работу сотов, но уже не в том виде девственности, в котором она бывала прежде. Все запущено и загажено. Грабительницы – черные пчелы – шныряют быстро и украдисто по работам; свои пчелы, ссохшиеся, короткие, вялые, как будто старые, медленно бродят, никому не мешая, ничего не желая и потеряв сознание жизни. Трутни, шершни, шмели, бабочки бестолково стучатся на лету о стенки улья. Кое где между вощинами с мертвыми детьми и медом изредка слышится с разных сторон сердитое брюзжание; где нибудь две пчелы, по старой привычке и памяти очищая гнездо улья, старательно, сверх сил, тащат прочь мертвую пчелу или шмеля, сами не зная, для чего они это делают. В другом углу другие две старые пчелы лениво дерутся, или чистятся, или кормят одна другую, сами не зная, враждебно или дружелюбно они это делают. В третьем месте толпа пчел, давя друг друга, нападает на какую нибудь жертву и бьет и душит ее. И ослабевшая или убитая пчела медленно, легко, как пух, спадает сверху в кучу трупов. Пчеловод разворачивает две средние вощины, чтобы видеть гнездо. Вместо прежних сплошных черных кругов спинка с спинкой сидящих тысяч пчел и блюдущих высшие тайны родного дела, он видит сотни унылых, полуживых и заснувших остовов пчел. Они почти все умерли, сами не зная этого, сидя на святыне, которую они блюли и которой уже нет больше. От них пахнет гнилью и смертью. Только некоторые из них шевелятся, поднимаются, вяло летят и садятся на руку врагу, не в силах умереть, жаля его, – остальные, мертвые, как рыбья чешуя, легко сыплются вниз. Пчеловод закрывает колодезню, отмечает мелом колодку и, выбрав время, выламывает и выжигает ее.
Так пуста была Москва, когда Наполеон, усталый, беспокойный и нахмуренный, ходил взад и вперед у Камерколлежского вала, ожидая того хотя внешнего, но необходимого, по его понятиям, соблюдения приличий, – депутации.
В разных углах Москвы только бессмысленно еще шевелились люди, соблюдая старые привычки и не понимая того, что они делали.
Когда Наполеону с должной осторожностью было объявлено, что Москва пуста, он сердито взглянул на доносившего об этом и, отвернувшись, продолжал ходить молча.
– Подать экипаж, – сказал он. Он сел в карету рядом с дежурным адъютантом и поехал в предместье.
– «Moscou deserte. Quel evenemeDt invraisemblable!» [«Москва пуста. Какое невероятное событие!»] – говорил он сам с собой.
Он не поехал в город, а остановился на постоялом дворе Дорогомиловского предместья.
Le coup de theatre avait rate. [Не удалась развязка театрального представления.]


Русские войска проходили через Москву с двух часов ночи и до двух часов дня и увлекали за собой последних уезжавших жителей и раненых.
Самая большая давка во время движения войск происходила на мостах Каменном, Москворецком и Яузском.
В то время как, раздвоившись вокруг Кремля, войска сперлись на Москворецком и Каменном мостах, огромное число солдат, пользуясь остановкой и теснотой, возвращались назад от мостов и украдчиво и молчаливо прошныривали мимо Василия Блаженного и под Боровицкие ворота назад в гору, к Красной площади, на которой по какому то чутью они чувствовали, что можно брать без труда чужое. Такая же толпа людей, как на дешевых товарах, наполняла Гостиный двор во всех его ходах и переходах. Но не было ласково приторных, заманивающих голосов гостинодворцев, не было разносчиков и пестрой женской толпы покупателей – одни были мундиры и шинели солдат без ружей, молчаливо с ношами выходивших и без ноши входивших в ряды. Купцы и сидельцы (их было мало), как потерянные, ходили между солдатами, отпирали и запирали свои лавки и сами с молодцами куда то выносили свои товары. На площади у Гостиного двора стояли барабанщики и били сбор. Но звук барабана заставлял солдат грабителей не, как прежде, сбегаться на зов, а, напротив, заставлял их отбегать дальше от барабана. Между солдатами, по лавкам и проходам, виднелись люди в серых кафтанах и с бритыми головами. Два офицера, один в шарфе по мундиру, на худой темно серой лошади, другой в шинели, пешком, стояли у угла Ильинки и о чем то говорили. Третий офицер подскакал к ним.
– Генерал приказал во что бы то ни стало сейчас выгнать всех. Что та, это ни на что не похоже! Половина людей разбежалась.
– Ты куда?.. Вы куда?.. – крикнул он на трех пехотных солдат, которые, без ружей, подобрав полы шинелей, проскользнули мимо него в ряды. – Стой, канальи!
– Да, вот извольте их собрать! – отвечал другой офицер. – Их не соберешь; надо идти скорее, чтобы последние не ушли, вот и всё!
– Как же идти? там стали, сперлися на мосту и не двигаются. Или цепь поставить, чтобы последние не разбежались?
– Да подите же туда! Гони ж их вон! – крикнул старший офицер.
Офицер в шарфе слез с лошади, кликнул барабанщика и вошел с ним вместе под арки. Несколько солдат бросилось бежать толпой. Купец, с красными прыщами по щекам около носа, с спокойно непоколебимым выражением расчета на сытом лице, поспешно и щеголевато, размахивая руками, подошел к офицеру.
– Ваше благородие, – сказал он, – сделайте милость, защитите. Нам не расчет пустяк какой ни на есть, мы с нашим удовольствием! Пожалуйте, сукна сейчас вынесу, для благородного человека хоть два куска, с нашим удовольствием! Потому мы чувствуем, а это что ж, один разбой! Пожалуйте! Караул, что ли, бы приставили, хоть запереть дали бы…
Несколько купцов столпилось около офицера.
– Э! попусту брехать то! – сказал один из них, худощавый, с строгим лицом. – Снявши голову, по волосам не плачут. Бери, что кому любо! – И он энергическим жестом махнул рукой и боком повернулся к офицеру.
– Тебе, Иван Сидорыч, хорошо говорить, – сердито заговорил первый купец. – Вы пожалуйте, ваше благородие.
– Что говорить! – крикнул худощавый. – У меня тут в трех лавках на сто тысяч товару. Разве убережешь, когда войско ушло. Эх, народ, божью власть не руками скласть!
– Пожалуйте, ваше благородие, – говорил первый купец, кланяясь. Офицер стоял в недоумении, и на лице его видна была нерешительность.
– Да мне что за дело! – крикнул он вдруг и пошел быстрыми шагами вперед по ряду. В одной отпертой лавке слышались удары и ругательства, и в то время как офицер подходил к ней, из двери выскочил вытолкнутый человек в сером армяке и с бритой головой.
Человек этот, согнувшись, проскочил мимо купцов и офицера. Офицер напустился на солдат, бывших в лавке. Но в это время страшные крики огромной толпы послышались на Москворецком мосту, и офицер выбежал на площадь.
– Что такое? Что такое? – спрашивал он, но товарищ его уже скакал по направлению к крикам, мимо Василия Блаженного. Офицер сел верхом и поехал за ним. Когда он подъехал к мосту, он увидал снятые с передков две пушки, пехоту, идущую по мосту, несколько поваленных телег, несколько испуганных лиц и смеющиеся лица солдат. Подле пушек стояла одна повозка, запряженная парой. За повозкой сзади колес жались четыре борзые собаки в ошейниках. На повозке была гора вещей, и на самом верху, рядом с детским, кверху ножками перевернутым стульчиком сидела баба, пронзительно и отчаянно визжавшая. Товарищи рассказывали офицеру, что крик толпы и визги бабы произошли оттого, что наехавший на эту толпу генерал Ермолов, узнав, что солдаты разбредаются по лавкам, а толпы жителей запружают мост, приказал снять орудия с передков и сделать пример, что он будет стрелять по мосту. Толпа, валя повозки, давя друг друга, отчаянно кричала, теснясь, расчистила мост, и войска двинулись вперед.


В самом городе между тем было пусто. По улицам никого почти не было. Ворота и лавки все были заперты; кое где около кабаков слышались одинокие крики или пьяное пенье. Никто не ездил по улицам, и редко слышались шаги пешеходов. На Поварской было совершенно тихо и пустынно. На огромном дворе дома Ростовых валялись объедки сена, помет съехавшего обоза и не было видно ни одного человека. В оставшемся со всем своим добром доме Ростовых два человека были в большой гостиной. Это были дворник Игнат и казачок Мишка, внук Васильича, оставшийся в Москве с дедом. Мишка, открыв клавикорды, играл на них одним пальцем. Дворник, подбоченившись и радостно улыбаясь, стоял пред большим зеркалом.
– Вот ловко то! А? Дядюшка Игнат! – говорил мальчик, вдруг начиная хлопать обеими руками по клавишам.