Гартман, Фома Александрович
Фома Александрович Гартман, Томас де Гартман (нем. Thomas De Hartmann; 21 сентября 1885, Хоружевка, Российская империя — 28 марта 1956, Нью-Йорк) — российский композитор.
Начинал заниматься музыкой в Московской консерватории под руководством Антона Аренского, затем Сергея Танеева; в 1900—1904 годах учился в Санкт-Петербургской консерватории в классе фортепиано Анны Есиповой. В 1907 году получил определённую известность благодаря балету «Аленький цветочек», поставленному в Мариинском театре Николаем Легатом (спустя многие годы Сергей Маковский называет его в мемуарах «небезызвестным композитором балета „Аленький цветочек“».[1]) Затем в течение ряда лет жил в Мюнхене, где совершенствовал профессиональное мастерство под руководством Феликса Мотля. Сблизившись с Василием Кандинским, написал музыку к задуманной им опере «Жёлтый звук» (нем. Der Gelbe Klang; 1912), опубликовал статью «Об анархии в музыке» (нем. Über die Anarchie in der Musik) в журнале «Синий всадник».
С началом Первой мировой войны вернулся в Россию, некоторое время служил офицером. После Октябрьской революции 1917 года перебрался в Тифлис, вёл класс композиции в Тифлисском музыкальном училище (среди его учеников, в частности, Тамара Вахвахишвили). В 1921 году через Константинополь эмигрировал в Берлин, затем в Париж, где преподавал в Русской консерватории, возглавлявшейся Николаем Черепниным. Написал балет «Бабетта» (1935), четыре симфонии, фортепианный концерт (премьера в исполнении автора с оркестром Ламурё под управлением Эжена Биго), романсы (в том числе первые романсы на стихи Марины Цветаевой[2]), работал над оперой «Эсфирь» (по Расину). По воспоминаниям Романа Гуля, музыку Гартмана ценили Фёдор Шаляпин и Сергей Рахманинов.[3] В 1950 году переехал в США.
Автор музыки для кинематографа, фильмы: Kriss (1932, США), L’or des mers (1932, Франция), «Встречи с замечательными людьми» (реж. Питер Брук, 1979, Англия-Франция).
Гартман известен как один из преданных учеников и сподвижников Георгия Гурджиева. Он сотрудничал с Гурджиевым на протяжении 12 лет (1917—1929), сочинял в соавторстве с ним музыку для сопровождения «сакральных танцев» Гурджиева. Оставил воспоминания «Наша жизнь с Гурджиевым» (англ. Our Life with Mr. Gurdjieff), написанные совместно с женой.[4]
Напишите отзыв о статье "Гартман, Фома Александрович"
Примечания
- ↑ [gumilev.ru/biography/34/ С. Маковский. Николай Гумилёв по личным воспоминаниям]
- ↑ [www.rusnetusa.com/article/-art-239.php М. Кацева. К истории одной встречи]
- ↑ [www.pseudology.org/Gul/Part_02_05.htm Р. Гуль. Я унёс Россию. Апология русской эмиграции]
- ↑ [www.gurdjieff.org/mangan1.htm John Mangan. Thomas de Hartmann: A Composer’s Life] // Notes: Quarterly Journal of the Music Library Association, Vol. 53, No. 1 (September 1996), pp. 18-29.
Ссылки
- [www.gurdjieff.org/hartmann.htm Материалы о Гартмане на сайте Gurdjieff International Review.] (англ.)
Отрывок, характеризующий Гартман, Фома Александрович
Горячие губы прижались к ее губам и в ту же минуту она почувствовала себя опять свободною, и в комнате послышался шум шагов и платья Элен. Наташа оглянулась на Элен, потом, красная и дрожащая, взглянула на него испуганно вопросительно и пошла к двери.– Un mot, un seul, au nom de Dieu, [Одно слово, только одно, ради Бога,] – говорил Анатоль.
Она остановилась. Ей так нужно было, чтобы он сказал это слово, которое бы объяснило ей то, что случилось и на которое она бы ему ответила.
– Nathalie, un mot, un seul, – всё повторял он, видимо не зная, что сказать и повторял его до тех пор, пока к ним подошла Элен.
Элен вместе с Наташей опять вышла в гостиную. Не оставшись ужинать, Ростовы уехали.
Вернувшись домой, Наташа не спала всю ночь: ее мучил неразрешимый вопрос, кого она любила, Анатоля или князя Андрея. Князя Андрея она любила – она помнила ясно, как сильно она любила его. Но Анатоля она любила тоже, это было несомненно. «Иначе, разве бы всё это могло быть?» думала она. «Ежели я могла после этого, прощаясь с ним, улыбкой ответить на его улыбку, ежели я могла допустить до этого, то значит, что я с первой минуты полюбила его. Значит, он добр, благороден и прекрасен, и нельзя было не полюбить его. Что же мне делать, когда я люблю его и люблю другого?» говорила она себе, не находя ответов на эти страшные вопросы.
Пришло утро с его заботами и суетой. Все встали, задвигались, заговорили, опять пришли модистки, опять вышла Марья Дмитриевна и позвали к чаю. Наташа широко раскрытыми глазами, как будто она хотела перехватить всякий устремленный на нее взгляд, беспокойно оглядывалась на всех и старалась казаться такою же, какою она была всегда.
После завтрака Марья Дмитриевна (это было лучшее время ее), сев на свое кресло, подозвала к себе Наташу и старого графа.
– Ну с, друзья мои, теперь я всё дело обдумала и вот вам мой совет, – начала она. – Вчера, как вы знаете, была я у князя Николая; ну с и поговорила с ним…. Он кричать вздумал. Да меня не перекричишь! Я всё ему выпела!
– Да что же он? – спросил граф.
– Он то что? сумасброд… слышать не хочет; ну, да что говорить, и так мы бедную девочку измучили, – сказала Марья Дмитриевна. – А совет мой вам, чтобы дела покончить и ехать домой, в Отрадное… и там ждать…
– Ах, нет! – вскрикнула Наташа.
– Нет, ехать, – сказала Марья Дмитриевна. – И там ждать. – Если жених теперь сюда приедет – без ссоры не обойдется, а он тут один на один с стариком всё переговорит и потом к вам приедет.
Илья Андреич одобрил это предложение, тотчас поняв всю разумность его. Ежели старик смягчится, то тем лучше будет приехать к нему в Москву или Лысые Горы, уже после; если нет, то венчаться против его воли можно будет только в Отрадном.
– И истинная правда, – сказал он. – Я и жалею, что к нему ездил и ее возил, – сказал старый граф.
– Нет, чего ж жалеть? Бывши здесь, нельзя было не сделать почтения. Ну, а не хочет, его дело, – сказала Марья Дмитриевна, что то отыскивая в ридикюле. – Да и приданое готово, чего вам еще ждать; а что не готово, я вам перешлю. Хоть и жалко мне вас, а лучше с Богом поезжайте. – Найдя в ридикюле то, что она искала, она передала Наташе. Это было письмо от княжны Марьи. – Тебе пишет. Как мучается, бедняжка! Она боится, чтобы ты не подумала, что она тебя не любит.
