Гарт, Генрих

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Генрих Гарт
Род деятельности:

прозаик, журналист, поэт, литературный критик, издатель, редактор

Генрих Гарт (нем. Heinrich Hart; 30 декабря 1855, Везель — 11 июня 1906, Текленбург) — немецкий поэт, журналист и писатель; старший брат Юлиуса Гарта вместе с которым был участником новейшего литературного движения в Германии (Jüngstdeutschen), оказавшим большое влияние главным образом искренностью протеста против рутины и пошлости в немецкой литературе.



Биография

Генрих Гарт учился в Мюнстере в Паулинской гимназии.

В начале 1880-х годов он вместе с братом стоял во главе литературной богемы, восставшей против эпигонов классической эпохи во имя натурализма. Фридрихсгагенский кружок, названный так по месту жительства братьев Гарт близ Берлина, включал в себя все развернувшиеся потом литературные таланты, в том числе Герхарта Гауптмана и Арно Гольца[1].

Братья Гарт основывали журналы, принимали участие почти во всех литературных предприятиях, отстаивавших новые принципы, содействовали основанию так называемых «свободных сцен» (freie Bühne). Когда чисто литературное влияние братьев, сделав своё дело, стало ослабевать, они начали проповедовать новые этические идеалы, основали «Новую общину» (Neue Gemeinde), продолжая группировать вокруг себя верующих приверженцев. Личное обаяние обоих братьев было одинаково велико, хотя, по свидетельству лиц к ним близких, младший брат, Юлиус, — более вдохновенная и поэтичная натура[1].

Оба брата гораздо значительнее как критики, нежели как поэты. Их первый и самый выдающийся совместный труд — Kritische Waffengänge (1882—84), в котором они систематически разрушали все прежние авторитеты (Шпильгагена, Поля Линдау, драматурга Ларонжа и др.). Ту же пропаганду они вели в основанном Г. Гартом в 1885 году журнале «Berliner Monatshefte für Dichtung und Kritik» (существовавшем только шесть месяцев), где провозглашена была идеалистическая программа. Братья Гарт издавали также Kritisches Jahrbuch (1889—1891)[1].

Генрих Гарт задавался в поэзии широкими эпическими замыслами. Первый его сборник Weltpfingsten (1878), с под заглавием Gedichte eines Idealisten, состоит в основном из банальных стихотворений. Колоссальный эпос Lied der Menschheit (1887) должен был обнять всю историю человечества и осветить все прошлое мира в свете естественно-научного миросозерцания. Из этого обширного замысла выполнены только три поэмы: «Туль и Нагила», «Нимрод» и «Моисей», которые по мнению некоторых критиков представляют собой скорее сухиe историко-культурные трактаты, чем активные поэтические произведения[1].

Генрих Гарт умер 11 июня 1906 года в Текленбурге. Его брат Юлиус пережил его почти на четверть века.

Напишите отзыв о статье "Гарт, Генрих"

Примечания

Ссылки

Отрывок, характеризующий Гарт, Генрих

– Неужели вы не понимаете? Николенька бы понял… Безухий – тот синий, темно синий с красным, и он четвероугольный.
– Ты и с ним кокетничаешь, – смеясь сказала графиня.
– Нет, он франмасон, я узнала. Он славный, темно синий с красным, как вам растолковать…
– Графинюшка, – послышался голос графа из за двери. – Ты не спишь? – Наташа вскочила босиком, захватила в руки туфли и убежала в свою комнату.
Она долго не могла заснуть. Она всё думала о том, что никто никак не может понять всего, что она понимает, и что в ней есть.
«Соня?» подумала она, глядя на спящую, свернувшуюся кошечку с ее огромной косой. «Нет, куда ей! Она добродетельная. Она влюбилась в Николеньку и больше ничего знать не хочет. Мама, и та не понимает. Это удивительно, как я умна и как… она мила», – продолжала она, говоря про себя в третьем лице и воображая, что это говорит про нее какой то очень умный, самый умный и самый хороший мужчина… «Всё, всё в ней есть, – продолжал этот мужчина, – умна необыкновенно, мила и потом хороша, необыкновенно хороша, ловка, – плавает, верхом ездит отлично, а голос! Можно сказать, удивительный голос!» Она пропела свою любимую музыкальную фразу из Херубиниевской оперы, бросилась на постель, засмеялась от радостной мысли, что она сейчас заснет, крикнула Дуняшу потушить свечку, и еще Дуняша не успела выйти из комнаты, как она уже перешла в другой, еще более счастливый мир сновидений, где всё было так же легко и прекрасно, как и в действительности, но только было еще лучше, потому что было по другому.

На другой день графиня, пригласив к себе Бориса, переговорила с ним, и с того дня он перестал бывать у Ростовых.


31 го декабря, накануне нового 1810 года, le reveillon [ночной ужин], был бал у Екатерининского вельможи. На бале должен был быть дипломатический корпус и государь.
На Английской набережной светился бесчисленными огнями иллюминации известный дом вельможи. У освещенного подъезда с красным сукном стояла полиция, и не одни жандармы, но полицеймейстер на подъезде и десятки офицеров полиции. Экипажи отъезжали, и всё подъезжали новые с красными лакеями и с лакеями в перьях на шляпах. Из карет выходили мужчины в мундирах, звездах и лентах; дамы в атласе и горностаях осторожно сходили по шумно откладываемым подножкам, и торопливо и беззвучно проходили по сукну подъезда.
Почти всякий раз, как подъезжал новый экипаж, в толпе пробегал шопот и снимались шапки.
– Государь?… Нет, министр… принц… посланник… Разве не видишь перья?… – говорилось из толпы. Один из толпы, одетый лучше других, казалось, знал всех, и называл по имени знатнейших вельмож того времени.
Уже одна треть гостей приехала на этот бал, а у Ростовых, долженствующих быть на этом бале, еще шли торопливые приготовления одевания.
Много было толков и приготовлений для этого бала в семействе Ростовых, много страхов, что приглашение не будет получено, платье не будет готово, и не устроится всё так, как было нужно.
Вместе с Ростовыми ехала на бал Марья Игнатьевна Перонская, приятельница и родственница графини, худая и желтая фрейлина старого двора, руководящая провинциальных Ростовых в высшем петербургском свете.
В 10 часов вечера Ростовы должны были заехать за фрейлиной к Таврическому саду; а между тем было уже без пяти минут десять, а еще барышни не были одеты.
Наташа ехала на первый большой бал в своей жизни. Она в этот день встала в 8 часов утра и целый день находилась в лихорадочной тревоге и деятельности. Все силы ее, с самого утра, были устремлены на то, чтобы они все: она, мама, Соня были одеты как нельзя лучше. Соня и графиня поручились вполне ей. На графине должно было быть масака бархатное платье, на них двух белые дымковые платья на розовых, шелковых чехлах с розанами в корсаже. Волоса должны были быть причесаны a la grecque [по гречески].
Все существенное уже было сделано: ноги, руки, шея, уши были уже особенно тщательно, по бальному, вымыты, надушены и напудрены; обуты уже были шелковые, ажурные чулки и белые атласные башмаки с бантиками; прически были почти окончены. Соня кончала одеваться, графиня тоже; но Наташа, хлопотавшая за всех, отстала. Она еще сидела перед зеркалом в накинутом на худенькие плечи пеньюаре. Соня, уже одетая, стояла посреди комнаты и, нажимая до боли маленьким пальцем, прикалывала последнюю визжавшую под булавкой ленту.