Гарусевич, Ян Семёнович

Ян Семёнович Гарусевич
Jan Harusewicz
Депутат Третьей Думы, 1910 г.
Дата рождения:	9 января 1863(1863-01-09)
Место рождения:	Ломжа
Дата смерти:	17 сентября 1929(1929-09-17) (66 лет)
Место смерти:	Варшава
Гражданство:	Российская империя Российская империя Польша Польша
Вероисповедание:	римско-католическое
Партия:	Польское коло
Род деятельности:	врач, депутат Государственной думы Российской империи всех четырёх созывов от Ломжинской губернии
Автограф

Ян Семёнович Гарусевич (9 января 1863, Ломжа — 17 сентября 1929, Варшава) — врач, польский политик, депутат Государственной думы Российской империи всех четырёх созывов от Ломжинской губернии.

Биография

Поляк, католик римско-католического вероисповедания, дворянин. Сын чиновника налоговой службы Семёна (Szymonа) и Леокадии Гарусевич (урождённой Zielińska). В 1880 окончил Ломжинскую классическую гимназию с золотой медалью.

В 1881 поступил на медицинский факультет Варшавского университета. В 1883 исключен на один год за участие в политических выступлениях. Восстановлен в университете после окончания срока наказания, окончил его в 1886. Освобожден от воинской повинности. Уездный врач, доктор медицины, коллежский советник. Занимался частной медицинской практикой в Ломже, затем в других городах (годовой заработок до 3 тысяч рублей).

Политическая деятельность

В 1886 году Гарусевич вместе со своим другом со студенческих лет впоследствии лидером польского национального движения 3. Балицким принял участие в создании в Кракове Союза польской молодежи «Зет». В 1888 году был принят в Польскую лигу. После преобразования в 1893 году Национальной лиги был членом Верховного Совета Лиги. В 1888-1906 жил в городе Остров Ломжинской губернии. С 1903 занимал должность городского заседателя, сотрудничал в газете «Glos» («Голос»), а также в газетах Плоцка и Ломжи. Основатель и член многих благотворительных и сельскохозяйственных обществ. Основал в Острове кружок Польского образования «Матица» («Отчизна»), выступал за предоставление Царству Польскому широкой автономии. В связи с активной политической деятельностью подвергался судебным преследованиям. Владел недвижимым имуществом (по оценке около 6 тысяч рублей).

Депутатская деятельность

24 апреля 1906 избран в I-ю Государственную думу Российской империи от общего состава выборщиков Ломжинского губернского избирательного собрания. Входил в Польское коло (один из руководителей фракции). 23 апреля 1906 года огласил заявление 27 членов Государственной Думу от Царства Польского, потребовав предоставления Царству Польскому автономии.

6 февраля 1907 избран во II-ю Думу от общего состава выборщиков Ломжинского губернского избирательного собрания. Товарищ (заместитель) председателя Польского коло. Вначале поддерживал председателя фракции Романа Дмовского, однако позднее разошелся с ним во взглядах на парламентскую тактику. В отличие от Дмовского, Гарусевич выступал противником сотрудничества с октябристами из-за их великорусской позиции по национальному вопросу. Занял место председателя фракции в феврале 1909 после отставки Дмовского с этого поста.

18 октября 1907 избран в III-ю Государственную Думу от общего состава выборщиков Ломжинского губернского избирательного собрания. Входил в Польское коло, в качестве председателя. Член комиссий:

• по народному образованию,
• по Наказу,
• по исполнению государственной росписи доходов и расходов,
• для рассмотрения законопроекта об уставе и штатов университетов,
• для рассмотрения законопроекта о гимназиях и подготовительных училищах,
• по направлению законодательных предположений.

Неоднократно выступал против отделения Холмской губернии из состава Царства Польского. Продолжал заниматься медицинской практикой. Приобрел деревянный дом с плацем (оценен в 6 тысяч рублей).

20 октября 1912 избран в IV-ю Государственную Думу от общего состава выборщиков Ломжинского губернского избирательного собрания. Входил в Польское коло в качестве товарища председателя. Член комиссий:

• по Наказу,
• по народному образованию,
• о народном здравии,
• по вероисповедным вопросам,
• по военным и морским делам,
• бюджетной, по исполнению государственной росписи доходов и расходов,
• по направлению законодательных предположений,
• для рассмотрения законопроекта об изменении устава о пенсиях и единовременных пособиях.

С началом 1-й мировой войны 1914-1918 стал более терпимо относиться к российскому правительству, занял антигерманскую позицию. В ноябре 1914 вошел в состав Национального польского комитета. После переезда комитета в Париж в 1918 году, был его представителем в Швеции и Финляндии. С начала 1916 член Главного правления Центрального гражданского комитета в Петрограде, безуспешно пытался наладить диалог с российским правительством о будущей судьбе польских земель. 22 февраля 1916 поднял этот вопрос на пленарном заседании Думы. 14 ноября 1916 выступил от имени Польского коло с протестом против акта от 5 ноября 1916, который подтверждал разделы Польши, отстаивал необходимость общего подхода членов Антанты к польскому вопросу.

После революции

После Февральской революции 1917 вошел в состав Временного комитета Государственной думы, многократно выступал за создание независимой Польши, считал, что вопрос о политическом устройстве будущего польского государства должно разрешить Учредительное собрание, составленное на основе всеобщего, равного, прямого и тайного голосования из числа лиц, проживающих на польской территории вне зависимости от вероисповедания и национальности. В марте 1917 пытался найти поддержку у военного министра А. И. Гучкова и председателя Временного правительства князя Г. Е. Львова в деле создания национальных польских воинских формирований. Секретарь Национального польского комитета, созванного 2 апреля 1917 в Петрограде. Активно работал в польских национальных организациях, находившихся в России.

После октября 1917 жил в Петрограде на нелегальном положении до марта 1918, затем, воспользовавшись фальшивыми документами, выехал в Финляндию. До августа 1920 находился в странах Скандинавии. Вернувшись на родину в конце 1920, продолжал политическую деятельность. С 1922 депутат Польского сейма, в 1928 избран в Сенат. Продолжал также заниматься медицинской практикой.

Он умер 17 сентября 1929 года и был похоронен в Варшаве на кладбище "Старые Повонзки".

Семья

Женат, двое детей.

Литература

• [www.tez-rus.net/ViewGood30403.html Государственная дума Российской империи: 1906-1917. Б. Ю. Иванов, А. А. Комзолова, И. С. Ряховская. Москва. РОССПЭН. 2008. С. 121-122]
• [dlib.rsl.ru/viewer/01003750528#?page=462 Боиович М. М. Члены Государственной думы (Портреты и биографии). Первый созыв. М, 1906. С. 428]
• [dlib.rsl.ru/viewer/01003800760#?page=473 Боиович М. М. Члены Государственной думы (Портреты и биографии). Третий созыв. М.: Тип. Товарищества И. Д. Сытина. 1909. С. 407.]
• [dlib.rsl.ru/viewer/01004165846#?page=81 3-й созыв Государственной Думы: портреты, биографии, автографы.] — Санкт-Петербург: издание Н. Н. Ольшанскаго, 1910. табл. 34.
• [dlib.rsl.ru/viewer/01003800761#?page=476 Боиович М. М. Члены Государственной думы (Портреты и биографии. Четвертый созыв. М., 1913 С. 409].
• 4-й созыв Государственной думы: Художественный фототипический альбом с портретами и биографиями. СПб., 1913;
• Brzoza Cz., Stepan K. Poslowie polscy w Parlamencie Rosyjskim, 1906-1917: Slownik biograficzny. Warszawa, 2001.
• Российский государственный исторический архив. Фонд 1278. Опись 1 (1-й созыв). Дело 109. Лист 8, 9; Опись 1 (2-й созыв). Дело 94; Дело 528. Лист 6; Опись 9. Дело 171, 172; Фонд 1327. Опись 1.1905 год. Дело 143. Лист 170 оборот.

Отрывок, характеризующий Гарусевич, Ян Семёнович

– Мне никого не нужно, я никого не люблю, кроме его. Как ты смеешь говорить, что он неблагороден? Ты разве не знаешь, что я его люблю? – кричала Наташа. – Соня, уйди, я не хочу с тобой ссориться, уйди, ради Бога уйди: ты видишь, как я мучаюсь, – злобно кричала Наташа сдержанно раздраженным и отчаянным голосом. Соня разрыдалась и выбежала из комнаты.
Наташа подошла к столу и, не думав ни минуты, написала тот ответ княжне Марье, который она не могла написать целое утро. В письме этом она коротко писала княжне Марье, что все недоразуменья их кончены, что, пользуясь великодушием князя Андрея, который уезжая дал ей свободу, она просит ее забыть всё и простить ее ежели она перед нею виновата, но что она не может быть его женой. Всё это ей казалось так легко, просто и ясно в эту минуту.

В пятницу Ростовы должны были ехать в деревню, а граф в среду поехал с покупщиком в свою подмосковную.
В день отъезда графа, Соня с Наташей были званы на большой обед к Карагиным, и Марья Дмитриевна повезла их. На обеде этом Наташа опять встретилась с Анатолем, и Соня заметила, что Наташа говорила с ним что то, желая не быть услышанной, и всё время обеда была еще более взволнована, чем прежде. Когда они вернулись домой, Наташа начала первая с Соней то объяснение, которого ждала ее подруга.
– Вот ты, Соня, говорила разные глупости про него, – начала Наташа кротким голосом, тем голосом, которым говорят дети, когда хотят, чтобы их похвалили. – Мы объяснились с ним нынче.
– Ну, что же, что? Ну что ж он сказал? Наташа, как я рада, что ты не сердишься на меня. Говори мне всё, всю правду. Что же он сказал?
Наташа задумалась.
– Ах Соня, если бы ты знала его так, как я! Он сказал… Он спрашивал меня о том, как я обещала Болконскому. Он обрадовался, что от меня зависит отказать ему.
Соня грустно вздохнула.
– Но ведь ты не отказала Болконскому, – сказала она.
– А может быть я и отказала! Может быть с Болконским всё кончено. Почему ты думаешь про меня так дурно?
– Я ничего не думаю, я только не понимаю этого…
– Подожди, Соня, ты всё поймешь. Увидишь, какой он человек. Ты не думай дурное ни про меня, ни про него.
– Я ни про кого не думаю дурное: я всех люблю и всех жалею. Но что же мне делать?
Соня не сдавалась на нежный тон, с которым к ней обращалась Наташа. Чем размягченнее и искательнее было выражение лица Наташи, тем серьезнее и строже было лицо Сони.
– Наташа, – сказала она, – ты просила меня не говорить с тобой, я и не говорила, теперь ты сама начала. Наташа, я не верю ему. Зачем эта тайна?
– Опять, опять! – перебила Наташа.
– Наташа, я боюсь за тебя.
– Чего бояться?
– Я боюсь, что ты погубишь себя, – решительно сказала Соня, сама испугавшись того что она сказала.
Лицо Наташи опять выразило злобу.
– И погублю, погублю, как можно скорее погублю себя. Не ваше дело. Не вам, а мне дурно будет. Оставь, оставь меня. Я ненавижу тебя.
– Наташа! – испуганно взывала Соня.
– Ненавижу, ненавижу! И ты мой враг навсегда!
Наташа выбежала из комнаты.
Наташа не говорила больше с Соней и избегала ее. С тем же выражением взволнованного удивления и преступности она ходила по комнатам, принимаясь то за то, то за другое занятие и тотчас же бросая их.
Как это ни тяжело было для Сони, но она, не спуская глаз, следила за своей подругой.
Накануне того дня, в который должен был вернуться граф, Соня заметила, что Наташа сидела всё утро у окна гостиной, как будто ожидая чего то и что она сделала какой то знак проехавшему военному, которого Соня приняла за Анатоля.
Соня стала еще внимательнее наблюдать свою подругу и заметила, что Наташа была всё время обеда и вечер в странном и неестественном состоянии (отвечала невпопад на делаемые ей вопросы, начинала и не доканчивала фразы, всему смеялась).
После чая Соня увидала робеющую горничную девушку, выжидавшую ее у двери Наташи. Она пропустила ее и, подслушав у двери, узнала, что опять было передано письмо. И вдруг Соне стало ясно, что у Наташи был какой нибудь страшный план на нынешний вечер. Соня постучалась к ней. Наташа не пустила ее.
«Она убежит с ним! думала Соня. Она на всё способна. Нынче в лице ее было что то особенно жалкое и решительное. Она заплакала, прощаясь с дяденькой, вспоминала Соня. Да это верно, она бежит с ним, – но что мне делать?» думала Соня, припоминая теперь те признаки, которые ясно доказывали, почему у Наташи было какое то страшное намерение. «Графа нет. Что мне делать, написать к Курагину, требуя от него объяснения? Но кто велит ему ответить? Писать Пьеру, как просил князь Андрей в случае несчастия?… Но может быть, в самом деле она уже отказала Болконскому (она вчера отослала письмо княжне Марье). Дяденьки нет!» Сказать Марье Дмитриевне, которая так верила в Наташу, Соне казалось ужасно. «Но так или иначе, думала Соня, стоя в темном коридоре: теперь или никогда пришло время доказать, что я помню благодеяния их семейства и люблю Nicolas. Нет, я хоть три ночи не буду спать, а не выйду из этого коридора и силой не пущу ее, и не дам позору обрушиться на их семейство», думала она.


Анатоль последнее время переселился к Долохову. План похищения Ростовой уже несколько дней был обдуман и приготовлен Долоховым, и в тот день, когда Соня, подслушав у двери Наташу, решилась оберегать ее, план этот должен был быть приведен в исполнение. Наташа в десять часов вечера обещала выйти к Курагину на заднее крыльцо. Курагин должен был посадить ее в приготовленную тройку и везти за 60 верст от Москвы в село Каменку, где был приготовлен расстриженный поп, который должен был обвенчать их. В Каменке и была готова подстава, которая должна была вывезти их на Варшавскую дорогу и там на почтовых они должны были скакать за границу.
У Анатоля были и паспорт, и подорожная, и десять тысяч денег, взятые у сестры, и десять тысяч, занятые через посредство Долохова.
Два свидетеля – Хвостиков, бывший приказный, которого употреблял для игры Долохов и Макарин, отставной гусар, добродушный и слабый человек, питавший беспредельную любовь к Курагину – сидели в первой комнате за чаем.
В большом кабинете Долохова, убранном от стен до потолка персидскими коврами, медвежьими шкурами и оружием, сидел Долохов в дорожном бешмете и сапогах перед раскрытым бюро, на котором лежали счеты и пачки денег. Анатоль в расстегнутом мундире ходил из той комнаты, где сидели свидетели, через кабинет в заднюю комнату, где его лакей француз с другими укладывал последние вещи. Долохов считал деньги и записывал.
– Ну, – сказал он, – Хвостикову надо дать две тысячи.
– Ну и дай, – сказал Анатоль.
– Макарка (они так звали Макарина), этот бескорыстно за тебя в огонь и в воду. Ну вот и кончены счеты, – сказал Долохов, показывая ему записку. – Так?
– Да, разумеется, так, – сказал Анатоль, видимо не слушавший Долохова и с улыбкой, не сходившей у него с лица, смотревший вперед себя.
Долохов захлопнул бюро и обратился к Анатолю с насмешливой улыбкой.
– А знаешь что – брось всё это: еще время есть! – сказал он.
– Дурак! – сказал Анатоль. – Перестань говорить глупости. Ежели бы ты знал… Это чорт знает, что такое!
– Право брось, – сказал Долохов. – Я тебе дело говорю. Разве это шутка, что ты затеял?
– Ну, опять, опять дразнить? Пошел к чорту! А?… – сморщившись сказал Анатоль. – Право не до твоих дурацких шуток. – И он ушел из комнаты.
Долохов презрительно и снисходительно улыбался, когда Анатоль вышел.
– Ты постой, – сказал он вслед Анатолю, – я не шучу, я дело говорю, поди, поди сюда.
Анатоль опять вошел в комнату и, стараясь сосредоточить внимание, смотрел на Долохова, очевидно невольно покоряясь ему.
– Ты меня слушай, я тебе последний раз говорю. Что мне с тобой шутить? Разве я тебе перечил? Кто тебе всё устроил, кто попа нашел, кто паспорт взял, кто денег достал? Всё я.
– Ну и спасибо тебе. Ты думаешь я тебе не благодарен? – Анатоль вздохнул и обнял Долохова.
– Я тебе помогал, но всё же я тебе должен правду сказать: дело опасное и, если разобрать, глупое. Ну, ты ее увезешь, хорошо. Разве это так оставят? Узнается дело, что ты женат. Ведь тебя под уголовный суд подведут…
– Ах! глупости, глупости! – опять сморщившись заговорил Анатоль. – Ведь я тебе толковал. А? – И Анатоль с тем особенным пристрастием (которое бывает у людей тупых) к умозаключению, до которого они дойдут своим умом, повторил то рассуждение, которое он раз сто повторял Долохову. – Ведь я тебе толковал, я решил: ежели этот брак будет недействителен, – cказал он, загибая палец, – значит я не отвечаю; ну а ежели действителен, всё равно: за границей никто этого не будет знать, ну ведь так? И не говори, не говори, не говори!