Гасдрубал Баркид

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Гасдрубал Барка»)
Перейти к: навигация, поиск
Гасдрубал
Дата смерти

23 июня 207 года до н. э.

Место смерти

река Метавр, Италия

Принадлежность

Карфаген

Командовал

карфагенскими войсками во Второй Пунической войне

Сражения/войны

Вторая Пуническая война: Битва при Дертосе, битва при Верхнем Бетисе, битва при Бекуле, битва при Метавре

Связи

Ганнибал, Магон Баркид

В Википедии есть статьи о других людях с именем Гасдрубал.

Гасдруба́л или Газдруба́л (Hasdrubal; умер 23 июня 207 года до н. э.) — карфагенский полководец, сыгравший важную роль во Второй Пунической войне. Был вторым сыном Гамилькара Барки и младшим братом Ганнибала. Когда последний отправился походом в Италию, Гасдрубал стал командующим карфагенскими силами в Испании (218 год до н. э.). В том же году в регионе появились римские войска во главе с братьями Сципионами, получившие поддержку части местных племён. Гасдрубал воевал против них с переменным успехом. В 216 году до н. э. он получил из Карфагена приказ идти в Италию на соединение с братом, но в самом начале пути потерпел полное поражение при Ибере и прервал поход.

С 215 года Гасдрубал был одним из трёх карфагенских военачальников в регионе. В 212 году совместно с коллегами разгромил обоих Сципионов (последние погибли в боях), но римляне сохранили часть своих позиций и прислали нового командира — Публия Корнелия Сципиона, в будущем Африканского. Гасдрубал не смог помешать римлянам взять Новый Карфаген (209 год), а в 208 году проиграл Сципиону большое сражение при Бекуле. После этого он двинулся, наконец, в Италию. Римляне сочли этот поход большой угрозой и сосредоточили против Гасдрубала войска обоих консулов. В битве на реке Метавр в Северной Италии в июне 207 года до н. э. карфагенская армия была уничтожена, а сам Гасдрубал погиб.





Биография

Происхождение и ранние годы

Отец Гасдрубала Гамилькар Барка принадлежал к карфагенской аристократии и вёл свой род от легендарной основательницы Карфагена Элиссы[1]. Гасдрубал был вторым сыном Гамилькара; его старшим братом был Ганнибал, младшим — Магон. О детстве Гасдрубала источники ничего не сообщают. Известно только, что Гамилькар дал своим сыновьям образование в эллинском духе[2], несмотря на наличие в карфагенском законодательстве прямого запрета на это[3], и что он старался привить сыновьям ненависть к Риму: «своих сыновей он вскармливал, как львов, натравливая их на римлян»[4]

Гасдрубал родился, когда Гамилькар воевал с римлянами в Сицилии на заключительном этапе Первой Пунической войны. Заключив мир с Римом (241 год до н. э.) и подавив Великое восстание наёмников (238 год до н. э.), Гамилькар отправился в Испанию, чтобы начать завоевание этой страны. Точно известно, что с ним был старший сын[5][6][7]. Гасдрубал появился в Испании не позже 228 года до н. э., когда он вместе с братом стал невольной причиной гибели отца. Баркиды были при армии во время осады города Гелика, когда войско иберийского племени ориссов неожиданно ударило карфагенянам в тыл. Во время бегства Гамилькар принял основной удар на себя, чтобы отряд, сопровождавший его сыновей, смог добраться до основной военной базы карфагенян — Акра Левке. Баркиды спаслись, а их отец погиб при переправе через реку[8]. В последующие годы Карфагенской Испанией правили зять Гамилькара Гасдрубал Красивый (до 221 года до н. э.) и старший сын Гамилькара Ганнибал.

Война в Испании: Единоличное командование

Когда Рим объявил Карфагену войну из-за взятия Сагунта, Ганнибал двинулся в Италию вместе с младшим из братьев, Магоном (218 год до н. э.), а Гасдрубала оставил командовать карфагенскими силами в Испании к югу от реки Ибер, включавшими 11 800 ливийских пехотинцев, 300 лигуров, 500 балеарских пращников, 2550 кавалеристов (нумидийцев, илергетов, ливо-финикийцев) и 21 слона, а также флот из 5 трирем и 50 квинквирем, из которых только 32 были укомплектованы экипажами[9][10].

В том же году в Испании появилась римская армия, которой командовал проконсул Гней Корнелий Сципион Кальв. Римляне смогли закрепиться к северу от Ибера, разгромив местный карфагенский корпус. Гасдрубал, узнав об этом, совершил два рейда за Ибер, нанёс ощутимые потери вражеским морякам и корабельным солдатам, которые разбрелись по стране, и спровоцировал восстание илергетов. Но римляне не отступили и, зазимовав в Эмпориях, перерезали сухопутные коммуникации между Карфагенской Испанией и армией Ганнибала. Таким образом, война в регионе приобрела затяжной характер[11][12].

В 217 году до н. э. Гасдрубал предпринял масштабное наступление на римлян на суше и на море. Но Сципион в устье Ибера разгромил карфагенский флот, захватив двадцать пять кораблей из сорока. Это резко изменило баланс сил: римские корабли достигли Нового Карфагена и разграбили его окрестности, а Сципион с армией дошёл до Кастулонских гор, так что Гасдрубалу пришлось отступить в Лузитанию[13][14]. Когда против римлян восстали илергеты, Гасдрубал вернулся к Иберу, но тут ему пришлось воевать с кельтиберами, которые в двух сражениях нанесли ему огромные потери: если верить Ливию, погибших было 15 тысяч, а пленных — ещё 4 тысячи[15]. К тому же Рим усилил своё военное присутствие в Испании, прислав сюда брата Гнея Сципиона — Публия — с ещё 8 тысячами воинов. Объединёнными силами Сципионы захватили заложников от ряда испанских племён, содержавшихся в Сагунте[16].

В свете этих событий положение Гасдрубала стало шатким. Уже в начале кампании 216 года он остался без флота (капитаны всех кораблей дезертировали) и столкнулся с восстанием племени тартесиев в долине Бетиса. Восставших он большей частью перебил в городе Аскуя, но сразу после этого получил из Карфагена приказ уходить в Италию на соединение с Ганнибалом. Гасдрубал в письмах Совету сообщил о связанных с этим опасностях: «Не успеет он перейти Ибер, как вся Испания станет римской. У него нет ни войска, ни вождя, которого он оставил бы вместо себя»[17]. Тогда на смену Гасдрубалу прислали Гимилькона, а Баркид двинулся на север[18].

Известие об этом походе встревожило римских военачальников, уверенных, что «Ганнибал один замучил Италию, а если к нему присоединится Гасдрубал с испанским войском, то римскому государству придёт конец»[19]. Сципионы преградили путь карфагенской армии. В сражении, в котором ни у одной из сторон, видимо, не было заметного перевеса в численности, решающую роль сыграло нежелание иберийской пехоты Гасдрубала, стоявшей в центре его боевого порядка, уходить из Испании[20]. В самом начале битвы иберы начали отступать, а вскоре просто обратились в бегство. Гасдрубал сражался до конца и бежал с поля боя с горсткой воинов. Евтропий сообщает о 25 тысячах убитых со стороны Карфагена[21], но, судя по описанию битвы, потери должны были быть не слишком большими[22].

Это сражение показало, что карфагеняне по-прежнему не могут контролировать ситуацию в Испании, и лишило Ганнибала помощи. В результате Рим получил дополнительные шансы оправиться от масштабного поражения при Каннах[23].

Война в Испании: Коллективное командование

В 215 году на помощь Гасдрубалу пришёл младший брат, Магон. Теперь в Испании действовали три карфагенские армии (третьим командующим стал Ганнибал, сын Бомилькара). Вместе они осадили город Илитургис в верховьях Бетиса, но римляне пришли ему на помощь и одержали полную победу в сражении, хотя численное преимущество было не за ними (Ливий сообщает даже о 60 тысячах карфагенян и 16 тысячах римлян[24]). Затем карфагеняне потерпели ещё одно поражение при Индибилисе, где, по словам Ливия, потеряли 13 тысяч человек убитыми[25]. Потери представляются историкам завышенными, но других данных нет[26].

В 214 году, пока римляне не успели вернуться со своей зимовки к северу от Ибера, Гасдрубал и Магон разбили «огромное войско испанцев»[27]. Они смогли бы установить контроль над всей территорией будущей Дальней Испании, если бы не появление Публия Корнелия Сципиона, дошедшего до Акра Левке. В двух столкновениях карфагеняне нанесли армии Публия серьёзные потери и загнали на холм, когда на помощь брату пришёл Гней Корнелий. К Баркидам вскоре присоединился Гасдрубал, сын Гискона, но трём военачальникам не удалось в полной мере объединить свои силы. Три карфагенские армии находились в разных лагерях и не имели общего командования, что и стало одной из главных причин последовавших неудач. Карфагеняне не смогли помешать Гнею Сципиону прорваться в осаждённый ими Илитургис, а на следующий день проиграли большое сражение. Битву при Мунде они не проиграли только благодаря ранению Гнея Сципиона, но понесли большие потери и отступили. Римляне навязали им новый бой под Аврингой и здесь уже одержали полную победу; за этим последовало ещё одно поражение Магона[28].

Тем не менее в последующие годы Гасдрубал и его коллеги смогли стабилизировать ситуацию в Испании[29]. В 213 году до н. э. Гасдрубал даже смог с частью сил на время оставить регион для разгрома проримской партии в Нумидии[30].

В 212 году до н. э. братья Сципионы планировали уничтожить все три карфагенские армии в Испании, но они оказались ослаблены уходом от них 20 тысяч кельтиберов. Гасдрубал воспользовался этим, чтобы начать теснить Гнея Сципиона; тем временем Магон и Гасдрубал, сын Гискона, уничтожили при Кастулоне большую часть армии Публия Сципиона вместе с командующим и присоединились к Гасдрубалу. Объединённые силы карфагенян окружили римлян на невысоком холме. Оборона была прорвана, в схватке погиб и второй Сципион, но часть его воинов всё же смогла прорваться и отступить к Иберу, а потом закрепиться к северу от реки[31][32]. Орозий в связи с этими событиями пишет: «В Испании братом Гасдрубала были убиты оба Сципиона»[33].

Но коренного перелома в войне не произошло. Уже в следующем году Рим прислал в Испанию новую 13-тысячную армию под командой пропретора Гая Клавдия Нерона. Последнему удалось запереть Гасдрубала в ущелье, но тот усыпил бдительность противника переговорами и незаметно окольными тропами увёл свои войска. А в 210 году до н. э. римский сенат, считавший уже испанский театр военных действий приоритетным, прислал сюда проконсула Публия Корнелия Сципиона, отец которого погиб при Кастулоне. Этот молодой военачальник смог быстро добиться полной победы в Испании, используя разобщённость трёх карфагенских армий (Полибий сообщает, что трое военачальников рассорились между собой[34]), помощь иберов с севера полуострова и тактику коротких, но эффективных рейдов на юг, осуществлявшихся из греческих городов на левобережье Ибера[35].

В 209 году Сципион неожиданно даже для собственных подчинённых напал на Новый Карфаген — столицу Карфагенской Испании. Гасдрубал со своей армией находился в этот момент в землях карпетанов и не успел прийти на помощь городу (весь план Сципиона был построен на том, что любой из армий противника понадобилось бы не менее десяти дней на такой поход). Римляне взяли Новый Карфаген и захватили здесь огромное количество драгоценных металлов, припасов и воинского снаряжения, а также иберийских заложников. Это существенно ухудшило позиции карфагенян в регионе[36][37][38].

Видя массовый переход иберов на сторону Рима, Гасдрубал решил в 208 году дать Сципиону решительное сражение. По словам Полибия, Баркид предполагал в случае поражения сразу уйти в Италию к старшему брату, пополнив силы в пути за счёт галлов[39]; вероятно, в случае победы он тоже планировал идти к Ганнибалу, но потратив какое-то время на стабилизацию ситуации в регионе[40][41].

Встреча двух армий произошла при Бекуле. Гасдрубал занял сильную позицию на высоком холме, так что римляне два дня не решались начать сражение. Наконец, боясь появления других карфагенских военачальников, Сципион предпринял одновременную атаку с трёх сторон; Гасдрубал, если верить Полибию, не ожидал нападения и, увидев, что бой будет проигран, бежал с казной, слонами и частью армии на север[42][43].

Поход в Италию и гибель

Перед уходом из Испании Гасдрубал встретился со своими коллегами Магоном и Гасдрубалом, сыном Гискона. На этой встрече было решено, что Гасдрубал Баркид уведёт с собой часть воинов-иберов, поскольку гарантировать их верность в Испании было уже нельзя. Магон и второй Гасдрубал должны были остаться на Пиренейском полуострове и продолжать борьбу со Сципионом[44][45].

Второй поход карфагенян в Италию проходил по новому маршруту. Поскольку римляне занимали восточные проходы в Пиренеях, Гасдрубал преодолел эту горную цепь на западе, сделав большой крюк; в результате только к концу 208 года до н. э. он вышел к Альпам и здесь дал отдых войскам, не рискуя идти через горы зимой[46]. В пути он активно набирал в свою армию галлов, знавших, что карфагеняне везут с собой много золота[47]. Весной 207 года карфагеняне перешли Альпы; Ливий и Аппиан утверждают, что они прошли по ганнибалову пути[48][49], но в историографии есть мнение, что Гасдрубал предпочёл более лёгкий путь через долину Друэнции[50]. При этом горцы никакого сопротивления карфагенянам не оказали, понимая их истинные цели[51].

Римляне внимательно следили за походом Гасдрубала, на начальных этапах получая информацию о нём от массилийцев. Объединение сил двух Баркидов угрожало Риму окончательным разгромом, поэтому против Гасдрубала направили одного из консулов 207 года, Марка Ливия Салинатора, с четырьмя легионами. Его задачей было не впустить свежую карфагенскую армию из Цизальпийской Галлии в Италию, тогда как второй консул — Гай Клавдий Нерон, обманутый Гасдрубалом в Испании четырьмя годами ранее, — должен был удерживать Ганнибала на юге. Гасдрубал решил до вторжения в Италию взять Плаценцию, являвшуюся главным форпостом римлян в регионе (вероятно, таким образом он хотел обеспечить себе безусловную поддержку бойев и инсубров), но потерпел неудачу и только потратил на осаду всё лето[52][53].

Осенью 207 года Гасдрубал решил, наконец, идти на юг, но не через Апеннины в Этрурию, как его брат десять лет назад, а вдоль адриатического побережья. Он отправил к Ганнибалу гонцов с письмом, в котором предлагал встретиться в Умбрии, но гонцы эти, проехав через всю страну, уже под Тарентом были схвачены римлянами. Гай Клавдий Нерон, узнав о предполагаемом маршруте Гасдрубала, взял самые лучшие свои воинские части (6 тысяч пехотинцев и тысячу кавалеристов) и с ними тайно совершил марш через всю Италию, накануне решающего сражения соединивишись с Марком Ливием Салинатором у Сены Галльской на реке Метавр[54][55].

Консулы приняли меры, чтобы карфагеняне до конца не узнали о подходе подкреплений. Только когда обе армии выстроилась для боя, Гасдрубал заметил, что многие легионеры держат старые щиты, которых раньше не было, и что у некоторых римских всадников лошади явно истощены, как после долгого марша. Поэтому он вернул своё войско в лагерь и начал собирать дополнительную информацию через разведчиков. Последние выяснили, что у римлян сигналы боевых рожков подавались два раза, а не один, как раньше; это означало, что в лагере оба консула. Вероятно, взять пленных карфагенянам не удалось, поэтому они не знали, каким образом стало возможным прибытие на север Италии Нерона[56][57]. Если верить Ливию, Гасдрубал решил, что его брат уже разгромлен, и пришёл в ужас[58].

Уже ближайшей ночью карфагенская армия начала отступление. Но в поднявшейся суматохе сбежали все проводники; в результате карфагеняне долго блуждали по полям, а потом двинулись вдоль берега Метавра, рассчитывая перейти на северную сторону. Брода не было, а русло оказалось извилистым, так что римляне быстро догнали противника. Когда их конница начала тревожить карфагенский арьергард, Гасдрубал приказал остановить движение и строить лагерь, а при подходе основных сил римлян прервал строительство и построил свою утомлённую армию для решающей битвы[59][60][61].

Наименее надёжную часть своего войска — галлов (многие из них даже, напившись, не вышли из лагеря для битвы) — Гасдрубал поставил на левом фланге, где высокий холм мешал каким-либо действиям любой из сторон. На правом фланге стояли иберы, которым Баркид больше всего доверял, а в центре, за десятью слонами, — лигуры. По словам Полибия, карфагенский военачальник «заранее решил или победить в предстоящей битве, или пасть мёртвым»[62]. Он направил главный удар на левый фланг римлян, которым командовал Марк Ливий Салинатор; слоны смогли немного потеснить противника, но потом вышли из-под контроля и стали наносить равный урон обеим сторонам. Завязалась ожесточённая схватка, ход которой переломил манёвр Гая Клавдия Нерона: консул, видя, что атаковать галлов он всё равно не сможет, взял несколько когорт, прошёл по тылам римской армии и ударил иберам в правый фланг и в тыл. Иберы были перебиты почти полностью, а затем настал черёд лигуров[63][64][65].

Гасдрубал сражался до конца:

Он поддерживал и ободрял своих воинов, идя вместе с ними навстречу опасности; на усталых и измученных воздействовал он то просьбами, то укорами, возвращал беглецов, возобновлял сражение, уже утихавшее. И наконец, когда судьба уже несомненно склонилась к римлянам, он, не желая пережить своих солдат, шедших за ним, прославленным полководцем, пришпорил коня и понёсся на римскую когорту, и здесь, сражаясь, встретил конец, достойный своего отца Гамилькара и брата Ганнибала.

— Тит Ливий. История Рима от основания города, ХXVII, 49, 3-4.[66].

Армия Гасдрубала была уничтожена в битве практически полностью. Тело командующего было найдено; его голову Гай Клавдий Нерон увёз с собой на юг Италии и приказал бросить перед вражескими постами. Согласно античной традиции, Ганнибал, узнав голову брата, воскликнул: «Узнаю злой рок Карфагена»[67][68].

Оценки и результаты деятельности

Античные авторы были высокого мнения о Гасдрубале, называя его прославленным полководцем[69] и человеком, достойным своих великих отца и брата[70][69]. «Вождь этот запомнится людям многими деяниями», — написал о нём Тит Ливий[71]. Полибий считал, что в периодических неудачах Гасдрубала в Испании виноваты в первую очередь «присылаемые из Карфагена военачальники»; Баркиду, по мнению греческого историка, были свойственны мужество, душевное благородство и необходимая для военачальника осмотрительность[70].

В римской литературе битве при Метавре придавали большое значение, считая её в определённом смысле реваншем за Канны[72]. В связи с этим Ливий и Орозий называют явно неправдоподобные цифры потерь карфагенской стороны (56[73] или 58[74] тысяч убитых и 5 400 пленных), а Ливий утверждает, что известие о гибели Гасдрубала и его армии заставило римских граждан благодарить богов так, будто война уже была окончена; жизнь в городе после битвы при Метавре явно вошла в мирное русло[75].

О ключевом значении разгрома Гасдрубала для судеб Рима пишет и Гораций:

                  Обязан чем ты роду Неронов, Рим,
                  Тому свидетель берег Метавра, там
                     Разбит был Газдрубал в тот чудный
                     День, что рассеявши мрак, впервые

                  Победы сладкой Лацию радость дал,
                  С тех пор как, словно пламя в сухом бору,
                     Иль Евр над морем Сицилийским,
                        Мчался верхом Ганнибал чрез грады.

— Гораций. Оды, IV, 4, 37-44.[76]

Сам Ганнибал в той же оде Горация говорит:

    
              Гонцов мне гордых слать в Карфаген уже
                  Нельзя отныне: пали надежды все
                     С тех пор, как Газдрубал сражен был, -
                        Имени нашего счастья пало.

— Гораций. Оды, IV, 4, 69-72.[77]

В историографии можно встретить утверждения, что Гасдрубал был посредственным полководцем[78]. Воюя в Испании десять лет, он так и не смог установить прочный контроль над этой территорией, имевшей ключевое значение в войне, поскольку только Испания могла поставлять в должном объёме людские и материальные ресурсы для Ганнибала. Крах, которым закончилась попытка Гасдрубала прорваться к брату, означал для Карфагена потерю последней надежды на победу в войне[79][80].

Источники приписывают Гасдрубалу определённый вклад в практику использования боевых слонов. Именно Баркид придумал способ быстро умерщвлять этих животных в случае потери управления во время боя: погонщики вбивали долото в то место, где шея соединялась с головой[81][82].

В культуре

  • Гасдрубал Баркид действует в повести Александра Немировского «Слоны Ганнибала» и в романе Георгия Гулиа «Ганнибал, сын Гамилькара». Ф. Л. Лукас посвятил рассказ «Судьба Карфагена» битве при Метавре.
  • Гасдрубал является также одним из персонажей фильма «Кабирия», снятого в 1914 году Джованни Пастроне. Роль Гасдрубала здесь сыграл Эдуардо Давезнес.

Напишите отзыв о статье "Гасдрубал Баркид"

Примечания

  1. ↑ И.Кораблёв, 1981, С.9.
  2. ↑ И.Кораблёв, 1981, С.47.
  3. ↑ Юстин, 2005, ХХ, 5, 13.
  4. ↑ Зонара, 1869, VIII, 21.
  5. ↑ Полибий, 1994, III, 11.
  6. ↑ Тит Ливий, 1994, XXXV, 19.
  7. ↑ Корнелий Непот, 2.
  8. ↑ Диодор, XXV, 10, 3-4.
  9. ↑ Родионов Е., 2005, с.187.
  10. ↑ И.Кораблёв, 1981, с.67.
  11. ↑ Родионов Е., 2005, с.225-227.
  12. ↑ И.Кораблёв, 1981, с.92.
  13. ↑ Родионов Е., 2005, с.231-233.
  14. ↑ И.Кораблёв, 1981, с.114.
  15. ↑ Тит Ливий, 1994, ХХII, 21.
  16. ↑ Родионов Е., 2005, с.234-235.
  17. ↑ Тит Ливий, 1994, ХХIII, 27, 10-11.
  18. ↑ Родионов Е., 2005, с.314-315.
  19. ↑ Тит Ливий, 1994, ХХIII, 28, 8.
  20. ↑ Родионов Е., 2005, с.316.
  21. ↑ Евтропий, 2001, III, 11.
  22. ↑ Родионов Е., 2005, с.317.
  23. ↑ И.Кораблёв, 1981, с.140-141.
  24. ↑ Тит Ливий, 1994, XXIII, 49, 5-11.
  25. ↑ Тит Ливий, 1994, XXIII, 49, 13.
  26. ↑ Родионов Е., 2005, с.342-343.
  27. ↑ Тит Ливий, 1994, XXIV, 41, 1.
  28. ↑ Родионов Е., 2005, с.389-390.
  29. ↑ Родионов Е., 2005, с.395.
  30. ↑ Аппиан, 2004, Иберийско-римские войны, 15.
  31. ↑ Лансель С., 2002, с.216-217.
  32. ↑ Родионов Е., 2005, с.411-413.
  33. ↑ Орозий, 2004, IV, 17, 12.
  34. ↑ Полибий, 1994, Х, 6.
  35. ↑ Трухина Н., 1986, с.69.
  36. ↑ Родионов Е., 2005, с.451-452.
  37. ↑ Лансель С., 2002, с.223-224.
  38. ↑ Бобровникова Т., 2009, с.68-69.
  39. ↑ Полибий, 1994, Х, 37.
  40. ↑ Родионов Е., 2005, с.461.
  41. ↑ Лансель С., 2002, с.225.
  42. ↑ Родионов Е., 2005, с.462-463.
  43. ↑ Бобровникова Т., 2009, с.99-100.
  44. ↑ Родионов Е., 2005, с.464.
  45. ↑ Кораблёв И., 1981, с.233.
  46. ↑ Лансель С., 2002, с.227-228.
  47. ↑ Тит Ливий, 1994, XXVII, 36, 2.
  48. ↑ Аппиан, 2004, Война с Ганнибалом, 52.
  49. ↑ Тит Ливий, 1989, XXVII, 39, 7.
  50. ↑ Лансель С., 2002, с.228.
  51. ↑ Кораблёв И., 1981, с.237.
  52. ↑ Родионов Е., 2005, с.467.
  53. ↑ Лансель С., 2002, с.232-233.
  54. ↑ Родионов Е., 2005, с.469-471.
  55. ↑ Лансель С., 2002, с.235.
  56. ↑ Родионов Е., 2005, с.471-472.
  57. ↑ Лансель С., 2002, с.236.
  58. ↑ Тит Ливий, 1994, XXVII, 47, 1-8.
  59. ↑ Родионов Е., 2005, с.472.
  60. ↑ Лансель С., 2002, с.236-237.
  61. ↑ Кораблёв И., 1981, с.239.
  62. ↑ Полибий, 2004, XI, 1.
  63. ↑ Родионов Е., 2005, с.472-473.
  64. ↑ Лансель С., 2002, с.237.
  65. ↑ Кораблёв И., 1981, с.239-240.
  66. ↑ Тит Ливий, 1994, XXVII, 49, 3-4.
  67. ↑ Тит Ливий, 1994, XXVII, 51, 11.
  68. ↑ Орозий, 2004, IV, 18, 15.
  69. ↑ 1 2 Тит Ливий, 1994, XXVII, 49, 4.
  70. ↑ 1 2 Полибий, 2004, XI, 2.
  71. ↑ Тит Ливий, 1994, XXVII, 49, 2.
  72. ↑ Родионов Е., 2005, с.474.
  73. ↑ Тит Ливий, 1994, XXVII, 49, 6.
  74. ↑ Орозий, 2004, IV, 18, 14.
  75. ↑ Тит Ливий, 1994, XXVII, 51, 9-10.
  76. ↑ Гораций, 1993, Оды, IV, 4, 37-44.
  77. ↑ Гораций, 1993, Оды, IV, 4, 69-72.
  78. ↑ Родионов Е., 2005, с.314.
  79. ↑ Кораблёв И., 1981, с.240.
  80. ↑ Родионов Е., 2005, с.475.
  81. ↑ Тит Ливий, 1994, XXVII, 49, 1-2.
  82. ↑ Орозий, 2004, IV, 18, 12.

Литература

Первоисточники

  1. Аппиан Александрийский. Римская история. — СПб.: Алетейя, 2004. — 288 с. — ISBN 5-89329-676-1.
  2. Квинт Гораций Флакк. Собрание сочинений. — СПб.: Биографический институт, 1993. — 448 с. — ISBN 5-900118-05-3.
  3. Диодор Сицилийский. [simposium.ru/ru/node/863 Историческая библиотека]. Сайт «Симпосий». Проверено 15 мая 2016.
  4. Иоанн Зонара. Epitome historiarum. — Leipzig, 1869. — Т. 2.
  5. [ancientrome.ru/antlitr/nepot/hannibal-f.htm Корнелий Непот. О великих иноземных полководцах. Ганнибал]. Сайт «История Древнего Рима». Проверено 15 мая 2016.
  6. Тит Ливий. История Рима от основания города. — М., 1994. — Т. 2. — 528 с. — ISBN 5-02-008995-8.
  7. Павел Орозий. История против язычников. — СПб.: Издательство Олега Абышко, 2004. — 544 с. — ISBN 5-7435-0214-5.
  8. Полибий. Всеобщая история. — М., 1994. — Т. 1. — 768 с. — ISBN 5-02-028227-8.
  9. Юстин. Эпитома сочинения Помпея Трога. — СПб.: Издательство СПбГУ, 2005. — 493 с. — ISBN 5-288-03708-6.

Вторичные источники

  1. Бобровникова Т. Сципион Африканский. — М.: Молодая гвардия, 2009. — 420 с. — ISBN 978-5-235-03238-5.
  2. Кораблёв И. Ганнибал. — М.: Наука, 1981. — 360 с.
  3. Лансель С. Ганнибал. — М.: Молодая гвардия, 2002. — 368 с. — ISBN 5-235-02483-4.
  4. Лиддел Харт Б. Сципион Африканский. Победитель Ганнибала. — М.: Центрполиграф, 2003. — 286 с. — ISBN 5-9524-0551-7.
  5. Родионов Е. Пунические войны. — СПб.: СПбГУ, 2005. — 626 с. — ISBN 5-288-03650-0.
  6. Трухина Н. Политика и политики "золотого века" Римской республики. — М.: Издательство МГУ, 1986. — 184 с.



 Статья содержит короткие («гарвардские») ссылки на публикации, не указанные или неправильно описанные в библиографическом разделе.
Список неработающих ссылок: Диодор, Евтропий, 2001, И.Кораблёв, 1981, Корнелий Непот, Полибий, 2004, Тит Ливий, 1989
Пожалуйста, исправьте ссылки согласно инструкции к шаблону {{sfn}} и дополните библиографический раздел корректными описаниями цитируемых публикаций, следуя руководствам ВП:Сноски и ВП:Ссылки на источники.

Отрывок, характеризующий Гасдрубал Баркид

На одном конце стола во главе сидела графиня. Справа Марья Дмитриевна, слева Анна Михайловна и другие гостьи. На другом конце сидел граф, слева гусарский полковник, справа Шиншин и другие гости мужского пола. С одной стороны длинного стола молодежь постарше: Вера рядом с Бергом, Пьер рядом с Борисом; с другой стороны – дети, гувернеры и гувернантки. Граф из за хрусталя, бутылок и ваз с фруктами поглядывал на жену и ее высокий чепец с голубыми лентами и усердно подливал вина своим соседям, не забывая и себя. Графиня так же, из за ананасов, не забывая обязанности хозяйки, кидала значительные взгляды на мужа, которого лысина и лицо, казалось ей, своею краснотой резче отличались от седых волос. На дамском конце шло равномерное лепетанье; на мужском всё громче и громче слышались голоса, особенно гусарского полковника, который так много ел и пил, всё более и более краснея, что граф уже ставил его в пример другим гостям. Берг с нежной улыбкой говорил с Верой о том, что любовь есть чувство не земное, а небесное. Борис называл новому своему приятелю Пьеру бывших за столом гостей и переглядывался с Наташей, сидевшей против него. Пьер мало говорил, оглядывал новые лица и много ел. Начиная от двух супов, из которых он выбрал a la tortue, [черепаховый,] и кулебяки и до рябчиков он не пропускал ни одного блюда и ни одного вина, которое дворецкий в завернутой салфеткою бутылке таинственно высовывал из за плеча соседа, приговаривая или «дрей мадера», или «венгерское», или «рейнвейн». Он подставлял первую попавшуюся из четырех хрустальных, с вензелем графа, рюмок, стоявших перед каждым прибором, и пил с удовольствием, всё с более и более приятным видом поглядывая на гостей. Наташа, сидевшая против него, глядела на Бориса, как глядят девочки тринадцати лет на мальчика, с которым они в первый раз только что поцеловались и в которого они влюблены. Этот самый взгляд ее иногда обращался на Пьера, и ему под взглядом этой смешной, оживленной девочки хотелось смеяться самому, не зная чему.
Николай сидел далеко от Сони, подле Жюли Карагиной, и опять с той же невольной улыбкой что то говорил с ней. Соня улыбалась парадно, но, видимо, мучилась ревностью: то бледнела, то краснела и всеми силами прислушивалась к тому, что говорили между собою Николай и Жюли. Гувернантка беспокойно оглядывалась, как бы приготавливаясь к отпору, ежели бы кто вздумал обидеть детей. Гувернер немец старался запомнить вое роды кушаний, десертов и вин с тем, чтобы описать всё подробно в письме к домашним в Германию, и весьма обижался тем, что дворецкий, с завернутою в салфетку бутылкой, обносил его. Немец хмурился, старался показать вид, что он и не желал получить этого вина, но обижался потому, что никто не хотел понять, что вино нужно было ему не для того, чтобы утолить жажду, не из жадности, а из добросовестной любознательности.


На мужском конце стола разговор всё более и более оживлялся. Полковник рассказал, что манифест об объявлении войны уже вышел в Петербурге и что экземпляр, который он сам видел, доставлен ныне курьером главнокомандующему.
– И зачем нас нелегкая несет воевать с Бонапартом? – сказал Шиншин. – II a deja rabattu le caquet a l'Autriche. Je crains, que cette fois ce ne soit notre tour. [Он уже сбил спесь с Австрии. Боюсь, не пришел бы теперь наш черед.]
Полковник был плотный, высокий и сангвинический немец, очевидно, служака и патриот. Он обиделся словами Шиншина.
– А затэ м, мы лосты вый государ, – сказал он, выговаривая э вместо е и ъ вместо ь . – Затэм, что импэ ратор это знаэ т. Он в манифэ стэ сказал, что нэ можэ т смотрэт равнодушно на опасности, угрожающие России, и что бэ зопасност империи, достоинство ее и святост союзов , – сказал он, почему то особенно налегая на слово «союзов», как будто в этом была вся сущность дела.
И с свойственною ему непогрешимою, официальною памятью он повторил вступительные слова манифеста… «и желание, единственную и непременную цель государя составляющее: водворить в Европе на прочных основаниях мир – решили его двинуть ныне часть войска за границу и сделать к достижению „намерения сего новые усилия“.
– Вот зачэм, мы лосты вый государ, – заключил он, назидательно выпивая стакан вина и оглядываясь на графа за поощрением.
– Connaissez vous le proverbe: [Знаете пословицу:] «Ерема, Ерема, сидел бы ты дома, точил бы свои веретена», – сказал Шиншин, морщась и улыбаясь. – Cela nous convient a merveille. [Это нам кстати.] Уж на что Суворова – и того расколотили, a plate couture, [на голову,] а где y нас Суворовы теперь? Je vous demande un peu, [Спрашиваю я вас,] – беспрестанно перескакивая с русского на французский язык, говорил он.
– Мы должны и драться до послэ днэ капли кров, – сказал полковник, ударяя по столу, – и умэ р р рэ т за своэ го импэ ратора, и тогда всэ й будэ т хорошо. А рассуждать как мо о ожно (он особенно вытянул голос на слове «можно»), как мо о ожно менше, – докончил он, опять обращаясь к графу. – Так старые гусары судим, вот и всё. А вы как судитэ , молодой человек и молодой гусар? – прибавил он, обращаясь к Николаю, который, услыхав, что дело шло о войне, оставил свою собеседницу и во все глаза смотрел и всеми ушами слушал полковника.
– Совершенно с вами согласен, – отвечал Николай, весь вспыхнув, вертя тарелку и переставляя стаканы с таким решительным и отчаянным видом, как будто в настоящую минуту он подвергался великой опасности, – я убежден, что русские должны умирать или побеждать, – сказал он, сам чувствуя так же, как и другие, после того как слово уже было сказано, что оно было слишком восторженно и напыщенно для настоящего случая и потому неловко.
– C'est bien beau ce que vous venez de dire, [Прекрасно! прекрасно то, что вы сказали,] – сказала сидевшая подле него Жюли, вздыхая. Соня задрожала вся и покраснела до ушей, за ушами и до шеи и плеч, в то время как Николай говорил. Пьер прислушался к речам полковника и одобрительно закивал головой.
– Вот это славно, – сказал он.
– Настоящэ й гусар, молодой человэк, – крикнул полковник, ударив опять по столу.
– О чем вы там шумите? – вдруг послышался через стол басистый голос Марьи Дмитриевны. – Что ты по столу стучишь? – обратилась она к гусару, – на кого ты горячишься? верно, думаешь, что тут французы перед тобой?
– Я правду говору, – улыбаясь сказал гусар.
– Всё о войне, – через стол прокричал граф. – Ведь у меня сын идет, Марья Дмитриевна, сын идет.
– А у меня четыре сына в армии, а я не тужу. На всё воля Божья: и на печи лежа умрешь, и в сражении Бог помилует, – прозвучал без всякого усилия, с того конца стола густой голос Марьи Дмитриевны.
– Это так.
И разговор опять сосредоточился – дамский на своем конце стола, мужской на своем.
– А вот не спросишь, – говорил маленький брат Наташе, – а вот не спросишь!
– Спрошу, – отвечала Наташа.
Лицо ее вдруг разгорелось, выражая отчаянную и веселую решимость. Она привстала, приглашая взглядом Пьера, сидевшего против нее, прислушаться, и обратилась к матери:
– Мама! – прозвучал по всему столу ее детски грудной голос.
– Что тебе? – спросила графиня испуганно, но, по лицу дочери увидев, что это была шалость, строго замахала ей рукой, делая угрожающий и отрицательный жест головой.
Разговор притих.
– Мама! какое пирожное будет? – еще решительнее, не срываясь, прозвучал голосок Наташи.
Графиня хотела хмуриться, но не могла. Марья Дмитриевна погрозила толстым пальцем.
– Казак, – проговорила она с угрозой.
Большинство гостей смотрели на старших, не зная, как следует принять эту выходку.
– Вот я тебя! – сказала графиня.
– Мама! что пирожное будет? – закричала Наташа уже смело и капризно весело, вперед уверенная, что выходка ее будет принята хорошо.
Соня и толстый Петя прятались от смеха.
– Вот и спросила, – прошептала Наташа маленькому брату и Пьеру, на которого она опять взглянула.
– Мороженое, только тебе не дадут, – сказала Марья Дмитриевна.
Наташа видела, что бояться нечего, и потому не побоялась и Марьи Дмитриевны.
– Марья Дмитриевна? какое мороженое! Я сливочное не люблю.
– Морковное.
– Нет, какое? Марья Дмитриевна, какое? – почти кричала она. – Я хочу знать!
Марья Дмитриевна и графиня засмеялись, и за ними все гости. Все смеялись не ответу Марьи Дмитриевны, но непостижимой смелости и ловкости этой девочки, умевшей и смевшей так обращаться с Марьей Дмитриевной.
Наташа отстала только тогда, когда ей сказали, что будет ананасное. Перед мороженым подали шампанское. Опять заиграла музыка, граф поцеловался с графинюшкою, и гости, вставая, поздравляли графиню, через стол чокались с графом, детьми и друг с другом. Опять забегали официанты, загремели стулья, и в том же порядке, но с более красными лицами, гости вернулись в гостиную и кабинет графа.


Раздвинули бостонные столы, составили партии, и гости графа разместились в двух гостиных, диванной и библиотеке.
Граф, распустив карты веером, с трудом удерживался от привычки послеобеденного сна и всему смеялся. Молодежь, подстрекаемая графиней, собралась около клавикорд и арфы. Жюли первая, по просьбе всех, сыграла на арфе пьеску с вариациями и вместе с другими девицами стала просить Наташу и Николая, известных своею музыкальностью, спеть что нибудь. Наташа, к которой обратились как к большой, была, видимо, этим очень горда, но вместе с тем и робела.
– Что будем петь? – спросила она.
– «Ключ», – отвечал Николай.
– Ну, давайте скорее. Борис, идите сюда, – сказала Наташа. – А где же Соня?
Она оглянулась и, увидав, что ее друга нет в комнате, побежала за ней.
Вбежав в Сонину комнату и не найдя там свою подругу, Наташа пробежала в детскую – и там не было Сони. Наташа поняла, что Соня была в коридоре на сундуке. Сундук в коридоре был место печалей женского молодого поколения дома Ростовых. Действительно, Соня в своем воздушном розовом платьице, приминая его, лежала ничком на грязной полосатой няниной перине, на сундуке и, закрыв лицо пальчиками, навзрыд плакала, подрагивая своими оголенными плечиками. Лицо Наташи, оживленное, целый день именинное, вдруг изменилось: глаза ее остановились, потом содрогнулась ее широкая шея, углы губ опустились.
– Соня! что ты?… Что, что с тобой? У у у!…
И Наташа, распустив свой большой рот и сделавшись совершенно дурною, заревела, как ребенок, не зная причины и только оттого, что Соня плакала. Соня хотела поднять голову, хотела отвечать, но не могла и еще больше спряталась. Наташа плакала, присев на синей перине и обнимая друга. Собравшись с силами, Соня приподнялась, начала утирать слезы и рассказывать.
– Николенька едет через неделю, его… бумага… вышла… он сам мне сказал… Да я бы всё не плакала… (она показала бумажку, которую держала в руке: то были стихи, написанные Николаем) я бы всё не плакала, но ты не можешь… никто не может понять… какая у него душа.
И она опять принялась плакать о том, что душа его была так хороша.
– Тебе хорошо… я не завидую… я тебя люблю, и Бориса тоже, – говорила она, собравшись немного с силами, – он милый… для вас нет препятствий. А Николай мне cousin… надобно… сам митрополит… и то нельзя. И потом, ежели маменьке… (Соня графиню и считала и называла матерью), она скажет, что я порчу карьеру Николая, у меня нет сердца, что я неблагодарная, а право… вот ей Богу… (она перекрестилась) я так люблю и ее, и всех вас, только Вера одна… За что? Что я ей сделала? Я так благодарна вам, что рада бы всем пожертвовать, да мне нечем…
Соня не могла больше говорить и опять спрятала голову в руках и перине. Наташа начинала успокоиваться, но по лицу ее видно было, что она понимала всю важность горя своего друга.
– Соня! – сказала она вдруг, как будто догадавшись о настоящей причине огорчения кузины. – Верно, Вера с тобой говорила после обеда? Да?
– Да, эти стихи сам Николай написал, а я списала еще другие; она и нашла их у меня на столе и сказала, что и покажет их маменьке, и еще говорила, что я неблагодарная, что маменька никогда не позволит ему жениться на мне, а он женится на Жюли. Ты видишь, как он с ней целый день… Наташа! За что?…
И опять она заплакала горьче прежнего. Наташа приподняла ее, обняла и, улыбаясь сквозь слезы, стала ее успокоивать.
– Соня, ты не верь ей, душенька, не верь. Помнишь, как мы все втроем говорили с Николенькой в диванной; помнишь, после ужина? Ведь мы всё решили, как будет. Я уже не помню как, но, помнишь, как было всё хорошо и всё можно. Вот дяденьки Шиншина брат женат же на двоюродной сестре, а мы ведь троюродные. И Борис говорил, что это очень можно. Ты знаешь, я ему всё сказала. А он такой умный и такой хороший, – говорила Наташа… – Ты, Соня, не плачь, голубчик милый, душенька, Соня. – И она целовала ее, смеясь. – Вера злая, Бог с ней! А всё будет хорошо, и маменьке она не скажет; Николенька сам скажет, и он и не думал об Жюли.
И она целовала ее в голову. Соня приподнялась, и котеночек оживился, глазки заблистали, и он готов был, казалось, вот вот взмахнуть хвостом, вспрыгнуть на мягкие лапки и опять заиграть с клубком, как ему и было прилично.
– Ты думаешь? Право? Ей Богу? – сказала она, быстро оправляя платье и прическу.
– Право, ей Богу! – отвечала Наташа, оправляя своему другу под косой выбившуюся прядь жестких волос.
И они обе засмеялись.
– Ну, пойдем петь «Ключ».
– Пойдем.
– А знаешь, этот толстый Пьер, что против меня сидел, такой смешной! – сказала вдруг Наташа, останавливаясь. – Мне очень весело!
И Наташа побежала по коридору.
Соня, отряхнув пух и спрятав стихи за пазуху, к шейке с выступавшими костями груди, легкими, веселыми шагами, с раскрасневшимся лицом, побежала вслед за Наташей по коридору в диванную. По просьбе гостей молодые люди спели квартет «Ключ», который всем очень понравился; потом Николай спел вновь выученную им песню.
В приятну ночь, при лунном свете,
Представить счастливо себе,
Что некто есть еще на свете,
Кто думает и о тебе!
Что и она, рукой прекрасной,
По арфе золотой бродя,
Своей гармониею страстной
Зовет к себе, зовет тебя!
Еще день, два, и рай настанет…
Но ах! твой друг не доживет!
И он не допел еще последних слов, когда в зале молодежь приготовилась к танцам и на хорах застучали ногами и закашляли музыканты.

Пьер сидел в гостиной, где Шиншин, как с приезжим из за границы, завел с ним скучный для Пьера политический разговор, к которому присоединились и другие. Когда заиграла музыка, Наташа вошла в гостиную и, подойдя прямо к Пьеру, смеясь и краснея, сказала:
– Мама велела вас просить танцовать.
– Я боюсь спутать фигуры, – сказал Пьер, – но ежели вы хотите быть моим учителем…
И он подал свою толстую руку, низко опуская ее, тоненькой девочке.
Пока расстанавливались пары и строили музыканты, Пьер сел с своей маленькой дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцовала с большим , с приехавшим из за границы . Она сидела на виду у всех и разговаривала с ним, как большая. У нее в руке был веер, который ей дала подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер, говорила с своим кавалером.
– Какова, какова? Смотрите, смотрите, – сказала старая графиня, проходя через залу и указывая на Наташу.
Наташа покраснела и засмеялась.
– Ну, что вы, мама? Ну, что вам за охота? Что ж тут удивительного?

В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке:
– Семен! Данилу Купора знаешь?
Это был любимый танец графа, танцованный им еще в молодости. (Данило Купор была собственно одна фигура англеза .)
– Смотрите на папа, – закричала на всю залу Наташа (совершенно забыв, что она танцует с большим), пригибая к коленам свою кудрявую головку и заливаясь своим звонким смехом по всей зале.
Действительно, всё, что только было в зале, с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшей выше его ростом, округлял руки, в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому, что будет. Как только заслышались веселые, вызывающие звуки Данилы Купора, похожие на развеселого трепачка, все двери залы вдруг заставились с одной стороны мужскими, с другой – женскими улыбающимися лицами дворовых, вышедших посмотреть на веселящегося барина.
– Батюшка то наш! Орел! – проговорила громко няня из одной двери.
Граф танцовал хорошо и знал это, но его дама вовсе не умела и не хотела хорошо танцовать. Ее огромное тело стояло прямо с опущенными вниз мощными руками (она передала ридикюль графине); только одно строгое, но красивое лицо ее танцовало. Что выражалось во всей круглой фигуре графа, у Марьи Дмитриевны выражалось лишь в более и более улыбающемся лице и вздергивающемся носе. Но зато, ежели граф, всё более и более расходясь, пленял зрителей неожиданностью ловких выверток и легких прыжков своих мягких ног, Марья Дмитриевна малейшим усердием при движении плеч или округлении рук в поворотах и притопываньях, производила не меньшее впечатление по заслуге, которую ценил всякий при ее тучности и всегдашней суровости. Пляска оживлялась всё более и более. Визави не могли ни на минуту обратить на себя внимания и даже не старались о том. Всё было занято графом и Марьею Дмитриевной. Наташа дергала за рукава и платье всех присутствовавших, которые и без того не спускали глаз с танцующих, и требовала, чтоб смотрели на папеньку. Граф в промежутках танца тяжело переводил дух, махал и кричал музыкантам, чтоб они играли скорее. Скорее, скорее и скорее, лише, лише и лише развертывался граф, то на цыпочках, то на каблуках, носясь вокруг Марьи Дмитриевны и, наконец, повернув свою даму к ее месту, сделал последнее па, подняв сзади кверху свою мягкую ногу, склонив вспотевшую голову с улыбающимся лицом и округло размахнув правою рукой среди грохота рукоплесканий и хохота, особенно Наташи. Оба танцующие остановились, тяжело переводя дыхание и утираясь батистовыми платками.
– Вот как в наше время танцовывали, ma chere, – сказал граф.
– Ай да Данила Купор! – тяжело и продолжительно выпуская дух и засучивая рукава, сказала Марья Дмитриевна.


В то время как у Ростовых танцовали в зале шестой англез под звуки от усталости фальшививших музыкантов, и усталые официанты и повара готовили ужин, с графом Безухим сделался шестой удар. Доктора объявили, что надежды к выздоровлению нет; больному дана была глухая исповедь и причастие; делали приготовления для соборования, и в доме была суетня и тревога ожидания, обыкновенные в такие минуты. Вне дома, за воротами толпились, скрываясь от подъезжавших экипажей, гробовщики, ожидая богатого заказа на похороны графа. Главнокомандующий Москвы, который беспрестанно присылал адъютантов узнавать о положении графа, в этот вечер сам приезжал проститься с знаменитым Екатерининским вельможей, графом Безухим.
Великолепная приемная комната была полна. Все почтительно встали, когда главнокомандующий, пробыв около получаса наедине с больным, вышел оттуда, слегка отвечая на поклоны и стараясь как можно скорее пройти мимо устремленных на него взглядов докторов, духовных лиц и родственников. Князь Василий, похудевший и побледневший за эти дни, провожал главнокомандующего и что то несколько раз тихо повторил ему.
Проводив главнокомандующего, князь Василий сел в зале один на стул, закинув высоко ногу на ногу, на коленку упирая локоть и рукою закрыв глаза. Посидев так несколько времени, он встал и непривычно поспешными шагами, оглядываясь кругом испуганными глазами, пошел чрез длинный коридор на заднюю половину дома, к старшей княжне.
Находившиеся в слабо освещенной комнате неровным шопотом говорили между собой и замолкали каждый раз и полными вопроса и ожидания глазами оглядывались на дверь, которая вела в покои умирающего и издавала слабый звук, когда кто нибудь выходил из нее или входил в нее.
– Предел человеческий, – говорил старичок, духовное лицо, даме, подсевшей к нему и наивно слушавшей его, – предел положен, его же не прейдеши.
– Я думаю, не поздно ли соборовать? – прибавляя духовный титул, спрашивала дама, как будто не имея на этот счет никакого своего мнения.
– Таинство, матушка, великое, – отвечало духовное лицо, проводя рукою по лысине, по которой пролегало несколько прядей зачесанных полуседых волос.
– Это кто же? сам главнокомандующий был? – спрашивали в другом конце комнаты. – Какой моложавый!…
– А седьмой десяток! Что, говорят, граф то не узнает уж? Хотели соборовать?
– Я одного знал: семь раз соборовался.
Вторая княжна только вышла из комнаты больного с заплаканными глазами и села подле доктора Лоррена, который в грациозной позе сидел под портретом Екатерины, облокотившись на стол.
– Tres beau, – говорил доктор, отвечая на вопрос о погоде, – tres beau, princesse, et puis, a Moscou on se croit a la campagne. [прекрасная погода, княжна, и потом Москва так похожа на деревню.]
– N'est ce pas? [Не правда ли?] – сказала княжна, вздыхая. – Так можно ему пить?
Лоррен задумался.
– Он принял лекарство?
– Да.
Доктор посмотрел на брегет.
– Возьмите стакан отварной воды и положите une pincee (он своими тонкими пальцами показал, что значит une pincee) de cremortartari… [щепотку кремортартара…]
– Не пило слушай , – говорил немец доктор адъютанту, – чтопи с третий удар шивь оставался .
– А какой свежий был мужчина! – говорил адъютант. – И кому пойдет это богатство? – прибавил он шопотом.
– Окотник найдутся , – улыбаясь, отвечал немец.
Все опять оглянулись на дверь: она скрипнула, и вторая княжна, сделав питье, показанное Лорреном, понесла его больному. Немец доктор подошел к Лоррену.
– Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? – спросил немец, дурно выговаривая по французски.
Лоррен, поджав губы, строго и отрицательно помахал пальцем перед своим носом.
– Сегодня ночью, не позже, – сказал он тихо, с приличною улыбкой самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражать положение больного, и отошел.

Между тем князь Василий отворил дверь в комнату княжны.
В комнате было полутемно; только две лампадки горели перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната была установлена мелкою мебелью шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из за ширм виднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.
– Ах, это вы, mon cousin?
Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.
– Что, случилось что нибудь? – спросила она. – Я уже так напугалась.
– Ничего, всё то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons. [поговорим.]
– Я думала, не случилось ли что? – сказала княжна и с своим неизменным, каменно строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.
Княжна, своими сухими, худыми руками придерживая на коленях собачку, внимательно смотрела в глаза князю Василию; но видно было, что она не прервет молчания вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.
– Вот видите ли, моя милая княжна и кузина, Катерина Семеновна, – продолжал князь Василий, видимо, не без внутренней борьбы приступая к продолжению своей речи, – в такие минуты, как теперь, обо всём надо подумать. Надо подумать о будущем, о вас… Я вас всех люблю, как своих детей, ты это знаешь.
Княжна так же тускло и неподвижно смотрела на него.
– Наконец, надо подумать и о моем семействе, – сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, – ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?
Князь Василий вопросительно посмотрел на княжну, но не мог понять, соображала ли она то, что он ей сказал, или просто смотрела на него…
– Я об одном не перестаю молить Бога, mon cousin, – отвечала она, – чтоб он помиловал его и дал бы его прекрасной душе спокойно покинуть эту…
– Да, это так, – нетерпеливо продолжал князь Василий, потирая лысину и опять с злобой придвигая к себе отодвинутый столик, – но, наконец…наконец дело в том, ты сама знаешь, что прошлою зимой граф написал завещание, по которому он всё имение, помимо прямых наследников и нас, отдавал Пьеру.
– Мало ли он писал завещаний! – спокойно сказала княжна. – Но Пьеру он не мог завещать. Пьер незаконный.
– Ma chere, – сказал вдруг князь Василий, прижав к себе столик, оживившись и начав говорить скорей, – но что, ежели письмо написано государю, и граф просит усыновить Пьера? Понимаешь, по заслугам графа его просьба будет уважена…
Княжна улыбнулась, как улыбаются люди, которые думают что знают дело больше, чем те, с кем разговаривают.
– Я тебе скажу больше, – продолжал князь Василий, хватая ее за руку, – письмо было написано, хотя и не отослано, и государь знал о нем. Вопрос только в том, уничтожено ли оно, или нет. Ежели нет, то как скоро всё кончится , – князь Василий вздохнул, давая этим понять, что он разумел под словами всё кончится , – и вскроют бумаги графа, завещание с письмом будет передано государю, и просьба его, наверно, будет уважена. Пьер, как законный сын, получит всё.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Гасдрубал_Баркид&oldid=80448655»