Гасдрубал Красивый

Гасдрубал «Красивый» Hasdrubal<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Памятник Гасдрубалу</td></tr>
наместник карфагенских владений в Испании
228 до н. э. — 221 до н. э.
Предшественник:	Гамилькар Барка
Преемник:	Ганнибал
Рождение:	Карфаген
Смерть:	221 до н. э.(-221) Новый Карфаген, Испания

Гасдруба́л Краси́вый (умер в 221 году до н. э.) — карфагенский политический деятель и полководец, зять Гамилькара Барки. После гибели последнего в 228 году до н. э. стал правителем карфагенских владений в Испании и существенно их расширил.

Начало карьеры

Первые упоминания Гасдрубала в источниках относятся к 230-м годам до н. э., когда он был успешным карфагенским политиком-демагогом. Аппиан говорит, что Гасдрубал лучше других умел «добиваться расположения народа». Военачальник Гамилькар Барка, только что подавивший Великое восстание наёмников и привлечённый к суду своими политическими противниками, заключил с Гасдрубалом союз и выдал за него свою дочь; помощь зятя позволила ему избежать суда и возглавить армию в новых войнах на территории Африки.

Некоторые источники утверждают, что Гасдрубал был любовником Гамилькара. Карфагенский блюститель нравов якобы запретил им видеться, и для обхода этого запрета Гамилькар выдал за Гасдрубала свою дочь. Но Корнелий Непот называет эту информацию сплетнями, а Ливий вкладывает рассказ об этом в уста главного врага Баркидов. У того же Ливия изложена компромиссная версия: «Сначала, говорят, он [Гасдрубал] понравился Гамилькару своей красотой, но позже сделался его зятем, конечно, уже за другие, душевные свои свойства».

В любом случае с этого момента судьба Гасдрубала была связана с судьбой его тестя. Он последовал за Гамилькаром в Испанию (237 год до н. э.), а затем, выполняя его приказ, подавил восстание в Нумидии. При этом 8 тысяч нумидийцев были убиты, а две тысячи были взяты в плен; остальные стали данниками Карфагена. В 228 году до н. э., когда Гамилькар погиб в ходе войны с иберийским племенем ориссов, Гасдрубал был триерархом в его флоте.

Командование в Испании

Детали прихода Гасдрубала к власти после гибели его тестя неизвестны. Вероятно, он получил власть из рук солдат, а затем, являясь неофициальным главой аристократической группировки Баркидов, смог добиться своего официального утверждения в качестве наместника.

Гасдрубал собрал большую армию, включавшую 50 тысяч пехотинцев, 6 тысяч всадников и 200 слонов, и с ней разгромил ориссов и перебил всех, виновных в гибели Гамилькара. Были взяты двенадцать орисских городов. В дальнейшем он действовал в первую очередь мирными средствами, используя свой дар говорить убедительно для установления с иберийскими вождями отношений дружбы и гостеприимства, но не отказываясь и от войн с нежелающими покориться. В рамках этой политики Гасдрубал женился на дочери одного из местных вождей.

Гасдрубал продолжал, вслед за своим тестем, отправлять часть захваченной в Испании добычи на родину для расширения числа своих сторонников. Согласно Корнелию Непоту, он «стал первым полководцем, чья щедрость развратила старинные нравы карфагенян».

Важным шагом в оформлении карфагенского владычества в Испании стало основание Гасдрубалом города Новый Карфаген. Благодаря своему удобному месторасположению этот город быстро стал одним из важнейших торговых центров Западного Средиземноморья.

Договор с Римом

Завоевания Гасдрубала в Испании создали угрозу для греческих колоний в Западном Средиземноморье, включая Массилию, и вызвали беспокойство Рима. Возможно, именно массилийцы стали инициаторами заключения договора между Римом и Гасдрубалом о разграничении сфер влияния.

В источниках нет единого мнения о содержании договора. Согласно Полибию, его условия сводились к ограничению карфагенских завоеваний южным берегом реки Ибер. Согласно Ливию (эта версия традиции, видимо, идёт от Катона Цензора), договор разделил Ибером сферы влияния Карфагена и Рима, при этом предусмотрев независимость для Сагунта, находившегося к югу от реки. Согласно римским историкам, нарушение карфагенянами этого пункта договора стало в последующем непосредственным поводом для начала Второй Пунической войны.

В историографии выдвигались различные гипотезы об условиях договора, о его статусе и соответственно о степени ответственности каждой из сторон за развязывание конфликта. Так, существуют мнения, что договор не был ратифицирован в Карфагене, что он представлял собой только закрепление в письменной форме личной клятвы Гасдрубала, ни к чему, таким образом, не обязывая ни его преемника, ни Карфагенское государство. Есть гипотеза о существовании наряду с подписанным карфагенской стороной вариантом договора (о котором говорит Полибий) другого варианта, подложного, где появился пункт о Сагунте.

Гасдрубал и Ганнибал

Одной из важных тем в первоисточниках являются взаимоотношения между Гасдрубалом и сыном его предшественника Ганнибалом. На момент гибели Гамилькара Барки Ганнибалу было 18-19 лет, и он находился в Испании. Ливий сообщает, что за три года до своей гибели (то есть в 224 году до н. э.) Гасдрубал вызвал юношу к себе из Карфагена. Отсюда следует, что он отослал своего шурина в Африку вскоре после прихода к власти. Это могло быть связано с желанием Гасдрубала на время избавиться от своего потенциального конкурента.

Вызов Ганнибала в Испанию обсуждался в карфагенском сенате. Ливий вложил в уста главного врага Баркидов Ганнона утверждение, что Гасдрубал якобы хочет сделать Ганнибала своим любовником подобно тому, как с ним самим поступил Гамилькар, и предостережение от отправки Ганнибала в «отцовское царство». Тем не менее большинство одобрило отъезд молодого Баркида. Следующие три года Ганнибал служил под командованием Гасдрубала, демонстрируя исполнительность и умение выполнять самые разные поручения.

В то же время Ливий в другом месте пишет, что в 202 году до н. э. Ганнибал прибыл в Карфаген после 36-летнего отсутствия, а другие источники не сообщают о его пребывании на родине в 220-е годы. Возможно, главы Ливия о вызове Гасдрубалом Ганнибала в Испанию являются поздней вставкой.

Гибель

В 221 году до н. э. Гасдрубал был убит кельтом-рабом, мстившим за своего казнённого прежде хозяина. Согласно Аппиану, это произошло на охоте, согласно Полибию — в собственном доме Гасдрубала. Убийца был подвергнут жесточайшим пыткам и казнён, а испанская армия провозгласила своим командующим сына Гамилькара Барки Ганнибала.

В художественной литературе

Гасдрубал действует в повести Александра Немировского «Слоны Ганнибала».

Литература

Первоисточники

1. Аппиан Александрийский. Римская история. — СПб.: Алетейя, 2004. — 288 с. — ISBN 5-89329-676-1.
2. [simposium.ru/ru/node/863 Диодор Сицилийский. Историческая библиотека.]. Сайт «Симпосий». Проверено 18 сентября 2015.
3. [ancientrome.ru/antlitr/nepot/hamilcar-f.htm Корнелий Непот. О великих иноземных полководцах. Гамилькар.]. Сайт «История Древнего Рима». Проверено 18 сентября 2015.
4. Тит Ливий. История Рима от основания города. — М.: Наука, 1989. — Т. 2. — 528 с. — ISBN 5-02-008995-8.
5. Полибий. Всеобщая история. — М.: АСТ, 1994. — Т. 1. — 768 с. — ISBN 5-02-028227-8, 5-02-028228-6, 5-87399-025-5, 5-87399-024-7.

Вторичные источники

1. Кораблёв И. Ганнибал. — М.: Наука, 1981. — 360 с.
2. Мишулин А. Античная Испания. — М.: Издательство АН СССР, 1959. — 363 с.
3. Аздрубал // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Гасдрубал Красивый

А Мавра Кузминишна еще долго с мокрыми глазами стояла перед затворенной калиткой, задумчиво покачивая головой и чувствуя неожиданный прилив материнской нежности и жалости к неизвестному ей офицерику.


В недостроенном доме на Варварке, внизу которого был питейный дом, слышались пьяные крики и песни. На лавках у столов в небольшой грязной комнате сидело человек десять фабричных. Все они, пьяные, потные, с мутными глазами, напруживаясь и широко разевая рты, пели какую то песню. Они пели врозь, с трудом, с усилием, очевидно, не для того, что им хотелось петь, но для того только, чтобы доказать, что они пьяны и гуляют. Один из них, высокий белокурый малый в чистой синей чуйке, стоял над ними. Лицо его с тонким прямым носом было бы красиво, ежели бы не тонкие, поджатые, беспрестанно двигающиеся губы и мутные и нахмуренные, неподвижные глаза. Он стоял над теми, которые пели, и, видимо воображая себе что то, торжественно и угловато размахивал над их головами засученной по локоть белой рукой, грязные пальцы которой он неестественно старался растопыривать. Рукав его чуйки беспрестанно спускался, и малый старательно левой рукой опять засучивал его, как будто что то было особенно важное в том, чтобы эта белая жилистая махавшая рука была непременно голая. В середине песни в сенях и на крыльце послышались крики драки и удары. Высокий малый махнул рукой.
– Шабаш! – крикнул он повелительно. – Драка, ребята! – И он, не переставая засучивать рукав, вышел на крыльцо.
Фабричные пошли за ним. Фабричные, пившие в кабаке в это утро под предводительством высокого малого, принесли целовальнику кожи с фабрики, и за это им было дано вино. Кузнецы из соседних кузень, услыхав гульбу в кабаке и полагая, что кабак разбит, силой хотели ворваться в него. На крыльце завязалась драка.
Целовальник в дверях дрался с кузнецом, и в то время как выходили фабричные, кузнец оторвался от целовальника и упал лицом на мостовую.
Другой кузнец рвался в дверь, грудью наваливаясь на целовальника.
Малый с засученным рукавом на ходу еще ударил в лицо рвавшегося в дверь кузнеца и дико закричал:
– Ребята! наших бьют!
В это время первый кузнец поднялся с земли и, расцарапывая кровь на разбитом лице, закричал плачущим голосом:
– Караул! Убили!.. Человека убили! Братцы!..
– Ой, батюшки, убили до смерти, убили человека! – завизжала баба, вышедшая из соседних ворот. Толпа народа собралась около окровавленного кузнеца.
– Мало ты народ то грабил, рубахи снимал, – сказал чей то голос, обращаясь к целовальнику, – что ж ты человека убил? Разбойник!
Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то на целовальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.
– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.


Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.