Гаспринский, Исмаил

Исмаил Гаспринский крымскотат. İsmail Gasprinskiy (Gaspıralı)
Гласный (депутат) Бахчисарайской городской Думы
Городской голова Бахчисарая
13 февраля 1879 — 5 марта 1884 года
Вероисповедание:	Ислам, суннитского толка
Смерть:	Бахчисарай
Место погребения:	На территории Зынджырлы медресе
Отец:	Мустафа Али-оглы
Мать:	Фатма-Султан Темир-Гази-кызы (ур. Кантакузова)
Партия:	Иттифак аль-Муслимин
Деятельность:	Интеллектуал, просветитель, издатель и политик,
Научная деятельность
Научная сфера:	Культура, история
Известен как:	Один из основоположников джадидизма и пантюркизма
Автограф:
Награды:

Исмаи́л Гаспри́нский (крым. İsmail Gaspıralı, Исмаил Гаспыралы, اسماعيل غصپرلي‎; 8 (20) марта, 1851 — 11 (24) сентября 1914) — крымскотатарский интеллектуал, просветитель, издатель и политик, получивший известность и признание среди всего мусульманского населения Российской империи. Один из основоположников джадидизма и пантюркизма.

Биография

Родился в селе Авджикой, (по другим сведениям в соседнем селе Улу-Сала), Ялтинского уезда Таврической губернии (ныне Бахчисарайский район Крыма) в семье офицера русской службы Мустафы Али-оглу Гаспринского и его жены Фатма-Султан Темир-Гази-кызы (девичья фамилия Кантакузова). Мустафа Али-оглу был уроженцем расположенного на южном берегу Крыма аула Гаспра, и потому взял себе фамилию Гаспринский. 19.04.1854 г. семью утвердили в дворянском достоинстве. Исмаил Гаспринский получил образование домашнее, в начальной школе (мектебе), в Симферопольской казенной мужской гимназии, в Воронежском кадетском корпусе, а затем во 2-й Московской военной гимназии. Не окончив учёбы, вернулся в Крым, где стал учителем начальной школы. В 1871 г. уехал во Францию. С 1874 по 1875 годы жил в Турции. Вернувшись в Крым, он был избран гласным (депутатом) Бахчисарайской городской Думы. С 13 февраля 1879 года по 5 марта 1884 года — городской голова Бахчисарая.

С 1879 году Исмаил Гаспринский предпринимал неоднократные попытки создать собственное издательство газет на общетюркском языке «Файдалы эглендже» (1879—1880), «Закон» (1881). С 10 апреля 1883 года Гаспринскому разрешили издавать и редактировать первую российскую тюрко-славянскую газету «Переводчикъ-Терджиманъ». Она долгое время была единственным тюркоязычным периодическим изданием в России, а с началом XX века старейшей мусульманской газетой в мире. Газета просуществовала почти 35 лет и была закрыта 23 февраля 1918 года.

Через «Переводчикъ-Терджиманъ» идеи Исмаила Гаспринского распространялись в Крыму, Идел-Урале, Хивинском ханстве, Бухарском ханстве. Кроме того, газета распространялась в Персии, Китае, Турции, Египте, Болгарии, Франции, Швейцарии, США. И. Гаспринский не предполагал, что его газета более популярна среди иностранцев, нежели среди соотечественников.

Материалами издания И. Гаспринского пользовалась печать исламских народов: «Икдам», «Себах», «Гайрет», «Ватан», «Диккат», «Хидмет», «Агонк», «Заман», «Каир», «Нил», «Ахтер», «Наасури».

В 1886 году наладил издание рекламного приложения к газете «Переводчик-Терджиман» под названием «Листок объявлений». С конца 1905 года Гаспринский начал издавать первый крымско-тюркский журнал для женщин «Алеми Нисван» («Женский Мир»), редактором которого была его дочь Шефика. Это была третья попытка (первые две неудачные он предпринял в 1887 году — журнал «Тербие» (Воспитание), а в 1891 году приложение к газете «Переводчикъ-Терджиманъ» — «Кадын» (Женщина)). В 1906 году Исмаил Гаспринский добился разрешения на издание первого юмористического журнала на родном языке под названием «Ха-ха-ха». Позже он создал новый еженедельник — орган мусульманской фракции Государственной Думы Российской империи газету «Миллет» («Народ»).

В 1907—1908 годах в Египте Исмаил Гаспринский выпустил несколько номеров газеты «Аль Нахда» («Возрождение») на арабском языке. Сотрудниками издательства И. Гаспринского в разное время были выдающиеся деятели крымскотатарской культуры: Осман Акчокраклы, Мемет Нузет, Якуп Шакир-али, Усеин Шамиль Тохтаргазы, Абляким Ильмий, Асан Сабри Айвазов, Исмаил Лятиф-заде, Сеит-Абдулла Озенбашлы и др. За многолетнюю издательскую деятельность в 1908 г. к юбилею издательства в казанской типографии И. Н. Харитонова был изобретён именной типографский шрифт имени И.Гаспринского.

С именем Исмаила Гаспринского связано основание и развитие просветительского движения народов исламского Востока — джадидизм (новый, более светский метод обучения), которое радикально изменило суть и структуру начального образования во многих мусульманских странах, придав ему более светский характер. И. Гаспринским были разработаны основы преобразования мусульманской этноконфессиональной системы народного образования. Его новые методы обучения с успехом применялись не только в Крыму, но и в Татарстане, Казахстане, Башкортостане, Туркменистане, Таджикистане, Узбекистане, Киргизстане, Азербайджане, Турции, Северной Персии и Восточном Китае. Им была написана и издана серия учебных пособий для национальных новометодных школ. Наиболее известным из них стал учебник «Ходжа и субъян» («Учитель детей»). С 1887 г. И.Гаспринский являлся членом Таврической учёной архивной комиссии.

В 1905 г. И. Гаспринский и его единомышленники создали мусульманскую либеральную организацию «Бутюнрусие иттифак аль муслимин» («Всероссийский союз мусульман»). Он был членом ЦК и непосредственно возглавил Крымское отделение «Иттифак эль муслимин». Осенью 1905 г. он и, возглавляемое им, отделение организации перешли на позиции «Союза 17 октября». И.Гаспринский был активным участником всех съездов «Иттифак эль муслимин». Среди крымско-татарских единомышленников И. Гаспринского известны: Исмаил и Амет Муфтии-заде, Мустафа Кипчакский, Асан Сабри Айвазов, Абдурахман Мемет оглу, Асан Тарпиев, Сулейман Крымтаев, Абдурешит Медиев, Рустам Ахундов, Ибраим Гурзуф, Али Булгаков, Аббас Корбек и др.

В 1907 г. И.Гаспринский предложил в Каире созвать Всемирный Мусульманский Конгресс, для объединения прогрессивных сил Востока на пути реформ и преобразований.

И. Гаспринский стоял у истоков Всероссийского профессионального союза полиграфических работников. И.Гаспринский распространял идеи организации многочисленных «Обществ воспомоществования бедным мусульманам», «Библиотечных обществ» и принимал участие в работе многих из них.

Мировоззренческие принципы и идеи И. Гаспринского основывались на основе либеральной идеологии, прогрессивного развития общества, дружбы славянских и тюркских народов, конфессиональной терпимости христиан и мусульман, неприятия радикальных требований социалистов. И.Гаспринский выступал за эволюционные формы развития общества. Отмечается, что Гаспринский видел реальную перспективу прогрессивного культурного развития, решения насущных социальных и политических проблем тюркского мира внутри российской государственной целостности, в союзе и согласии с русским народом. , о котором он писал:

«Самый многочисленный и главный народ России — русские — одарёны весьма редким и счастливым характером мирно и дружно жить со всякими другими племенами. Зависть, враждебность, недоброжелательство к инородцам не в характере обыкновенного русского человека. Это хорошая черта, несомненный залог величия и спокойствия России...»

— Терджиман (Переводчик). 1884. № 1 (8 января). С. 1.

Главные геополитические тезисы И. Гаспринского, изложенные им в произведениях «Русское мусульманство. Мысли, заметки и наблюдения» и «Русско-восточное соглашение. Мысли, заметки и пожелания», заключались в следующем:

- Будущая Россия – это христианско-исламская держава, и именно как христианско-исламская она получит решительное право голоса при развязывании политических проблем в православной Европе и магометанской Азии;

- европоцентричная политика Санкт-Петербурга не позволяет России реализовывать весь свой потенциал;

- русский народ по складу своего характера, традициям и свойственному глубинному миролюбию к иноверцам гораздо ближе к Востоку, чем к Западу;

- тюрки-мусульмане имеют гораздо больше шансов сохранить свой национальный облик в составе России, чем под влиянием европейских государств;

- в интересах российских тюрок стремиться к «нравственному обрусению» («Объединяйтесь в языке, делах и мыслях»);

- союзнические отношения двух традиционных антагонистов, России и Турции, выгодны обеим странам (слушая советы из Европы и воюя с Турцией за доступ к Босфору и Дарданеллам, Россия «оказалась от них дальше, чем сто лет тому назад»).

И. Гаспринский полагал, что без обширных пространств мусульманской Средней Азии Россия будет представлять собой неполноценный геополитический организм. Поэтому вхождение в состав Российской империи среднеазиатских территорий должно было стать завершающим штрихом в укреплении политического симбиоза русских с тюрками: «…пока русские границы, как наследие татар, не дойдут до исторических, естественных пределов их поселений, они не могут быть прочны. Граница, черта, разделяющая Туркмению и Среднюю Азию на две части – русскую и нерусскую, – может быть, политически необходима в настоящее время, но она неестественна, пока не обхватит все татарские племена Азии. Таким образом... в будущем, быть может, недалёком, России суждено будет сделаться одним из значительных мусульманских государств, что, я думаю, нисколько не умалит её значения как великой христианской державы»».

Касаясь отдельно вопроса турецко-российских отношений, И. Гаспринский утверждал, что Запад всегда стремился к взаимному ослаблению Турции и России, а курс на сближение двух стран способен перепутать «карты, которыми привыкли играть в Европе». Откровенно проосманские взгляды И. Гаспринского не мешали ему выступать не против России, а за укрепление союзнических отношений России с Османской империей, и его «протурецкость» не противоречила его «пророссийскости».

Взгляды И. Гаспринского по общественной значимости стоят в одном ряду с идеями выдающихся просветителей и философов Джамалютдина аль-Афгани, Шигабутдина Марджани, Мухаммада Абдо, Гасан-бека Меликова (Зардаби), Махмудходжи Бехбуди и др.

И. Гаспринский — автор нескольких художественных произведений: роман «Французские письма», частью которого является утопическая повесть «Дар уль Рахат мусульманлары»; повесть — «Африканские письма — Страна амазонок»; рассказ «Арслан Кыз», новелл — «Горе Востока», эссе «Русское мусульманство. Мысли, заметки и наблюдения мусульманина», «Русско-Восточное соглашение. Мысли, заметки и пожелания» и некоторые другие. И.Гаспринский явился родоначальником многих литературных и публицистических жанров не только у крымских тюрков, но и у других тюркских народов.

И. Гаспринский награждён орденами: бухарским «Золотой орден Восходящей Звезды» (III степени); турецким «Меджидие» (IV степени); иранским «Льва и Солнца» (IV и III степени) и «Медалью Санкт-Петербургского русского Технического общества» (бронзовая).

И. Гаспринский умер в Бахчисарае и похоронен на территории Зынджырлы медресе.

Памятники И. Гаспринскому установлены в Симферополе и Бахчисарае. Именем И. Гаспринского названы улицы, библиотека.

Память

Именем Исмаила Гаспринского названы:

• микрорайон Исмаил-бей в городе Евпатория
• улицы в городах Казань, Симферополь, Бахчисарай, Херсон
• улица в посёлке Советский
• детский футбольный турнир (с 2006 года в Евпатории)

Памятники

• Памятники Исмаилу Гаспринскому
• Гаспринский Исмаил.jpg

  Симферополь

• Gasprinskiy monument.jpg

  Бахчисарай

Литература

• Гаспринский И. Французские письма. — Симферополь, 2003
• Гаспринский И. Русское мусульманство. Мысли, заметки и наблюдения. — Симферополь, 1881
• Гаспринский И. Русско-восточное соглашение. Мысли, заметки и пожелания. — Бахчисарай, 1896

• Ганкевич В. Ю. На службе правде и просвещению. Краткий биографический очерк Исмаила Гаспринского (1851—1914). — Симферополь, 2000
• Ганкевич В. Ю., Шендрикова С. П. Исмаил Гаспринский и возникновение либерально-мусульманского политического движения. — Симферополь, 2008
• Машкевич А. А. Выдающийся просветитель Исмаил Гаспринский и развитие прогрессивной педагогической мысли народов Востока во второй половине XIX века. — Алматы, 2002
• Яблоновська Н. Проблема діалогу культур на сторінках газети І. Гаспринського «Терджиман» // Збірник праць Науково-дослідного центру періодики. — 2005. — Вип. 13. — С. 139—146.
• Fisher A. W. Ismail Gaspirali. Model Leader for Asia// Tatars of the Crimea.Their Struggle.- Durham-London, 1988.
• Lazzerini E. J. Ismail Bey Gasprinskii (Gaspirali): the Discourse of Modernism and the Russians// Tatars of the Crimea. Their Struggle. — Durham-London, 1988
• Devlet N. Ismail Bey Gaspirali. — Ankara, 1988
• Абдирашидов З. Исмаил Гаспринский и Туркестан в начале ХХ века: связи-отношения-влияние. Ташкент: Akademnashr, 2011
• Гаспринский Исмаил: историко-документальный сборник / Сост. С. Рахимов. — Казань: «Жыен», 2006
• Червонная С. Пантюркизм и панисламизм в российской истории]// Отечественные записки. – 2003. №5 [ [www.strana-oz.ru/2003/5/pantyurkizm-i-panislamizm-v-rossiyskoy-istorii]

Ссылки

• [212.110.150.2/CGI/irbis64r_11/cgiirbis_64.exe?LNG=&C21COM=F&I21DBN=IBIS&P21DBN=IBIS Электронный каталог крымскотатарской библиотеки им. И. Гаспринского]
• [www.kitaphane.crimea.ua/ru Официальный сайт библиотеки им. И.Гаспринского].
• [www.strana-oz.ru/?numid=16&article=789 Рустам Шукуров. Исмаил Гаспринский. Проект Счастья]
• Гаспринский Исмаил (из Казанской энциклопедии)
• [web.archive.org/web/20040331210939/turkolog.narod.ru/info/crt-23.htm Исмаил Гаспринский: взгляд из Татарстана]
• [www.1000kzn.ru/article/ru/1315/382/ Гаспринский Исмаил Мустафович (1851—1914)]
• [www.mtss.ru/?page=bairamov3 Байрамов Энвер Зубеирович. «Великий просветитель российских мусульман Исмаил Гаспринский»]
• [tatar.orgfree.com/index.php/edebiyat/gasprali Асабалык кырымтатар медений тарихий сайт. Исмаил Гаспринский]
• Что объединяет сиониста, крымско-татарского просветителя и лидера караимов
• [www.l.u-tokyo.ac.jp/tokyo-ias/nihu/publications/2011/CERS_no05.pdf Абдирашидов З. Аннотированная библиография туркестанских материалов в газете «Таржуман» (1883—1917)]/ Central Eurasian Research Series No. 5, ISBN 978-4-904039-29-8
• [newsgg.ru/main/ukraina/913-ismail-gasprinskiy.html Историк Алексей Сокирко о крымско-татарском просветителе Исмаиле Гаспринском]

Отрывок, характеризующий Гаспринский, Исмаил

– Дуняша, ты уложишь, голубушка? Да? Да?
И когда Дуняша охотно обещалась ей все сделать, Наташа села на пол, взяла в руки старое бальное платье и задумалась совсем не о том, что бы должно было занимать ее теперь. Из задумчивости, в которой находилась Наташа, вывел ее говор девушек в соседней девичьей и звуки их поспешных шагов из девичьей на заднее крыльцо. Наташа встала и посмотрела в окно. На улице остановился огромный поезд раненых.
Девушки, лакеи, ключница, няня, повар, кучера, форейторы, поваренки стояли у ворот, глядя на раненых.
Наташа, накинув белый носовой платок на волосы и придерживая его обеими руками за кончики, вышла на улицу.
Бывшая ключница, старушка Мавра Кузминишна, отделилась от толпы, стоявшей у ворот, и, подойдя к телеге, на которой была рогожная кибиточка, разговаривала с лежавшим в этой телеге молодым бледным офицером. Наташа подвинулась на несколько шагов и робко остановилась, продолжая придерживать свой платок и слушая то, что говорила ключница.
– Что ж, у вас, значит, никого и нет в Москве? – говорила Мавра Кузминишна. – Вам бы покойнее где на квартире… Вот бы хоть к нам. Господа уезжают.
– Не знаю, позволят ли, – слабым голосом сказал офицер. – Вон начальник… спросите, – и он указал на толстого майора, который возвращался назад по улице по ряду телег.
Наташа испуганными глазами заглянула в лицо раненого офицера и тотчас же пошла навстречу майору.
– Можно раненым у нас в доме остановиться? – спросила она.
Майор с улыбкой приложил руку к козырьку.
– Кого вам угодно, мамзель? – сказал он, суживая глаза и улыбаясь.
Наташа спокойно повторила свой вопрос, и лицо и вся манера ее, несмотря на то, что она продолжала держать свой платок за кончики, были так серьезны, что майор перестал улыбаться и, сначала задумавшись, как бы спрашивая себя, в какой степени это можно, ответил ей утвердительно.
– О, да, отчего ж, можно, – сказал он.
Наташа слегка наклонила голову и быстрыми шагами вернулась к Мавре Кузминишне, стоявшей над офицером и с жалобным участием разговаривавшей с ним.
– Можно, он сказал, можно! – шепотом сказала Наташа.
Офицер в кибиточке завернул во двор Ростовых, и десятки телег с ранеными стали, по приглашениям городских жителей, заворачивать в дворы и подъезжать к подъездам домов Поварской улицы. Наташе, видимо, поправились эти, вне обычных условий жизни, отношения с новыми людьми. Она вместе с Маврой Кузминишной старалась заворотить на свой двор как можно больше раненых.
– Надо все таки папаше доложить, – сказала Мавра Кузминишна.
– Ничего, ничего, разве не все равно! На один день мы в гостиную перейдем. Можно всю нашу половину им отдать.
– Ну, уж вы, барышня, придумаете! Да хоть и в флигеля, в холостую, к нянюшке, и то спросить надо.
– Ну, я спрошу.
Наташа побежала в дом и на цыпочках вошла в полуотворенную дверь диванной, из которой пахло уксусом и гофманскими каплями.
– Вы спите, мама?
– Ах, какой сон! – сказала, пробуждаясь, только что задремавшая графиня.
– Мама, голубчик, – сказала Наташа, становясь на колени перед матерью и близко приставляя свое лицо к ее лицу. – Виновата, простите, никогда не буду, я вас разбудила. Меня Мавра Кузминишна послала, тут раненых привезли, офицеров, позволите? А им некуда деваться; я знаю, что вы позволите… – говорила она быстро, не переводя духа.
– Какие офицеры? Кого привезли? Ничего не понимаю, – сказала графиня.
Наташа засмеялась, графиня тоже слабо улыбалась.
– Я знала, что вы позволите… так я так и скажу. – И Наташа, поцеловав мать, встала и пошла к двери.
В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой.
– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.


M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.


Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.
– Ну, что же, можно сложить что нибудь, – прибавил он тихим, таинственным голосом, как будто боясь, чтобы кто нибудь его не услышал.
В девять часов проснулась графиня, и Матрена Тимофеевна, бывшая ее горничная, исполнявшая в отношении графини должность шефа жандармов, пришла доложить своей бывшей барышне, что Марья Карловна очень обижены и что барышниным летним платьям нельзя остаться здесь. На расспросы графини, почему m me Schoss обижена, открылось, что ее сундук сняли с подводы и все подводы развязывают – добро снимают и набирают с собой раненых, которых граф, по своей простоте, приказал забирать с собой. Графиня велела попросить к себе мужа.
– Что это, мой друг, я слышу, вещи опять снимают?
– Знаешь, ma chere, я вот что хотел тебе сказать… ma chere графинюшка… ко мне приходил офицер, просят, чтобы дать несколько подвод под раненых. Ведь это все дело наживное; а каково им оставаться, подумай!.. Право, у нас на дворе, сами мы их зазвали, офицеры тут есть. Знаешь, думаю, право, ma chere, вот, ma chere… пускай их свезут… куда же торопиться?.. – Граф робко сказал это, как он всегда говорил, когда дело шло о деньгах. Графиня же привыкла уж к этому тону, всегда предшествовавшему делу, разорявшему детей, как какая нибудь постройка галереи, оранжереи, устройство домашнего театра или музыки, – и привыкла, и долгом считала всегда противоборствовать тому, что выражалось этим робким тоном.
Она приняла свой покорно плачевный вид и сказала мужу:
– Послушай, граф, ты довел до того, что за дом ничего не дают, а теперь и все наше – детское состояние погубить хочешь. Ведь ты сам говоришь, что в доме на сто тысяч добра. Я, мой друг, не согласна и не согласна. Воля твоя! На раненых есть правительство. Они знают. Посмотри: вон напротив, у Лопухиных, еще третьего дня все дочиста вывезли. Вот как люди делают. Одни мы дураки. Пожалей хоть не меня, так детей.
Граф замахал руками и, ничего не сказав, вышел из комнаты.
– Папа! об чем вы это? – сказала ему Наташа, вслед за ним вошедшая в комнату матери.