Гастаты

Гаста́ты (от лат. hastati — букв. «копейщики», от hasta — «гаста») — воины авангарда тяжёлой пехоты римского легиона в IV—II вв. до н. э. (совместно с принципами и триариями действовали ориентировочно с 350 до 107 гг. до н. э.). В гастаты входили преимущественно молодые мужчины 20-25 лет, чей боевой опыт был значительно ниже, чем у принципов и триариев.

Гастаты в составе легиона и тактика

Предшественники гастатов, вероятно, набирались из представителей третьего класса деления царской эпохи. После военной реформы Камилла, последовавшей после разгрома при Аллии, все мужчины были отсортированы на разряды по имущественному состоянию. В этой системе гастатами становились третьи по богатству граждане, чуть беднее принципов, но богаче рорариев. Со временем от жёсткого имущественного разграничения стали отходить, по крайней мере, воины первых трёх разрядов начали распределяться по возрасту, и гастатами становились самые молодые мужчины. Ко времени Второй латинской войны (340—338 до н. э.) легион состоял приблизительно из 5000 человек и включал 15 манипул гастатов по 60 человек. На каждую манипулу гастатов в первой линии также приходилось по 20 вооружённых дротиками левисов. В эпоху Пунических войн численность легиона равнялась уже примерно 4200 человек, из них гастатов было 1200, разделённых на 10 манипул по 120 воинов в каждой. Вместо левисов к каждой манипуле гастатов приставлялось 40 легковооружённых велитов.

В IV столетии до н. э. римляне отказались от построения фалангой, перенятой, по всей видимости, от этрусков, заменив её более гибким манипулярным построением. Информация о данной тактике и манёврах линий пехоты в основном берётся из работ двух античных историков: Ливия и Полибия. Перед боем манипулы тяжёлой пехоты строились с промежутками в шахматном порядке, то есть за каждой манипулой гастатов был пустой промежуток между двумя манипулами принципов. Манипула делилась на две центурии, которые располагались в два ряда, одна за другой. Они вступали в бой после левисов или велитов, которые отступали назад через пустые промежутки между манипулами гастатов. Согласно реконструкции Коннолли, перед атакой задние центурии гастатов выходили из-за передних и заполняли интервалы, чтобы образовать сплошную линию. По сигналу трубы гастаты осуществляли два залпа дротиками и вступали в ближний бой, в котором стремились свалить противника на землю мощным ударом щита. Иногда враг не выдерживал первого же натиска римской пехоты, но если гастатам не удавалось оттеснить противника, то по сигналу трубы центурии заходили одна за другую, и первая линия отходила за принципов, после чего те в свою очередь тем же путём образовывали сплошную линию и вступали в бой. Если и принципы не смогли выиграть битву, то гастаты вместе с остальными подразделениями заходили за линию триариев, которые также смыкали ряды и обеспечивали армии возможность организованно отступить к укреплённому лагерю.

Данная модель манипулярной тактики не лишена недостатков и подвергается пересмотру отдельными исследователями. Например, немецкий историк Ганс Дельбрюк довольно критично относился к описаниям римской армии Ливием и отрицал смену линий римской пехоты в бою. По его мнению, интервалы между манипулами гастатов не могли быть широкими, так как в ближнем бою обособленная манипула рискует быть окружённой. Смыкание центурий в единую линию перед столкновением также является слишком сложным манёвром в условиях боя. По Дельбрюку, интервалы между подразделениями были небольшими и служили лишь для облегчения маневрирования. Гастаты не отступали за принципов и триариев, вторая и третья линии тяжёлой пехоты служили лишь для прикрытия возникающих брешей в первой линии. Ошибки Ливия Дельбрюк списывал на то, что римский историк мог наблюдать подобные манёвры на строевых учениях и ошибочно переносил их на поле реального боя.

После реформы Мария в 107 до н. э. гастаты вошли в состав когорты, имущественный ценз для легионеров был ликвидирован, а вооружение пехоты унифицировано.

Вооружение

Гастаты были вооружены двумя дротиками (пилумами) длиной до 1,2 м и колюще-рубящим коротким мечом гладием/гладиусом. Гастаты использовали для защиты большой овальный щит скутум, высотой в 1,2 м и шириной около 75 см. Согласно Полибию, скутумы изготовляли из двух склеенных деревянных пластин, обтянутых тканью и телячьей кожей, также они усиливались железной кромкой. Такие крупные щиты римляне начали использовать вместо круглых клипеусов приблизительно в начале IV века до н. э. Доспехи гастатов обычно состояли из квадратной нагрудной пластины со стороной около 20 см и поножи на левой ноге, достаточно состоятельные легионеры носили кольчугу. Голову защищал бронзовый шлем, украшенный перьями чёрного или тёмно-красного цвета.

Литература

• [www.xlegio.ru/armies/roman_infantry/tactics.htm А. Л. Жмодиков — Тактика римской пехоты IV—II веков до н. э.]
• Тит Ливий. История Рима от основания города / Е. С. Голубцова. — М.: Наука, 1989-1993. — Т. 1-3. — (Памятники исторической мысли).
• Коннолли П. Греция и Рим. Энциклопедия военной истории. — М.: ЭКСМО-Пресс, 2000. — 320 с. — 10 000 экз. — ISBN 5-04-005183-2.
• Ганс Дельбрюк. История военного искусства в рамках политической истории. — СПб.: Наука, 1999. — Т. I. — (Историческая библиотека). — ISBN 5-02-028219-7.
• Penrose, Jane. Rome and Her Enemies: An Empire Created and Destroyed by War. — Osprey publishing, 2005. — ISBN 1-84176-932-0.

См. также

• Велиты
• Триарии
• Принципы
• Рорарии
• Ауксиларии
• Римский легион

Отрывок, характеризующий Гастаты

Князь Андрей, не вступая в разговор, наблюдал все движения Сперанского, этого человека, недавно ничтожного семинариста и теперь в руках своих, – этих белых, пухлых руках, имевшего судьбу России, как думал Болконский. Князя Андрея поразило необычайное, презрительное спокойствие, с которым Сперанский отвечал старику. Он, казалось, с неизмеримой высоты обращал к нему свое снисходительное слово. Когда старик стал говорить слишком громко, Сперанский улыбнулся и сказал, что он не может судить о выгоде или невыгоде того, что угодно было государю.
Поговорив несколько времени в общем кругу, Сперанский встал и, подойдя к князю Андрею, отозвал его с собой на другой конец комнаты. Видно было, что он считал нужным заняться Болконским.
– Я не успел поговорить с вами, князь, среди того одушевленного разговора, в который был вовлечен этим почтенным старцем, – сказал он, кротко презрительно улыбаясь и этой улыбкой как бы признавая, что он вместе с князем Андреем понимает ничтожность тех людей, с которыми он только что говорил. Это обращение польстило князю Андрею. – Я вас знаю давно: во первых, по делу вашему о ваших крестьянах, это наш первый пример, которому так желательно бы было больше последователей; а во вторых, потому что вы один из тех камергеров, которые не сочли себя обиженными новым указом о придворных чинах, вызывающим такие толки и пересуды.
– Да, – сказал князь Андрей, – отец не хотел, чтобы я пользовался этим правом; я начал службу с нижних чинов.
– Ваш батюшка, человек старого века, очевидно стоит выше наших современников, которые так осуждают эту меру, восстановляющую только естественную справедливость.
– Я думаю однако, что есть основание и в этих осуждениях… – сказал князь Андрей, стараясь бороться с влиянием Сперанского, которое он начинал чувствовать. Ему неприятно было во всем соглашаться с ним: он хотел противоречить. Князь Андрей, обыкновенно говоривший легко и хорошо, чувствовал теперь затруднение выражаться, говоря с Сперанским. Его слишком занимали наблюдения над личностью знаменитого человека.
– Основание для личного честолюбия может быть, – тихо вставил свое слово Сперанский.
– Отчасти и для государства, – сказал князь Андрей.
– Как вы разумеете?… – сказал Сперанский, тихо опустив глаза.
– Я почитатель Montesquieu, – сказал князь Андрей. – И его мысль о том, что le рrincipe des monarchies est l'honneur, me parait incontestable. Certains droits еt privileges de la noblesse me paraissent etre des moyens de soutenir ce sentiment. [основа монархий есть честь, мне кажется несомненной. Некоторые права и привилегии дворянства мне кажутся средствами для поддержания этого чувства.]
Улыбка исчезла на белом лице Сперанского и физиономия его много выиграла от этого. Вероятно мысль князя Андрея показалась ему занимательною.
– Si vous envisagez la question sous ce point de vue, [Если вы так смотрите на предмет,] – начал он, с очевидным затруднением выговаривая по французски и говоря еще медленнее, чем по русски, но совершенно спокойно. Он сказал, что честь, l'honneur, не может поддерживаться преимуществами вредными для хода службы, что честь, l'honneur, есть или: отрицательное понятие неделанья предосудительных поступков, или известный источник соревнования для получения одобрения и наград, выражающих его.
Доводы его были сжаты, просты и ясны.
Институт, поддерживающий эту честь, источник соревнования, есть институт, подобный Legion d'honneur [Ордену почетного легиона] великого императора Наполеона, не вредящий, а содействующий успеху службы, а не сословное или придворное преимущество.
– Я не спорю, но нельзя отрицать, что придворное преимущество достигло той же цели, – сказал князь Андрей: – всякий придворный считает себя обязанным достойно нести свое положение.
– Но вы им не хотели воспользоваться, князь, – сказал Сперанский, улыбкой показывая, что он, неловкий для своего собеседника спор, желает прекратить любезностью. – Ежели вы мне сделаете честь пожаловать ко мне в среду, – прибавил он, – то я, переговорив с Магницким, сообщу вам то, что может вас интересовать, и кроме того буду иметь удовольствие подробнее побеседовать с вами. – Он, закрыв глаза, поклонился, и a la francaise, [на французский манер,] не прощаясь, стараясь быть незамеченным, вышел из залы.


Первое время своего пребыванья в Петербурге, князь Андрей почувствовал весь свой склад мыслей, выработавшийся в его уединенной жизни, совершенно затемненным теми мелкими заботами, которые охватили его в Петербурге.
С вечера, возвращаясь домой, он в памятной книжке записывал 4 или 5 необходимых визитов или rendez vous [свиданий] в назначенные часы. Механизм жизни, распоряжение дня такое, чтобы везде поспеть во время, отнимали большую долю самой энергии жизни. Он ничего не делал, ни о чем даже не думал и не успевал думать, а только говорил и с успехом говорил то, что он успел прежде обдумать в деревне.
Он иногда замечал с неудовольствием, что ему случалось в один и тот же день, в разных обществах, повторять одно и то же. Но он был так занят целые дни, что не успевал подумать о том, что он ничего не думал.
Сперанский, как в первое свидание с ним у Кочубея, так и потом в середу дома, где Сперанский с глазу на глаз, приняв Болконского, долго и доверчиво говорил с ним, сделал сильное впечатление на князя Андрея.
Князь Андрей такое огромное количество людей считал презренными и ничтожными существами, так ему хотелось найти в другом живой идеал того совершенства, к которому он стремился, что он легко поверил, что в Сперанском он нашел этот идеал вполне разумного и добродетельного человека. Ежели бы Сперанский был из того же общества, из которого был князь Андрей, того же воспитания и нравственных привычек, то Болконский скоро бы нашел его слабые, человеческие, не геройские стороны, но теперь этот странный для него логический склад ума тем более внушал ему уважения, что он не вполне понимал его. Кроме того, Сперанский, потому ли что он оценил способности князя Андрея, или потому что нашел нужным приобресть его себе, Сперанский кокетничал перед князем Андреем своим беспристрастным, спокойным разумом и льстил князю Андрею той тонкой лестью, соединенной с самонадеянностью, которая состоит в молчаливом признавании своего собеседника с собою вместе единственным человеком, способным понимать всю глупость всех остальных, и разумность и глубину своих мыслей.