Гастон VI (виконт Беарна)

Гастон VI Добрый фр. Gaston VI le Bon
виконт Беарна
1173 — 1214
Регент:	Перегрен де Кастеразоль (1173 — 1187)
Предшественник:	Мария Беарнская и Гильом I де Монкада
Преемник:	Гильом Раймонд I
виконт Габардана
1173 — 1214
Регент:	Перегрен де Кастеразоль (1173 — 1187)
Предшественник:	Мария Беарнская и Гильом I де Монкада
Преемник:	Гильом Раймонд I
виконт Брюлуа
1173 — 1214
Регент:	Перегрен де Кастеразоль (1173 — 1187)
Предшественник:	Мария Беарнская и Гильом I де Монкада
Преемник:	Гильом Раймонд I
граф Бигорра
1196 — 1214
(под именем Гастон I)
Соправитель:	Петронелла де Комменж  (1196 — 1214)
Предшественник:	Петронелла де Комменж
Преемник:	Петронелла де Комменж
По праву жены
виконт Марсана
1196 — 1214
(под именем Гастон I)
Соправитель:	Петронелла де Комменж  (1196 — 1214)
Предшественник:	Петронелла де Комменж
Преемник:	Петронелла де Комменж
По праву жены
Рождение:	1165(1165)
Смерть:	1214(1214)
Род:	Монкада
Отец:	Гильом (Гильем) I де Монкада
Мать:	Мария Беарнская
Супруга:	Петронелла де Комменж

Гастон VI Добрый (фр. Gaston VI le Bon; 1165 — 1214) — виконт Беарна, Габардана и Брюлуа с 1173, граф Бигорра и виконт Марсана с 1196, сын виконтессы Марии Беарнской и Гильома (Гиллема) I де Монкада.

Гастон унаследовал Беарн ещё ребёнком. Став совершеннолетним, завершил многолетнюю родовую вражду с виконтами Дакса, а также уладил отношения с виконтом Суля.

Будучи по ряду владений вассалом короля Арагона, Гастон оказался вовлечён в конфликты Арагона с соседями, а также в борьбу против Симона де Монфора, что имело для него серьезные последствия.

Биография

В 1170 году умер виконт Беарна Гастон V. Детей он не оставил, поэтому все его владения унаследовала сестра — Мария, мать Гастона VI. По законам Беарна женщина не могла непосредственно управлять виконтством. Однако король Арагона Альфонсо II, при дворе которого жила Мария с мужем — Гильемом де Монкада, признал виконтессой Марию. 30 апреля 1170 года она принесла ему оммаж, причём не только за Беарн, но и за Габардан и Брюллуа, которые считались вассальными владениями герцогов Аквитании. В ответ Альфонсо обещал защищать её права и подтвердил владение всеми землями, в том числе и в Арагонском королевстве. Если до этого виконты Беарна считали себя суверенными правителями, то теперь они стали вассалами Арагона. В 1171 году оммаж принёс и муж Марии Гильем де Монкада, признанный Альфонсо виконтом Беарна.

Но беарнцы отказались признать власть Гильема и восстали. Согласно позднейшей легенде они выбрали своим сеньором дворянина из Бигорра по имени Теобальд, однако вскоре тот отказался соблюдать законы Беарна и был казнён. На смену ему был выбран овернский дворянин по имени Сентож, который, однако, также был казнён в 1173 году. Однако документального подтверждения существования этих двух виконтов не существует и, возможно, они являются изобретением позднейших хронистов.

Гильем попытался собрать армию для завоевания Беарна, однако это у него сделать не получилось. Он умер в 1172 году. В следующем году его жена удалилась в монастырь Сен-Круа-де-Волвестре, а виконтом был признан старший из двух их малолетних сыновей, Гастон VI. Второй же сын, Гильом Раймонд I, после смерти в 1173 году сенешаля Гильема Рамона II унаследовал сеньорию Монкада.

Существует легенда, которую приводит аббат Пьер де Марка в «Истории Беарна» (XVII век). Согласно ей Гастон VI и Гильом Раймонд I были близнецами. И беарнцы решили избрать своим сеньором одного из них:

Потом они с похвалой заговорили о рыцаре из Каталонии, у которого от его жены были два ребёнка, рожденных вместе, и люди Беарна, посовещавшись между собой, направили к нему двух честных людей своей земли, чтобы просить одного из его детей в качестве своего сеньора; и когда они были там, они захотели их видеть и нашли их обоих спящими, одного сжавшего руки, а другого — раскинувшего их. Они вернулись оттуда с тем, кто спал распростершись.

Опекуном и регентом при малолетнем Гастоне стал Перегрен де Кастеразоль, происходивший из знатного арагонского рода. Но об этом периоде известно очень мало.

Гастон был объявлен совершеннолетним в 1187 году. Тогда же он в Уэске принёс вассальную присягу за арагонские владения королю Арагона Альфонсо II. Поскольку тот пытался распространить сюзеренитет на все владения, в том числе и на Беарн, это вызвало недовольство беарнцев. Чтобы их успокоить, была принята расплывчатая формулировка, по которой Гастон признавал себя вассалом Арагона за все владения кроме тех, которые считались вассальными от герцога Аквитании, которым в то время был Ричард, граф Пуатье, сын Алиеноры Аквитанской. В состав таких владений входили Габардан и Брюлуа.

В сентябре 1192 года король Альфонсо II помолвил Гастона с малолетней Петронеллой де Комменж, наследницей графства Бигорр и виконтства Марсан, дочерью графа Комменжа Бернара IV и графини Бигорра Беатрис III. При этом Гастон признал за Альфонсо II право получить владения Петронеллы, если брак будет бездетным или дети умрут раньше матери, а также отказался от Арранской долины, которую короли Арагона когда-то уступили графам Бигорра. Брак был заключён 1 июня 1196 года в Массаке, после чего Гастон получил в управление Бигорр и Марсан.

Гастону удалось наладить отношения с гасконскими сеньорами. Ещё когда Гастон был малолетним, виконт Тарта Арно Раймон, женив своего сына на наследнице виконтства Дакс, решил вернуть Даксу земли, завоеванные виконтом Беарна Сантюлем IV. От имени невестки он предъявил на них права и захватил Микс и Остаба, Ортез и ряд соседних владений. Став совершеннолетним, Гастон решил их вернуть. Собрав армию, он в 1194 году захватил Ортез. Но когда виконт Тарта предложил ему почётные условия мира, Гастон их принял, отказавшись от прав на Микс, Остаба и ряд других спорных владений, сохранив за собой Ортез. Так была завершена многолетняя вражда между Беарном и Даксом, длившаяся с середины XI века.

В 1196 году Гастон также заключил мир с виконтом Суля. Позже он оказался вовлечён на стороне королей Арагона в борьбу между ними и графами Тулузы за Прованс, из-за чего не принял участие в Третьем крестовом походе.

В 1208 году был объявлен крестовый поход против катаров. Во владениях Гастона не было представителей этой ереси. Однако после того, как Симон де Монфор захватил владения многих окситанских дворян, вассалов короля Арагона Педро II, тот решил вмешаться. В 1211 году Гастон его поддержал и напал на Симона. Позже в ответ на письмо короля Педро II, требовавшего вернуть захваченные владения его вассалов, Собор в Лаворе высказал в адрес Гастона следующие обвинения:

… он известнейший враг и гонитель церквей и духовных лиц, не говоря про другие многочисленные или, лучше, бесчисленные его преступления и про союзы его против Церкви и крестоносцев с еретиками, их последователями, и защитниками. Он помогал тулузцам в битве под Кастельнодарри, он держал при себе убийцу Петра де Кастельно, легата апостольского престола, он долго держал в своих войсках рутьеров и имеет их ещё по сие время. В прошлом году он привел их с собой в кафедральный собор Олерона, где, порвав шнур, который поддерживает завесу алтаря, он бросил на землю — что ужасно и произнести, — тело Господа нашего Иисуса Христа. Вдобавок, нарушив все клятвы свои, он совершил насилие против клириков. Поэтому-то и по многим другим причинам, о которых мы теперь умолчим, он и повергнут в узы отлучения и анафемы.

Участие в войне имело для Гастона тяжёлые последствия. Он был лишён аквитанского виконтства Брюлуа, захваченного крестоносцами, а папа отлучил его от церкви, объявив его владения лишёнными сеньора. После этого армия Симона де Монфора двинулась в Бигорр, осадив замок Лурд. Однако захватить его не удалось, и крестоносцы отступили.

Только после того, как 12 сентября 1213 года в битве при Мюре погиб Педро II Арагонский, Гастон, который не успел присоединиться к его армии и по этой причине в битве не принимал участие, принёс покаяние папе, и тот в 1214 году снял с него отлучение. Также Гастону было возвращено виконтство Брюллуа. Позже он возместил епископу Олерона ущерб, нанесённый во время войны.

Гастон умер в 1214 году, не оставив детей. Бигорр и Марсан остались во владении его вдовы Петронеллы. А Беарн, Габардан и Брюлуа унаследовал брат Гастона Гильом Раймон I, сеньор Монсады и Кастельвьеля.

Брак

Жена: с 1 июня 1196 (Массак) Петронелла де Комменж (ум. 1251), графиня Бигорра и виконтесса Марсана с 1194, дочь графа Комменжа Бернара IV де Комменж и графини Бигорра Беатрис III. Детей от этого брака не было.

После смерти Гастона Петронелла выходила замуж ещё 4 раза. 2-й муж: Нуньо Санчес Арагонский (ум. 1241), граф Руссильона и Сердани с 1226 (развод); 3-й муж: с 1216 Ги II де Монфор (ок.1195—1220), граф Бигора и виконт Марсана с 1216; 4-й муж: Аймар де Ранкон (ум. 1224); 5-й муж: с 1228 Бозон де Мата (ум. 1247), сеньор де Коньяк, граф Бигорра и виконт Марсана с 1228

Литература

• Monlezun, Jean Justin. [books.google.com/books/pdf/Histoire_de_la_Gascogne.pdf?id=sHW_kCR87l8C&output=pdf&sig=KDJUp8tgj00AvnNhQuhkFl1Daow Histoire de la Gascogne] = Histoire de la Gascogne depuis les temps les plus reculés jusqu'à nos jours. — J.A. Portes, 1846—1850. (фр.) ([armagnac.narod.ru/Monlezun/Monl_G.htm русский перевод])
• J. de Jaurgain. [archive.org/details/lavasconietude01jauruoft La Vasconie, étude historique et critique, deux parties]. — Pau, 1898, 1902.
• Осокин Н. А. История альбигойцев и их времени. — М.: ООО Фирма «Издательство АСТ», 2000. — 896 с. — (Классики исторической мысли). — 5000 экз. — ISBN 5-237-05364-5.

Ссылки

• [fmg.ac/Projects/MedLands/GASCONY.htm#GuillemMoncadaIIdied1172B Vicomtes de Bearn] (англ.). Foundation for Medieval Genealogy. Проверено 9 июля 2013.
• [www.euskomedia.org/aunamendi/12239/16825 Renuncia bearnesa a Mixe y Ostabarret y Zuberoa] (исп.). Auñamendi Eusko Entziklopedia. Проверено 9 июля 2013.

Отрывок, характеризующий Гастон VI (виконт Беарна)

В практических делах Пьер неожиданно теперь почувствовал, что у него был центр тяжести, которого не было прежде. Прежде каждый денежный вопрос, в особенности просьбы о деньгах, которым он, как очень богатый человек, подвергался очень часто, приводили его в безвыходные волнения и недоуменья. «Дать или не дать?» – спрашивал он себя. «У меня есть, а ему нужно. Но другому еще нужнее. Кому нужнее? А может быть, оба обманщики?» И из всех этих предположений он прежде не находил никакого выхода и давал всем, пока было что давать. Точно в таком же недоуменье он находился прежде при каждом вопросе, касающемся его состояния, когда один говорил, что надо поступить так, а другой – иначе.
Теперь, к удивлению своему, он нашел, что во всех этих вопросах не было более сомнений и недоумений. В нем теперь явился судья, по каким то неизвестным ему самому законам решавший, что было нужно и чего не нужно делать.
Он был так же, как прежде, равнодушен к денежным делам; но теперь он несомненно знал, что должно сделать и чего не должно. Первым приложением этого нового судьи была для него просьба пленного французского полковника, пришедшего к нему, много рассказывавшего о своих подвигах и под конец заявившего почти требование о том, чтобы Пьер дал ему четыре тысячи франков для отсылки жене и детям. Пьер без малейшего труда и напряжения отказал ему, удивляясь впоследствии, как было просто и легко то, что прежде казалось неразрешимо трудным. Вместе с тем тут же, отказывая полковнику, он решил, что необходимо употребить хитрость для того, чтобы, уезжая из Орла, заставить итальянского офицера взять денег, в которых он, видимо, нуждался. Новым доказательством для Пьера его утвердившегося взгляда на практические дела было его решение вопроса о долгах жены и о возобновлении или невозобновлении московских домов и дач.
В Орел приезжал к нему его главный управляющий, и с ним Пьер сделал общий счет своих изменявшихся доходов. Пожар Москвы стоил Пьеру, по учету главно управляющего, около двух миллионов.
Главноуправляющий, в утешение этих потерь, представил Пьеру расчет о том, что, несмотря на эти потери, доходы его не только не уменьшатся, но увеличатся, если он откажется от уплаты долгов, оставшихся после графини, к чему он не может быть обязан, и если он не будет возобновлять московских домов и подмосковной, которые стоили ежегодно восемьдесят тысяч и ничего не приносили.
– Да, да, это правда, – сказал Пьер, весело улыбаясь. – Да, да, мне ничего этого не нужно. Я от разоренья стал гораздо богаче.
Но в январе приехал Савельич из Москвы, рассказал про положение Москвы, про смету, которую ему сделал архитектор для возобновления дома и подмосковной, говоря про это, как про дело решенное. В это же время Пьер получил письмо от князя Василия и других знакомых из Петербурга. В письмах говорилось о долгах жены. И Пьер решил, что столь понравившийся ему план управляющего был неверен и что ему надо ехать в Петербург покончить дела жены и строиться в Москве. Зачем было это надо, он не знал; но он знал несомненно, что это надо. Доходы его вследствие этого решения уменьшались на три четверти. Но это было надо; он это чувствовал.
Вилларский ехал в Москву, и они условились ехать вместе.
Пьер испытывал во все время своего выздоровления в Орле чувство радости, свободы, жизни; но когда он, во время своего путешествия, очутился на вольном свете, увидал сотни новых лиц, чувство это еще более усилилось. Он все время путешествия испытывал радость школьника на вакации. Все лица: ямщик, смотритель, мужики на дороге или в деревне – все имели для него новый смысл. Присутствие и замечания Вилларского, постоянно жаловавшегося на бедность, отсталость от Европы, невежество России, только возвышали радость Пьера. Там, где Вилларский видел мертвенность, Пьер видел необычайную могучую силу жизненности, ту силу, которая в снегу, на этом пространстве, поддерживала жизнь этого целого, особенного и единого народа. Он не противоречил Вилларскому и, как будто соглашаясь с ним (так как притворное согласие было кратчайшее средство обойти рассуждения, из которых ничего не могло выйти), радостно улыбался, слушая его.


Так же, как трудно объяснить, для чего, куда спешат муравьи из раскиданной кочки, одни прочь из кочки, таща соринки, яйца и мертвые тела, другие назад в кочку – для чего они сталкиваются, догоняют друг друга, дерутся, – так же трудно было бы объяснить причины, заставлявшие русских людей после выхода французов толпиться в том месте, которое прежде называлось Москвою. Но так же, как, глядя на рассыпанных вокруг разоренной кочки муравьев, несмотря на полное уничтожение кочки, видно по цепкости, энергии, по бесчисленности копышущихся насекомых, что разорено все, кроме чего то неразрушимого, невещественного, составляющего всю силу кочки, – так же и Москва, в октябре месяце, несмотря на то, что не было ни начальства, ни церквей, ни святынь, ни богатств, ни домов, была та же Москва, какою она была в августе. Все было разрушено, кроме чего то невещественного, но могущественного и неразрушимого.
Побуждения людей, стремящихся со всех сторон в Москву после ее очищения от врага, были самые разнообразные, личные, и в первое время большей частью – дикие, животные. Одно только побуждение было общее всем – это стремление туда, в то место, которое прежде называлось Москвой, для приложения там своей деятельности.
Через неделю в Москве уже было пятнадцать тысяч жителей, через две было двадцать пять тысяч и т. д. Все возвышаясь и возвышаясь, число это к осени 1813 года дошло до цифры, превосходящей население 12 го года.
Первые русские люди, которые вступили в Москву, были казаки отряда Винцингероде, мужики из соседних деревень и бежавшие из Москвы и скрывавшиеся в ее окрестностях жители. Вступившие в разоренную Москву русские, застав ее разграбленною, стали тоже грабить. Они продолжали то, что делали французы. Обозы мужиков приезжали в Москву с тем, чтобы увозить по деревням все, что было брошено по разоренным московским домам и улицам. Казаки увозили, что могли, в свои ставки; хозяева домов забирали все то, что они находили и других домах, и переносили к себе под предлогом, что это была их собственность.
Но за первыми грабителями приезжали другие, третьи, и грабеж с каждым днем, по мере увеличения грабителей, становился труднее и труднее и принимал более определенные формы.
Французы застали Москву хотя и пустою, но со всеми формами органически правильно жившего города, с его различными отправлениями торговли, ремесел, роскоши, государственного управления, религии. Формы эти были безжизненны, но они еще существовали. Были ряды, лавки, магазины, лабазы, базары – большинство с товарами; были фабрики, ремесленные заведения; были дворцы, богатые дома, наполненные предметами роскоши; были больницы, остроги, присутственные места, церкви, соборы. Чем долее оставались французы, тем более уничтожались эти формы городской жизни, и под конец все слилось в одно нераздельное, безжизненное поле грабежа.
Грабеж французов, чем больше он продолжался, тем больше разрушал богатства Москвы и силы грабителей. Грабеж русских, с которого началось занятие русскими столицы, чем дольше он продолжался, чем больше было в нем участников, тем быстрее восстановлял он богатство Москвы и правильную жизнь города.
Кроме грабителей, народ самый разнообразный, влекомый – кто любопытством, кто долгом службы, кто расчетом, – домовладельцы, духовенство, высшие и низшие чиновники, торговцы, ремесленники, мужики – с разных сторон, как кровь к сердцу, – приливали к Москве.
Через неделю уже мужики, приезжавшие с пустыми подводами, для того чтоб увозить вещи, были останавливаемы начальством и принуждаемы к тому, чтобы вывозить мертвые тела из города. Другие мужики, прослышав про неудачу товарищей, приезжали в город с хлебом, овсом, сеном, сбивая цену друг другу до цены ниже прежней. Артели плотников, надеясь на дорогие заработки, каждый день входили в Москву, и со всех сторон рубились новые, чинились погорелые дома. Купцы в балаганах открывали торговлю. Харчевни, постоялые дворы устраивались в обгорелых домах. Духовенство возобновило службу во многих не погоревших церквах. Жертвователи приносили разграбленные церковные вещи. Чиновники прилаживали свои столы с сукном и шкафы с бумагами в маленьких комнатах. Высшее начальство и полиция распоряжались раздачею оставшегося после французов добра. Хозяева тех домов, в которых было много оставлено свезенных из других домов вещей, жаловались на несправедливость своза всех вещей в Грановитую палату; другие настаивали на том, что французы из разных домов свезли вещи в одно место, и оттого несправедливо отдавать хозяину дома те вещи, которые у него найдены. Бранили полицию; подкупали ее; писали вдесятеро сметы на погоревшие казенные вещи; требовали вспомоществований. Граф Растопчин писал свои прокламации.


В конце января Пьер приехал в Москву и поселился в уцелевшем флигеле. Он съездил к графу Растопчину, к некоторым знакомым, вернувшимся в Москву, и собирался на третий день ехать в Петербург. Все торжествовали победу; все кипело жизнью в разоренной и оживающей столице. Пьеру все были рады; все желали видеть его, и все расспрашивали его про то, что он видел. Пьер чувствовал себя особенно дружелюбно расположенным ко всем людям, которых он встречал; но невольно теперь он держал себя со всеми людьми настороже, так, чтобы не связать себя чем нибудь. Он на все вопросы, которые ему делали, – важные или самые ничтожные, – отвечал одинаково неопределенно; спрашивали ли у него: где он будет жить? будет ли он строиться? когда он едет в Петербург и возьмется ли свезти ящичек? – он отвечал: да, может быть, я думаю, и т. д.
О Ростовых он слышал, что они в Костроме, и мысль о Наташе редко приходила ему. Ежели она и приходила, то только как приятное воспоминание давно прошедшего. Он чувствовал себя не только свободным от житейских условий, но и от этого чувства, которое он, как ему казалось, умышленно напустил на себя.
На третий день своего приезда в Москву он узнал от Друбецких, что княжна Марья в Москве. Смерть, страдания, последние дни князя Андрея часто занимали Пьера и теперь с новой живостью пришли ему в голову. Узнав за обедом, что княжна Марья в Москве и живет в своем не сгоревшем доме на Вздвиженке, он в тот же вечер поехал к ней.
Дорогой к княжне Марье Пьер не переставая думал о князе Андрее, о своей дружбе с ним, о различных с ним встречах и в особенности о последней в Бородине.
«Неужели он умер в том злобном настроении, в котором он был тогда? Неужели не открылось ему перед смертью объяснение жизни?» – думал Пьер. Он вспомнил о Каратаеве, о его смерти и невольно стал сравнивать этих двух людей, столь различных и вместе с тем столь похожих по любви, которую он имел к обоим, и потому, что оба жили и оба умерли.
В самом серьезном расположении духа Пьер подъехал к дому старого князя. Дом этот уцелел. В нем видны были следы разрушения, но характер дома был тот же. Встретивший Пьера старый официант с строгим лицом, как будто желая дать почувствовать гостю, что отсутствие князя не нарушает порядка дома, сказал, что княжна изволили пройти в свои комнаты и принимают по воскресеньям.
– Доложи; может быть, примут, – сказал Пьер.
– Слушаю с, – отвечал официант, – пожалуйте в портретную.
Через несколько минут к Пьеру вышли официант и Десаль. Десаль от имени княжны передал Пьеру, что она очень рада видеть его и просит, если он извинит ее за бесцеремонность, войти наверх, в ее комнаты.
В невысокой комнатке, освещенной одной свечой, сидела княжна и еще кто то с нею, в черном платье. Пьер помнил, что при княжне всегда были компаньонки. Кто такие и какие они, эти компаньонки, Пьер не знал и не помнил. «Это одна из компаньонок», – подумал он, взглянув на даму в черном платье.