Гафтара

Гафтара́, Хафтара, Афтара или Гафто́ра (ивр. ‏הַפְטָרָה‏‎ — «освобождение», «заключение») — название отрывка из книг Пророков, завершающего публичное чтение недельной главы из Торы в Субботу, праздники и посты.

Слово гафтара указывает на то, что после прочтения отрывка присутствующие в синагоге свободны и могут идти по домам.

В праздники и субботы хафтара читается после чтения Торы в утренней службе; в посты и траурные дни — в полуденной молитве минха; девятого ава и в Йом-Киппур хафтара читается как в утренней, так и в полуденной молитве.

Между содержанием Гафтары и читаемой перед ней главою Пятикнижия обычно существует некоторая связь, но в большинстве случаев лишь один стих во всей Гафтаре упоминает ο событии, которое составляет содержание читаемой главы из Торы. Зачастую между содержанием обеих глав замечается лишь общее сходство в рассказываемых событиях; сюда относятся большинство Гафтарот на праздники, на 4 субботы перед Песахом и т. д.

Гафтара читается последним лицом, вызываемым к Торе (мафтир). Перед Гафтарой «мафтир» читает два благословения, указывающие на великую миссию пророков, благоволение Бога к их речам и на избранность Торы, а после неё 4 славословия, содержание которых составляет:

1. указание на верность Господа Своему обещанию,
2. просьба ο восстановлении Сиона,
3. просьба ο пришествии Мессии и утверждении престола Давидова,
4. благодарность за дарование Торы, Пророков и субботы или праздника (в постные дни последнее славословие опускается).

Талмуд, приписывая Моисею и Эзре введение обычая чтения Торы по известным дням, ничего не говорит ο том, кто установил этот обычай; это заставляет думать, что он возник значительно позже. Абударгам относит его к эпохе преследований Антиоха Эпифана (168—165 до н. э.), когда ввиду последовавшего запрещения читать Тору стали читать отрывки из Пророков.

По мнению других^[кого?], это произошло оттого, что пο прекращении гонений во многих общинах уже не было свитков Пятикнижия и приходилось довольствоваться чтением из Пророков (Можно также предположить, что Гафтара была введена фарисеями в виде протеста против саддукеев. Последние, как приверженцы династии Хасмонеев, а потом династии Ирода, не хотели признать за книгами Пророков одинаковую святость с торой, ибо в них постоянно говорится ο восстановлении дома Давидова. Есть сообщение, хотя малонадежное, что саддукеи вовсе не признавали Пророков. Исходя из этого предположения, легко объяснить содержание и характер благословений, которые читаются после Гафтары. В молитве ο восстановлении престола Давидова прямо сказано: «Пусть на его троне не сидит другой, и да не унаследуют другие славы его». Хотя за приведенными мнениями и нельзя признать значения безусловной правильности, тем не менее вероятно, что ещё до нашей эры установился обычай чтения Гафтару.

Из Талмуда явствует (ср. также Лук. 4:17), что чтение Гафтары по субботам было установившимся обычаем в I веке н. э., так что талмудисты этого века уже обсуждают вопрос об изъятии из публичного чтения некоторых отрывков из пророческих книг; отсюда видно, что чтение Гафтары тогда практиковалось. Однако так как арамейский перевод Пророков, вызванный литургической потребностью, был изготовлен в 1-й половине I века, следует полагать, что введение чтения Гафтары в синагоге произошло не позже первой половины I века. Только выбор отрывков был сделан постепенно, с начала для праздников и специальных суббот, затем для некоторых других дней (Тосефта, Меггила IV, 1—10), наконец, для остальных суббот.

В первоначальном выборе отрывков для Гафтары весьма видную роль, по-видимому, играл спор между фарисеями и саддукеями. Фарисеи, имевшие столкновения с саддукеями, подбирали к прочитанным главам Пятикнижия такие отрывки из Пророков, в которых видели подтверждение своему пониманию законов ο праздниках, ο храмовом богослужении и др. Поэтому древние Гафтарот приходится искать в тех главах пророческих книг, которые могут быть использованы для полемики по данным вопросам. Наиболее подходящей для этой цели пророческой книгой является книга Иезекиила. И в самом деле, две первоначальных Гафтарот, назначенные для специальных суббот, взяты из этой книги: Иез. 36:16 — для субботы שבת פרה и Иез. 45:16 — для субботы שבת החודש. В состав последней Гафтары входят стихи (Иез. 45:18-20), которые находятся в противоречии с Пятикнижием и без традиционного толкования фарисеев, отвергаемого саддукеями, могли бы послужить поводом к изъятию книги из канона (ср. Менахот 45а).

В Палестине соответственно трехлетнему циклу чтения Торы и чтение Пророков завершалось в 3 года, так что число отрывков соответствовало числу недель в течение 3 лет. В Бодлеяне хранится рукопись с неполным перечнем этих отрывков; рукопись найдена в одной каирской синагоге, вероятно, принадлежавшей палестинским евреям, которые ещё в XII в. придерживались трехлетнего цикла.

Гафтарот нередко состояли всего из 2 или 3 стихов, как и в древности, и после чтения их на еврейском языке тут же переводились на арамейский язык, фраза за фразой, официальным переводчиком (Меггила IV, 4). Некоторые фразы, не приноровленные к уровню народного понимания, оставлялись без перевода. Иногда за чтением Пророков следовало поучение (ср. Лук. 4:17 и сл. и Песикта), темой которому служила прочитанная глава Торы. С течением времени Гафтара увеличилась в объёме (Меггила 31а), в особенности когда стали руководствоваться принципом, что не следует ни начинать, ни кончать Гафтару повествованием ο бедствиях (Меггила III, 8), вследствие чего преимущественно к концу Гафтары были прибавлены стихи, которые не имеют ничего общего с значением дня или с содержанием читаемой главы Пятикнижия. Следуя этому принципу, Тосефта (Мегила IV, 18) разрешает пропускать не подходящие для данной цели стихи и переходить к другому отрывку той же книги, а в Малых пророках — даже к другой книге. Иногда в Вавилонии трехлетний цикл был заменен годичным, и прежних три главы Торы образовали одну «сидру», то в качестве Гафтары остался тот отрывок, который первоначально относился к первой главе, а не ко второй и третьей. Караимы же почти всегда отдают предпочтение Гафтарот в средней главе. Кроме отмеченных уже специальных Гафтарот на четыре субботы перед Пасхой, существуют также специальные Гафтарот на субботу, совпадающую с новомесячием (последняя глава Исаии), на субботу накануне новомесячия (1Цар. 20:18—42), на великую субботу (Малеах., 3, 4—24; сефарды читают эту Гафтару только в случае совпадения кануна Пасхи с субботою), на полупраздничные субботы (שבת חול המועד) и на ханукковые субботы. Во всех этих случаях вместо Гафтары, соответствующей прочитанной в данную субботу очередной главе из Пятикнижия, читается специальная Гафтара. На три субботы, предшествующие посту Девятого Ава, и три субботы, следующие зa ним, Гафтарот не находятся ни в какой связи с содержанием тех глав из Пятикнижия, за которыми они следуют. Установление этих 6 (затем 10) Гафтарот несомненно продукт позднейшего времени. Славословия перед и после чтения Гафтары, ο которых шла речь выше, были помещены впервые в палестинском трактате Софрим (XIII, 9—14) и, с изменениями, в Сиддуре Амрама (900). В некоторых общинах (преимущественно в России) Гафтару, как и Тору, читает из Свитка один и тот же чтец, «мафтир» же ограничивается чтением бенедикций. В реформированных общинах Гафтару читает раввин на отечественном языке.

Как Гафтара, так и 2 предшествующие eй бенедикции читаются согласно акцентам особою, так называемой «пророческой» мелодией (נגבז הנביאים). В России, кроме того, применяется к Гафтарот мотив из איבה‎. Предварительные бенедикции всегда поются «пророческим» мотивом, который в других странах варьирует. Древность его трудно определить. Из всех вариаций «пророческий» мотив русских евреев является более полным и стройным, и содержит в себе больше элементов древневосточной музыки. Акцентуирование и кантиллирование двух предварительных бенедикций Гафтары относится уже к позднейшему времени. Первая имеет двойную акцентуацию, из коих одна насчитывает не более пятидесяти лет, и является сочинением анонимного автора. В старинных библейских изданиях дана первая акцентуация, в современных же вторая.

В некоторых местах Вавилонии в талмудический период читали при минхе Гафтарот из агиографов (Шаббат 116б). В Персии ещё в XII веке существовали определенные предвечерние Гафтарот на целый год; по сообщению Раши (Шаббат 24a), обычай чтения Гафтары при Минхе был упразднен по требованию персидских властей.

Источники

• Еврейская энциклопедия, Изд. О-ва для Научных Еврейских Изд. и Брокгаузъ-Ефронъ. Спб.: 1906—1913; репринт: М.: Терра, 1991. ISBN 5-85255-057-4.

Ссылки

• [www.eleven.co.il/article/11081 Хафтара] — статья из Электронной еврейской энциклопедии

Отрывок, характеризующий Гафтара

В соседней комнате зашумело женское платье. Как будто очнувшись, князь Андрей встряхнулся, и лицо его приняло то же выражение, какое оно имело в гостиной Анны Павловны. Пьер спустил ноги с дивана. Вошла княгиня. Она была уже в другом, домашнем, но столь же элегантном и свежем платье. Князь Андрей встал, учтиво подвигая ей кресло.
– Отчего, я часто думаю, – заговорила она, как всегда, по французски, поспешно и хлопотливо усаживаясь в кресло, – отчего Анет не вышла замуж? Как вы все глупы, messurs, что на ней не женились. Вы меня извините, но вы ничего не понимаете в женщинах толку. Какой вы спорщик, мсье Пьер.
– Я и с мужем вашим всё спорю; не понимаю, зачем он хочет итти на войну, – сказал Пьер, без всякого стеснения (столь обыкновенного в отношениях молодого мужчины к молодой женщине) обращаясь к княгине.
Княгиня встрепенулась. Видимо, слова Пьера затронули ее за живое.
– Ах, вот я то же говорю! – сказала она. – Я не понимаю, решительно не понимаю, отчего мужчины не могут жить без войны? Отчего мы, женщины, ничего не хотим, ничего нам не нужно? Ну, вот вы будьте судьею. Я ему всё говорю: здесь он адъютант у дяди, самое блестящее положение. Все его так знают, так ценят. На днях у Апраксиных я слышала, как одна дама спрашивает: «c'est ca le fameux prince Andre?» Ma parole d'honneur! [Это знаменитый князь Андрей? Честное слово!] – Она засмеялась. – Он так везде принят. Он очень легко может быть и флигель адъютантом. Вы знаете, государь очень милостиво говорил с ним. Мы с Анет говорили, это очень легко было бы устроить. Как вы думаете?
Пьер посмотрел на князя Андрея и, заметив, что разговор этот не нравился его другу, ничего не отвечал.
– Когда вы едете? – спросил он.
– Ah! ne me parlez pas de ce depart, ne m'en parlez pas. Je ne veux pas en entendre parler, [Ах, не говорите мне про этот отъезд! Я не хочу про него слышать,] – заговорила княгиня таким капризно игривым тоном, каким она говорила с Ипполитом в гостиной, и который так, очевидно, не шел к семейному кружку, где Пьер был как бы членом. – Сегодня, когда я подумала, что надо прервать все эти дорогие отношения… И потом, ты знаешь, Andre? – Она значительно мигнула мужу. – J'ai peur, j'ai peur! [Мне страшно, мне страшно!] – прошептала она, содрогаясь спиною.
Муж посмотрел на нее с таким видом, как будто он был удивлен, заметив, что кто то еще, кроме его и Пьера, находился в комнате; и он с холодною учтивостью вопросительно обратился к жене:
– Чего ты боишься, Лиза? Я не могу понять, – сказал он.
– Вот как все мужчины эгоисты; все, все эгоисты! Сам из за своих прихотей, Бог знает зачем, бросает меня, запирает в деревню одну.
– С отцом и сестрой, не забудь, – тихо сказал князь Андрей.
– Всё равно одна, без моих друзей… И хочет, чтобы я не боялась.
Тон ее уже был ворчливый, губка поднялась, придавая лицу не радостное, а зверское, беличье выраженье. Она замолчала, как будто находя неприличным говорить при Пьере про свою беременность, тогда как в этом и состояла сущность дела.
– Всё таки я не понял, de quoi vous avez peur, [Чего ты боишься,] – медлительно проговорил князь Андрей, не спуская глаз с жены.
Княгиня покраснела и отчаянно взмахнула руками.
– Non, Andre, je dis que vous avez tellement, tellement change… [Нет, Андрей, я говорю: ты так, так переменился…]
– Твой доктор велит тебе раньше ложиться, – сказал князь Андрей. – Ты бы шла спать.
Княгиня ничего не сказала, и вдруг короткая с усиками губка задрожала; князь Андрей, встав и пожав плечами, прошел по комнате.
Пьер удивленно и наивно смотрел через очки то на него, то на княгиню и зашевелился, как будто он тоже хотел встать, но опять раздумывал.
– Что мне за дело, что тут мсье Пьер, – вдруг сказала маленькая княгиня, и хорошенькое лицо ее вдруг распустилось в слезливую гримасу. – Я тебе давно хотела сказать, Andre: за что ты ко мне так переменился? Что я тебе сделала? Ты едешь в армию, ты меня не жалеешь. За что?
– Lise! – только сказал князь Андрей; но в этом слове были и просьба, и угроза, и, главное, уверение в том, что она сама раскается в своих словах; но она торопливо продолжала:
– Ты обращаешься со мной, как с больною или с ребенком. Я всё вижу. Разве ты такой был полгода назад?
– Lise, я прошу вас перестать, – сказал князь Андрей еще выразительнее.
Пьер, всё более и более приходивший в волнение во время этого разговора, встал и подошел к княгине. Он, казалось, не мог переносить вида слез и сам готов был заплакать.
– Успокойтесь, княгиня. Вам это так кажется, потому что я вас уверяю, я сам испытал… отчего… потому что… Нет, извините, чужой тут лишний… Нет, успокойтесь… Прощайте…
Князь Андрей остановил его за руку.
– Нет, постой, Пьер. Княгиня так добра, что не захочет лишить меня удовольствия провести с тобою вечер.
– Нет, он только о себе думает, – проговорила княгиня, не удерживая сердитых слез.
– Lise, – сказал сухо князь Андрей, поднимая тон на ту степень, которая показывает, что терпение истощено.
Вдруг сердитое беличье выражение красивого личика княгини заменилось привлекательным и возбуждающим сострадание выражением страха; она исподлобья взглянула своими прекрасными глазками на мужа, и на лице ее показалось то робкое и признающееся выражение, какое бывает у собаки, быстро, но слабо помахивающей опущенным хвостом.
– Mon Dieu, mon Dieu! [Боже мой, Боже мой!] – проговорила княгиня и, подобрав одною рукой складку платья, подошла к мужу и поцеловала его в лоб.
– Bonsoir, Lise, [Доброй ночи, Лиза,] – сказал князь Андрей, вставая и учтиво, как у посторонней, целуя руку.


Друзья молчали. Ни тот, ни другой не начинал говорить. Пьер поглядывал на князя Андрея, князь Андрей потирал себе лоб своею маленькою рукой.
– Пойдем ужинать, – сказал он со вздохом, вставая и направляясь к двери.
Они вошли в изящно, заново, богато отделанную столовую. Всё, от салфеток до серебра, фаянса и хрусталя, носило на себе тот особенный отпечаток новизны, который бывает в хозяйстве молодых супругов. В середине ужина князь Андрей облокотился и, как человек, давно имеющий что нибудь на сердце и вдруг решающийся высказаться, с выражением нервного раздражения, в каком Пьер никогда еще не видал своего приятеля, начал говорить:
– Никогда, никогда не женись, мой друг; вот тебе мой совет: не женись до тех пор, пока ты не скажешь себе, что ты сделал всё, что мог, и до тех пор, пока ты не перестанешь любить ту женщину, какую ты выбрал, пока ты не увидишь ее ясно; а то ты ошибешься жестоко и непоправимо. Женись стариком, никуда негодным… А то пропадет всё, что в тебе есть хорошего и высокого. Всё истратится по мелочам. Да, да, да! Не смотри на меня с таким удивлением. Ежели ты ждешь от себя чего нибудь впереди, то на каждом шагу ты будешь чувствовать, что для тебя всё кончено, всё закрыто, кроме гостиной, где ты будешь стоять на одной доске с придворным лакеем и идиотом… Да что!…
Он энергически махнул рукой.
Пьер снял очки, отчего лицо его изменилось, еще более выказывая доброту, и удивленно глядел на друга.
– Моя жена, – продолжал князь Андрей, – прекрасная женщина. Это одна из тех редких женщин, с которою можно быть покойным за свою честь; но, Боже мой, чего бы я не дал теперь, чтобы не быть женатым! Это я тебе одному и первому говорю, потому что я люблю тебя.
Князь Андрей, говоря это, был еще менее похож, чем прежде, на того Болконского, который развалившись сидел в креслах Анны Павловны и сквозь зубы, щурясь, говорил французские фразы. Его сухое лицо всё дрожало нервическим оживлением каждого мускула; глаза, в которых прежде казался потушенным огонь жизни, теперь блестели лучистым, ярким блеском. Видно было, что чем безжизненнее казался он в обыкновенное время, тем энергичнее был он в эти минуты почти болезненного раздражения.
– Ты не понимаешь, отчего я это говорю, – продолжал он. – Ведь это целая история жизни. Ты говоришь, Бонапарте и его карьера, – сказал он, хотя Пьер и не говорил про Бонапарте. – Ты говоришь Бонапарте; но Бонапарте, когда он работал, шаг за шагом шел к цели, он был свободен, у него ничего не было, кроме его цели, – и он достиг ее. Но свяжи себя с женщиной – и как скованный колодник, теряешь всякую свободу. И всё, что есть в тебе надежд и сил, всё только тяготит и раскаянием мучает тебя. Гостиные, сплетни, балы, тщеславие, ничтожество – вот заколдованный круг, из которого я не могу выйти. Я теперь отправляюсь на войну, на величайшую войну, какая только бывала, а я ничего не знаю и никуда не гожусь. Je suis tres aimable et tres caustique, [Я очень мил и очень едок,] – продолжал князь Андрей, – и у Анны Павловны меня слушают. И это глупое общество, без которого не может жить моя жена, и эти женщины… Ежели бы ты только мог знать, что это такое toutes les femmes distinguees [все эти женщины хорошего общества] и вообще женщины! Отец мой прав. Эгоизм, тщеславие, тупоумие, ничтожество во всем – вот женщины, когда показываются все так, как они есть. Посмотришь на них в свете, кажется, что что то есть, а ничего, ничего, ничего! Да, не женись, душа моя, не женись, – кончил князь Андрей.