Гаха, Эмиль

Эмиль Гаха Emil Hácha <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Эмиль Гаха</td></tr>
3-й президент Чехословакии
30 ноября 1938 года — 14 марта 1939 года
Предшественник:	Эдвард Бенеш Ян Сыровый (и.о.)
Преемник:	должность упразднена; Эдвард Бенеш
Государственный президент Протектората Богемии и Моравии
15 марта 1939 года — 14 мая 1945 года
Предшественник:	должность учреждена
Преемник:	должность упразднена
Рождение:	12 июля 1872(1872-07-12) Бёмиш-Швайниц, Австро-Венгрия
Смерть:	27 июня 1945(1945-06-27) (72 года) Прага, Чехословакия
Партия:	Беспартийный

Эмиль Га́ха (чеш. Emil Hácha, 12 июля 1872 года, Бёмиш-Швайниц, Австро-Венгрия, ныне Тргове-Свини, Чехия, — 27 июня 1945 года, Прага) — чешский политик, юрист, третий президент Чехословакии (1938—39), с 1939 года — президент образованного оккупационными немецкими властями Протектората Богемия и Моравия. 13 мая 1945 года арестован за сотрудничество с немцами, в ожидании суда умер в заключении.

Карьера

Эмиль Гаха родился 12 июля 1872 года в Южночешском городе Тргове-Свини. Окончил среднюю школу в Ческе-Будеёвице, а затем подал заявление на юридический факультета в Карлов университет (Пражский университет), который окончил с учёной степенью доктора обоих прав (J.U.D.) в 1896 году, после чего работал в Комитете Королевства Богемия в Праге (самоуправляемая организация с весьма ограниченной властью). Вскоре после начала Первой мировой войны стал судьей в Верховном административном суде в Вене (суд был ответственен за Цислейтанию).

После подписания Версальского договора Э. Гаха стал судьёй (1918), а после и заместителем председателя суда (1919). В 1925 году избрал Т. Г. Масарика своим преемником, став Первым председателем Верховного административного суда республики Чехословакия. Он стал одним из самых известных адвокатов в Чехословакии, специалистом по английскому общему праву и международному праву. Он также был переводчиком английской литературы (например Трое в лодке, не считая собаки Джерома Клапки Джерома), коллекционером предметов искусства и поэтом. Его книга Omyly a přeludy (Ошибки и Заблуждения) опубликована в 1939 году анонимно, и уже в 2001 году под его собственным именем. Он также был членом Законодательного совета.

Президент Чехословакии

После подписания Мюнхенского соглашения, 30 ноября 1938 года Гаха был выбран преемником Эдварда Бенеша в качестве президента Чехословакии. Выбор был обусловлен его католицизмом, консерватизмом и отсутствием причастности в какому-либо из правительств, которые привели к катастрофическому разделу страны.

Вечером 14 марта 1939 года Гитлер вызвал президента Гаху в рейхсканцелярию в Берлин. Гитлер намеренно заставил его ждать в течение нескольких часов, в то время как сам смотрел фильм. Наконец, в 1:30 утра 15 марта 1939 года Гитлер встретился с Эмилем Гахой и сказал ему, что, как и планировалось, немецкая армия вторгнется в Чехословакию. Все Чехословацкие оборонительные укрепления теперь под немецким контролем после Мюнхенского соглашения, подписанного в сентябре прошлого года. Страна была практически окружена Германией по трём фронтам.

Гитлер дал Эмилю на выбор два варианта: сотрудничество с Германией, и в этом случае «вступление немецких войск будет проходить в сносной манере» и «разрешение Чехословакии щедрую жизнь в её собственной автономии и степени национальной свободы»… или принять сценарий, в котором «сопротивление будет сломлено силой оружия с использованием всех средств». К четырём часам, после перенесённого сердечного приступа, вызванного угрозой Геринга бомбить столицу, Гаха связался с Прагой, эффективно «signing Czechoslovakia away» («подписав Чехословакию долой») в Германию. Посол Франции Роберт Кулондр сообщил, что к половине пятого Гаха был «в состоянии полного краха, и держался только с помощью инъекций».

После оккупации оставшихся частей Чехословакии 16 марта, Гаха сохранил свой пост в качестве президента, но вынужден был присягнуть Гитлеру, который назначил Нейрата протектором Богемии и Моравии. Он протестовал против немецкой политики и германизации бывшей Чехословакии для большого эффекта. Кроме того, он тайно сотрудничал с изгнанным правительством Бенеша. Во время своего пребывания на посту президента протектората Гаха также подписал закон по образцу нацистских Нюрнбергских законов, носящих дискриминационный характер в отношении чешских евреев.

Ситуация изменилась после того, как Рейнхард Гейдрих был назначен заместителем Протектора Богемии и Моравии, так как и Нейрат считался Гитлером недостаточно суровым. Гаха потерял всё оставшееся политическое влияние и стал марионеткой. Многие его коллеги и друзья были арестованы (в том числе премьер-министра Алоис Элиаш) и расстреляны или отправлены в концлагеря. Из-за эффективности кампании террора начатой ​​Гейдрихом, Гаха считал, что сотрудничество с немецкими оккупантами было единственным способом спасти свой народ и страну.

После смерти Гейдриха, новым заместителем Протектора стал Далюге. Гитлер изначально планировал уничтожить 10 000 чехов в отместку за убийство Гейдриха и предупредил Гаху, что, если произойдёт ещё один такой инцидент, «мы должны будем рассмотреть вопрос о депортации всего чешского населения». Эта угроза была произнесена на похоронах Гейдриха.

Некоторые послевоенные историки утверждают, что Гаха не несёт ответственности за свои действия, учитывая преклонный возраст и снижающиеся умственные способности. В любом случае, его влияние на немецкую политику практически отсутствовало как после 1941 года, так и несколькими годами ранее. 9 мая 1945 года в Прагу вошла Красная армия. Гаха был арестован 13 мая и сразу же переведён в тюрьму Панкрац. Эмиль Гаха умер в тюрьме 27 июня при загадочных обстоятельствах, многими историками рассматривалась возможность политического убийства, данную версию также разделяют члены семьи Гаха. После его смерти он похоронен сначала в безымянной могиле на кладбище в Виноградах, но теперь на его могиле есть мемориальная доска.

Семья

В 1902 году женился на Марии Клаусовой (17 апреля 1873 года, Прага — 6 февраля 1938 года, Прага). У них была дочь Милада (1903-1989). Мария умерла за 10 месяцев до того, как Гаха стал президентом.

Наследие

Некоторые^[кто?] считают Эмиля Гаха одной из самых трагических фигур в истории Чехии, у других он вызывает разочарование, потому что сотрудничал с Германией при Гитлере.

Литература

• Evans, Richard J. The Third Reich at War. — New York : Penguin Press, 2009. — ISBN 978-1-59420-206-3.</span>
• Evans, Richard J. The Third Reich in Power. — New York : Penguin Press, 2005. — ISBN 1-59420-074-2.</span>
• Fest, Joachim. Hitler. — New York : Harcourt Brace Jovanovich, 1974.</span>
• Kershaw, Ian. Hitler: 1936—1945 Nemesis. — New York : W. W. Norton, 2000. — ISBN 0-393-32252-1.</span>
• Mazower, Mark. Hitler's Empire: How the Nazis Ruled Europe. — Penguin Press, 2008. — ISBN 978-1-59420-188-2.</span>
• Hácha, Emil // Encyclopedia of the Third Reich. — McGraw-Hill, 1976. — С. 134. — ISBN 0070595259.</span>

Ссылки

•  (англ.) [avalon.law.yale.edu/wwii/ylbk077.asp Dramatic account by French diplomats of Emil Hácha’s reluctance to sign over Bohemia and Moravia to Germany]
•  (чешск.) [www.fronta.cz/index.php?dokument=28 Hácha’s report on the 15 March meeting in Berlin]
•  (англ.) [www.radio.cz/en/article/68024 The complex legacy of the president many would prefer to forget]

Отрывок, характеризующий Гаха, Эмиль

– Она мне очень не нравится, ваша Bourienne, – сказал князь Андрей.
– О, нет! Она очень милая и добрая,а главное – жалкая девушка.У нее никого,никого нет. По правде сказать, мне она не только не нужна, но стеснительна. Я,ты знаешь,и всегда была дикарка, а теперь еще больше. Я люблю быть одна… Mon pere [Отец] ее очень любит. Она и Михаил Иваныч – два лица, к которым он всегда ласков и добр, потому что они оба облагодетельствованы им; как говорит Стерн: «мы не столько любим людей за то добро, которое они нам сделали, сколько за то добро, которое мы им сделали». Mon pеre взял ее сиротой sur le pavе, [на мостовой,] и она очень добрая. И mon pere любит ее манеру чтения. Она по вечерам читает ему вслух. Она прекрасно читает.
– Ну, а по правде, Marie, тебе, я думаю, тяжело иногда бывает от характера отца? – вдруг спросил князь Андрей.
Княжна Марья сначала удивилась, потом испугалась этого вопроса.
– МНЕ?… Мне?!… Мне тяжело?! – сказала она.
– Он и всегда был крут; а теперь тяжел становится, я думаю, – сказал князь Андрей, видимо, нарочно, чтоб озадачить или испытать сестру, так легко отзываясь об отце.
– Ты всем хорош, Andre, но у тебя есть какая то гордость мысли, – сказала княжна, больше следуя за своим ходом мыслей, чем за ходом разговора, – и это большой грех. Разве возможно судить об отце? Да ежели бы и возможно было, какое другое чувство, кроме veneration, [глубокого уважения,] может возбудить такой человек, как mon pere? И я так довольна и счастлива с ним. Я только желала бы, чтобы вы все были счастливы, как я.
Брат недоверчиво покачал головой.
– Одно, что тяжело для меня, – я тебе по правде скажу, Andre, – это образ мыслей отца в религиозном отношении. Я не понимаю, как человек с таким огромным умом не может видеть того, что ясно, как день, и может так заблуждаться? Вот это составляет одно мое несчастие. Но и тут в последнее время я вижу тень улучшения. В последнее время его насмешки не так язвительны, и есть один монах, которого он принимал и долго говорил с ним.
– Ну, мой друг, я боюсь, что вы с монахом даром растрачиваете свой порох, – насмешливо, но ласково сказал князь Андрей.
– Аh! mon ami. [А! Друг мой.] Я только молюсь Богу и надеюсь, что Он услышит меня. Andre, – сказала она робко после минуты молчания, – у меня к тебе есть большая просьба.
– Что, мой друг?
– Нет, обещай мне, что ты не откажешь. Это тебе не будет стоить никакого труда, и ничего недостойного тебя в этом не будет. Только ты меня утешишь. Обещай, Андрюша, – сказала она, сунув руку в ридикюль и в нем держа что то, но еще не показывая, как будто то, что она держала, и составляло предмет просьбы и будто прежде получения обещания в исполнении просьбы она не могла вынуть из ридикюля это что то.
Она робко, умоляющим взглядом смотрела на брата.
– Ежели бы это и стоило мне большого труда… – как будто догадываясь, в чем было дело, отвечал князь Андрей.
– Ты, что хочешь, думай! Я знаю, ты такой же, как и mon pere. Что хочешь думай, но для меня это сделай. Сделай, пожалуйста! Его еще отец моего отца, наш дедушка, носил во всех войнах… – Она всё еще не доставала того, что держала, из ридикюля. – Так ты обещаешь мне?
– Конечно, в чем дело?
– Andre, я тебя благословлю образом, и ты обещай мне, что никогда его не будешь снимать. Обещаешь?
– Ежели он не в два пуда и шеи не оттянет… Чтобы тебе сделать удовольствие… – сказал князь Андрей, но в ту же секунду, заметив огорченное выражение, которое приняло лицо сестры при этой шутке, он раскаялся. – Очень рад, право очень рад, мой друг, – прибавил он.
– Против твоей воли Он спасет и помилует тебя и обратит тебя к Себе, потому что в Нем одном и истина и успокоение, – сказала она дрожащим от волнения голосом, с торжественным жестом держа в обеих руках перед братом овальный старинный образок Спасителя с черным ликом в серебряной ризе на серебряной цепочке мелкой работы.
Она перекрестилась, поцеловала образок и подала его Андрею.
– Пожалуйста, Andre, для меня…
Из больших глаз ее светились лучи доброго и робкого света. Глаза эти освещали всё болезненное, худое лицо и делали его прекрасным. Брат хотел взять образок, но она остановила его. Андрей понял, перекрестился и поцеловал образок. Лицо его в одно и то же время было нежно (он был тронут) и насмешливо.
– Merci, mon ami. [Благодарю, мой друг.]
Она поцеловала его в лоб и опять села на диван. Они молчали.
– Так я тебе говорила, Andre, будь добр и великодушен, каким ты всегда был. Не суди строго Lise, – начала она. – Она так мила, так добра, и положение ее очень тяжело теперь.
– Кажется, я ничего не говорил тебе, Маша, чтоб я упрекал в чем нибудь свою жену или был недоволен ею. К чему ты всё это говоришь мне?
Княжна Марья покраснела пятнами и замолчала, как будто она чувствовала себя виноватою.
– Я ничего не говорил тебе, а тебе уж говорили . И мне это грустно.
Красные пятна еще сильнее выступили на лбу, шее и щеках княжны Марьи. Она хотела сказать что то и не могла выговорить. Брат угадал: маленькая княгиня после обеда плакала, говорила, что предчувствует несчастные роды, боится их, и жаловалась на свою судьбу, на свекра и на мужа. После слёз она заснула. Князю Андрею жалко стало сестру.
– Знай одно, Маша, я ни в чем не могу упрекнуть, не упрекал и никогда не упрекну мою жену , и сам ни в чем себя не могу упрекнуть в отношении к ней; и это всегда так будет, в каких бы я ни был обстоятельствах. Но ежели ты хочешь знать правду… хочешь знать, счастлив ли я? Нет. Счастлива ли она? Нет. Отчего это? Не знаю…
Говоря это, он встал, подошел к сестре и, нагнувшись, поцеловал ее в лоб. Прекрасные глаза его светились умным и добрым, непривычным блеском, но он смотрел не на сестру, а в темноту отворенной двери, через ее голову.
– Пойдем к ней, надо проститься. Или иди одна, разбуди ее, а я сейчас приду. Петрушка! – крикнул он камердинеру, – поди сюда, убирай. Это в сиденье, это на правую сторону.
Княжна Марья встала и направилась к двери. Она остановилась.
– Andre, si vous avez. la foi, vous vous seriez adresse a Dieu, pour qu'il vous donne l'amour, que vous ne sentez pas et votre priere aurait ete exaucee. [Если бы ты имел веру, то обратился бы к Богу с молитвою, чтоб Он даровал тебе любовь, которую ты не чувствуешь, и молитва твоя была бы услышана.]
– Да, разве это! – сказал князь Андрей. – Иди, Маша, я сейчас приду.
По дороге к комнате сестры, в галлерее, соединявшей один дом с другим, князь Андрей встретил мило улыбавшуюся m lle Bourienne, уже в третий раз в этот день с восторженною и наивною улыбкой попадавшуюся ему в уединенных переходах.
– Ah! je vous croyais chez vous, [Ах, я думала, вы у себя,] – сказала она, почему то краснея и опуская глаза.
Князь Андрей строго посмотрел на нее. На лице князя Андрея вдруг выразилось озлобление. Он ничего не сказал ей, но посмотрел на ее лоб и волосы, не глядя в глаза, так презрительно, что француженка покраснела и ушла, ничего не сказав.
Когда он подошел к комнате сестры, княгиня уже проснулась, и ее веселый голосок, торопивший одно слово за другим, послышался из отворенной двери. Она говорила, как будто после долгого воздержания ей хотелось вознаградить потерянное время.
– Non, mais figurez vous, la vieille comtesse Zouboff avec de fausses boucles et la bouche pleine de fausses dents, comme si elle voulait defier les annees… [Нет, представьте себе, старая графиня Зубова, с фальшивыми локонами, с фальшивыми зубами, как будто издеваясь над годами…] Xa, xa, xa, Marieie!
Точно ту же фразу о графине Зубовой и тот же смех уже раз пять слышал при посторонних князь Андрей от своей жены.
Он тихо вошел в комнату. Княгиня, толстенькая, румяная, с работой в руках, сидела на кресле и без умолку говорила, перебирая петербургские воспоминания и даже фразы. Князь Андрей подошел, погладил ее по голове и спросил, отдохнула ли она от дороги. Она ответила и продолжала тот же разговор.
Коляска шестериком стояла у подъезда. На дворе была темная осенняя ночь. Кучер не видел дышла коляски. На крыльце суетились люди с фонарями. Огромный дом горел огнями сквозь свои большие окна. В передней толпились дворовые, желавшие проститься с молодым князем; в зале стояли все домашние: Михаил Иванович, m lle Bourienne, княжна Марья и княгиня.
Князь Андрей был позван в кабинет к отцу, который с глазу на глаз хотел проститься с ним. Все ждали их выхода.
Когда князь Андрей вошел в кабинет, старый князь в стариковских очках и в своем белом халате, в котором он никого не принимал, кроме сына, сидел за столом и писал. Он оглянулся.
– Едешь? – И он опять стал писать.
– Пришел проститься.
– Целуй сюда, – он показал щеку, – спасибо, спасибо!
– За что вы меня благодарите?
– За то, что не просрочиваешь, за бабью юбку не держишься. Служба прежде всего. Спасибо, спасибо! – И он продолжал писать, так что брызги летели с трещавшего пера. – Ежели нужно сказать что, говори. Эти два дела могу делать вместе, – прибавил он.
– О жене… Мне и так совестно, что я вам ее на руки оставляю…
– Что врешь? Говори, что нужно.
– Когда жене будет время родить, пошлите в Москву за акушером… Чтоб он тут был.
Старый князь остановился и, как бы не понимая, уставился строгими глазами на сына.
– Я знаю, что никто помочь не может, коли натура не поможет, – говорил князь Андрей, видимо смущенный. – Я согласен, что и из миллиона случаев один бывает несчастный, но это ее и моя фантазия. Ей наговорили, она во сне видела, и она боится.