Гватемальская партия труда

Гватемальская партия труда
Partido Guatemalteco del Trabajo
Дата основания:	28 сентября 1949 года
Идеология:	марксизм-ленинизм
Партийная печать:	газета "Tribuna Popular" (с 2 октября 1953)
Сайт:	[www.partidocomunistadeguatemala.blogspot.com/ www.partidocomunistadeguatemala. blogspot.com]

К:Политические партии, основанные в 1949 году

Гватемальская партия труда (ГПТ; исп. Partido Guatemalteco del Trabajo) — марксистско-ленинская партия в Гватемале.

История

Коммунистическая партия Гватемалы была создана в городе Гватемала 28 сентября 1949 года. Партия стала преемницей традиций первой Коммунистической партии Гватемалы, созданной в 1922 году и в 1932 году прекратившей своё существование в результате жестоких правительственных репрессий.

В декабре 1952 года, на II съезде ГПТ было принято решение о переименовании партии в Гватемальскую партию труда, на этом же съезде были приняты Программа и устав ГПТ. 18 декабря 1952 года состоялась официальная регистрация партии.

В обстановке общедемократического подъёма, вызванного революцией 1944 года, ГПТ активно участвовала в организации рабочего и крестьянского движения, в борьбе за демократические преобразования (в том числе — за принятие трудового законодательства и за принятие и проведение в жизнь закона об аграрной реформе) и в целом выступала в поддержку политики правительств Хуана Хосе Аревало и Хакобо Арбенса.

В мае 1953 года по инициативе ГПТ в стране был создан Единый патриотический фронт — общественная организация, объединявшая сторонников правительства Х. Арбенса. На местах началось создание комитетов защиты суверенитета.

27 июня 1954 года правительство Хакобо Арбенса было свергнуто в результате организованной США военной интервенции, к власти пришла военная хунта.

• 29 июня 1954 года был подписан указ о запрете деятельности Гватемальской партии труда.
• 30 июня 1954 года был подписан указ о закрытии партийной газеты «Трибуна популар» и аресте всех членов ГПТ. Здание Центрального комитета партии было занято солдатами, но руководитель партии Фортуни сумел избежать ареста, скрывшись в посольстве Аргентины.

В дальнейшем, установленный 3 июля 1954 года военно-полицейский режим полковника Кастильо Армаса принял декрет о том, что имущество партии и её членов подлежало конфискации. Партия понесла потери и была вынуждена уйти в глубокое подполье.

В мае 1960 года состоялся III съезд ГПТ, на котором:

• была утверждена организационная структура партии: в городах действовали секции в профсоюзах, на предприятиях и в жилых кварталах; в сельской местности — ячейки, созданные по территориальному принципу.
• кроме того, было принято решение о «пропаганде действием»: члены партии открывали небольшие торговые лавки, столовые, прачечные и мастерские, товары в которых продавались для местного населения со сравнительно небольшой наценкой, «по справедливым ценам»; кроме того, в сельской местности активистами из числа крестьян было создано несколько кооперативов по совместной обработке земли. Часть прибыли от коммерческой деятельности направлялась на финансирование деятельности партии (в частности, приток дополнительных денежных средств позволил начать выпуск газеты «Кампанья», которая выходила раз в две недели).
• кроме того, было решено активизировать сотрудничество с профсоюзами и возобновить выпуск внутрипартийного информационного бюллетеня «Эль Милитанте»
• также, III съезд утвердил «Политическую платформу», содержащую анализ политического и экономического положения в Гватемале и поставившую задачу «борьбы против реакционной проимпериалистической диктатуры, за установление демократического революционного правительства». Съезд определил, что по своему характеру гватемальская революция на данном этапе является «аграрной, антиимпериалистической и народной». Исходя из существующих условий, ГПТ пришла к выводу, что революция должна развиваться в форме революционной вооруженной борьбы народа.

В 1962 году властями были арестованы ряд деятелей оппозиции, в том числе: руководитель ГПТ и основатель Конфедерации трудящихся Гватемалы Виктор Мануэль Гутьеррес, руководитель профсоюза полиграфистов Хосе Альберто Кардос, генеральный секретарь автономной федерации профсоюзов Гватемалы Энрике Крус, активисты профсоюзного движения Мануэль Ф. Контрерас, Мигель Вальдес Хирон, Франсиско Корадо Рамирес, Антонио Овандо Санчес, это событие вызвало массовые акции протеста (в конечном итоге, в октябре 1963 года, Виктор Мануэль Гутьеррес и ещё 12 активистов были освобождены и высланы из страны).

В феврале 1962 года ГПТ вместе с другими революционными группами (организация «20 октября», студенческое движение «12 апреля» и «Революционное движение 13 ноября») начала подготовку к вооружённой борьбе.

30 марта 1963 года, после военного переворота в стране, был создан «Единый фронт сопротивления» — политическая организация оппозиционных сил.

30 ноября 1963 года были созданы Повстанческие вооружённые силы (Fuerzas Armadas Rebeldes, FAR), командующим которыми стал Марко Антонио Иона Соса.

В конце 1963 года властями был арестован Карлос Альварадо Херес, один из руководителей ГПТ и основателей компартии Гватемалы.

Национальная конференция ГПТ в феврале 1966 года наметила меры по укреплению единства партии и подтвердила курс на вооружённую борьбу как стратегическую установку.

Похищение и убийство 33 лидеров левого движения страны, совершённое в марте 1966 года правительственными силами, было серьёзным ударом для ГПТ. Отдельные решения выживших представителей руководства ГПТ (вроде поддержки на президентских выборах 1966 года Мендеса Монтенегро, впоследствии безжалостно уничтожавшего целые деревни, симпатизировавшие коммунистическим повстанцам) вызвали недовольство леворадикального большинства Повстанческих вооружённых сил, придерживавшегося геваристских взглядов и уделявшего большее внимание вопросу освободительной борьбы коренного индейского населения. В результате, в начале 1968 года ГПТ, вышедшая из состава Повстанческих вооружённых сил после совершившегося раскола, создала самостоятельную вооружённую организацию — Революционные вооружённые силы (Fuerzas Armadas Revolucionarias, FAR).

20-22 декабря 1968 года состоялся IV съезд ГПТ, который прошел в условиях конспирации.

26 сентября 1972 года правительственные силы арестовали генерального секретаря ГПТ Бернардо Альварадо Монсона и ещё семерых важных деятелей партии. На следующий день по распоряжению президента Карлоса Араны они были казнены. 20 декабря 1974 года правительственными силами был арестован и убит новый генеральный секретарь ГПТ, Умберто Альварадо Арельяно.

Несмотря на тяжёлый урон, влияние партии к середине 1970-х продолжало расти, особенно в студенческой и профсоюзной среде. Однако в конце 1970-х в ГПТ произошли два раскола, вызванные неоднозначным отношением партии к вооружённой борьбе.

29 мая 1978 года военнослужащие гватемальской армии совершили массовое убийство мирных жителей в Пансосе. В ответ, в июне 1978 года вооружённое крыло ГПТ совершило взрыв полицейского участка на севере Гватемалы (были убиты 25 полицейских), но партийное руководство отмежевалось от этой акции.

В дальнейшем, более радикальная фракция сформировала самостоятельную Гватемальскую партию труда — Национальное исполнительное ядро, сблизившуюся с Партизанской армией бедных и Повстанческими вооружёнными силами. Вскоре от официальной просоветской ГПТ (называемой также Гватемальская партия труда — Центральный комитет) отошли также вооружённое крыло партии и фракция, недавно перешедшая в ГПТ из ПВС, создавшие Гватемальскую партию труда — Коммунистическую партию.

В мае 1980 года состоялось совещание руководства ГПТ, «Повстанческих вооружённых сил», «Партизанской армии бедняков» и «Организации вооружённого народа», по результатам которого было создан блок левых сил «Куартапатрита» и достигнуто соглашение о координации действий. В дальнейшем, 7 февраля 1982 года был создан блок «Гватемальское национальное революционное единство» (Unidad Revolucionaria Nacional Guatemalteca, URNG), в состав которого вошли все четыре организации.

В 1983 году все три фракции сильно пострадали благодаря попавшему в руки правительства Карлосу Кинтеросу (ранее исключённому и из ГПТ-НИЯ, и из ГПТ-КП), сообщившему секретные данные о партизанском движении. ГПТ-НИЯ и ГПТ-ЦК даже провели совместное празднование 38-летия основания партии.

29 декабря 1996 года было подписано мирное соглашение между правительством Альваро Арсу и ГНРЕ. Когда ГНРЕ была преобразована из коалиции различных групп в единую политическую партию в 1998 году, входящие в неё организации были распущены.

В октябре 2005 года группа бывших членов Гватемальской партии труда и ряда других революционных организаций воссоздала ГПТ как марксистско-ленинскую партию.

Генеральные секретари партии

• Хосе Мануэль Фортуни (1949—1954)
• Бернардо Альварадо Монсон (1954—1972)
• Уберто Альварадо Арельяно (1972—1974)
• Рикардо Росалес Роман (Карлос Гонсалес) (1974—1998)

Литература и источники

• Уго Барриос Клее. Проблемы революционной ситуации и освободительная борьба народа Гватемалы // «Проблемы мира и социализма», № 3 (67), 1964. стр.16-24
• Альфредо Герра Борхес. Опыт Гватемалы и некоторые проблемы современной революционной борьбы // «Проблемы мира и социализма», № 6 (70), 1964. стр.11-17
• Марио Сильва Хонама. Гватемальская партия труда: за единство, против ошибочных тенденций // «Проблемы мира и социализма», № 3 (127), 1969. стр.57-62

Ссылки

• [www.partidocomunistadeguatemala.blogspot.com/ Официальный сайт]

Отрывок, характеризующий Гватемальская партия труда

Наташа, направляясь к ужину, прошла мимо его.
Мрачное, несчастное лицо Пьера поразило ее. Она остановилась против него. Ей хотелось помочь ему, передать ему излишек своего счастия.
– Как весело, граф, – сказала она, – не правда ли?
Пьер рассеянно улыбнулся, очевидно не понимая того, что ему говорили.
– Да, я очень рад, – сказал он.
«Как могут они быть недовольны чем то, думала Наташа. Особенно такой хороший, как этот Безухов?» На глаза Наташи все бывшие на бале были одинаково добрые, милые, прекрасные люди, любящие друг друга: никто не мог обидеть друг друга, и потому все должны были быть счастливы.


На другой день князь Андрей вспомнил вчерашний бал, но не на долго остановился на нем мыслями. «Да, очень блестящий был бал. И еще… да, Ростова очень мила. Что то в ней есть свежее, особенное, не петербургское, отличающее ее». Вот всё, что он думал о вчерашнем бале, и напившись чаю, сел за работу.
Но от усталости или бессонницы (день был нехороший для занятий, и князь Андрей ничего не мог делать) он всё критиковал сам свою работу, как это часто с ним бывало, и рад был, когда услыхал, что кто то приехал.
Приехавший был Бицкий, служивший в различных комиссиях, бывавший во всех обществах Петербурга, страстный поклонник новых идей и Сперанского и озабоченный вестовщик Петербурга, один из тех людей, которые выбирают направление как платье – по моде, но которые по этому то кажутся самыми горячими партизанами направлений. Он озабоченно, едва успев снять шляпу, вбежал к князю Андрею и тотчас же начал говорить. Он только что узнал подробности заседания государственного совета нынешнего утра, открытого государем, и с восторгом рассказывал о том. Речь государя была необычайна. Это была одна из тех речей, которые произносятся только конституционными монархами. «Государь прямо сказал, что совет и сенат суть государственные сословия ; он сказал, что правление должно иметь основанием не произвол, а твердые начала . Государь сказал, что финансы должны быть преобразованы и отчеты быть публичны», рассказывал Бицкий, ударяя на известные слова и значительно раскрывая глаза.
– Да, нынешнее событие есть эра, величайшая эра в нашей истории, – заключил он.
Князь Андрей слушал рассказ об открытии государственного совета, которого он ожидал с таким нетерпением и которому приписывал такую важность, и удивлялся, что событие это теперь, когда оно совершилось, не только не трогало его, но представлялось ему более чем ничтожным. Он с тихой насмешкой слушал восторженный рассказ Бицкого. Самая простая мысль приходила ему в голову: «Какое дело мне и Бицкому, какое дело нам до того, что государю угодно было сказать в совете! Разве всё это может сделать меня счастливее и лучше?»
И это простое рассуждение вдруг уничтожило для князя Андрея весь прежний интерес совершаемых преобразований. В этот же день князь Андрей должен был обедать у Сперанского «en petit comite«, [в маленьком собрании,] как ему сказал хозяин, приглашая его. Обед этот в семейном и дружеском кругу человека, которым он так восхищался, прежде очень интересовал князя Андрея, тем более что до сих пор он не видал Сперанского в его домашнем быту; но теперь ему не хотелось ехать.
В назначенный час обеда, однако, князь Андрей уже входил в собственный, небольшой дом Сперанского у Таврического сада. В паркетной столовой небольшого домика, отличавшегося необыкновенной чистотой (напоминающей монашескую чистоту) князь Андрей, несколько опоздавший, уже нашел в пять часов собравшееся всё общество этого petit comite, интимных знакомых Сперанского. Дам не было никого кроме маленькой дочери Сперанского (с длинным лицом, похожим на отца) и ее гувернантки. Гости были Жерве, Магницкий и Столыпин. Еще из передней князь Андрей услыхал громкие голоса и звонкий, отчетливый хохот – хохот, похожий на тот, каким смеются на сцене. Кто то голосом, похожим на голос Сперанского, отчетливо отбивал: ха… ха… ха… Князь Андрей никогда не слыхал смеха Сперанского, и этот звонкий, тонкий смех государственного человека странно поразил его.
Князь Андрей вошел в столовую. Всё общество стояло между двух окон у небольшого стола с закуской. Сперанский в сером фраке с звездой, очевидно в том еще белом жилете и высоком белом галстухе, в которых он был в знаменитом заседании государственного совета, с веселым лицом стоял у стола. Гости окружали его. Магницкий, обращаясь к Михайлу Михайловичу, рассказывал анекдот. Сперанский слушал, вперед смеясь тому, что скажет Магницкий. В то время как князь Андрей вошел в комнату, слова Магницкого опять заглушились смехом. Громко басил Столыпин, пережевывая кусок хлеба с сыром; тихим смехом шипел Жерве, и тонко, отчетливо смеялся Сперанский.
Сперанский, всё еще смеясь, подал князю Андрею свою белую, нежную руку.
– Очень рад вас видеть, князь, – сказал он. – Минутку… обратился он к Магницкому, прерывая его рассказ. – У нас нынче уговор: обед удовольствия, и ни слова про дела. – И он опять обратился к рассказчику, и опять засмеялся.
Князь Андрей с удивлением и грустью разочарования слушал его смех и смотрел на смеющегося Сперанского. Это был не Сперанский, а другой человек, казалось князю Андрею. Всё, что прежде таинственно и привлекательно представлялось князю Андрею в Сперанском, вдруг стало ему ясно и непривлекательно.
За столом разговор ни на мгновение не умолкал и состоял как будто бы из собрания смешных анекдотов. Еще Магницкий не успел докончить своего рассказа, как уж кто то другой заявил свою готовность рассказать что то, что было еще смешнее. Анекдоты большею частью касались ежели не самого служебного мира, то лиц служебных. Казалось, что в этом обществе так окончательно было решено ничтожество этих лиц, что единственное отношение к ним могло быть только добродушно комическое. Сперанский рассказал, как на совете сегодняшнего утра на вопрос у глухого сановника о его мнении, сановник этот отвечал, что он того же мнения. Жерве рассказал целое дело о ревизии, замечательное по бессмыслице всех действующих лиц. Столыпин заикаясь вмешался в разговор и с горячностью начал говорить о злоупотреблениях прежнего порядка вещей, угрожая придать разговору серьезный характер. Магницкий стал трунить над горячностью Столыпина, Жерве вставил шутку и разговор принял опять прежнее, веселое направление.
Очевидно, Сперанский после трудов любил отдохнуть и повеселиться в приятельском кружке, и все его гости, понимая его желание, старались веселить его и сами веселиться. Но веселье это казалось князю Андрею тяжелым и невеселым. Тонкий звук голоса Сперанского неприятно поражал его, и неумолкавший смех своей фальшивой нотой почему то оскорблял чувство князя Андрея. Князь Андрей не смеялся и боялся, что он будет тяжел для этого общества. Но никто не замечал его несоответственности общему настроению. Всем было, казалось, очень весело.
Он несколько раз желал вступить в разговор, но всякий раз его слово выбрасывалось вон, как пробка из воды; и он не мог шутить с ними вместе.
Ничего не было дурного или неуместного в том, что они говорили, всё было остроумно и могло бы быть смешно; но чего то, того самого, что составляет соль веселья, не только не было, но они и не знали, что оно бывает.
После обеда дочь Сперанского с своей гувернанткой встали. Сперанский приласкал дочь своей белой рукой, и поцеловал ее. И этот жест показался неестественным князю Андрею.
Мужчины, по английски, остались за столом и за портвейном. В середине начавшегося разговора об испанских делах Наполеона, одобряя которые, все были одного и того же мнения, князь Андрей стал противоречить им. Сперанский улыбнулся и, очевидно желая отклонить разговор от принятого направления, рассказал анекдот, не имеющий отношения к разговору. На несколько мгновений все замолкли.
Посидев за столом, Сперанский закупорил бутылку с вином и сказав: «нынче хорошее винцо в сапожках ходит», отдал слуге и встал. Все встали и также шумно разговаривая пошли в гостиную. Сперанскому подали два конверта, привезенные курьером. Он взял их и прошел в кабинет. Как только он вышел, общее веселье замолкло и гости рассудительно и тихо стали переговариваться друг с другом.
– Ну, теперь декламация! – сказал Сперанский, выходя из кабинета. – Удивительный талант! – обратился он к князю Андрею. Магницкий тотчас же стал в позу и начал говорить французские шутливые стихи, сочиненные им на некоторых известных лиц Петербурга, и несколько раз был прерываем аплодисментами. Князь Андрей, по окончании стихов, подошел к Сперанскому, прощаясь с ним.
– Куда вы так рано? – сказал Сперанский.
– Я обещал на вечер…
Они помолчали. Князь Андрей смотрел близко в эти зеркальные, непропускающие к себе глаза и ему стало смешно, как он мог ждать чего нибудь от Сперанского и от всей своей деятельности, связанной с ним, и как мог он приписывать важность тому, что делал Сперанский. Этот аккуратный, невеселый смех долго не переставал звучать в ушах князя Андрея после того, как он уехал от Сперанского.
Вернувшись домой, князь Андрей стал вспоминать свою петербургскую жизнь за эти четыре месяца, как будто что то новое. Он вспоминал свои хлопоты, искательства, историю своего проекта военного устава, который был принят к сведению и о котором старались умолчать единственно потому, что другая работа, очень дурная, была уже сделана и представлена государю; вспомнил о заседаниях комитета, членом которого был Берг; вспомнил, как в этих заседаниях старательно и продолжительно обсуживалось всё касающееся формы и процесса заседаний комитета, и как старательно и кратко обходилось всё что касалось сущности дела. Он вспомнил о своей законодательной работе, о том, как он озабоченно переводил на русский язык статьи римского и французского свода, и ему стало совестно за себя. Потом он живо представил себе Богучарово, свои занятия в деревне, свою поездку в Рязань, вспомнил мужиков, Дрона старосту, и приложив к ним права лиц, которые он распределял по параграфам, ему стало удивительно, как он мог так долго заниматься такой праздной работой.


На другой день князь Андрей поехал с визитами в некоторые дома, где он еще не был, и в том числе к Ростовым, с которыми он возобновил знакомство на последнем бале. Кроме законов учтивости, по которым ему нужно было быть у Ростовых, князю Андрею хотелось видеть дома эту особенную, оживленную девушку, которая оставила ему приятное воспоминание.
Наташа одна из первых встретила его. Она была в домашнем синем платье, в котором она показалась князю Андрею еще лучше, чем в бальном. Она и всё семейство Ростовых приняли князя Андрея, как старого друга, просто и радушно. Всё семейство, которое строго судил прежде князь Андрей, теперь показалось ему составленным из прекрасных, простых и добрых людей. Гостеприимство и добродушие старого графа, особенно мило поразительное в Петербурге, было таково, что князь Андрей не мог отказаться от обеда. «Да, это добрые, славные люди, думал Болконский, разумеется, не понимающие ни на волос того сокровища, которое они имеют в Наташе; но добрые люди, которые составляют наилучший фон для того, чтобы на нем отделялась эта особенно поэтическая, переполненная жизни, прелестная девушка!»