Гвиди, Филиппо Мария

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Его Высокопреосвященство кардинал
Филиппо Мария Гвиди
Filippo Maria Guidi<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>

<tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Кардинал-епископ Фраскати.</td></tr>

Архиепископ Болоньи
21 декабря 1863 года — 12 ноября 1871 года
Церковь: Римско-католическая церковь
Предшественник: Кардинал Микеле Вьяле-Прела
Преемник: Кардинал Карло Луиджи Морикини
 
Рождение: 18 июля 1815(1815-07-18)
Болонья, Папская область
Смерть: 27 февраля 1879(1879-02-27) (63 года)
Рим, Итальянское королевство
Принятие священного сана: нет информации
Принятие монашества: 1834 год
Епископская хиротония: 17 января 1864 года
Кардинал с: 16 марта 1863 года

Филиппо Мария Гвиди (итал. Filippo Maria Guidi; 18 июля 1815, Болонья, Папская область — 27 февраля 1879, Рим, Итальянское королевство) — итальянский куриальный кардинал, доминиканец. Архиепископ Болоньи с 21 декабря 1863 по 12 ноября 1871. Префект Священной Конгрегации церковного иммунитета и юрисдикционных споров с 6 сентября 1872 по 20 июня 1877. Кардинал-священник с 16 марта 1863, с с титулом церкви S. Sisto с 19 марта 1863 по 20 июня 1877. Кардинал-епископ Фраскати с 20 июня 1877.


Напишите отзыв о статье "Гвиди, Филиппо Мария"



Ссылки

  • [www.catholic-hierarchy.org/bishop/bguidi.html Информация] (англ.)
Предшественник:
кардинал Микеле Вьяле-Прела
Архиепископ Болоньи
12 марта 187728 июня 1882
Преемник:
кардинал Карло Луиджи Морикини

Отрывок, характеризующий Гвиди, Филиппо Мария

Наполеон опять взял табакерку, молча прошелся несколько раз по комнате и вдруг неожиданно подошел к Балашеву и с легкой улыбкой так уверенно, быстро, просто, как будто он делал какое нибудь не только важное, но и приятное для Балашева дело, поднял руку к лицу сорокалетнего русского генерала и, взяв его за ухо, слегка дернул, улыбнувшись одними губами.
– Avoir l'oreille tiree par l'Empereur [Быть выдранным за ухо императором] считалось величайшей честью и милостью при французском дворе.
– Eh bien, vous ne dites rien, admirateur et courtisan de l'Empereur Alexandre? [Ну у, что ж вы ничего не говорите, обожатель и придворный императора Александра?] – сказал он, как будто смешно было быть в его присутствии чьим нибудь courtisan и admirateur [придворным и обожателем], кроме его, Наполеона.
– Готовы ли лошади для генерала? – прибавил он, слегка наклоняя голову в ответ на поклон Балашева.
– Дайте ему моих, ему далеко ехать…
Письмо, привезенное Балашевым, было последнее письмо Наполеона к Александру. Все подробности разговора были переданы русскому императору, и война началась.


После своего свидания в Москве с Пьером князь Андреи уехал в Петербург по делам, как он сказал своим родным, но, в сущности, для того, чтобы встретить там князя Анатоля Курагина, которого он считал необходимым встретить. Курагина, о котором он осведомился, приехав в Петербург, уже там не было. Пьер дал знать своему шурину, что князь Андрей едет за ним. Анатоль Курагин тотчас получил назначение от военного министра и уехал в Молдавскую армию. В это же время в Петербурге князь Андрей встретил Кутузова, своего прежнего, всегда расположенного к нему, генерала, и Кутузов предложил ему ехать с ним вместе в Молдавскую армию, куда старый генерал назначался главнокомандующим. Князь Андрей, получив назначение состоять при штабе главной квартиры, уехал в Турцию.
Князь Андрей считал неудобным писать к Курагину и вызывать его. Не подав нового повода к дуэли, князь Андрей считал вызов с своей стороны компрометирующим графиню Ростову, и потому он искал личной встречи с Курагиным, в которой он намерен был найти новый повод к дуэли. Но в Турецкой армии ему также не удалось встретить Курагина, который вскоре после приезда князя Андрея в Турецкую армию вернулся в Россию. В новой стране и в новых условиях жизни князю Андрею стало жить легче. После измены своей невесты, которая тем сильнее поразила его, чем старательнее он скрывал ото всех произведенное на него действие, для него были тяжелы те условия жизни, в которых он был счастлив, и еще тяжелее были свобода и независимость, которыми он так дорожил прежде. Он не только не думал тех прежних мыслей, которые в первый раз пришли ему, глядя на небо на Аустерлицком поле, которые он любил развивать с Пьером и которые наполняли его уединение в Богучарове, а потом в Швейцарии и Риме; но он даже боялся вспоминать об этих мыслях, раскрывавших бесконечные и светлые горизонты. Его интересовали теперь только самые ближайшие, не связанные с прежними, практические интересы, за которые он ухватывался с тем большей жадностью, чем закрытое были от него прежние. Как будто тот бесконечный удаляющийся свод неба, стоявший прежде над ним, вдруг превратился в низкий, определенный, давивший его свод, в котором все было ясно, но ничего не было вечного и таинственного.