Гвидониды

Гвидониды (фр. Widonides) — раннефеодальный род франкского происхождения, из которого происходили два императора Франкской империи. Название род получил от имени Гвидо (лат. Wido, Widonis, позже трансформировалось в итал. Guido), которое носили многие представители рода.

История

Графы Нанта

Первый достоверно известный представитель рода — Лантберт, родственник св. Лиутвина (ум.717), епископа Трира. Лантберт был фогтом монастырей Хорнбах и Меттлах. У него было 6 сыновей. Из них Фродоальд в 799 году стал графом Ванна, а старший, Ги (Гвидо) был в 799 году графом Нанта и маркграфом Бретонской марки, предпринявший по приказу императора Карла Великого поход в Бретань для подавления восстания бретонцев. Вероятно сыном Ги был Ги (ум.834), который в 813 году сменил Фродоальда на посту графа Ванна, а в 834 году был послан императором в Бретань, чтобы вытеснить сторонников сына императора, Лотаря, но погиб в сражении. Старший же сын Ги Нантского, Ламберт I (ум. 30 декабря 836), сменил отца на посту графа Нанта и маркграфа Бретонской марки. В 818 и 824 году он участвовал в экспедиции императора Людовика против восставших Бретонцев. Во время восстания сыновей императора Ламберт встал на сторону Лотаря I, за что был лишен владений в Бретани и изгнан в Италию, где Лотарь назначил его герцогом Сполето. Старший сын Ламберта I, Ламберт II (ум. 1 мая 852), остался в Бретани. Сначала он был сторонником Карла II Лысого, но после того, как Карл отказался назначить Ламберта графом Нанта, он перешел на сторону Номиноэ, графа Ванна. Ламберт участвовал на его стороне в борьбе против Карла Лысого и дважды захватывал Нант, но по мирному договору 851 года между Карлом и сыном умершего Номиноэ, Эриспоэ, Нант входит в состав королевства Эриспоэ, что лишило Ламберта надежды закрепиться в графстве. В 852 году Ламберт попытался захватить область между Мэном и Анжу, но был убит графом Гозбертом дю Мэн, опасавшимся за свои владения.

Герцоги Сполето

См. также: Сполетское герцогство

Младший сын Ламберта I, Ги (Гвидо) I (ум. 860) последовал за отцом в Италию. Еще в 829 году он женился на Аделаиде, дочери князя Беневенто Сико. В 842 году Гвидо был сделан герцогом и маркграфом Сполето. В 843—846 годах он участвовал в гражданской войне, бушевавшей в Беневенто, поддерживая брата жены Адельхиза. Гвидо оставил двух сыновей — Ламберта II (ум. 879), герцога Сполето с 860, и Гвидо III, ставшего позже императором.

Ламберт II провёл довольно бурную жизнь. В 867 году император Людовик II выбрал его своим представителем в папском окружении в Риме, однако Ламберт сильно злоупотреблял своим положением, разграбив Рим, за что был отлучен от церкви и объявлен лишенным владений, но, не имея возможности привести приговор в силу, император простил Ламберта. Через четыре года он участвовал в восстании правителей княжеств в Южной Италии и пленении императора Людовика, за что Ламберта опять объявили лишенным владений, но он снова был прощён. С 877 года Ламберт конфликтовал с папой Иоанном VIII и в марте 878 года вместе с Адальбертом I Тосканским осадили Рим, за что Ламберт был снова отлучен от церкви. Через год он умер, на посту герцога его сменил сын, Гвидо II (ум. 882), который имел честолюбивые планы по расширению владений, но которые так и не смог осуществить, поскольку скоро умер. Он оставил двух несовершеннолетних детей — сына Гвидо IV (ум. 897), который был герцогом Сполето с 889 года и князем Беневенто с 892 года, и дочь Итту, выданную замуж за Гвемара I Салернского. Но в 882 году Сполето перешло к младшему брату Ламберта II — Гвидо III.

Короли Италии и императоры

Гвидо III (ум. 12 декабря 894) — самый известный представитель рода. В 876 году он стал герцогом Камерино, хотя и не совсем ясно, почему Камерино отделилось от Сполето. А в 882 году, после смерти своего племянника Гвидо II, он ввиду малолетства его сына унаследовал Сполето. Гвидо продолжил борьбу против папы, начатую Ламбертом II. Кроме того он отказался вернуть земли, захваченные братом, вступил в союз с Византией, получая оттуда деньги. В итоге император Карл III Толстый объявил о конфискации владений Гвидо как у изменника. Исполнить это решение он поручил маркграфу Фриуля Беренгару I. Но Беренгар ничего сделать не смог — поразившая его армию эпидемия заставила его отступить. Через 2 года Гвидо появился в Павии на королевской ассамблее, где поклялся в верностью императору, после чего все обвинения с него были сняты, а указ о конфискации был отменён. Также Гвидо стал союзником нового папы, Стефана V.

В 887 году был низложен император Карл III. Королём Италии был выбран Беренгар Фриульский. А Гвидо предложил свою кандидатуру на корону Франции. Его поддержал архиепископ Реймса Фульк. В феврале 888 года епископ Лангра короновал Гвидо. Но большинство французской знати поддержало кандидатуру Эда Парижского, который короновался 29 февраля 888 года. Поняв, что здесь он ничего не добьётся, Гвидо отрекся от французской короны и вернулся в Италию, решив попытать счастье здесь. В октябре 888 года он пересёк границу Италии, но около Брешии был разбит армией Беренгара, после чего попросил перемирия. Воспользовавшись перемирием, Гвидо собрал армию, с помощью которой смог разбить Беренгара. В результате в феврале 889 года в Павии Гвидо был выбран королём Италии. Пользуясь поддержкой папы Стефана V он 21 февраля 891 года был коронован императором вместе с женой Ангельтрудой, дочерью князя Беневенто Адельхиза.

Став императором, Гвидо позаботился о том, чтобы усилить охрану границ. Для этого он основал 2 новых маркграфства. Маркграфом Иврейской марки он назначил Анскара I, родоначальника Иврейской династии, приехавшего в Италию вместе с Гвидо после неудачной попытки стать королём Франции. Другое маркграфство он образовал в 892 году на северо-восточной границе, его правителем он сделал своего дядю Конрада.

На ассамблее в Павии в мае 891 года Гвидо добился королевского титула для своего сына Ламберта (ок. 880 — 15 октября 898), которому тогда было около 12 лет. А 30 апреля 892 года новый папа Формоз короновал в Равенне Ламберта императорской короной. Но вскоре против Гвидо выступил король Германии Арнульф Каринтийский, призванный папой Формозом, который недоверчиво относился к усилению власти Гвидо. Арнульф послал в 893 году армию во главе со своим незаконным сыном Цвентибольдом, объединившегося с Беренгаром Фриульским. Армия осадила Павию, но вскоре Гвидо смог откупиться от Цвентибольда, в итоге бросившего Беренгара и вернувшегося в Германию. Вскоре папа и Беренгар вновь обратились к Арнульфу, который в январе 894 года лично возглавил армию, отправившуюся в Италию. Гвидо заперся в Павии, а Арнульф устроил показательную бойню в Бергамо, разграбив город и повесив сохранившего верность Гвидо местного графа Амвросия. Услышав об этом, Гвидо бежал из Павии, а Арнульф провозгласил себя королём Италии. Против него выступила знать, включая обманутого Беренгара. Опасаясь, что у него не хватит сил на покорение Италии, Арнульф повернул обратно. После этого Гвидо стал собирать армию для противостояния Беренгару, но неожиданно умер 12 декабря 894 года. Беренгар попытался этим воспользоваться, но неудачно. Император Ламберт в январе 895 года занял Павию.

Пользуясь поддержкой папы Формоза, разочаровавшемся в Арнульфе Каринтийском, он пользовался поддержкой своих вассалов. Но в 895 году он позволил матери втянуть себя в авантюру с отвоеванием княжества Беневенто для Гвидо IV, маркграфа Сполето, у Византии. Этот поход, начатый в августе 895 года, вызвал недовольство папы, который вновь обратился с призывом к Арнульфу Каринтийскому, который в октябре вторгся в Италию. При этом с Арнульфом договорился о помощи и император Византии Лев VI, заключивший союз также с королём Нижней Бургундии Людовиком III. В феврале 896 году Арнульф занял Рим, где короновался императорской короной. Королева Ангельтруда бежала из Рима в Сполето, Ламберт уехал туда ещё раньше для органицации обороны. Арнульф выступил следом, но неожиданно его сразил паралич, в результате чего германская армия вернулась в Баварию. А 4 апреля умер папа Формоз.

В октябре или ноябре 896 года Ламберт и Беренгар встретились в Тичино, где заключили договор о мире. Они разделили королевство, Беренгар получил земли между реками По и Адда, остальная часть осталась у Ламберта. В конце года Ламберт, Ангельтруда и Гвидо IV смогли выбить из Рима германцев. После этого в 897 году папа Стефан VI созвал Трупный собор, который признал незаконным избрание папой Формоза, и, следовательно, коронацию императором Арнульфа. После чего Ламберт вернулся в Павию, а его мать отправилась в Беневенто, где от имени императора передала управление своему брату Радельхизу. А в Риме вспыхнуло восстание, низложившее папу Стефана.

В мае 898 года папа Иоанн IX на синоде в Равенне аннулировал коронацию Арнульфа и поддержал Ламберта. А в августе вспыхнуло восстание маркграфа Тосканы Адальберта II. Ламберт выступил против мятежника и ему удалось захватить Адальберта. Он был отправлен в Павию дожидаться суда. Но 15 октября на охоте Ламберт упал с лошади и погиб. С его смертью род угас, поскольку маркграф Гвидо IV умер годом ранее.

Ссылки

• [fmg.ac/Projects/MedLands/FRANKISH%20NOBILITY.htm#Lantbert Fondation for Medieval Genealogy: Маркизы Бретонской марки] (англ.)
• [fmg.ac/Projects/MedLands/NORTHERN%20ITALY%20900-1100.htm#LambertIdied836B Fondation for Medieval Genealogy: Герцоги Сполето] (англ.)

Библиография

1. Фазоли Джина. Короли Италии (888—962 гг.) / Пер. с итал. Лентовской А. В.. — СПб.: Евразия, 2007. — 288 с. — 1 000 экз. — ISBN 978-5-8071-0161-8.

Отрывок, характеризующий Гвидониды

– Как секреты то этой всей молодежи шиты белыми нитками! – сказала Анна Михайловна, указывая на выходящего Николая. – Cousinage dangereux voisinage, [Бедовое дело – двоюродные братцы и сестрицы,] – прибавила она.
– Да, – сказала графиня, после того как луч солнца, проникнувший в гостиную вместе с этим молодым поколением, исчез, и как будто отвечая на вопрос, которого никто ей не делал, но который постоянно занимал ее. – Сколько страданий, сколько беспокойств перенесено за то, чтобы теперь на них радоваться! А и теперь, право, больше страха, чем радости. Всё боишься, всё боишься! Именно тот возраст, в котором так много опасностей и для девочек и для мальчиков.
– Всё от воспитания зависит, – сказала гостья.
– Да, ваша правда, – продолжала графиня. – До сих пор я была, слава Богу, другом своих детей и пользуюсь полным их доверием, – говорила графиня, повторяя заблуждение многих родителей, полагающих, что у детей их нет тайн от них. – Я знаю, что я всегда буду первою confidente [поверенной] моих дочерей, и что Николенька, по своему пылкому характеру, ежели будет шалить (мальчику нельзя без этого), то всё не так, как эти петербургские господа.
– Да, славные, славные ребята, – подтвердил граф, всегда разрешавший запутанные для него вопросы тем, что всё находил славным. – Вот подите, захотел в гусары! Да вот что вы хотите, ma chere!
– Какое милое существо ваша меньшая, – сказала гостья. – Порох!
– Да, порох, – сказал граф. – В меня пошла! И какой голос: хоть и моя дочь, а я правду скажу, певица будет, Саломони другая. Мы взяли итальянца ее учить.
– Не рано ли? Говорят, вредно для голоса учиться в эту пору.
– О, нет, какой рано! – сказал граф. – Как же наши матери выходили в двенадцать тринадцать лет замуж?
– Уж она и теперь влюблена в Бориса! Какова? – сказала графиня, тихо улыбаясь, глядя на мать Бориса, и, видимо отвечая на мысль, всегда ее занимавшую, продолжала. – Ну, вот видите, держи я ее строго, запрещай я ей… Бог знает, что бы они делали потихоньку (графиня разумела: они целовались бы), а теперь я знаю каждое ее слово. Она сама вечером прибежит и всё мне расскажет. Может быть, я балую ее; но, право, это, кажется, лучше. Я старшую держала строго.
– Да, меня совсем иначе воспитывали, – сказала старшая, красивая графиня Вера, улыбаясь.
Но улыбка не украсила лица Веры, как это обыкновенно бывает; напротив, лицо ее стало неестественно и оттого неприятно.
Старшая, Вера, была хороша, была неглупа, училась прекрасно, была хорошо воспитана, голос у нее был приятный, то, что она сказала, было справедливо и уместно; но, странное дело, все, и гостья и графиня, оглянулись на нее, как будто удивились, зачем она это сказала, и почувствовали неловкость.
– Всегда с старшими детьми мудрят, хотят сделать что нибудь необыкновенное, – сказала гостья.
– Что греха таить, ma chere! Графинюшка мудрила с Верой, – сказал граф. – Ну, да что ж! всё таки славная вышла, – прибавил он, одобрительно подмигивая Вере.
Гостьи встали и уехали, обещаясь приехать к обеду.
– Что за манера! Уж сидели, сидели! – сказала графиня, проводя гостей.


Когда Наташа вышла из гостиной и побежала, она добежала только до цветочной. В этой комнате она остановилась, прислушиваясь к говору в гостиной и ожидая выхода Бориса. Она уже начинала приходить в нетерпение и, топнув ножкой, сбиралась было заплакать оттого, что он не сейчас шел, когда заслышались не тихие, не быстрые, приличные шаги молодого человека.
Наташа быстро бросилась между кадок цветов и спряталась.
Борис остановился посереди комнаты, оглянулся, смахнул рукой соринки с рукава мундира и подошел к зеркалу, рассматривая свое красивое лицо. Наташа, притихнув, выглядывала из своей засады, ожидая, что он будет делать. Он постоял несколько времени перед зеркалом, улыбнулся и пошел к выходной двери. Наташа хотела его окликнуть, но потом раздумала. «Пускай ищет», сказала она себе. Только что Борис вышел, как из другой двери вышла раскрасневшаяся Соня, сквозь слезы что то злобно шепчущая. Наташа удержалась от своего первого движения выбежать к ней и осталась в своей засаде, как под шапкой невидимкой, высматривая, что делалось на свете. Она испытывала особое новое наслаждение. Соня шептала что то и оглядывалась на дверь гостиной. Из двери вышел Николай.
– Соня! Что с тобой? Можно ли это? – сказал Николай, подбегая к ней.
– Ничего, ничего, оставьте меня! – Соня зарыдала.
– Нет, я знаю что.
– Ну знаете, и прекрасно, и подите к ней.
– Соооня! Одно слово! Можно ли так мучить меня и себя из за фантазии? – говорил Николай, взяв ее за руку.
Соня не вырывала у него руки и перестала плакать.
Наташа, не шевелясь и не дыша, блестящими главами смотрела из своей засады. «Что теперь будет»? думала она.
– Соня! Мне весь мир не нужен! Ты одна для меня всё, – говорил Николай. – Я докажу тебе.
– Я не люблю, когда ты так говоришь.
– Ну не буду, ну прости, Соня! – Он притянул ее к себе и поцеловал.
«Ах, как хорошо!» подумала Наташа, и когда Соня с Николаем вышли из комнаты, она пошла за ними и вызвала к себе Бориса.
– Борис, подите сюда, – сказала она с значительным и хитрым видом. – Мне нужно сказать вам одну вещь. Сюда, сюда, – сказала она и привела его в цветочную на то место между кадок, где она была спрятана. Борис, улыбаясь, шел за нею.
– Какая же это одна вещь ? – спросил он.
Она смутилась, оглянулась вокруг себя и, увидев брошенную на кадке свою куклу, взяла ее в руки.
– Поцелуйте куклу, – сказала она.
Борис внимательным, ласковым взглядом смотрел в ее оживленное лицо и ничего не отвечал.
– Не хотите? Ну, так подите сюда, – сказала она и глубже ушла в цветы и бросила куклу. – Ближе, ближе! – шептала она. Она поймала руками офицера за обшлага, и в покрасневшем лице ее видны были торжественность и страх.
– А меня хотите поцеловать? – прошептала она чуть слышно, исподлобья глядя на него, улыбаясь и чуть не плача от волненья.
Борис покраснел.
– Какая вы смешная! – проговорил он, нагибаясь к ней, еще более краснея, но ничего не предпринимая и выжидая.
Она вдруг вскочила на кадку, так что стала выше его, обняла его обеими руками, так что тонкие голые ручки согнулись выше его шеи и, откинув движением головы волосы назад, поцеловала его в самые губы.
Она проскользнула между горшками на другую сторону цветов и, опустив голову, остановилась.
– Наташа, – сказал он, – вы знаете, что я люблю вас, но…
– Вы влюблены в меня? – перебила его Наташа.
– Да, влюблен, но, пожалуйста, не будем делать того, что сейчас… Еще четыре года… Тогда я буду просить вашей руки.
Наташа подумала.
– Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать… – сказала она, считая по тоненьким пальчикам. – Хорошо! Так кончено?
И улыбка радости и успокоения осветила ее оживленное лицо.
– Кончено! – сказал Борис.
– Навсегда? – сказала девочка. – До самой смерти?
И, взяв его под руку, она с счастливым лицом тихо пошла с ним рядом в диванную.


Графиня так устала от визитов, что не велела принимать больше никого, и швейцару приказано было только звать непременно кушать всех, кто будет еще приезжать с поздравлениями. Графине хотелось с глазу на глаз поговорить с другом своего детства, княгиней Анной Михайловной, которую она не видала хорошенько с ее приезда из Петербурга. Анна Михайловна, с своим исплаканным и приятным лицом, подвинулась ближе к креслу графини.
– С тобой я буду совершенно откровенна, – сказала Анна Михайловна. – Уж мало нас осталось, старых друзей! От этого я так и дорожу твоею дружбой.
Анна Михайловна посмотрела на Веру и остановилась. Графиня пожала руку своему другу.
– Вера, – сказала графиня, обращаясь к старшей дочери, очевидно, нелюбимой. – Как у вас ни на что понятия нет? Разве ты не чувствуешь, что ты здесь лишняя? Поди к сестрам, или…
Красивая Вера презрительно улыбнулась, видимо не чувствуя ни малейшего оскорбления.
– Ежели бы вы мне сказали давно, маменька, я бы тотчас ушла, – сказала она, и пошла в свою комнату.
Но, проходя мимо диванной, она заметила, что в ней у двух окошек симметрично сидели две пары. Она остановилась и презрительно улыбнулась. Соня сидела близко подле Николая, который переписывал ей стихи, в первый раз сочиненные им. Борис с Наташей сидели у другого окна и замолчали, когда вошла Вера. Соня и Наташа с виноватыми и счастливыми лицами взглянули на Веру.
Весело и трогательно было смотреть на этих влюбленных девочек, но вид их, очевидно, не возбуждал в Вере приятного чувства.
– Сколько раз я вас просила, – сказала она, – не брать моих вещей, у вас есть своя комната.
Она взяла от Николая чернильницу.
– Сейчас, сейчас, – сказал он, мокая перо.
– Вы всё умеете делать не во время, – сказала Вера. – То прибежали в гостиную, так что всем совестно сделалось за вас.
Несмотря на то, или именно потому, что сказанное ею было совершенно справедливо, никто ей не отвечал, и все четверо только переглядывались между собой. Она медлила в комнате с чернильницей в руке.
– И какие могут быть в ваши года секреты между Наташей и Борисом и между вами, – всё одни глупости!
– Ну, что тебе за дело, Вера? – тихеньким голоском, заступнически проговорила Наташа.
Она, видимо, была ко всем еще более, чем всегда, в этот день добра и ласкова.
– Очень глупо, – сказала Вера, – мне совестно за вас. Что за секреты?…
– У каждого свои секреты. Мы тебя с Бергом не трогаем, – сказала Наташа разгорячаясь.
– Я думаю, не трогаете, – сказала Вера, – потому что в моих поступках никогда ничего не может быть дурного. А вот я маменьке скажу, как ты с Борисом обходишься.
– Наталья Ильинишна очень хорошо со мной обходится, – сказал Борис. – Я не могу жаловаться, – сказал он.
– Оставьте, Борис, вы такой дипломат (слово дипломат было в большом ходу у детей в том особом значении, какое они придавали этому слову); даже скучно, – сказала Наташа оскорбленным, дрожащим голосом. – За что она ко мне пристает? Ты этого никогда не поймешь, – сказала она, обращаясь к Вере, – потому что ты никогда никого не любила; у тебя сердца нет, ты только madame de Genlis [мадам Жанлис] (это прозвище, считавшееся очень обидным, было дано Вере Николаем), и твое первое удовольствие – делать неприятности другим. Ты кокетничай с Бергом, сколько хочешь, – проговорила она скоро.
– Да уж я верно не стану перед гостями бегать за молодым человеком…